{340} Указатель имен 9 страница

Понимаете, об этом нигде не пишется, но, по сути, в период от начала века до революции нельзя отличить, скажем, прозу Сологуба от Сергеева-Ценского. Серафимович, Куприн — все они писали вполне символистские вещи. Вот {224} Бунин — я когда-то его очень любил. Сейчас отношусь почти презрительно даже. Но вот до сих пор люблю «Чашу жизни», «При дороге». Что это? Почему это не символизм, который он презирал? Это сухо, дворянски-отработанный строгий стиль, а там то и дело срывы в безвкусицу.

Весь второй том Блока построен на срывах в безвкусицу. «Гранатовый браслет» — символистская вещь. Я недавно перечитывал большие цитаты оттуда (в книжке Добина, новой в «Детгизе», снова о прототипах; соседская девочка занесла, потому что он болящий: вообще, это ужасно, когда давно знаешь человека) — так невозможно читать!

Исторический слом в России: у Достоевского Епанчин — генерал. И в «Бесах» вот… о том, что герой — дворянин. Социология важнейшая вещь. Вот у Толстого герой уходит не к крестьянам, а к казакам. Ведь невозможно представить рядом Марьяну и Растиньяка…

У Тургенева герой говорит, что единственное, чем гордится Россия на Западе, — это вывозом первоклассной щетины, но и этому достоинству она обязана исключительно худым, тощим свиньям. Да — но щетина первоклассная!

Вот в Тургеневе этой щетины недостает.

11. 01. Анненков умнейший человек, но вот «щетины» не постигал. Социалисты же грубят и так далее, но они выговаривают верные исторические категории…

Идиотская идея Максимова, что искусство суть самовыражение. Моя точка зрения: искусство — отражение неких реальностей. Художник не в пустоте. Максимовская точка зрения оборачивается вульгарной социологией: «Блок — кадет».

15. 01. Вариант моей статьи < о Мейерхольде в редактуре Ю. Герасимова и М. Любомудрова> ужасен своей последовательно нехудожественной редактурой. И нарушены связки. И ужасно выправлен язык, одеревенел. У Владимирова в статье снять современность — это обессмыслить. У него, при очевидной как бы невнятности и рыхлости, всегда было умное, было что сказать, и тонкое.

22. 01. Писарев — умный, при явной и пристрастности и тенденциозности.

Людей надо цитировать, а не слова.

Соловьева Инна — от пятьдесят шестого года, но и тогда уже ясно было мне, например, что время чревато.

1863 год был вроде 1956‑ го. И вот у Толстого было звериное чувство истории, он тогда понимал, чем чреват этот ажиотаж.

… Тип волнения не тот, и переписывать < куски в старом тексте> невозможно. Фактически вставки могли бы быть совершенно другим произведением.

01. 02. … Ну вот я у формалистов не мог не взять что-то: «мелочности» и «генерализация» — это их завоевание. {225} Всегда, вообще, удивлялся, как при общем цинизме установки — открытия художественного значения получались. А ведь именно цинична идея их: художник вроде фокусника, ловкача?! И ведь фокусник, и то искусство большее — о релятивности восприятия; о преодолении материи.

Что есть социология: вот в России исторический процесс — судорожный, и здесь Достоевский и Толстой, а в Европе ровный — и Бальзак! и Золя! — не понимали того. Вы знаете — Толстой читал «Капитал»!

В детстве я «Казаков» очень любил!

04. 02. < Об изданиях Ленина. > Прежнее издание делалось людьми, которые с Лениным работали, и там необычайно ценные комментарии. Все дело в контексте. Скажем, вот Плеханов пишет о Толстом. Подавалось ведь всегда как бесспорность та же, другого лишь масштаба. А если знать контекст, то ведь это прямая полемика одного с другим, и это важно-Толстой, конечно, гениальный мастер описывать умирание. «Смерть Ивана Ильича» — сурово. Но тут человек не с той степенью самосознания, чтобы была та трагедия, что в смерти князя Андрея. Я об этом не мог писать. Тут такая вещь, о которой рассуждать, что тут — «диалектика авторского отношения» или «диалектика души» < хохот> — нельзя. Когда человек уже там… Это единственный случай во всей мировой литературе.

Толстой более жесток, чем Достоевский. Достоевский, предположим, тоже мог показать из-под простыни мертвый палец ноги Настасьи Филипповны — но это все иначе осмыслено, есть нравственный катарсис.

«Маленькая балерина» у Вертинского — не мелодрама, а философский смысл: мотылек над бездной, ужасом XX века. Его, конечно, нужно видеть. Как он рукою делал «оборки». Умение одним жестом дать мысль. Я думаю, он очень вырос артистически в эмиграции. Я абсолютно убежден, что это от Мейерхольда у него. Бабанова в «Доходном месте»: мотылек над ужасом. Это все мейерхольдовское понятие об искусстве как метафоре (Аристотель), а не слове; искусство, где стык двух вещей, смыслов.

Яхонтов мейерхольдовский: в Башмачки не огромные бутафорские ножницы. Это было лирически страшно и смешно «не животом». Когда копейка — это капля крови. Не вахтанговское (театрализация), а трагедия, с другой структурой.

Вот я хочу вам все вдолбить, что музыка важна как часть в совокупности смыслов.

08. 02. … Демократичность — слово, мне кажется, бессмысленное. Но и я употребляю. Да и всякое слово должно быть осмыслено не само по себе, а в стыках…

19. 02. Вот только теперь читаю Купреянову об эстетике {226} Толстого. Ну, по-моему, это довольно странная идея — представление, что эстетика писателя адекватна его творчеству. Творчество имеет относительную свободу! И она утверждает, что Толстой близок Канту, а не Гегелю, то есть обратное тому, что говорю я. Вообще, у нее странное сочетание: умная и деревянное, как-то удивительно.

… Ваша статья очень стоящая, я прочел два раза. Сокращения пошли, хоть и хамские, объективно на пользу. Не знаю почему, но в нынешнем театре нет открытий. В несокращенном виде у вас получилось бы захваливание Эфроса и Любимова, а так есть верная композиция, кусок о Станиславском и Мейерхольде верный (а в главе путаница), это я вам все втолковывал, но у вас это изящней, чем мог бы я. Ударная статья. И подали вас хорошо.

Фото ваше < при статье в журнале> — вы слишком в напряжении. Надо раскованнее. Вот нужен Станиславский: физическое действие расслабляет. Нужен не результат, не думать о результате, а процесс.

24. 02. Любимов, безусловно, у Мейерхольда из первых рук. Он был москвичом и театральным мальчиком, и они понимали. Да вот… у Мейерхольда «Горе уму». Софья — это болотная красота, нежить. Затягивание в болото, это, строго говоря, символизм. Это то, что у Блока болотная тема. И вот вижу у Любимова в «А зори здесь тихие» — истаивание в болоте.

Да, Любимов из первых рук. Но у него специфическая безвкусица, сочетание драмы с балетом, в общем, никак не годится — вот в «Павших и живых». Ну, вот Таиров, он же оперно-балетный (я не в плохом смысле), у него вот пляска в «Любви под вязами»: Кэббот, потом те… — гениально. У Любимова настоящая фантазия — вот в «Жизни Галилея» детские голосочки в начале.

… Говорят: «о мертвом хорошо или ничего». Это римское правило, из их сурового отношения к смерти. Неверно. Нужна справедливость ко всем, иначе оскорбительно для тех и других. Тут именно проблема справедливости.

Вот интересно. У Толстого был брат Сергей, у них были серьезные отношения, переписка, хоть жили в соседних деревнях. Это Володя из «Детства», «Отрочества», «Юности» — совсем другой тип, чем Толстой, но очень стоящий человек, Лев его ценил и уважал — и вот он, уже старый, пишет ему уже после своего толкования Евангелия (очень интересного! ), отхода от церкви с обрядностью, пишет, что умер у него ребенок (у него были долго дети — Софья Андреевна была сильно моложе его) — и хоронили его в церкви. «Ну а что ж — велеть садовнику вырыть ямку, сколотить ящик и спрятать под яблоню ребенка? »

Да… в XX веке обрядность — это материал поэзии < читает Ахматову>.

{227} … Вообще гений может быть, по-моему, только в искусстве.

… Я вообще люблю места, в которых вырос. Но я ненавижу национализм, не понимаю, в общем.

Вы знаете, Ленинград — город совершенно западный и русский. Как-то мы ехали с Костелянцем в трамвае, очень давно, мимо Дворцовой, Адмиралтейства, и вот он мне сказал: «Ты знаешь, ведь это все — избы, мужицкие избы, невысокие! » Я поразился. Мы с ним совсем разного типа. У меня-то это продумано было давно. Мое любимое место в Ленинграде — Казанский собор. Знаете, как я толкую его колоннаду? Это объятие. Это мужицкий идеал, хоть Воронихин и хотел подражать собору Петра в Риме.

… Ильинский очень хорошо выступил в «Литературной газете», я представляю себе так, что он после всех отступничеств решил, махнул рукой — «А…». И главное, — верно. Переводчик Н. Любимов, вероятно, очень злой, в «Театре» его за отступничество разнес.

… Пруст — жаль, что с начала опять переводят, так до конца и не дойдут.

Человеческая личность, вероятно, все-таки неизменна. Вот обратите внимание на ребенка: он в разные этапы совсем разный: то одно в нем проявляется, то другое. Затем в юности происходит комплекс свойств — и в старости снова распадается, рассыпается. Прочтите Шредингера «Что такое жизнь с точки зрения физики». Сейчас модно считать гениев десятками, но их единицы, трое — Эйнштейн, Шредингер, Гейзенберг. Они любят философствовать о жизни вообще. Я знаком с высшей физикой, мне тут понятно.

В «Днях Турбиных» в МХТ была лестница — абсолютно мейерхольдовская. Наверху площадка. Она играла, осмысляла, она была трагичной, на ней метался Николка… Вот как в ранних чеховских спектаклях — такое было станиславское в этих спектаклях, субстанциальное, но играли без потолка, и этот мир Турбиных был, становился темой, отпеванием, символом.

… Не зря он Бабанову не одевал. Это же честь. Поющая фигурка. В молодости фарфоровая статуэтка, Фаворский не зря делал цикл. Ильинский именно верно пишет. Мейерхольд целомудренно не объяснял, не формулировал, ради чего он делает то или другое. Бабановой, например, он ничего не говорил, потому что не нужно было, она знала, что где надо делать. Он не рассусоливал свою идею, но абсолютно ясно, что имел эти мысли, и все било в его цели.

… Я тоже думал, что преподавание не мое дело, но вот преподавал. Мне всегда не хватало времени… Бывает наоборот (отличный лектор Берковский). Сестра моя, серьезный научный работник, прирожденный лингвист, сказала, {228} что до сих пор всякий раз чувствует ужас перед аудиторией — и счастлива этой работе. Действительно, если чувствовать, что недаром ешь свой хлеб — это дает преподавательская работа. Всегда есть тупые в аудитории, но делать людей грамотнее — благодарная задача. Очень трудно подготовить курс. Это надо делать до тридцати пяти лет, пока есть энергия и гибкость. Первые два года адски трудно. Нужно канву по достойному пособию — и самому внутри выстраивать.

09. 03. … Я у вас послушаю Нежданову, хорошо, что вы нашли пластинку. Вообще, я как-то не очень доверяю этим новым проигрывателям и пластинкам. И в трамваях потому больше люблю ехать… На старых записях — колорит… Этот романс Нины — прекрасное. Понимаете, закрытый лиризм. Не Чайковский, не «лезет в печенку». Лермонтов Мейерхольда. Понимаете, Лермонтов прекрасный поэт, но какие-то вещи все же устаревают, меняется восприятие.

Собинов уже в пожилые годы пел удивительно! Было мастерство, не было — как здоровый молодой мужик принялся бы петь. У Максаковой был прекрасный голос. Она пела Марфу. Софья Преображенская — трагическая судьба (и умерла сразу, как дали отставку) — пела потрясающе до последнего момента, в полной силе. Вот она была Марфа в «Хованщине». Давала русский характер, но очень мощный. Я слушал подростком фактически. Русская тяжесть. Напряженность. Но — я увидел ее Шинкарку — и только на спектакле уже понял, что это понятно, другая сторона этого же русского характера.

Нежданова ведь — это колоратура, это же нечто особое, и ведь она обычно на большой технике — но тут, в романсе Нины, какое-то совпадение ее с мейерхольдовским. Хотя в спектакле это пелось мягче. Да, вот, по-моему, это очень хорошая музыка. Это была тональность спектакля, хотя в нем были и резкие сцены.

18. 03. Вы знаете, сейчас стихотворная продукция сильно умелее, чем в начале еще века — но поэзии минимум… «Аполлон» и «Весы» были интересные журналы, хоть общий стилистический уровень ниже.

… И ведь «Зори» выше «Ромео». «Зори» — есть открытие, хоть, может быть, и не очень крупное, но здесь есть открытие. Этого раньше не было нигде.

19. 03. Да это вы напрасно все-таки ушли из театра. Неаккуратно! Вообще, это современная черта — нетерпимость. Вот экзистенциализм. Чудо — «Чужой» Камю. Массовый человек, без лица. «Чума» — ну, там неясность прихода и ухода чумы, но доктор — он же может уехать из этого города, но выбирает остаться. Действительно, ну вот Шиллер, он как раз выражает такую ситуацию, когда ясно, где добро; люди исповедуют некие идеалы и т. п. Сейчас {229} же всего этого уже не может быть, все перепутано; и теперь каждый сам индивидуально выбирает, как он должен поступать и что ему чуждо. Просто быть честным.

… Лекторство, если быть заинтересованным своим предметом, это вещь необычайно тяжелая и выматывающая, но и реальная, благодарная. Сколько бы ни работал, входишь в аудиторию с тяжелым страхом, а потом, излагая какой-то свой внутренний сюжет, поражаешься звонку — застает врасплох.

Конечно, очень выматывает служба-безделье. Я работал на киностудии, когда там никто ничего не делал. Сталин как раз отдал распоряжение, чтоб выпускать мало, но шедевры. Ясно, что так никаких шедевров не получается, конечно. Но вот худсоветы там были интересны: Трауберг, Эрмлер, Козинцев, Васильев — все культурные, умные люди, я много от них получил. И через кино больше понял о литературе.

И видел много фильмов — трофейных хороших (общим экраном шла в основном макулатура). Грета Гарбо… Там были потрясающие актеры, и во множестве. Эмиль Янингс — исключительный актер, и вот таких было десять. «У стен Малапаги»… Конрад Фейдт — красив, но не кондитерской красотой. Иза Меранда! Жан Габен — всегда прекрасный актер, иногда дешевит, но тут — серьезен, внутренне абсолютно сосредоточен.

Дрейер грандиозный режиссер. У него всего несколько картин. Я видел еще одну его картину. А «Страсти Жанны д’Арк» — это гениальный фильм. Ведь все немое кино сейчас очень устарело, а этот совершенно современен. Весь фильм на крупных планах! Актриса попала в сумасшедший дом…

… Я вам очень благодарен за билет < на «Дядюшкин сон» М. Кнебель>. Понимаете, я же Бабанову очень люблю, и люди двадцатых годов вообще для меня особенны. Да, вы знаете, никакой инсценировки «Дядюшкиного сна» не требуется. Надо только выбирать.

… В фильме «Преступление и наказание» слабенький Раскольников, жуткий Порфирий и прекрасная Катерина Ивановна — М. Булгакова. Неожиданно в этой резкой Катерине Ивановне — акварельность, и очень хорошо! Сама небось не подозревает. Я ее первый раз видел. Или вот в спектакле Ленсовета. Режиссер не пускает лирику. Можно себе представить, как Фрейндлих справилась бы: «Полдневный жар в долине Дагестана» и «Мальбрук…» < воспроизводит строфу по-немецки>; но ведь Фрейндлих великая актриса — и вот как она выворачивает карманы Соне, эта сцена — именно тема жажды, очень важная для Достоевского…

23. 03. < В антракте и после «Дядюшкина сна» с Бабановой. > {230} Это второй в моей жизни шок. Первый — когда я увидел старого Церетелли и Коонен, особенно уже в номере гостиницы… Взял бы на себя жестокость сказать, что не надо больше уже играть на сцене… Понимаете, я же помню Гогу… Кнебель, конечно, из МХАТ 2‑ го. Эта тема свиных рыл — и князь К. трактован как чеховское < М. Чехов> …

… Надя, Бабанова все-таки есть Бабанова. Я расчухал это: с одной стороны, здесь «свинарник» МХАТ 2‑ го, а с другой — Бабанова сама по себе — захлебывающаяся фантазерка, оказывающаяся перед собственным злом…

Вилькина — настоящая, сразу понятно, с первой реплики, как-то таинственно это происходит в театре. Она настоящая, но играет современную стерву, а ведь у Достоевского шиллеровское, благородное. Мхатовско-второе — ей чуждо.

Орлова — актриса, это сразу видно, но, в общем, она играет только пьяную. Вот Бирман (в полупустом зале были в Ленинграде гастроли. Вас плохо учат в институте. Ведь это все надо рваться застать. Ведь если не представлять себе МХАТ 2‑ й, то ведь весь этот «свинарник» воспримется как просто грубость, например! ) играла так, что в итоге падала на колени перед Зиной, «опоминалась» — понимала вдруг, что единственная распятая здесь — она. В князе К. они пытаются дать чеховскую тему. Сцена с пением Зины — тут попытка мейерхольдовского — вдруг у него, он умел и любил, — остановка всего времени… Но не дотянуто. Дамская режиссура — но очень последовательная, квалифицированная. Да, Кнебель целиком из двадцатых годов. А тогда ведь было два потока — «свинарник», нэп — и абстрактность, «очищенность».

В Гиацинтовой совершенно разочаровался, и поразительно, ведь гениальная, глубокая Бирман всю жизнь дружила с ней. Гиацинтова — техника, изящная — и все. Пустота.

Мейерхольд после революции говорил лишь технологически, а символистская суть, дореволюционная, была, но не высказывалась.

28. 03. Все-таки у меня вызывает брезгливость то, что у Берковского в этой книге < «Романтизм в Германии»> тысячу раз употреблено слово «свобода» без всяких оговариваний, по-либеральному. И как можно, ведь он не мог не понимать, по-моему, что творил, ведь он занимался немцами, а ведь вся немецкая философия направлена на выработку понятия свободы, и романтики это все же начали! Уже Кант понимал, что одним словом здесь не обойдешься у него это понимание — через разрыв, но все же понимал проблему!

Тонко, хоть не разработано, верно у Берковского, что Кляйста Германия стала читать и признала через Достоевского.

{231} Вообще в немецкой литературе я выше всего люблю Шиллера и Кляйста. Раз видел Кляйста, как у вас «Библиотека драматурга», и кинулся, но увидел, что «Пентесилея» в переводе Корнеева, и отшатнулся. Я его знал. А ведь это прекрасная пьеса. Вы знаете, ведь есть перевод Сологуба, и отличный, ведь в нем есть что-то от Кляйста.

Ну вот переводы Пастернака. «Принц Гомбургский», там, помню, принц говорит: «Я был у тети» — это слишком, такой лексики быть не могло, хотя и верно, что нет у Кляйста, отнюдь нет высокого стиля. Или Шекспир, моя любимая пьеса — «Макбет». Понятно, что пастернаковские переводы передают его, и во вторую очередь Шекспира. Но именно как большой поэт он чувствует Шекспира, и Макбет у него черная, трагическая фигура, понятная человечески.

… Традиция относиться к «Разбитому кувшину» как к комедии, а ведь это, по существу, пьеса об одном из воплощений черта. Вообще Кляйст прекрасный.

А Гете я ненавижу — ханжа, пресный.

Мне всегда были чужды и отвратительны слова Гете («часть той силы зла, которая творит добро»). Это не так… Вся суть в том, что добро и зло в каждом человеке и случае «качаются». Ну вот Шварц был добр творчески — но ведь что у него: зло «откуда-то» извне, вдруг. Это несерьезно. Зло — изнутри.

Я все время переживал романы то к одному, то к другому поэту. В шестнадцать лет — Блок… Ходасевич, Мандельштам. А Ахматову — всю жизнь любил. Мужчины любят Ахматову.

«Все души милых на высоких звездах,
Как хорошо, что некого терять…»

< Еще читает. > О, она читает стихи, как их читали тридцать лет назад, «развывая»… Я как-то был у нее в первый раз — надо было написать для Британской энциклопедии. Я ей понравился. Меня поразило, как она умна. И вот приходит к ней ее подруга, Срезневская (изумительные стихи ей посвящены) — и начинается беседа предамская. Она, вероятно, заметила, что я выкатил на это явление глаза, и сказала потом мне: «Вы удивлены? Понимаете, она не может иначе! » Мне нужно было для энциклопедии ее фотографию, и вот она достала свои альбомы. Боже, что за древние огромные шляпы, платье, как это давно. Страшновато!

Маяковский понимал поэзию.

29. 03. У Берковского я сказал как-то, что Мандельштам похож на Гельдерлина (я Гельдерлина очень люблю, он не романтик; он лучше, чем Рильке) — оба «опрозрачнивают» вещи… Понимаете, с приходом буржуазности это {232} стало задачей поэзии… Гельдерлин прекрасный поэт. (Есть чудное стихотворение «Греция»…) Новалис и Тик изумительны в прозе, у них музыкальная проза — ну вот Гоголь в «Майской ночи»; Гофман иногда (Серпентина в «Золотом горшке»). Это не то что Белый понимает — эта рубленая проза, а не музыкальная.

У Новалиса прекрасные стихи < о небе и земном, о боге на земле, читает по-немецки> — так его переводил В. Гиппиус, это модерн, но убого, нельзя им романтиков переводить, сусально и убого.

И у Гете стихи — музыкальны.

04. 04. Есть актеры на маленькие роли. Вот в Александринке, вообще, раньше были такие актеры. Старичок Усачев играл Репетилова блестяще. Видно было, что это угрожающая сторона, пародия Чацкому.

Вообще актер — это когда человек что-то серьезное собой представляет. Вот спорил с Калмановским на его защите.

Певцов был грандиозный актер, больше, чем пишут о нем. Последний неврастеник. Я вообще не поклонник Н. Симонова, хоть это действительно крупный актер. Но вот одна его роль, я говорил вам, была поразительна: Лаевский в «Дуэли». Романов — крупный актер, играл главные роли — но я-то думаю, что он был актер прекрасный на небольшие роли: он играл Крогстада в «Норе» — потрясающе, а ведь роль далеко не главная. Доктор Ранк значительней, ну, Хельмер неинтересная роль, хоть и главная, и он, конечно, мог на нее претендовать.

Мичурина-Самойлова — старая актриса, вышивала бисером: блестящая отделка, не имевшая уже своих ценителей в новой публике. Я как-то для заработка устраивал вечер в ВТО об актерах-блокадниках. Она изумительно играла в «Дуэли» с Симоновым — XIX век и неврастеник десятых годов! И сам вызвался к Мичуриной-Самойловой. Меня поразило, насколько она умна! Я ей понравился, она, проявив доверие, стала намекать мне на книжку ее мемуаров, помочь написать. Не знаю, может, я бы и не отказался, для заработка — но у нее приживалка, заревновала и дала это понять. Так вот я думаю, что настоящие актеры большие в действительности и умны. Коонен была чудовищно самовлюбленна — но я ее доводил до такого состояния, когда с нее все это слетало, и мы несколько часов в прихожей — стоя — говорили. И о последних днях Таирова и о другом — и умна. И Ахматова.

09. 04. < Проблема рецензии на «Романтизм в Германии» Берковского. > … Он извращает реальную картину. Ведь есть, помимо всего прочего, и некая истина — и с ней он не в ладах. У него живые, хорошие разборы — но получается захлебывание об абсолютной свободе про ранних {233} романтиков, фигура Шлейермахера — роковая и мрачная — подводит к реакционности поздних, причем совершенно необъяснимо, почему они художественно превосходят ранних!

Между тем картина реальная такая: человека вне общества не существует, он ничто. Следовательно, человек всегда с диалектикой свободы и необходимости. Кант уже это хорошо понимал — про необходимость. Диалектики у него еще не было, но было, в разрыве, параллельное существование свободы — «представление» и необходимости — материальный мир.

У ранних романтиков было однобокое, одностороннее пристрастие к свободе — но именно как противопоставление необходимости, учет ее — в виде открывшейся им буржуазности отношений. Это же у Фихте. Шлейермахера, которого Берковский подает как злого гения, — я читал, это прелестный философ. Он был на самом деле их спасением. Да, для них это означало уход в католицизм — но суть та, что без Шлейермахера невозможен Гегель: Шлейермахер восстановил необходимость в своих правах. У Гегеля уже диалектика свободы и необходимости, но в чисто идеальной сфере. Он «снял» кантовский разрыв — но также с односторонностью.

У Берковского остается загадкой, почему Кляйст велик. Он отдельно его прорабатывает как реакционера и отдельно говорит о художественных достоинствах. На деле здесь достигается трагический реальный человек, чего быть не могло у Тика. У Кляйста как раз «абсолютная необходимость» — та же «Маркиза О. » и все его произведения. И «Пентесилею», я помню, Берковский в свое время читал как совершенно субъективистскую вещь… Да, это была реакция, но реакция совершенно объяснимая, был трагический реальный человек, потерпевший общественное разочарование. Именно с Кляйста началась живая трагическая личность в литературе.

Надя, вот вы, вероятно, не читали, а прекрасная вещь у Кляйста — «Амфитрион», прочтите.

Гегель все время ревниво огрызался на романтиков, но он — на их плечах. Недаром в «Философии истории» у него целая главка посвящена Новалису.

… У Долинина, старика, есть старая и несколько дикая сейчас статья, и он по-соловьевски (он соловьевец был) изложил, но статья блестящая по материалу. Он дает текстуальные совпадения Толстого и Герцена. Толстой ворчал — но прилежно знал Герцена. Правоверные толстоведы разделяют Толстого на этапы: вначале одно, а потом общинник. Вот Купреянова, пишет оглоблей, очень, крайне грубо, но и умна — так вот она, значит, отрицает это деление на этапы наконец. Ведь хрестоматийно излагалось так: что {234} вот поехал впервые Толстой за границу, и ужаснулся буржуазностью, и оборотился к деревне.

Реальный Запад показал России Герцен, именно после 1848 года, крах буржуазной демократии, ведь и Ленин — с этих пор новая сила, пролетариат. В России до Герцена западники Запада не знали. Белинский этим страдал, например, и Чичерин — одногодок Толстого, который очень ему доверял. Герцен вводит это знание. Говорить, как говорят, о синтезе славянофильства и западничества — такая же бессмысленная вещь, как о синтезе Станиславского и Мейерхольда в Вахтангове, как было модно. На самом деле происходит «снятие»: в какой-то момент становится очевидной односторонность.

11. 04. Разумеется, Берковский ведал что творил, когда дал в сборнике текст о Гельдерлине в переделанном виде. Но мою мысль об опрозрачнивании он превращает в «раз-воплощение». Я-то имел в виду совсем другое. Вещи в тени превращены у Мандельштама. А это самое развоплощение — это ж означает ничего не сказать, это ж обыкновенный закон художественного творчества! Вообще же за ним раньше никогда этого не знал, может, это был жест старческого отчаяния?

Он очень боялся смерти — но почему тогда так зло, будучи последний раз на кафедре, посмотрел на Марию Лазаревну Тройскую за то, что ее аспирантка назвала его статью о Гофмане тридцатых годов вульгарно-социологической. Аспирантка-то дура, эта как раз к дельным его статьям принадлежит.

… Марго Фонтейн — я вам рассказывал — это было английский трагически очень XX век, не похожа на Иветт Шовире.

Я был свидетелем страшнейшего провала Улановой — молодой, и в расцвете славы — в «Баядерке», специально для нее восстановленной. Вообще, сейчас восстановление старых балетов, Петипа, — немыслимо. Раза два прошла «Баядерка» всего. Большой художник чаще всего сам понимает. Я как-то сидел близко. Рядом сидел Завадский, который Уланову чтил, и подчеркнуто плакал по сюжету. Я видел, как с нее лил пот по голому телу — только две ленточки было, и эта тяжесть, пот как-то связывались с ощущением ею самой провала, я думаю.

< О «Соборе Парижской Богоматери» Р. Пети. > Ну, «сороконожка, готовая к экстазу» — это уже немало в балете для «народа». Да ведь, пожалуй, это удел балета — копия прекрасных идей.

… Реально в «Двери хлопают» Алиса понятна в сопоставлении с Заморевым. Именно в сочетании с его автоматизмом понятно ее стремление к порядку!..

Это, знаете, у Бахтина идея: «жанр формирует свойства {235} произведения». У него это от формальной школы. Это популярно кругом, но абсолютная неправда. Начало всего в художественном произведении душа. Вот мы же с вами видели «Дядюшкин сон». Реально там важно не то, как это построено, а Бабанова и Вилькина. Ведь что там происходит — Бабанова, человек своего поколения, играет фантазию, превосходящую реальные условия, полет фантазии — упертый в итоге в пустоту! Да, это тема ее времени. Вилькина играет полное сознание этой пустоты, попытку ее превозмочь — и неудачу в этом. Я же свидетель обеих эпох, я вижу это. Мне показалось, что Вилькина в конце улыбнулась, когда Бабановой поднесли цветы. Бабанова доказала, что, физически развалившись, она творчески верна себе, осталась художником.

Думаю, что Вилькина могла бы и сформулировать это, что она делает. Большие художники могут это, а Вилькина большая актриса, хоть я ее впервые видел. Она значительнее, скажем, чем актрисы «Современника». Те представительствуют поколение в его типических героях, а эта — о времени своем в целом, чего те не делают.

Бывает, человек просто ленив и равнодушен к людям, то есть эгоист на самом деле, а не добр, как показывает его наружное благодушие. Бывает, конечно, и реально добрый человек, который не хочет зла… «Злой» человек в том, в чем он добр, зато добр по-настоящему, и он стоит добрых. Это, по-моему, вообще самые настоящие люди.

Я не могу никогда говорить с задней мыслью, как большинство говорит. Это плохо, надо как-то с задней мыслью… Нет, Надя, это просто «сентенция». Что-то я с вами откровенен. Так же трудно. Да я с горем пополам и прожил. Мне помогло счастливое стечение обстоятельств, и еще соседи — Костелянец…

Де Голль пришел к власти тринадцатого, Сталин умер на тринадцатом томе Собрания сочинений. Это дело ритма. Кому сопутствует, кому препятствует. Предпочитаю ровное занятие в это время.

… Расина я люблю, у него изумительные стихи. Да, «Аталию» очень люблю. Ну и «Андромаха» великолепна. В «Аталии» уже есть что-то шекспировское. Реально, по-моему, он лучший поэт Франции. Хотя Вер лен великолепен. Они раньше привозили «Британика» и «Федру». Федру играла современная, с фрейдизмом, мадам, модернизированно. А «Британик» был хорош: Нерон и Агриппина, актриса. И «Жаворонка» привозили — великолепная Жанна и Король с игрушками. Во второй раз в «Британике» великолепен Нерон. А вообще, видно было, насколько французы живо воспринимают Расина, актеры, видно было, купались в нем. < Все названия произносит по-французски. >