Липецкий М.Л. 4 страница

Глава III

СЛОВО— ПОЛКОВОДЕЦ ЧЕЛОВЕЧЬЕЙ СИЛЫ

Слово, имея материальные корни, может производить и материальные изменения в организме человека.

К. И. ПЛАТОНОВ

Названием этой главы стала поэтическая строка В. Маяковского. Поэты и писатели раньше ученых осознали силу слова, его могучее воздействие на человека.

Слово — это нить от человека к человеку, это орудие мышления и воздействия на психику и мировосприятие огромных масс. Разве не прав был В. Г. Короленко, когда писал, что “слово дано человеку не для самоудовлетворения, а для воплощения и передачи той мысли, того чувства, той доли истины или вдохновения, которым он обладает, — другим людям... Слово — это не игрушечный шар, летящий по ветру. Это орудие работы: оно должно подымать за собой известную тяжесть. И только по тому, сколько оно захватывает и подымает за собой чужого настроения, — мы оценивали его значение и силу”.

Весомость и емкость слова, необъятная значимость его в жизни человека запечатлены народной мудростью в многочисленных пословицах, поговорках, притчах. Напомню притчу о мудром Эзопе, древнегреческом баснописце.

Однажды на пир к богатому и знатному купцу пришли гости. Кто-то из них сказал хозяину:

— Всему городу известно, что у тебя остроумный и находчивый раб. Пошли его на базар, пусть принесет нам самое прекрасное, что есть на свете.

Хозяин велел позвать Эзопа.

— Ты слышишь, Эзоп? Вот тебе деньги, сходи на базар и купи самое прекрасное, что есть на свете.

Раб уходит и возвращается с подносом, покрытым салфеткой. Ее поднимают, а там лежит язык.

— Эзоп, ты же принес язык!

— А разве это не самое прекрасное, что есть на свете? Языком мы произносим слова нежности, верности, любви, языком мы провозглашаем мир, языком мы произносим слово “свобода”.

Через некоторое время кто-то подсказал хозяину:

— Пусть твой раб пойдет и принесет самое ужасное, что есть на свете.

Вновь Эзоп возвращается с тем же подносом. Под салфеткой лежит язык.

Удивлению гостей нет предела.

— Эзоп, ты же опять принес язык!

— А разве это не самое ужасное? Языком мы произносим слова ненависти, языком мы объявляем войну, языком мы произносим слово “раб”.

С этой умной притчей перекликается высказывание И. Эренбурга: “... Я знаю силу слова, я говорю это с гордостью и горечью. Слово может помочь человеку стать героем, призвать его к благородным поступкам, разжечь в его сердце любовь, и слово может принизить человека, одурманить его, заглушить совесть, толкнуть на низкие дела”.

Можно привести множество других высказываний на эту тему. “Человек через слово всемогущ” (Г. Державин). “Нет на свете орудия сильнее слова” (К. С. Станиславский), “Нет магии сильнее, чем магия слов! ” (А, Франс).

Но почему так происходит? Каков механизм воздействия слова на человека?

Ответить на этот вопрос в значительной степени помогли труды И. П. Павлова в последний период его жизни. Они явились результатом длительных и кропотливых исследований в почти неизведанной до того области •— физиологии высшего отдела центральной нервной системы — коры больших полушарий головного мозга.

Вспомним один из главных его экспериментов.

Сначала собака подготавливалась к опытам. С помощью несложной операции, разработанной И. П. Павловым, у нее выводился на поверхность щеки проток слюнной железы. Теперь слюна из железы поступала не в полость рта, а наружу. Ее можно было собрать в пробирку, измерить количество и определить химический состав. Это не осложняло нормального смачивания пищи в полости рта, так как в нее впадают протоки еще других пяти крупных слюнных желез и множества мелких.

Через несколько дней послеоперационная рана заживала. Совершенно здоровая собака оказывалась пригодной для исследований. К выведенному протоку приклеивалась ворочка, через которую слюна стекала в подвешенную пробирку.

Для изоляции от случайных раздражений животное помещалось в звуконепроницаемую камеру. Даже экспериментатор находился вне ее. С помощью пульта управления исследователь подает тот или иной раздражитель (звуковой, световой, тактильный или другой) и наполняет кормушку едой.

Сам опыт заключался в следующем. Сначала включался индиферентный раздражитель, допустим, звонок, а затем подавалась пища (хлеб, мясо и пр. ). Сам по себе звонок никакой пищевой реакции не вызывает, слюна не выделяется. В ответ же на пищу наступает обильное слюноотделение. Однако через несколько сочетаний звонка с пищей уже сам по себе звонок начинает вызывать отделение слюны. Так образуется рефлекс, получивший название условного. В этом феномене сочетались два фундаментальных открытия. С одной стороны, условный рефлекс оказался важным механизмом психической деятельности, а с другой — методом ее объективного изучения.

Условные рефлексы бывают не только пищевые. Различают рефлексы защитные, сексуальные и другие. Над любым безусловным врожденным рефлексом надстраивается бесчисленное множество рефлексов условных. Важно только, чтобы какие-то обстоятельства совпадали во времени с едой, болевым воздействием или иным безусловным раздражением. Тогда эти обстоятельства приобретают сигнальное значение, оповещая о еде, опасности и т. п. Вспомним, и у нас с вами, например, гудок автомобиля вызывает защитную реакцию.

Итак, отметим основные различия между двумя классами рефлексов.

Во-первых, безусловные рефлексы являются врожденными, унаследованными, видовыми, в то время как условные — приобретенные, индивидуальные. И в самом деле, еда у всех животных и людей вызывает отделение слюны и других пищеварительных соков. Пищевая же реакция на звонок наступает лишь в том случае, если он сочетался с едой. Такая реакция может появиться и на другие раздражители (свет, касание, время и т. д. ), если они в прошлом совпадали с приемом пищи. У ребенка гудок автомобиля не вызывает защитного поведения, оно приобретается жизненным опытом. Стало быть, в условных рефлексах отражается приобретенный опыт.

Во-вторых, условные рефлексы расширяют связи организма с внешним миром до бесконечности. Они выступают как механизм приобретения знаний. Условные раздражители имеют сигнальное значение. Ведь формируются условные связи лишь в случае, если какие-либо обстоятельства предшествуют безусловному раздражению. Эти обстоятельства сигнализируют, оповещают, предупреждают о возможном воздействии безусловного фактора. Расширяются, таким образом, возможности приспособления к окружающей обстановке. Условные сигналы облегчают поиск пищи, объекта противоположного пола, позволяют избежать соприкосновения с обстоятельствами, разрушающими организм. Одно дело защищаться при встрече с хищником, а другое— избежать столкновения с ним, реагируя на отдаленные признаки его приближения. Во втором случае шансы выжить значительно большие. Нередко реакция на условные знаки становится единственной возможностью сохранить себя. Очень опасно было бы переходить дорогу, если бы человек был безразличен к предупреждающим сигналам.

Итак, условные рефлексы — это инструмент приспособления организма к окружающей среде, “это то, что и мы имеем в себе как впечатления от окружающей внешней среды... ” (И. П. Павлов).

А сейчас представим себе такую ситуацию.

У собаки выработан условный пищевой рефлекс на звонок. Что произойдет, если мы перестанем подкреплять его пищей? Звонок звонит, слюна выделяется, животное облизывается, а пища не поступает. Собака остается обманутой. И что же? Раз обманешь, два обманешь, однако со временем пищевая реакция начнет убывать, все меньше будет выделяться слюна, и в конце концов звонок полностью утратит свое сигнальное значение. Таким образом, условный рефлекс подвержен торможению.

Это тоже акт приспособления, и он в высшей степени целесообразен. Трудно представить, какой хаос был бы в поведении животного или человека, если бы они продолжали отвечать на обстоятельства, потерявшие сигнальное значение.

Вслед за И. П. Павловым мы подошли сейчас к третьему пункту различий между условными и безусловными рефлексами. Условные рефлексы, в отличие от безусловных, необычайно изменчивы. Они то появляются, то исчезают, в зависимости от наличия или утраты сигнального значения раздражителя. В условных рефлексах функциональная связь между раздражителем и реакцией оказывается временной. В рефлексах безусловных она является прочной, устойчивой.

В последние годы жизни И. П. Павлова особенно занимал вопрос об отличии высшей нервной деятельности человека от высшей нервной деятельности животных. И разумеется, он придавал особое значение речевой функции.

Человек реагирует не только на предметы или явления, составляющие непосредственную действительность окружающей среды, но и на ее словесные обозначения. Сошлюсь на исследования А. Г. Иванова-Смоленского, ученика И. П. Павлова. В его опыте при применении нескольких сочетаний звонка с последующим раздражением кожи слабым электрическим током у ребенка вырабатывался условный защитный рефлекс. Через некоторое время звонок сам по себе вызывал такое же отдергивание руки, как и воздействие электрическим током. Это и есть условно-рефлекторная реакция на сигнальный раздражитель.

Однако оказалось, что ребенок отдергивал руку не только в ответ на звонок, но и на произносимое экспериментатором слово “звонок”, то есть словесное обозначение непосредственного условного раздражителя. Другие слова защитного рефлекса не вызывали.

Человеку присуща более высокая форма отражения действительности по сравнению с животными. У человека отражение происходит и при посредстве особого рода сигналов — слов, обозначающих конкретные предметы, явления, действия. Слово — это способ кодирования реальной действительности и обмена информацией. Речевые сигналы “представляют собой отвлечение от действительности и допускают обобщение, что составляет наше лишнее, специально человеческое мышление, и, наконец, науку — орудие высшей ориентировки человека в окружающей среде и в себе самом”, — говорил И. П. Павлов. “Слово для человека, — утверждал он, — есть такой же реальный условный раздражитель, как и все остальные, общие у него с животными, но вместе с тем и такой много объемлющий, как никакие другие, не идущий в этом отношении ни в какое количественное и качественное сравнение с условными раздражителями животных. Слово, благодаря всей предшествующей жизни взрослого человека, связано со всеми внешними и внутренними раздражителями, приходящими в большие полушария, все их сигнализирует, все их заменяет и поэтому может вызвать все те действия, реакции организма, которые обусловливают те раздражения”.

Не знаю, известны ли были итальянскому писателю Джанни Родари идеи И. П. Павлова, когда он писал: “Слово, случайно запавшее в голову, расширяет волны вширь и вглубь, вызывает бесконечный ряд цепных реакций, извлекая при своем “западении” звуки и образы, ассоциации и воспоминания, представления и мечты. Процесс этот тесно сопряжен с опытом и памятью, с воображением и сферой подсознательного и осложняется тем, что разум не остается пассивным, он все время вмешивается, контролирует, принимает или отвергает, созидает или разрушает”. Слово — орудие общения и высшего абстрактного мышления. Сила слова — в информации, которую оно несет. Немалое значение имеет также готовность индивидуума ее воспринять. На сообщение о том, что в музее выставлена редкая картина Пикассо, по-разному отреагируют ценители живописи и равнодушные к ней люди.

Скажем теперь: человек связан с окружающей средой как непосредственно, так и через речевые сигналы. Слово не только символ реальной действительности, оно еще инструмент высшего обобщающего мышления.

Мозговая деятельность, имеющая отношение к непосредственной действительности, к конкретному образному мышлению, названа И. П. Павловым первой сигнальной системой. Она соотнесена с окружающим миром сигнализаторами — органами чувств: зрением, слухом, обонянием и др.

Второй сигнальной системой названы механизмы высшего абстрактного мышления, связь которых с окружающим миром опосредована словом. Такая форма отражения в большей или меньшей степени удалена от конкретных образов или явлений.

В отражении материального мира обе сигнальные системы содействуют друг другу. Не может быть мышления, не опирающегося на ощущения и восприятия. А последние диктуются установками, в которых отражается общественный опыт.

Вторая сигнальная система позволяет человеку в его деятельности использовать не только личный опыт, но и опыт других людей, в том числе и ушедших поколений.

Сигнальные системы — свидетельство того, что мозговые механизмы человека чрезвычайно сложны. Ими определяется и наиболее существенное различие между человеком и остальным животным миром.

“Нет тех функций в организме, которые при известных условиях нельзя было бы возбудить, затормозить или извратить прямым или косвенным внушением. Слово, имея материальные корни, может производить и материальные изменения в организме” (К. И. Платонов).

Внушение осуществляется с помощью речи. Даже тогда, когда во внушении участвуют физические, химические или другие факторы, их действие опосредовано словом. Самовнушение также достигается при посредстве слов, так называемой внутренней речью.

Мы уже знаем, что во внушении создаются условия, при которых сила словесного влияния возрастает.

Глава IV ГИПНОЗ—ПРОИЗВОДНОЕ ВНУШЕНИЯ

Что нужно, чтобы жить с умом? Понять свою планиду Найти себя в себе самом. И не терять из виду

А. ТВАРДОВСКИЙ

Перед нами несколько человек. Все находятся в состоянии бодрствования. Одни после внушения не могут раскрыть кулак, другие отворачивают голову от склянки с водой, так как им внушили, что в ней нашатырный спирт, третьи “едят” внушенный шоколад, хотя в руках ничего нет, четвертые погружаются во внушенный сон.

Нет такого физиологического явления, которое нельзя было бы вызвать внушением. Не составляет исключения и сон. Мы уже знаем, что со времен Брэда внушенный сон называют гипнозом. Однако в наше время понятие “гипноз” значительно расширилось. Оно обозначает неполный, частичный сон, независимо от того, вызван ли он внутренними побуждениями или внешними факторами. Примером частичного сна могут быть дремотные состояния, когда человек слышит, что вокруг происходит, но сам не включается в события.

В свою очередь, внушение не ограничивается гипнозом, оно гораздо шире. Внушением вызываются не только сон, но и другие физиологические или даже болезненные состояния. Поэтому формулу нансийцев “Гипноза нет, есть только внушение” следовало бы перефразировать: гипноз — это одно из бесконечно возможных внушенных состояний.

Во внушенном сне объединяются в одно целое гипноз (частичный сон) и внушение (его источник). Где-то они накладываются друг на друга, совмещаются. В этом диапазоне гипноз вызывается внушением.

Естественно, внушенный сон сочетает в себе особенности внушения и частичного, дробного сна.

Мы описали различные приемы гипнотизации: фиксацию взгляда, пассы, звуковые воздействия. К ним прибегали Месмер, Брэд, Шарко и многие другие. Их применяют и в наше время. Все это способы опосредованного внушения. Воздействие на зрение, слух, кожную чувствительность в определенной ситуации прочно связалось с идеей сна, а поэтому становится ее проводником. Во времена Месмера те же пассы вызывали не сон, а конвульсии. Тогда пассы были проводником утвердившейся идеи исцеления через конвульсии.

По своему физиологическому механизму внушение сна не отличается от других внушений. И. П, Павлов утверждал, что внушенный сон — это условно-рефлекторная реакция на речевое воздействие. “Теперь постоянно применяющийся способ — повторяющиеся слова (к тому же произносимые в минорном однообразном тоне), описывающие физиологические акты сонного состояния. Эти слова суть, конечно, условные раздражители, у всех нас прочно связанные с сонным состоянием и потому его вызывающие”, — писал он.

За последние два — два с половиной десятилетия получено много сведений, которые не укладываются в классическое представление о сне как о разлитом торможении. Установлено, что во сне нервные клетки головного мозга проявляют большую активность, во сне работает примерно то же количество клеток, что и в бодрствовании. Этим и объясняется, например, тот факт, что полярный исследователь Нансен и его спутники засыпали, продолжая передвигаться на лыжах. Известны случаи, когда в походе солдаты предавались сну, не прекращая марша. Упомяну еще исследования, в которых здоровым людям предлагали сжимать кулак, когда во сне они услышат собственное имя. После того, как они засыпали, включался магнитофон с записью не менее 55 имен. Оказалось, что в ответ на собственное имя значительно чаще, чем на другое, у человека приходила в движение кисть и изменялась электроэнцефалограмма. Значит, во время сна в головном мозге анализируются словесные сигналы (К. А. Иванов-Муромский).

Известны случаи, когда во сне совершались величайшие открытия и создавались шедевры литературы и музыки. Д. И. Менделеев никак не мог выразить таблицей идею о периодической системе элементов. После трехдневной напряженной работы без отдыха он заснул и увидел сон, обессмертивший его имя. Вот так сам Менделеев рассказывает об этом: “Вижу во сне таблицу, где элементы расставлены как нужно; проснулся, тотчас записал на клочке бумаги — только в одном месте впоследствии оказалась нужной поправка”.

Нечто подобное произошло с работавшим над формулой бензольного кольца немецким химиком Ф. Кекуле. Во сне он увидел длинные линейные цепочки атомных связей ацетилена, как это было принято в химии. Но вдруг цепочки задвигались, сближаясь друг с другом, стали извиваться, как змеи. “Но что это? Одна из змей ухватила свой собственный хвост, и фигура эта насмешливо закружилась перед глазами. Пробужденный, как вспышкой молнии, я провел остаток ночи за разработкой следствий новой гипотезы. Давайте же учиться смотреть сны! Однако позаботимся и о том, чтобы не оглашать их до проверки бодрствующего ума”, — писал Кекуле.

Французский математик Анри Пуанкаре, не будучи в состоянии проинтегрировать уравнение, отложил его и лег спать. Под утро во сне ему представилось, что он читает студентам лекцию и интегрирует на доске оставленное уравнение. Пуанкаре проснулся и записал решение на бумаге.

Известный математик Гаусс во сне решил задачу, над которой бился 19 лет.

Итальянскому композитору Тартини долго не удавалось сочинение одной из сонат. Но однажды ему приснился черт, который, завладев его скрипкой, исполнил изумительную мелодию сонаты. Тартини, проснувшись, записал музыку, назвав ее “Трель дьявола”.

Ф. Вольтер во сне видел новый вариант “Генриады”.

А. С. Пушкину не раз снилось, что он сочиняет стихи. У него возле постели на ночном столике всегда были бумага и чернила.

Стивенсон писал, что самые лучшие новеллы он создавал во сне.

Приведенные примеры показывают, что во сне продолжается поиск, не завершенный в бодрствовании. Какое это имеет биологическое значение?

На этот вопрос пытается ответить советский исследователь В. С. Ротенберг. Но прежде чем познакомить читателя с его гипотезой, остановимся на современном понимании физиологической сущности сна.

В 1953 году Юджин Азеринский, аспирант профессора Клейтмана в Чикагском университете, обратил внимание на периодически появляющиеся у детей во время сна быстрые движения глаз. То же обнаружилось у взрослых. На этом основании был сделан вывод, что сон — состояние неоднородное, ему присуща цикличность. Это подтвердилось электроэнцефалографическим рисунком сна — регистрацией электрической активности мозга.

На ранних стадиях сна, когда еще сохраняется способность к произвольным движениям, основной ритм электрических колебаний такой же, как в спокойном бодрствовании, — 8—10 в секунду. Его называют альфа-ритмом.

Поверхностный сон (дремотное состояние) отличается бета-ритмом, частотой 14 колебаний в секунду и нерегулярными медленными волнами. С углублением сна медленные волны заметны все чаще, ими вытесняются другие электрические колебания.

Через некоторое время электроэнцефалограмма вдруг резко меняется, становится почти такой же, как в период засыпания, когда человек еще отвечает на вопросы, заметны движения глаз, начинается общая двигательная активность — спящий переворачивается с боку на бок, меняет положение рук, ног, головы, учащаются сердцебиение и дыхание. Разбудить человека в этот период очень трудно. Возникают парадоксальные отношения: человек “спит, как убитый”, а двигается и проявляет высокую электрическую активность мозга. Потому это состояние и названо парадоксальным сном. Этот сон непродолжителен; к тому же электроэнцефалографическая картина его такова, что он получил название быстрого сна, в отличие от ортодоксального, или медленного, сна. Смена быстрого и медленного сна в течение ночи происходит 5—6 раз.

В быстром сне переживаются сновидения. Разбуженный в это время человек обычно помнит, что видел сон, прерванный пробуждением. Таким образом, каждую ночь мы 5—6 раз переживаем сновидения. Однако запоминаем их далеко не всегда. И тут возникают новые вопросы.

Каково биологическое значение сна в целом? В чем биологический смысл его циклической неоднородности? Зачем нужны сновидения?

На эти вопросы сегодня еще нет удовлетворительного ответа. Можно только с уверенностью сказать, что сон восстанавливает работоспособность. Предполагают, что первым циклом обеспечивается минимальный — аварийный — запас работоспособности (а вдруг больше спать не придется! ). Последующие циклы дополняют и завершают подготовку организма к бодрствованию.

Высказывалось предположение, что в период сновидений перерабатывается и запечатлевается в долговременной памяти поступившая в течение дня информация. Быстрым сном устраняются тревоги, эмоциональные напряжения, обеспечивается эмоциональная адаптация, психологическая защита от неудовлетворенности собой, от внутренних конфликтов.

Многие исследователи склоняются к мысли, что медленный сон играет важную роль в организации долговременной памяти и в воспроизведении (извлечении из памяти) материала, усвоенного в течение дня.

В. С. Ротенберг полагает, что во время быстрого сна осуществляется поисковая активность. Ею компенсируется поиск, не завершенный в бодрствовании.

Незавершенность поиска — пищи, средств защиты, сексуального партнера — ставит любой живой организм в биологически затруднительное, а порою опасное положение. У человека состояние неудовлетворенности часто может быть вызвано еще поиском факторов духовного или социального содержания. Примирение конфликтующих мотивов осуществляется “на языке образов сновидений”. Если примирение не состоялось, развивается невротическое и психосоматическое (телесное, психически обусловленное) заболевание.

Надо полагать, что состояние гипноза родственно быстрому сну. В обоих случаях на электроэнцефалограмме отмечается высокая электрическая активность мозга. Как и в быстром сне, в гипнозе бывают сновидения. Пациенты обычно рассказывают о них после пробуждения.

Во внушенном сне сохраняется речевая связь с гипнологом. Она используется для вторичных внушений — экспериментальных, лечебных или других, проводимых для активизации резервных психических и физических возможностей человека. Внушения в гипнозе относятся ко вторичным потому, что первичное — это сам внушенный сон. Одно внушение как бы надстраивается над другим.

Речевую связь с гипнологом называют раппортом. Раппорт может быть изолированным и распространенным. В первом случае гипнотик реагирует только на слова гипнолога, во втором — в контакт с ним могут вступать и другие лица. Раппорт не является специфической особенностью внушенного сна, с ним приходится встречаться и во сне обычном. И. П. Павлов идентифицировал раппорт с мозговым сторожевым пунктом. Например, мельница работает — мельник в это время может крепко спать. Но стоит появиться перебоям в работе мельницы, как он тут же пробуждается.

Само по себе наличие раппорта указывает на дробность внушенного сна.

Вторичное внушение может реализоваться и в гипнозе, и после пробуждения (постгипнотическое внушение) или начинаться в гипнозе и продолжаться после выхода из него. Это определяется инструкцией гипнолога.

Так я внушал пациенту в гипнозе в одном случае, что он сейчас катается на лодке, в другом — что будет кататься после пробуждения, а в третьем — что катается сейчас и продолжит это занятие после пробуждения. Во всех вариантах больной реально воспринимал лодку, море или реку и греб мнимыми веслами.

Внушение в гипнозе, как и в бодрствовании, опирается на эмоциональнее воображение, психологическую установку и конформизм. Но имеются и существенные различия.

При внушении в бодрствовании человек выступает одновременно и роли исполнителя и наблюдателя. Как наблюдатель он активен и критичен, но не может воспрепятствовать исполнению внушения. Такого рода ситуации мы описали чуть раньше.

Реализуя внушение в глубоком гипнозе, субъект выступает только в роли исполнителя. Здесь нет расщепления личности.

И все же четких границ между поведением субъекта при внушении в бодрствовании и в гипнозе нет. Существует много переходных ступеней, которые связаны как с глубиной внушенного сна, так и со вторичной внушаемостью в нем..

В. М. Бехтерев выделил три стадии гипноза.

1. Малый гипноз. Гипнотик может противостоять внушению, сохраняя связи с окружающей действительностью, способен двигать всеми членами тела, хотя и ощущает слабость в теле и тяжесть век.

2. Средний гипноз. У гипнотика притупляется восприятие окружающего, наступает пассивное подчинение внушению. Содержание последнего сохраняется в памяти. Гипнотик сохраняет любую приданную ему позу, даже неудобную. Сам изменить ее не может.

3. Глубокий гипноз, который называется еще сомнамбулизмом. В этом состоянии наступает полная дезориентация. После пробуждения гипнотик не помнит о своем поведении в гипнозе, которое было вызвано внушением.

Степень погружения в гипнотическое состояние неодинакова у разных людей. Она обычно углубляется при повторных сеансах.

В последние два-три десятилетия предпринимается много попыток теоретического обоснования глубины внушенного сна. Большую помощь исследователям здесь может оказать электроэнцефалографический рисунок.

Глава V РАЗ ОБМАНЕШЬ, ДВА ОБМАНЕШЬ...

Наука должна служить только добру!

ЖЮЛЬ БЕРН

На предыдущих страницах я пытался убедить читателя, что внушение вездесуще, и нет такой функции, на которую нельзя бы им воздействовать. Психическое, эмоциональное, физическое состояние — все поддается влиянию слова.

Столь широкие возможности внушения объясняются тем, что оно осуществляется в обход афферентного синтеза.

Очевидно, что это может поставить организм человека в положение биологически невыгодное. Может нарушиться постоянство внутренней среды — важнейшее условие нормального существования. Представим себе человека, которому внушили, что он выпил много воды. Наступает обильное мочеотделение, из организма выводится большое количество жидкости — нарушается водно-солевой баланс.

Как справляется организм с подобными ситуациями? Располагает ли он механизмами, восстанавливающими внутреннюю среду?

У одного из моих больных имелась фистула желудка, наложенная после химического ожога и сужения пищевода. В состоянии гипноза ему внушалось, что он ест колбасу, а затем каждые 15 минут в течение полутора часов собирался желудочный сок, вытекающий через резиновую трубку, введенную в желудок через фистулу.

Проследим сначала за поведением. Оно напоминало пантомиму: пациент брал в руку колбасу, откусывал, жевал, проглатывал, хотя в действительности, конечно, никакой колбасы не было. После окончания исследования он говорил, что колбаса была вкусная, что он наелся.

Секреция желудочного сока резко возрастала.

Исследования повторялись в течение многих дней. Повышение секреции желудочного сока наблюдалось в течение 16 сеансов. Затем с каждым последующим исследованием секреция все более понижалась, и в конце концов желудочный сок перестал выделяться вовсе. Между тем, поведение и восприятие остались прежними — соответствовали внушению. Больной продолжал говорить, что после сеансов он бывает сыт.

Мы уже упоминали об экспериментах на животных, свидетельствовавших об утрате сигнального значения условного раздражителя, если он перестает подкрепляться безусловным. Тогда, как показали исследования И. П. Павлова и его учеников, условный раздражитель начинает вызывать тормозную реакцию.

Аналогичные отношения складываются и в представленных исследованиях состояния человека. Внушение вызывает выделение пищеварительных соков, а пища не поступает — и тогда внушение не подтверждается сигналами, поступающими по каналам обратной связи из полости рта, желудка и кишечника.

Примечательно, что поведение человека при торможении секреции и его ощущения продолжают соответствовать внушению. Наступает функциональное расщепление — психические (чувственные) и поведенческие проявления соответствуют внушению, а телесные адекватны реальной действительности.

Такие же отношения наблюдаются при многократном, повторении исследований с приемом большого количества воды или сахара. Внушение питья двух кружек воды (в действительности исследуемый получает в руки пустую кружку емкостью 0, 5 л) вызывает ощущение насыщения водой, продолжать “пить” становится трудно. Количество мочи, определяемое в течение 2—2, 5 часов через каждые 15 минут, резко возрастает.