Липецкий М.Л. 5 страница

Но так обстоит дело только в первых исследованиях. В последующих количество отделяемой мочи становится все меньше, и, наконец, внушение совсем перестает влиять на мочевыделительную систему. И опять-таки поведение и ощущение остаются адекватными внушению.

Несколько более сложные отношения складываются в исследованиях с внушением приема сахара. У одних лиц содержание сахара в крови повышается, а у других, наоборот, понижается. Объяснить это можно выходом возбуждения на разные нервные проводники, управляющие разными фазами регуляции углеводного обмена.

С. Г. Генес в опытах на животных установил, что после приема сахара содержание его в крови повышается еще до всасывания. Повышение идет за счет выбрасывания сахара печенью. Это обеспечивается рефлекторными механизмами, в которых участвует симпатико-адреналиновая система.

Во второй фазе в кровь из пищеварительной системы поступает съеденный сахар. Одновременно выделяется гормон поджелудочной железы инсулин, который устраняет чрезмерно высокое содержание сахара в крови.

Внушение приема сахара у одних лиц активирует первую фазу углеводного обмена, возбуждение выходит на симпатико-адреналиновую систему, а у других — вторую фазу, возбуждение выходит на блуждающий нерв. У первых в ответ на внушение содержание сахара в крови повысится, а у вторых — понизится.

Независимо от того, повышается или понижается количество сахара в крови, многократное повторение исследований постепенно перестает влиять на его уровень. А ощущение и поведенческие реакции продолжают соответствовать содержанию внушения. Исследуемые сообщили: “Трудно пить: слишком сладкое”, “Ваш напиток до того сладкий, что у меня вязнет во рту”.

Все подобные исследования убеждают нас в том, что организм ревностно охраняет постоянство внутренней среды. Если оно нарушается, включаются надежные средства защиты.

У некоторых людей совсем не удается влиять внушением на внутренние функции даже в первых исследованиях, хотя и у них при достаточной внушаемости ощущения и поведение соответствуют содержанию внушения. А бывает, что у одного и того же лица складываются неодинаковые отношения между психическими и телесными реакциями при внушениях, адресованных к разным функциональным отправлениям.

Телесные изменения без субъективных переживаний при внушении никогда не встречаются. Внушение всегда и прежде всего воплощается в восприятиях. Ими внушение может ограничиться. Субъективное оформление внушения всегда первично, постоянно, а поэтому является его характерной специфической особенностью. Воспринимаясь как чувственная реальность, внушение становится материальной силой воздействия на телесные функции, полностью подчиняя их себе. И все же, как мы видели, телесные изменения могут быть или не быть или исчезать со временем. Следовательно, они не являются характерными показателями внушения.

Пока еще нет четкого объяснения, через какие приводные механизмы субъективные переживания овладевают телесными функциями, так как еще не известны интимные биологические процессы, которыми наводятся мосты между психическим и телесным в поведении человека.

Особое значение приобретает активация внушением резервных возможностей человека. Наиболее наглядной в этом плане оказалась мышечная работоспособность.

В наших исследованиях лица в состоянии бодрствования работали на пальцевом эргографе указательным пальцем правой руки, шнурочком поднимая и опуская через блок в максимальном темпе груз весом в 2 кг. Перед этим в гипнотическом состоянии им внушалось, что в процессе работы через различные промежутки времени вес груза начнет автоматически уменьшаться, о чем они будут своевременно предупреждены. Внушение облегчения нагрузки проводилось тотчас после утомления с таким расчетом, чтобы у исследуемых не успели развиться восстановительные процессы.

Вот результаты исследований, проведенных с испытуемой Ч.

После утомления внушение уменьшения нагрузки в два раза тут же восстанавливало работоспособность. Через некоторое время снова наступало утомление. Повторное внушение облегчения груза в два раза опять восстанавливало работоспособность, за которым следовало утомление, и так многократно.

Однако с каждым последующим внушением степень восстановления оказывалась все меньшей и к 11-му повторению очередное внушение облегчения в два раза уже не вызывало восстановления работоспособности. Но если в это время внушалось, что груз уменьшен в четыре раза, работоспособность восстанавливалась. И так несколько раз со все уменьшающейся эффективностью внушения до полной утраты. Последняя наступала к шестому повторению. Но стоило внушить облегчение груза в 10 раз, как работоспособность опять восстанавливалась, хотя степень ее убывала; после четвертого повторения работоспособность более не повышалась.

Мнимое облегчение нагрузки в 20 раз снова восстанавливало работоспособность. На этом исследование кончалось.

Сохранение скрытых резервных возможностей при утомлении у живого организма имеет большое биологическое значение, так как позволяет утомленному животному в случае необходимости бежать от преследующего противника. Резервирование функций характерно для живых систем. Этот приспособительный механизм закрепился у человека в процессе эволюции.

Вместе с тем и в этих исследованиях однотипное многократно повторяемое внушение утрачивает свое влияние. Внушение вступает в противоречие с действительностью. Оно не подтверждается обратной сигнализацией мышц и суставов. Однако процесс угасания реакции на внушение управляем. Для этого достаточно внушить более высокую степень облегчения.

Исследования показали, что даже высоковнушаемые люди не становятся пассивными автоматами в руках суггестора. Не все внушения принимаются. Буржуазные социологи Клайн, Берба и др. пытались обосновать возможность с помощью внушения произвольно манипулировать личностью. Однако более углубленные исследования показывают, что внушения аморальные, противоречащие нравственным и социальным установкам личности, не реализуются.

Глава VI ВНУШЕНИЕ ВОКРУГ НАС

Наука воистину область чудес

М. ГОРЬКИЙ

Мы познакомили читателя с разнообразными проявлениями внушения. Они касались преимущественно фактов экспериментальных, исторических или уникальных. А сейчас речь пойдет о внушениях, с которыми приходится соприкасаться каждому из нас в повседневной жизни.

Внушение как способ социально-психологического воздействия занимает большое место в жизни людей. Диапазон его влияния на человека необозрим — от простых ощущений до явлений социальной значимости. Внушение всегда в большей или меньшей степени присутствует в общении людей.

“Не замечая того сами, мы приобретаем в известной мере чувства, суеверия, предубеждения, склонности, мысли и даже черты характера от окружающих нас лиц, с которыми мы чаще всего общаемся”, — писал В. М. Бехтерев. Внушение позволяет множеству людей пользоваться созданными прежде духовными ценностями.

Внушение оказывает влияние как на отдельного человека, так и на большие и малые социальные общности (семья, ученический класс, спортивная команда, рабочая бригада, цех и т. д. ). Члены коллектива взаимно влияют друг на друга. Создается общая целевая психологическая установка, появляется специфический психологический климат, формируется коллективное сознание.

Внушение постоянно участвует в восприятиях и ощущениях людей. Везде и всюду мы, порой не осознавая этого, подвергаемся внушению и внушаем другим. Супруги перенимают друг у друга особенности поведения, привычки, черты характера. Не замечая того, мы заимствуем образ мышления и даже манеры героев произведений, полюбившегося учителя, авторитетного лица.

Мы подпадаем под влияние традиций и нравов, настойчивых восхвалений и предвзятых идей, мнения коллектива и патетической речи оратора, родителей, учителей, врачей; рекламы и броской витрины. ^

Вспоминается такой пример. На рынке большого провинциального города имелось несколько часовых мастерских; на витрине одной из них смышленый мастер выставил часы, на маятнике которых раскачивалась фигурка ведьмы. Много народу собралось у окна посмотреть на забаву. Витрина будила воображение: “Такое диво по плечу только искусному мастеру”. В этой мастерской клиентов было больше, чем у соседних.

Чуть ли не каждый из нас сталкивался с тем, что ему прекрасно помогали новые дефицитные лекарства. И часто их эффективность слабела по мере увеличения доступности. Участие внушения в действии лекарственных препаратов известно было и в средние века. Аптекари “по опыту” знали, что никакой бальзам, никакое снадобие не покажется больному истинно целебным, если на фарфоровой баночке синими буквами не будут начертаны не всем понятные латинские слова.

Легко увлекает многих людей всякая новая вымышленная целительная панацея. Важно только, чтобы она овладела сознанием. Быть здоровым — естественная потребность человека, особенно сильна она у болеющих. Вспомним массовые увлечения “омолаживающими” содовыми ваннами, “всеисцеляющими” перепелиными яйцами, сыроедением, бессолевой диетой, вдыханием валерианы. Однако чудо не свершалось. Зато в ряде случаев очевиден был ущерб от самолечения — прогрессирование атеросклероза, обострение воспалительных заболеваний, невротизация личности. Таковы последствия массовых внушений, следующих по ложному пути. Я уже упоминал об их пагубных проявлениях в психических эпидемиях и панике.

Так как внушение сопряжено с психологической установкой, случается, что желаемое принимается за действительное, мечта кажется реальностью. Высокая коллективная потребность найти спасение в условиях всеобщего бедствия может привести к массовым галлюцинациям, в которых иллюзорный призрак спасения становится надеждой.

Вспомним такой исторический факт. В 1521 году из пяти судов Магеллана, совершавших кругосветное путешествие, осталось только три (одно разбилось о скалы, а другое предательски дезертировало). Люди терпели невероятные лишения. Плавание длилось уже два года. Не стало продовольствия и пресной воды, угнетало однообразие обстановки. И вдруг утром дозорный увидел землю — остров. Обратимся к еще одной цитате из Стефана Цвейга (“Подвиг Магеллана”): “Как безумные, кидаются на палубу все эти умирающие от голода и погибающие от жажды люди; даже больные, словно брошенные мешки, валявшиеся где попало, и те, едва держась на ногах, выползают из своих нор. Правда, правда, они приближаются к острову. Скорее, скорее в шлюпки. Распаленное воображение рисует им прозрачные родники, им грезится вода и блаженный отдых в тени деревьев после стольких недель непрерывных скитаний, они алчут наконец ощутить под ногами землю, а не только зыбкие доски на зыбких волнах”.

Но это был страшный обман!

Путник, изнывающий в пустыне от жажды, видит в каждом неясном очертании почвы воду. У голодного человека представления о еде достигают степени галлюцинаций.

В романе Н. Шундика “Белый шаман” старик — охотник Тотто так рассказывал об эпизоде, когда чуть не погиб от голода в бескрайних снегах Чукотки. “Привиделся мне умка (белый медведь. — М. Л. ). ... Я подполз к нему, хотел впиться зубами в ухо... и вдруг почувствовал, что это всего лишь глыба льда”,

А какое огромное место занимает внушение в жизни детей. Без него невозможно создание игровой обстановки. Воображением насыщены игры и фантазии ребенка. Игра — это театр для его самовыражения. Он воспринимает себя другим, живет не своей жизнью. Дети примерно с семи лет в своем мышлении оперируют образами объектов без непосредственного их восприятия. Вспоминаемые образы у них достигают вещной убедительности.

“Вы когда-нибудь... наблюдали, как играют дети? — писала известная актриса-травести В. А. Сперантова. — Вот если они представят, что этот дядя не кто иной, как какой-нибудь боязливый пушистый зверек, то они будут вести себя соответственно. И им все равно, что у дяди растут усы, а на голове сидит шляпа. Они верят — это зверек, и ничто их веры не поколеблет”.

Воображение у детей достигает степени чувственной реальности.

Народный артист РСФСР И. И. Соловьев описал такой эпизод из своего детства: “Помню, как в Аткарске на елке брат Петр выворачивал тулуп, садился под елку, загребал “лапами”, клал на них голову в большой бараньей шапке и спал. Он был медведь. А мы, ребята трех-четырех лет, подбирались и чем-нибудь кидали в него; он с рывком вскидывался на нас, а мы бросались наутек. Великолепно помню ужас, который меня охватывал. Я знал, что это Петя, и всячески уговаривал себя в том, что это Петя, и все-таки всякий раз приходил в ужас. Я знал, что это брат, а чувствовал, что это медведь” (И. И. Соловьев. Монолог под занавес, 1979).

Бывает, и у взрослого человека, оставшегося наедине со своими мыслями, воображение достигает такого накала, что воспринимается как реальность. В повести В. Распутина “Прощание с Матёрой” Дарья, покидая остров, подлежащий затоплению, посетила могилы своих родных. “Ей представлялось, как потом, когда она сойдет отсюда в свой род, соберется на суд много-много людей — там будет и отец с матерью, и деды, и прадеды, — все, кто прошел свой черед до нее. Ей казалось, что она хорошо видит их, стоящих огромным, клином расходящимся строем, которому нет конца, — все с угрюмыми, строгими и вопрошающими лицами. И на острие этого многовекового клина, чуть отступив, чтобы лучше ее было видно, лицом ко всем она одна. Она слышит голоса и понимает, о чем они говорят, хоть слова звучат неразборчиво, но самой ей сказать в ответ нечего. В растерянности, в тревоге и страхе смотрит она на отца с матерью, стоящих прямо перед ней, думая, что они помогут, вступятся за нее перед всеми остальными, но они виновато молчат. А голоса все громче, все нетерпеливей и яростней... Они спрашивали о надежде, они говорят, что она, Дарья, оставила их без надежды и будущего. Она пытается отступить, но ей не дают: позади нее мальчишеский голос требует, чтобы она оставалась на месте и отвечала, и она понимает, что там, позади, может быть только Сенька, сын ее, зашибленный лесиной...

Ей стало жутко, и она с трудом оборвала видение”.

Велика роль внушения в искусстве. Оно овладевает и автором, сопереживающим своим героям, и людьми, воспринимающими произведение. Я уже упоминал об отношении И. А. Гончарова к героям своих будущих произведений. Высоко эмоционально сопереживали вымышленным героям также многие другие выдающиеся писатели. Их соучастие нередко достигало такого эмоционального крещендо, при котором наступали телесные изменения.

М. Ф. Андреева, жена А. М. Горького, вспоминала, что когда Алексей Максимович, работая на Капри над повестью “Городок Окуров”, описывал эпизод, в котором муж в припадке ревности убивает свою жену, она вдруг услышала, как писатель вскрикнул и упал на пол. Она вбежала в кабинет. “На полу около письменного стола во весь рост лежит на спине, раскинув руки в стороны, Алексей Максимович. Кинулась к нему — не дышит! Приложила ухо к груди — не бьется сердце! Что делать? Расстегнула рубашку, чтобы компресс на сердце положить, и вижу: с правой стороны от соска вниз тянется у него на груди розовая узенькая полоска... Полоска становится все ярче и багровее...

— Больно как! — шепчет.

— Да ты посмотри, что у тебя на груди-то.

— Фу, черт... Ты понимаешь, как это больно, когда хлебным ножом крепко в печень!..

Несколько дней продолжалось у него это пятно.. Потом побледнело и совсем исчезло. С какой силой надо было пережить описываемое? ” (М. Ф. Андреева. Переписка. Воспоминания. Статьи. Документы. М., 1961).

Г. Флобер, описывая эпизод отравления мышьяком |в романе “Госпожа Бовари”, ощущал во рту вкус мышьяка, с ним сделалось дурно, его рвало.

Тяжело пережил Ч. Диккенс смерть героини романа “Лавка древностей” Нелли. “Смерть Нелли, — писал он, — была делом провидения, но пока что я сам почти мертв от убийства моего ребенка”.

Б. Пастернак на обсуждении выполненного им перевода “Фауста” читал сцену с Гретхен в тюрьме. “Вдруг он осекся, всхлипнул, захлопнул книгу и сказал:

— Не могу... Жаль ее” (Лев Гинзбург. Разбилось лишь сердце мое. Новый мир. 1981, № 8).

Наиболее наглядно участие внушения в сценическом искусстве. Без него, как известно, нет перевоплощения актера. Перевоплощение, собственно, и состоит в том, чтоб зажить чужой жизнью — жизнью изображаемого лица. Это значит: сделать все поступки, помыслы, волнения, горести героя своими, иметь ему присущий темперамент, жить и двигаться в его ритме.

“... Искусство переживания требует от артиста “истинных страстей”, то есть намеренного воспроизведения подлинных эмоций путем приспособления чувств актера-исполнителя к переживаниям действующего лица” (П. В. Симонов).

Даже телесные функции приходят в соответствие с эмоциональным состоянием персонажа.

Артистка Алла Демидова вспоминает, как Владимир Высоцкий, играя “Гамлета”, после сцены с Офелией прибегал за кулисы мокрый, задыхаясь. На ходу глотал холодный чай, который наготове держала помощник режиссера. Затем усилием воли восстанавливал дыхание и снова появлялся на сцене.

Художник через литературу и различные виды искусства воздействует на психоэмоциональное состояние огромных масс. Это возможно потому, что произведение воплощает в себе силу воображения, ощущения, восприятия, переживания художника. Словами “Река металась, как больной” А. С. Пушкин выразил свое отношение к стихии и возбудил у нас трепетное эмоциональное напряжение, зримое восприятие.

Мастерство и воображение художника, писателя, композитора, исполнителя соединяются с воображением зрителя, слушателя, читателя. И. С. Тургенев и И. А. Бунин так вдохновенно описывали природу, что, читая их произведения, почти ощущаешь прохладу леса, утреннюю свежесть земли, прозрачность воздуха. Белорусский поэг Аркадий Кулешов рассказал о впечатлении, которое произвела на него во втором классе поэма М. Ю. Лермонтова “Мцыри”: “... Я был охвачен каким-то непонятным волшебным волнением, я весь пылал, как в жару, — музыка и пламенный огонь стиха горячили мою кровь... Когда я дочитывал поэму, из глаз потоком лились слезы, и я не в силах был сдержать их”.

Луи Ламбер в одноименной повести О. Бальзака так рассказывает о своем восприятии прочитанного: “Читая описание битвы при Аустерлице, я увидел ее во всех подробностях. Пушечные залпы, крики сражающихся звучали у меня в ушах и заставляли все внутри сжиматься; я чувствовал запах пороха, слышал ржанье лошадей и голоса людей; я любовался равниной, где сталкивались вооруженные народы, как если бы стоял на возвышенности Сантона”.

Надо ли говорить, как необходимо участникам театрального действа соучастие в нем зрителей. При лучших спектаклях в результате взаимного внушения актеров и зрителей происходит истинное волшебство: как бы рушатся преграды между зрительным залом и сценой, все происходящее на подмостках воспринимается зрителями как отзвук собственных мыслей, чувств и стремлений.

Теперь в театре редко можно увидеть натуралистическую декорацию: замок, улицу, сад и т. д. Зритель своим воображением сам дорисовывает то, что обычно дано лишь намеком. Публика — соавтор спектакля. Условность требует творческого воображения зрителя. Перевоплощение тоже требует от него доверчивости, так как и в перевоплощении содержится некоторая условность: ведь актер не может на сцене по-настоящему умирать, убивать, сходить с ума, болеть. Но это и не нужно — Н. В. Гоголь писал, что, попадая в плен обаяния актерского таланта, мы поистине потрясаемся одним потрясением, рыдаем одними слезами и смеемся одним всеобщим смехом. Мы забываем обо всем и верим искренне и беспредельно в ту вымышленную жизнь, которая проходит перед нами. Мы испытываем сопричастность.

Лев Николаевич Толстой назначение литературы и искусства видел в “заражении чувств других людей.

Созвучно этой мысли высказывание советского психолога Л. Е. Выготского о том, что “марксистское рассмотрение искусства необходимо включает в себя и изучение психофизиологического действия художественного произведения... Искусство есть важнейшее средоточие всех биологических и социальных процессов личности в обществе”.

Как откликнется человек на произведение, какие душевные порывы им овладевают, зависит не только от мастерства автора, но, в не меньшей мере, от его собственных интеллектуальных и эмоциональных особенностей, от его жизненного опыта.

То же самое можно сказать о внушении. Его доля в восприятии произведения измеряется созвучностью с духовными потребностями индивидуума.

Только что я упомянул о соавторстве, содействующем внушению. Соавторство присутствует в восприятии не только театрального, но и любого иного произведения искусства. Иначе быть не может, потому что искусство преломляется через призму сознания каждого человека. По меткому выражению замечательного поэта С. Маршака, “художник — автор берет на себя только часть работы. Остальное должен дополнить своим воображением художник — читатель”.

Играют не только дети и актеры. Игра в повседневной жизни — характерная особенность человека, это форма приспособления к социальной среде. Рассказывая какую-нибудь историю, мы невольно перевоплощаемся в тех, о ком идет речь, — используем не свойственные нам жесты, манеру говорить, характерные выражения. Мы становимся персонажами. Это ли не игра!

Весь мир — театр.

В нем женщины, мужчины — все актеры.

У них свои есть выходы, уходы,

И каждый не одну играет роль, —

сказано в комедии В. Шекспира “Как вам это понравится”.

Особую значимость распределение ролей приобретает в общении. Если мы хотим добиться успеха в разговоре с собеседником, мы должны соотнести себя с ним, соединить в своем воображении его социальные, профессиональные, интеллектуальные и эмоциональные особенности, мы должны быть не только самими собою, но еще играть роль собеседника и себя в его восприятии. Точно так поступает собеседник.

Подобное взаимоотражение советский исследователь А. Ф. Добрович назвал “ролевым обменом”. По его мнению, ролевое поведение открывает путь к прогнозированию реакции, впечатления, которое собеседники производят друг на друга, позволяет быстро вносить поправку при малейших признаках неудачи. В ролевом поведении, как и при всяком перевоплощении, присутствует внушение. Оно обеспечивает распределение ролей без участия или с ограниченным участием сознания, на уровне подсознательных автоматизмом. Иначе общение оказалось бы очень затруднительным.

Я уже говорил о значении внушения в жизни детей. Скажу еще о его роли в воспитании. Ведь человек начинается с детства. То, что он приобрел в “стране детства”, сказывается на всей его взрослой жизни.

Внушение в воспитании занимает большое место. У ребенка еще не развито критическое мышление. Для этого у него нет необходимого жизненного опыта, знаний. Ребенок доверяет взрослым, принимает сказанное ими как истину в последней инстанции. Если учесть еще высокую эмоциональность детей, то станет понятной их невероятно большая внушаемость. Дети впитывают в себя образ поведения героев полюбившихся книг, кинофильмов и подражают им.

“Наше воспитание вообще основывается в значительной мере на внушении и вызывании подражания как неизбежных способов воздействия родителей и вообще старших лиц на детей и подростков”, — писал В. М. Бехтерев.

Утверждение ученого созвучно мыслям Льва Николаевича Толстого. “Дети, — писал он, — всегда находятся, и тем более, чем моложе, в том состоянии, которое врачи называют первой стадией гипноза. Учатся и воспитываются дети, благодаря их состоянию (эта их способность ко внушению отдает их в полную власть старших, и потому нельзя быть недостаточно внимательным, что и как мы внушаем им). Так что учатся и воспитываются люди всегда через внушение, совершающееся двояко: сознательно и бессознательно”.

Слово — это семя, от качества которого зависит, каковы будут всходы, какая сформируется личность. Если воспитание опирается на утверждение возможностей ребенка (ты можешь решить задачу, пробежать дистанцию, быть аккуратным) — успех рано или поздно придет.

И бесконечно вредно внушать ребенку обратное: “Я убедился, что ты не можешь рассчитывать на успешную сдачу экзаменов, я в тебе разуверился”, “Ты не можешь совместить учебу в школе с посещением спортивной секции” и т. д.

“Можешь” и “не можешь”, пишет А. Добрович, это слова установочные. В первом случае они внушают уверенность в себе, повышают эмоциональный тонус, мобилизуют психические и физические возможности. Во втором случае ребенок теряет уверенность в себе, формируется комплекс неполноценности, трудно становится утвердить себя в обществе. Все завершается развитием невроза самоутверждения.

Воспитание в духе внушения ребенку превосходства над другими детьми, вседозволенности, всепрощения порождает эгоиста, истерическую личность.

Отягощается жизнь и взрослого человека, воспитанного в атмосфере страха, постоянного запугивания. Одна из моих пациенток, женщина 32 лет, боится темноты, не любит одна оставаться в квартире. Связывает это с тем, что в детстве няня ежедневно пугала ее домовыми, которые в темноте подбирают непослушных детей.

Как видно, в повседневной жизни внушение не всегда действует во имя человека. Оно может быть также инструментом духовного и физического подавления, нравственного опустошения.

Разум, эмоции не остаются безучастными к телесному заболеванию — они откликаются отношением к болезни. Больной обычно бывает обеспокоен исходом заболевания, его последствиями, он с тревогой ожидает повторения мучительных ощущений, с волнением спрашивает у врача, сможет ли выполнять прежнюю работу.

Все это сказывается на эмоциональном состоянии и осложняет течение болезненного процесса. Заболевание и выздоровление человека протекают во взаимодействии организма с личностью. Личность влияет на болезнь, а болезнь отражается на личностном облике. Бывает, что недуг приводит к деформации личности, к ограничению и осложнению социальных связей.

Среди разнообразных каналов воздействия личности на болезнь особое место занимает внушение. Нам уже известно, какую власть приобретает внушение над всеми сторонами деятельности организма. Внушение может выступать и в роли первопричины заболевания, и как фактор, осложняющий существующую болезнь.

Внушаемость порой бывает настолько выраженной и избыточной, что выходит за пределы нормальных отношений, нарушает нормальную жизнь. Такая внушаемость относится к патологии. Она характерна для больных неврозами. Невротик живет в мире воображаемых опасностей.

Люди с повышенной мнительностью находят у себя болезни или симптомы (признаки болезни), которых в действительности у них нет.

Напомню историю, описанную Джеромом К. Джеромом в повести “Трое в одной лодке”: “Помню, я однажды отправился в Британский музей почитать о способах лечения какой-то пустяковой болезни, которой я хворал, кажется, что это была сенная лихорадка. Я выписал нужную книгу и прочитал все, что требовалось; потом, задумавшись, я машинально перевернул несколько страниц и начал изучать всевозможные недуги. Я забыл, как называется нервная болезнь, на которую я наткнулся, — какой-то ужасный бич, насколько помню, — но не успел я и наполовину просмотреть список предварительных симптомов, как у меня возникло убеждение, что я схватил эту болезнь.

Я просидел некоторое время, застыв от ужаса, потом с равнодушием отчаяния снова начал перелистывать страницы. Я дошел до брюшного тифа... обнаружил, что я болен брюшным тифом, — болен уже несколько месяцев, сам того не ведая. Мне захотелось узнать, чем я еще болен. Я прочитал о пляске святого Витта и узнал, как и следовало ожидать, что болен этой болезнью. Заинтересовавшись своим состоянием, я решил исследовать его основательно и стал читать в алфавитном порядке. Я прочитал про аттаксию и узнал, что недавно заболел ею и что острый период наступит недели через две. Брайтовой болезнью я страдал, к счастью, в легкой форме, и следовательно, мог еще прожить многие годы. У меня был дифтерит с серьезными осложнениями, я, по-видимому, болен с раннего детства.

Я добросовестно проработал все двадцать шесть букв алфавита и убедился, что единственная болезнь, которой у меня нет, — это воспаление коленной чашечки... Счастливым, здоровым человеком вошел я в эту читальню, а вышел из нее разбитым инвалидом”.

Разумеется, в данном случае реальная ситуация гиперболизирована. Однако так ли уж значительно?

Бывает, что человек болезненно интерпретирует случайно возникшие преходящие состояния (замлела нога, послабило и т. п. ). Обычно на этом не задерживается внимание, все проходит само собой или после приема соответствующих медикаментозных препаратов, предписанных врачом. А люди с тревожно-мнительным характером могут воспринять это как жизненную катастрофу.

Они сосредоточивают внимание на любом преходящем отклонении в организме, прислушиваются к внутренним ощущениям, приходят в смятение. Их одолевает страх из-за ложного прогнозирования жизненной катастрофы. Включаются механизмы самовнушения, так легко осуществляемые в состоянии страха, и случайный симптом может быть воспроизведен. Это укрепляет человека во мнении о постигшем его тяжелом заболевании. Дается мрачная преувеличенная оценка своему состоянию с прогнозом рокового исхода.

“Когда в человеке нет того, что выше и сильнее всех внешних влияний, то, право, достаточно для него хорошего насморка, чтобы потерять равновесие и начать видеть в каждой птице сову, в каждом звуке слышать собачий лай, и весь его пессимизм или оптимизм с его великими и мелкими мыслями в это время имеют значение только симптома и больше ничего”, —отмечал не только замечательный писатель, но и превосходный врач А. П. Чехов.