{340} Указатель имен 17 страница

Не знаю, догадались ли вы, что у Распутина речь о ребенке — это главное: ведь суть в том, что героиня нерациональными ходами выманила себе мужичка — и тут у Каверина то же, но полемически сделано.

… Князь Андрей и Раскольников… У Карякина Раскольников — фашист: ведь это бред. Ведь каждый нормальный человек должен чувствовать, что это другое. Ведь по-настоящему тут очень глубокая философия истории. Так по эпохе. С тем же самым связан князь Андрей — хоть это всячески замалчивается. Тут глубокое осмысление реальной философской ситуации в эпохе. Разделение труда, о котором говорит князь Андрей. Без него крепостное право просто непонятно…

22. 11. С Любимовым получилось так, что наши бюрократы сели в лужу, решив, что, раз гастроли Любимова французам «не показались», значит, с ним допустимо так грубо поступить. И не вышло. Это здесь суть в «низкопоклонстве» самом настоящем, в пресмыкании перед авторитетом за рубежом. А дело в том, что французы хулиганы, это всегда было, есть и будет — они так устроены. Их первая реакция всегда поверхностна, тут они отличаются во все времена — от немцев, скажем. Ведь они Мейерхольда не приняли. Вот Таирова они приняли — тут европейски законченное искусство, в этом дело.

В последние двадцать лет много раз можно было видеть их Расина. Если сидеть в первых рядах, видно, насколько они его любят, с каким удовольствием играют. «Федру» Таирова восприняли. А у Любимова, это же факт, страшно много безвкусицы. И только глубоким чутьем можно понять, что тут глубина есть, и искренне любовь к русской революции.

… О. Фрейденберг у нас преподавала. Тихо, спокойно, академично, но как-то все выходило к тому, что вся история искусства сводится к изображению полового акта. Знаете, это же нельзя без смеха воспринимать. А само такое тихое помешательство — страшная вещь. Статьи ее в этом смысле ужасны. Да, я знаю, что у нее вышла большая книга.

… Слушал в исполнении Бруно Фрейндлиха «Игрок» < по радио>. Это цивилизованно! Но: он отличный генерал, {320} хорошая Бабуленька — а Алексей Иванович, конечно, у него никакой не может получиться. Это только петербургский сноб Козинцев поставил «Гамлета» в Александринке с Фрейндлихом. Конечно, никакого Гамлета в нем нет. В этом спектакле была настоящая Офелия — Мамаева. А в «Игроке», который у них шел, — вы, наверное, его уже не застали, это был последний спектакль, который я видел в Александринке, — Мамаева играла Полину, и это было то самое. Понимаете, можно играть сильнее, иначе, но это было то. Я уже давно знаю — и в Мамаевой это поражало, — что может быть огромное несовпадение между человеком в жизни и на сцене. У Мамаевой было лицо простое русское бабское, и вот пожалуйста — прекрасная, настоящая Офелия.

24. 11. … Вообще же, решил не смотреть больше телевизор. Во-первых, я все про него понял, в общественном и эстетическом смыслах. Отдельные передачи изредка придется, конечно. Я понял точно, что телевизор страшно утомителен. И думаю, он так действует не только на пожилых, но и на молодых.

В одиннадцатом номере «Нового мира» Кобыш — он в Америке работает — пишет о телевидении. < В. Кобыш. «Жить, как по телевизору». > Прочтите. Это великолепно. Статья очень крепко и жестко сработана, абсолютно убедительно. И он пишет противоположное тому, что Саппак.

Саппак застал ранний этап телевидения. Он как-то пропустил очень важную вещь: общение без партнера — вещь, по Станиславскому, недопустимая. Это бросается в глаза: диктор, когда представляет кого-то, выходит на это проклятое общение — становится невыносимо смотреть. И вот еще что бросается в глаза: в Москве невыносима попытка этого ненормального общения, а в Ленинграде — да, тут в большей степени ощутим партнер — свой, ленинградский; может быть, сосед диктора по коммуналке или родители; и дикторы, и работницы с рекордами тут как-то достойнее, благодаря тому что они как-то строже, кажутся культурнее, что ли.

Телевидение, как и кино, «вырез из жизни», чего не скажешь о театре. В театре, когда декорация поползет или поморщится, доставляет даже удовольствие, что вот актер это превозмогает, такова условность искусства. А здесь, в кино, — это все, конец. Поэтому — я это понял по «Тане» — Эфросу противопоказано, он со своими сделанностями не чувствует специфику телевидения или кино.

«Мольера» я у него не видел. Булгаковым я вообще не интересуюсь. Вообще, «Бег», «Мастер и Маргарита» — это интересно; а когда он занимается разговорами о природе художника — это банально, мне это без надобности.

Любимова-актера я видел в отвратительном спектакле Театра имени Вахтангова по отвратительной пьесе «Иркутская {321} история». Боже, какая жуткая там была Борисова — страдающий бордель как бы, это не передать словами. Ульянов играл хорошего, Любимов — плохого героя. И хорошо играл, весело, как надо, и видно было, что герой не очень хороший, обыкновенный человек. Режиссер был Симонов-фис — ужасный. В отце хоть были какие-то актерские возможности. А тут бред — режиссер, сын режиссера, пустое место.

26. 11. < Телефильм А. Эфроса «Острова в океане» по Хемингуэю. > Тут, во второй части, появилась драматическая линия. А первая часть, конечно, совершенно никуда, такая назойливая работа литературными приемами, что совершенно не проходит. «Наплывы» — это кино еще вполне терпит, а тут — совершенно невыносимая, тщетная игра, он пускается а‑ ля Тарковский в эти литературные игры.

… Видно, что Любшин в восторге от «приобщения» к этим потокам сознания, к Хемингуэю. Даль — его роль здесь крайне странна — наперсник! Декадент, символист. Я, кстати, не сразу понял, что в «Месяце в деревне» то, что он прыгает и скачет, странно и потому, что он совсем не молод, и потому, что он и в детстве не прыгал, не скакал — не такой.

28. 11. А ведь я посмотрел «Блоху» < Театр на Красной Пресне, гастроли>. Понимаете, я уже был на ногах, думаю, схожу, пока на ногах. Пришел уже к началу, там творится несусветное, достал у администратора входной, так оба действия и простоял. И в общем, не жалею. Это «Любимов». Но Любимов вышел на человеческую личность, здесь неизвестно. Играют совершенные дети. Это Любимов, но с несколько большим вкусом, талантливый бесспорно.

29. 11. … Яковлева страшная в «Месяце в деревне» — это надругательство, сунуть сюда ее с этими вульгарными жестами; ведь женщины Тургенева — на теме достоинства, и вот тебе. Она была очень хороша в «Брате Алеше» — потому что Эфрос и Розов тут мудро поняли свои возможности, ограничились темой мальчиков, не брали других мужчин; в ее Лизе нет темы добра, это ее причуды, а не стихия добра, всплывающая. … В «Островах в океане» хорошо, что ее нет, ужас был бы.

02. 11. < «Блоха» на Красной Пресне. > У них ведь получилось обострение лесковского «Левши». Это, вообще, Любимов; его темы. Вы не помните, вероятно, мою статью о Лескове. Герой — чудак, его гениальность нелепа, не нужна — это обострено ведь еще в спектакле. Ко второму действию особенно.

У него < режиссера В. Спесивцева> огромное число этих ребят, и он находит, что ему нужно. Эта певуха в оркестре — в ней обуховское, такая стихия. Вообще, я не знаю, что он с этими детками будет делать, что с ними будет. Вот эта {322} тема — «обожаться» — это, вероятно, замятинское, это он любит. Эта стихия эротики — сильно в спектакле, но как с этим всем детки справятся.

Вот ведь Любимов силен там, где выходит на человеческую личность. У него ведь наибольшее завоевание — Ниловна, старшина Васков. Когда рыдает этот мужик на голой сцене, похоронив их, — это сильно действует. Потрясающе слиты актер и герой — иголочку не просунешь. А в «Тартюфе» он незаметен. Но как Спесивцев этот выйдет на личность со своими детками — вопрос.

04. 12. Как-то зашла речь о Цветаевой, что она голодала за границей, и вот Ахматова произнесла: «Не знаю, не знаю — на ней были такие тряпки, что не похоже, что ей плохо жилось! » Представляете, каково? Цветаева — ей циклы целые посвящала.

06. 12. … Я читал по-французски Франсуазу Саган, ее ранний роман, который назывался «Здравствуй, грусть» — «Bonjour tristesse» — знаете, это ведь еще и очень французское слово; он написан восемнадцатилетней выпускницей лицея, где, видно, очень строго учили языку. Это изумительно прозрачно и чисто написано, на языке Расина. Потом она вроде исписалась. А Натали Саррот — это болтовня, даром что русская дама. Негоже ей.

Прекрасно написан Ануй — я его так и не читал по-русски. И потрясен был, помню, прочтя по-немецки Кафку (всем этим меня снабжал Берковский). Как будто должны идти туманности в языке — а, напротив, язык абсолютно прозрачен и прост, четок, то есть нужно разгадывать самую суть, а слова четки. Вот особенно «Превращение» — «Метаморфоза». Кафка у меня есть и по-русски, а вот Камю я не достал. Хотя больше всего люблю его, он связан с Кафкой. Но развил, это уже Европа середины XX века. Когда ясно, что остается только одно — человеческое достоинство, одна ценность. Вот Иветт Шовире. Как она танцевала «Жизель»! Понимаете, эти виллисы были стандарт, мертвый, удушающий стандарт, который вечен, — и она. Я думаю, что я правильно прочитываю. И он — тут была такая тема: всегда были они, и всегда были их измены, вечность этого — и она.

… Ярослав Смеляков начинал хорошо, это была надежда в тридцатые годы, и кто мог подумать, что выйдет певец «русского народа», и тому подобное. У него были стихи: «Крашеная юбка, трепаная юбка… Здравствуй, моя Любка… здравствуй, моя Любка Фейгельман». Это стихи о Рудневой…

У Рудневой статья, где она делает из Мейерхольда диссидента, противника власти, чего, по-моему, все-таки не было.

08. 12. Вы не видели, вероятно, «Человеческой комедии» {323} Бальзака по телевидению, это хорошо — но ничего не стоит в сравнении с обруганным спектаклем Вахтанговского театра. Какие там были актеры! Куза; была очень хорошая актриса, ныне забытая Орочко, и Вагрина — вокруг Люсьена де Рюбампре. Орочко — трагическое благородство.

10. 12. Эйхенбаум — это ледяное; он сказал черным по белому, что Толстой в генеалогии своей — пытал бы в петровских застенках. Это ужас. Ведь притом что Толстой — одно сплошное противоречие, ясно, что он всю жизнь занимался другим человеком, нравственными вопросами! Формальная школа — технократы, и это страшно: высокомерие, презрение к живому, которое они сводят к рефлексам…

18. 12. … Анненский — человечен в большей степени, чем Блок. «Старые эстонки» — никогда не могли бы быть написаны Блоком. Сочувствие. Блок был жесток, это так.

19. 12. Мейерхольд, в сущности, стремился к неким «штампам», в смысле точного ремесла; это принципиально иное, чем ужасные штампы, насаждавшиеся Немировичем во МХАТе…

28. 12. < О наборе спичек «Есенин». > Знаете, это вызывает смехи. Художник явно толковый. И современно, не по Есенину трактует. Явно вот, «Шаганэ» он не любит. «Сорокоуст» — так и шпарит по прямому ходу. На «Анну Снегину» кладет красные блики, что уже перетолкование в духе того, что революция равно на всех высыпалась, сказалась. Вообще, революция многих увеличила. Вот Ходасевич стал большим поэтом явно в силу его крупного неприятия революции.

А эту репродукцию «Избиение Христа» Босха < открытка> я, пожалуй, не могу взять. Босх гений, но этого Христа я не могу принять: надменного. Такой Христос чужд православной идее. Евангелие гениально. Раньше мне казалось, что центр вот где: «Там, где двое во имя мое, — там я». Это гениальные слова. Главное, по-видимому, все-таки в ответственности человека за свое бытие.

06. 01. 1979. … Энгельс, как бы к нему ни относиться, абсолютно точно сказал, что в последнее время философия не может быть сама по себе, а всякая отдельная наука становится одновременно и философией. Отдельная теоретичность ничего не стоит, а становится уделом отдельных наук.

… Вот последние несколько лет выписываю «Вопросы философии» и перестаю что-либо понимать. Актив — дамы по преимуществу, занимаются как будто критикой буржуазной философии — и всякий раз одно; идет изложение этих теорий, явно апологетическое, и в конце абзац об упадочничестве. Я бы предпочел хороший перевод — так этого нет, а вот такая политика.

Вот в последнем номере — Шелер, изложение его. И очень стоящая статья прибалта, мужика, о Лобачевском.

{324} 16. 01. Я видел по телевизору «Двенадцатую ночь» в «Современнике». Хороший спектакль, поставленный талантливым английцем < Питер Джеймс, 1975 г. >, однако — без стихий. Как ни странно, понравилась Анастасия Вертинская, у нее возрожденческое лицо, Табаков — Мальволио талантлив, но кокет, когда драму играет, — а ведь это безусловно трагическая роль. Шекспир безусловно понимает, что те — самодовольные бездельники. Мальвольо хоть и многое сделал для того, чтоб остаться посмешищем, но становится трагичен. Последняя песня Шута гениальна. Кто играет Шута, не знаю. Может быть, раньше был Даль. Это гениальная роль, вообще. Европейцы не могут вгрызться в мясо образа — по Станиславскому то есть, — а дают задания актерам, и все. То есть нет внутреннего рисунка.

19. 01. … Владимиров и Алиса должны бы существовать вместе, и оба этого не понимают. Он возвысил ее в ранг большой актрисы, она сделала его тоньше и художественнее.

29. 01. … Роковое свойство — воспринимать все только как положительное или отрицательное. Роковая для искусства вещь.

01. 02. … Хемингуэй появился у нас в тридцатые годы, причем Горький его изругал в 1935 году. Он слыл модернистом, хотя совсем таковым не был. Была распространена потом фраза Гертруды Стайн о том, что Хемингуэй подозрительно архаичен. Вообще, он безусловно от Толстого, хотя и узко из него.

Толстой, вообще, гораздо более современный писатель в XX веке, чем Достоевский, который опирался внешним образом на сюжет, и прочее. Не только Пруст, но и Джойс от Толстого.

Так вот, Хемингуэй был моложав и очень красив, и чуть пробивающиеся усики его очень вошли в моду в тридцатые годы. Он был фатоватый «пижон».

03 – 04. 02. … Мартинсон бывал гениальным. Его бог посещает. По телевизору был его вечер, режиссер очень неважный. Главным для него было доказать, что он в свои восемьдесят лет поет и пляшет. Это жутковато было смотреть. Он лучший Хлестаков — именно гоголевский (Гарин, скажем, играл замечательно, но он был мейерхольдовски-гофманский). А Мартинсон играл «пустую душу». И он уже тут ведь без Мейерхольда был гениальный Карандышев, — «Достоевский»!

Бирман была гениальная актриса, это ведь мало кто понимал. Мне просто жаль тех, кто не увидел ее в гастрольном «Дядюшкином сне», старуху Карпухину. Когда она в конце кланялась в пояс — это был чистый Достоевский. Тут о возрасте совершенно не думалось, потому что образ был совершенным — хотя технически иногда было страшно, что рассыплется.

{325} Бабанова, по-видимому, боялась своего старения, причем очень давно уже стала бояться — и это чувствовалось. У Бирман этого совсем не было.

… Я застал Мариинку «предреволюционную» — на спаде, естественно, — но слушал Давыдову, Преображенскую — не ясно было, как в человеке может помещаться такая голосина. Касторский — глубокий, тонкий певец, необычайный. Я ведь и Люком видел! Такая мера благородства! Дудинская была очень точна, но чрезмерно. На Люком сейчас похожа Колпакова.

11. 02. < Узнает, что в фильме Мельникова «Утиная охота» Даль играет Зилова. > Это совсем не то, что нужно. У Даля меланхолия, а в Зилове — массовая ситуация XX века, про которую обывательски можно сказать с «жиру бешенье», а на самом деле глубокая вещь. В «Мадам Бовари» Омэ страшен, это зло; но не менее, а может, еще и более страшна встреча Эммы с пастором. Она ему говорит о своей тоске, а он ей говорит о том, что есть голодающие и так далее, и вроде все так, с «жиру бешенье», но тоска подлинная, и реакция пастора именно обывательская. Это — еще в рамках XIX века, но уже реакция на прозаизацию жизни. В XX веке это массовое явление. Все это предсказано Гегелем. Те, кто кидаются на Гегеля, — страусы, голову в песок. Скажем, государственность: так ведь неужели не ясно, что без государственности — вообще ужас, нельзя жить.

28. 02. Статья Смелянского в «Литературной газете» неплохая, кое-что сказано, об «Утиной охоте». Ясно, что во МХАТе ее овзрослили, чтоб самим играть. И ясно, что Ефремов не завидует своим актерам — берет Мягкова, Смоктуновского, Петренко. Хотя Петренко, конечно, должен был играть Зилова, а не Официанта. Он слывет на роли «убойной силы», а это ведь не так. У Эфроса ему нечего было делать.

Эфрос странен — ведь действительно крупный режиссер, и избавляется от рационализма, но… Мне кажется, его беда в том, что он не видел Мейерхольда и Станиславского, а Немирович-Данченко — это же страшная, реакционная сила.

04. 03. < Смотрит книгу Ю. Давыдова «Бегство от свободы». > Он, по его прошлой книге я это понял, мещанин и соответственно — к фашизму. Ибо бунт французских студентов в 1968 году — это бунт низов, это, в сущности, была революция. Он же злобствует, и только, против этого.

17. 03. Я не понимаю, как люди, сильно умнее его, — вот Тамара Жирмунская — лебезят перед Максимовым… Я просто ничего не понимаю. Сейчас вообще очень сильны групповые явления. Всем нужна не истина, а идеи группы… Сейчас вообще непонятно все. Вот Камянов: беспардонная развязность по отношению к Толстому, и в России, стране глубоко мыслящей, эту книгу сочиняют и хвалят. Толстой {326} сам мог быть грубым, но это у него было от содержания, очень крупного. И вот признают развязные книги, не понимая, что это же внутреннее качество камяновской книги, вышедшей большим тиражом, подвигающей на нигилизм. Петя Ростов главный герой «Войны и мира»! Ну, знаете…

Я всегда завидовал физикам и математикам. Они в большей степени свободны. Им не нужно, как гуманитарным людям, обладать очень большими знаниями и материалами. Вот я уверен, что без современной критики моя книга о Толстом не получилась бы, совсем иная бы была. Но вот при этой свободе у них бывают дикие вещи. Вот в последнем номере «Вопросов философии» статья Капицы, «столпа», — где есть очень нестандартные мысли, и вдруг: «история — не наука»! На определенном этапе история именно стала необходимой наукой, входящей и в физику.

В этих науках нужно понимание и своя тема, а у гуманитариев совершенно иначе.

… Когда РАПП закрыли, в свое время это произвело впечатление разорвавшейся бомбы, катастрофы. Вначале-то могло показаться, что положительное: закрыли РАПП, но это было закрытием вообще любых объединений.

… В равнении на МХАТ с этой «Анной Карениной» Марков сыграл в свое время мрачную роль…

19. 03. … Формалисты не терпели Мейерхольда, чуя в нем символиста. А Блок был гениального ума, он понимал футуристов больше, чем они сами себя, говорил об их стихийности. Яхонтов чувствовал крах в последние годы. Есенина и Блока ему бы в голову не пришло читать в молодости, — кроме «Двенадцати», но это же экспрессионистская поэма, — далеко вообще для Блока, он же оперный.

… Вам не хватает повествовательности. Сжатость становится искусством, когда есть новеллистичность. Вы попробуйте. Но, может, у вас ее вообще нет. Надо, чтобы герои взаимодействовали друг с другом.

28. 03. Вот Энгельгардт был прекрасный литературовед, очень тонкий и настоящий ум, все верно, что он пишет, он выше формалистов, потому что он сбоку, понимал, что это технократические идеи. Для Энгельгардта классическая философия была дорога. Вот Нелли Наумова сказала мне, когда очень внимательно прочла мои обе книги < о Толстом>. «У тебя, Паша, марксизм тридцатых годов! » — комплимент, потому что я действительно человек тридцатых годов и действительно очень уважаю и Лукача, и Лифшица.

… Фрейдизм — в нем безусловно есть содержание, но ведь в том, как оно подается, очень неприятное есть.

02. 04. … Давыдов < «Бегство от свободы»> брызжет ненавистью, но ведь, раз действует массовый человек, — это не может быть абсолютное зло. Это хорошо понимали вот в кино, режиссеры-коммунисты. Например, фильм Рене {327} Клемана «У стен Малапаги» — как же вы его не посмотрели! Вам бы надо его посмотреть.

04. 04. Вылезает массовидный человек нового типа: это понимали и Толстой и Блок. Блок безусловно меньшего масштаба, но он исторически уже дальше — у него трагический эпос. У него рассословленный человек, крестьяне теперь уже другие.

Гайдаров «Двенадцать» читал сильно — экспрессионистски. И чувствовалось, что в его биографии — Московский университет десятых годов, философский факультет. Я его слушал за сценой (в Доме писателей), это было почти как Блок смотрел со сцены «Жизнь Человека».

В рецензии Н. Наумовой видно, что я работаю не дефинициями. Умный Энгельс говорил, что и в философии нельзя дефинициями.

… Я не верю в прямую наследственность в искусстве. Ольга Осиповна Садовская была гениальна, а сын — так себе. Она, судя по внуку-племяннику, была очень красива, а — это редкость — имела пристрастие играть старух, причем именно и в молодости. Вот М. П. Садовский был очень хороший актер, в мейерхольдовской «Свадьбе Кречинского» играл сильно Нелькина.

… Вульгарная социология тридцатых годов противна тем, что в ней отсутствует идея активности личности.

06. 05. Любомудров < его речь по радио против Мейерхольда> застращал тут, а вообще это все блеф, ничего уже не переиграть. До книги Рудницкого еще Марков и другие говорили с тысячей оговорок — а теперь ясно, что история, обнаружив гения, уже не схоронит его обратно. Тем книга Рудницкого и хороша, притом что теоретически она несостоятельна. Притягивать Мейерхольда к «реализму»… Ну вот была мизансцена в «Доходном месте», Юсов вползал на четвереньках к начальнику — и я вдруг нашел буквально такое место у Гоголя: Мейерхольд взял эту метафору там! Гоголь, Гофман — какой реализм? Да я об этом и не говорю уже. Но эту затею Рудницкого с реализмом можно объяснить — это противовес тем, кто носился с «формализмом» Мейерхольда. Так и сработала книга.

Ильинский все более подает роль Мейерхольда: вот пишет о том, что в «Лесе» не комикование, Мейерхольд его не тянул совсем.

14. 05. Вот надо бы мне сходить < в Эрмитаже выставка из Японии>. Сезанн. Он не потрясает, но он первый стал показывать вселенную через человека. Это неправильно, но что делать…

В «Идиоте» Акиро Куросавы Рогожин говорит не о боге, а о «богах»!..

Жерар Филип невеликий актер, но очень француз, должен нравиться им, — и вот он в «Игроке» — плохом — играл {328} Алексея Ивановича как Мышкина, и очень хорошо!

… Плятт — у него была одна грандиозная роль — в «Днях нашей жизни», где все были превосходны. Фивейский был прекрасен, только песню «Быстры как волны все дни нашей жизни» он пел лиричнее, а Мордвинов трагичнее. Плятт играл доктора, который, прежде чем лечь в постель с Оль-Оль, увидев грязь у нее под ногтями, брал ножницы и постригал ей ногти. Вот что в нем, оказывается, имелось, в этом Плятте!

17. 05. … В «Вишневом саде» два главных лица — это Фирс и Шарлотта. Пустота, без корня существование — идея Шарлотты в «Вишневом саде».

… Вы знаете, Каган ведь замечательный актер, он в молодости знаете что мог играть — вот он в «Заговоре Фиеско» играл — дьявола! Равикович сильный актер, но у него всегда, в том, что я у него видел, некая сладостность.

20. 05. … Славу вообще мало кто выдерживает. Прежде всего утрачивается общение. В безвоздушном пространстве человек занят собственным величием…

< Читаю ему из «Нашего современника», № 3, статью «Болотные огни». > Да… похоже, что Любомудров не один и лелеет идею новой «революции», да.

22. 05. У Завадского в «Преступлении и наказании» < «Петербургские сновидения»> принцип старого провинциального театра, вокруг главного героя. Если бы не было Бортникова, ничего бы не было. Бортников сильный актер-неврастеник, XX век, и все, что есть здесь, — концепция Раскольникова, трактовки романа здесь нет. В статье о репетиции < в «Театре»> есть слова, что Мармеладов важен только как отец Сони. Это же значит, что романа нет — раз нет единой темы человеческого достоинства, того, чем близок Мармеладов Раскольникову. Все это есть в спектакле Ленсовета. Петренко — Свидригайлов вообще, по-видимому, лучший за всю историю. А там их не запоминаешь никого.

14. 10. … В Тургеневе ведь лирика имеет трагическую подкладку. Вот Уланова — в ней было это тургеневское. В Бабановой это было, лирическая и трагедийная стихия, кроме шекспировской Джульетты, как ни странно! (Юзовский это, в общем, хорошо описал. )

… Я Жуковского с юности люблю. «Он умер. Он мертвец! » Энергия трагическая. В Лермонтове это есть (а в Пушкине — нет).

20. 10. < Выставка из Центра Помпиду. > Пикассо эротичен, вы заметили, в его натюрморте с античной головой? Здесь отталкивает. В живописи эротика отталкивает, а вот у Анненского — сильно («Хрусталь мой волшебен трикраты…»).

01. 10. < По поводу посмертной публикации Э. Ильенкова {329} в «Вопросах философии». > У Ильенкова очень талантливая, резкая и смелая статья. Но у него чуждое мне: спинозизм, бессубъектный подход…

«Незнакомка», телеспектакль А. Белинского… Вся постройка пьесы тут, конечно, разрушена. Но поразило, что молодые актеры очень хорошо читают стихи Блока.

28. 11. Ну как вам эта статья < Р. Дуганов. Замысел «Бани». — «Театр», 1979, № 10>. Да, она абсолютно блестящая, но жуть ее вот в чем: тут арифметика и мистика. Сейчас идеи идут косяками… Конечно, я всегда понимал, что Маяковский помер не случайно. Но вот этот явно усидчивый и слов на ветер не бросающий господин доказывает как дважды два четыре, что Маяковский погиб оттого, что задыхался от собственной арифметичности, проецированной на вечность. И ведь даже Христос сюда притянут у него в статье.

Я за всем слежу, читаю и обдумываю; сейчас все как-то идет косяками и жутко делается: идея не успевает родиться, как тут же расхожей монетой становится. Страшный век. Непонятно, куда все это выльется.

… У Зингермана талантливая книга, выясняется, что он художественно и свободно видит конкретные вещи < «Очерки истории европейской драмы XX века»>.

… Интеллигенция, на самом деле, я считаю, сейчас основной массовидный класс… Дело все в том, что интеллигенция немыслима без не-интеллигенции, так же как буржуазия немыслима без пролетариата. И нельзя бороться с буржуазией и уничтожить ее без того, чтобы не уничтожить пролетариат. Должно быть новое единство новых половин, новый этап.

13. 12. … По-моему, Рощин умен, но без художественной органики. Он именно «хочу быть добрым», или «спешу». А ведь это то, что не имитируется. Не хватает чувства людей. Вот я не знаю, был Толстой добрый или нет, но у него была зараженность людьми. Кажется, Рощину этого не хватает.

28. 12. … Спектакль «Мой бедный Марат» в Театре Ленсовета поразил, сильно напомнил спектакли Второй студии МХАТ, только там еще был трагизм. Общение.

… Стенберги у Таирова — спектакли поражали сочетанием изыска и простоты.

18. 01. 1980. Шукшин выразил в своем герое недовольство жизнью простых слоев. Это сильно («Калина красная», например), но это, по-моему, не искусство.

21. 01. < Вторая часть «Повести о Сонечке» в «Новом мире». > Вещь в целом великолепная, теперь это видно, на лучшем цветаевском уровне. Сонечка довольно мрачна; это по-человечески понятно — отход от прежних связей, когда судьба поворачивается, — но очень не по-человечески все же у нее это по отношению к Цветаевой. А Володя — прекрасен, {330} из прекрасных людей той эпохи. Мужествен. Стахович — вот необходимое, культура.

20. 02. Технократия в наш век неизбежна, эпоха тотального разделения труда. … И я думаю, что создание атомной бомбы дело рук не только физиков, но и философии.

01. 02. … Остаток сил мне бы еще нужен — Мейерхольда дописать…

… Если бы это можно было, написал бы об этом — недоброжелательстве к собратьям по профессии, о взгляде на мир и людей из профессии: это основная в XX веке вещь. Чехов многое тут поймал. Об этом «Дядя Ваня»… Вот Гаев — человек без профессии, обломок. «Черный монах» — история сумасшествия, клинически (Чехов врач, это очень важно) и обобщенно. Тут уж не филология, как Серебряков, и тем существеннее. Разделение труда в XX веке.

Взаимопереплетенность добра и зла — мало кто это способен понять. Дьячков на этом: «Жестокость», Раскольников, «Спешите делать добро».

Вы читали историка Соловьева? Грандиозно и по теперешней мере совершенно непостижимо, как один человек мог со всем этим справиться, и столько материала. Интереснейшего. Царь Федор был слабоумен. Он нигде прямо не говорит, а через детали: вот у него послы, — а ведь надо представить ту эпоху, одежды, этикет! — а он, забывшись, увлекся зайчиками от державы, что у него в руке, заигрывает с бахромой скатерти… Он был идиот!

Я пристрастился к истории благодаря тому, что был учительский сын. В доме были старые учебники по истории, и ведь провинциальная Россия была наводнена исторической романистикой. Лажечников просто прекрасный, отличный писатель. О Никоне я узнал и понял тогда. Аввакум был страшный, фанатик, Никон — карьерист. Читал Ключевского — и у него мягко; Соловьев, старик, — хитер и остер, и ведь все с документами. И поразило меня, когда прочел у Соловьева о Григории Отрепьеве совершенно новое, и на документах: Москва кабацкая! Низовая Москва, так ярко, и оттуда Отрепьев.

Была пьеса «Великий государь» < В. А. Соловьева, 1945 г. >; в Александринском театре играли Борисов и Черкасов. Черкасов играл Грозного — никак. Он мастер, но пустой, бездуховный. Играл Ивана, страдальца за русскую землю: сталинистская фальшь; Борисов, отличный актер, играл царя Федора коварным — ясно, что никакого отношения к реальности, сталинистская постройка. А в Москве тоже был «Великий государь» в Вахтанговском театре. Тоже сталинистски: убил сына, осознает как трагическую ошибку. Толчанов играл, из первого поколения. Декорации Фаворского поразили: легкость! Он, конечно, замечательный мастер, хотя специальной любви к нему у меня нет. Никаких, {331} понимаете, боярских шуб. Легкие шелка, такое впечатление. Между Боттичелли (в переводе — бочоночек! ) и иконописью. И вы знаете, цвет у мастеров линии — особый. Вот у Боттичелли…