Курпатов Андрей 9 страница

«Никого нет вокруг. Молоденькая, наивная шлюшка ушла, завтра появится другая, и так до самого конца, пока Иосиф не окочурится один в огромной постели, в шикарном доме, окруженный самыми лучшими вещами и самыми дорогими аксессуарами. Потом будут умопомрачительно шикарные похороны, Иосифа торжественно засунут в каменный мешок, замуруют там, чтобы трупный запах не просачивался наружу, растащат все его имущество и забудут о покойнике, который благополучно сгниет и истлеет в своем склепе, как это уже сделал Иаков. И странно то, что этого финала Иосиф мог бы добиться с равным успехом, будучи грязным, безработным бомжом в этом городе.

Иаков улыбался сыну с фотографии и грозил пальцем. Иосиф тяжело вздохнул, отчаяние охватывало его при мысли, что такой вот смертной тоски еще как минимум лет на пятнадцать».

Смысла нет.

Чтобы осознать бессмысленность существования, вовсе не обязательно обретать несметное богатство, достаточно просто задуматься над вопросом «смысла». Зачем люди живут? Зачем они играют в свои игры, которые называют дружбой, родственными отношениями, любовью, работой? Зачем семья и брак? Зачем притворяться? Зачем тратить свою жизнь на зарабатывание денег? Зачем знания, которые лишь «приумножают скорбь»? Зачем что-то делать, когда столько уже сделано, а толку никакого? Зачем увеселения, которые, в итоге, все равно навевают смертную тоску? Зачем, зачем, зачем... Хотя и при небольшой, но широкоохватной пессимистической настроенности до тотального цинизма рукой подать.

Циником можно стать, пережив серьезные разочарования и жизненные потрясения, — ведь именно они заставляют человека понять, что он действительно существует, поскольку боль, как известно, наипервейший критерий жизни. Для кого-то подобные катаклизмы индивидуального существования становятся лишь очередным жизненным этапом, поводом или стимулом к дальнейшим делам и свершениям. Однако для многих они оказываются тем «моментом истины», когда вдруг возникает ощущение собственной сущности, собственного «я», его одиночества и затерянности в этом мире, его никчемности, ненужности бытию. И тогда человек переживает то, что в философии и психотерапии называют «экзистенциальным», или, проще говоря, личностным кризисом.

Люди только по той причине считают себя свободными, что свои действия они сознают, а причин, которыми они определяются, не знают. — Бенедикт Спиноза

Жизненные трагедии и связанное с ними новое, незабываемое, отчетливое ощущение собственного «я» могут вылиться как в отчаяние, так и в цинизм. Неизвестно, что лучше. Отчаявшийся человек, раздавленный, бессильный сопротивляться собственному отчаянию, — картина печальная. Воистину — «нет повести печальнее на свете». Однако чем краше цинизм, который заставляет человека озлобиться, ставит его в положение «круговой обороны», «глухой защиты»?

Между человеком и миром словно бы вырастает огромная, непреодолимая стена, но, отгородившись от всего и вся, он сам оказывается в полной изоляции и одиночестве. Да, он едок и саркастичен; да, он холоден и жесток; но приглядитесь — и вы заметите, что этот его сарказм и эта его жестокость адресованы в никуда, адресованы никому, потому что он (этот несчастный) потерялся в своем собственном внутреннем мире. Своим отражениям он и посылает свои начиненные ядом стрелы.

Вдвоем быть лучше, чем одному... ибо если упадут — друг друга поднимут; но горе, если один упадет, а чтобы поднять его — нет другого, да и если двое лежат — тепло им; одному же как согреться? — Экклезиаст

Поведение, его «генеральная линия», определяется не сознанием, а подсознанием, поэтому, если в подсознании далеко не все благополучно, задумываться о смысле жизни опасно для здоровья, могут быть осложнения. Впрочем, в хорошем расположении духа вопрос о «смысле жизни» даже не встает. По всей видимости, в этом и разгадка. Не случайно великие философы — это, как правило, и великие печальники. Однако же, когда таким печальником становится не философ, изливающий свою желчь «по человеческому вопросу», а ничем особенно не выдающийся обыватель, то картина оказывается стократ печальней.

Глава 5. Печаль и печальники.

Горе как эмоция, печаль или страдание — это обычные психологические реакции. Они знакомы всем и каждому, это первое от момента рождения пережитое нами эмоциональное состояние! Мы появляемся на свет, издавая пронзительный крик, сообщая миру о своем страдании. Негативные эмоциональные переживания являются естественными психологическими реакциями. Природа этих реакций обусловлена законами функционирования психического аппарата, который, в свою очередь, выстроился под неусыпным руководством инстинкта самосохранения, будучи одним из инструментов последнего.

Критерий «объективной» оценки адекватности того или иного эмоционального переживания не может быть основан на логике здравого смысла, но подчинен логике законов психической организации. Поэтому если человек испытывает тоску или тревогу в тех случаях, когда, как нам кажется, ему следовало бы радоваться, это не означает, что он капризничает или водит нас за нос. Следует думать, что он оказался заложником работы своего болезненного инстинкта самосохранения.

Привычное горе

Как это ни странно, горе, печаль, страдание могут быть привычками. Каждому из нас приходилось сталкиваться с людьми, которые привыкли страдать, печалиться и горевать даже в тех случаях, когда никаких поводов к тому нет и никаких неприятностей в их жизни не произошло. Проблема в этих случаях, как правило, уходит корнями в детство. Каждый ребенок проявляет реакции горя и печали, люди по-разному реагируют на демонстрируемое им страдание.

Всеми страданиями вокруг нас должны страдать и мы. У всех у нас не одно тело, но одно развитие, а это проводит нас через все боли в той или иной форме. — Франц Кафка

Вообще говоря, страдание есть зов о помощи, но на этот зов родители и воспитатели могут откликнуться несколькими способами. Они могут наказать ребенка за проявления страдания; они могут его успокоить, проявляя активные попытки устранить или уменьшить воздействие стимулов, вызывающих у ребенка это страдание; они могут не предпринимать этих попыток, а лишь обнимать и целовать свое чадо. Понятно, что в результате разных стратегий, выражаясь научным языком, «социализации страдания» мы получим совершенно разные психологические типы. Коротко расскажем о них.

В первом случае, при социализации страдания ребенка через наказание, мы рискуем получить человека, склонного к притворству, изоляционизму, личность заурядную и желающую избегать страдания любыми средствами. Это вполне естественно, поскольку если ребенок знает, что на просьбу о помощи он будет наказан, т. е. испытает еще большее страдание, то его личность вряд ли будет отличаться качествами активности, уверенности и честности. Однако если такое наказание сопровождается помощью в преодолении причин, вызвавших изначальное страдание, то результаты подобного воспитания могут быть весьма и весьма благоприятными.

Второй вариант социализации страдания, когда расстроенного ребенка, с одной стороны, успокаивают, а с другой — обучают навыкам преодоления этого страдания, наиболее качественный, но и самый трудный. Подобного терпения хватит не многим родителям, но если же они будут великодушны, оставаясь при этом хорошими учителями, обучающими способам устранения причин страдания, то их ребенок, во-первых, научится и выражать собственное страдание (что само по себе очень важно), и эффективно с ним справляться; во-вторых, он и сам будет великодушен, будет оптимистично относиться к себе, к другим людям и к жизни в целом; в-третьих, он окажется более толерантным к жизненным неприятностям.

Третий вариант. Если ребенка только успокаивают, но не обучают навыкам устранения причин страдания, то в результате такого воспитания мы получим зависимый тип. Такой человек зачастую склонен к депрессивным реакциям, которые являются его неосознанной попыткой привлечь к себе внимание и заботу — таковы императивы его прежнего опыта и устоявшихся стереотипов поведения. В последующем, сталкиваясь с проблемами, он не будет пытаться решать их, а постарается или как-то замять, или, например, залить спиртным, закусить лекарственным средством или наркотиком.

Наконец, при смешанном типе социализации страдания, т. е. при использовании разных средств его воспитания, повзрослевший ребенок будет постоянно испытывать противоречивые чувства в отношениях с другими людьми, а в палитре его эмоциональных реакций над депрессивными переживаниями станут превалировать тревожные состояния.

Таким образом, каждый из нас в процессе своего воспитания научился или преодолевать свое страдание, или, напротив, увеличивать его интенсивность; и то и другое — привычка. Причем последняя весьма выгодна: если вы проявляете страдание, то можете рассчитывать на сострадание, ведь тех, кто мучается, не мучают дополнительно, а жалеют.

Иными словами, проявление страдания может стать своеобразным защитным механизмом. Если человек получает позитивное подкрепление за демонстрацию страдания, то это его поведение закрепляется в виде стереотипа. Впрочем, желая таким образом защититься, мы не учитываем одной весьма важной детали: слишком усердствуя в проявлении страдания, мы автоматически его усиливаем, а потому, можно сказать, сами себя и наказываем этим страданием, надеясь, впрочем, что будем избавлены от чьей-то агрессии. Что ж, блажен, кто верует...

Наконец, нельзя не учитывать и культурального момента. В некоторых культурах проявление страдания есть признак дурного тона. Но наша — российская — культура не из этого числа. В России страдание всегда почиталось, великомученики обожествлялись, слабые (таков принцип общины) поддерживались. Страдающим и слабым поэтому в нашей стране, как это ни парадоксально, быть выгодно, а сильным и успешным — зазорно и накладно.

Существуют загадочные натуры, не умеющие приноровиться ни к какому положению, в котором они находятся, и не удовлетворяющиеся ни одним из них; отсюда страшное противоречие, пожирающее их жизнь и закрывающее им доступ к наслаждению. — Иоганн Вольфганг Гете

Впрочем, это только на первый взгляд, который с течением времени неизбежно изменится. Так или иначе, есть люди, для которых страдать привычно, есть даже те, у кого страдание превращается в настоящую, особенную сладость! Сетовать в этом случае бессмысленно, таков, понимаете ли, стиль жизни, по сути своей — невротический, по распространенности — чуть ли не хит сезона.

Роль жертвы.

Часто ли мы чувствуем себя «жертвой»? Часто ли мы ощущаем себя несправедливо обиженными, невинно страдающими? Часто ли нам кажется, что мы отдали себя на алтарь любви, верности или ответственности, а получили взамен лишь пренебрежительную холодность или, и того хуже, не получили ничего? Иными словами, часто ли мы незаслуженно страдаем? Ответ на этот вопрос очевиден, нужно только его переформулировать: заслуженно ли мы страдаем, т. е. заслужили ли мы свое страдание? Нет, конечно! Впрочем, на этот счет существуют самые разные точки зрения...

Еще в своем раннем детстве мы освоили то, что психологи называют «ролью жертвы». Вообще говоря, с младых ногтей мы изучили множество самых разнообразных ролей, но «роль жертвы», как оказывается, лучше всего позволяет нам минимизировать собственное страдание. Для изучения этого феномена был проведен интересный эксперимент, в котором исследовалось то, как поведут себя взрослые люди, если им предстоит решать вопрос о том, какого наказания заслуживает подросток-правонарушитель.

Экспериментаторы подготовили два специальных «документальных фильма». В одном случае ребенок, которого испытуемым надлежало наказать за правонарушение, выглядел во время инсценированного допроса стоически, держался мужественно, и хотя он признавал свой проступок, считая его неправомерным и ошибочным, но не увиливал и смело смотрел в глаза дознавателю. В другом фильме ребенок, которому по сценарию инкриминировалось то же самое преступление, напротив, плакал, раскаивался, просил о пощаде, говорил, что больше не будет и т. п.

Каждый раз, когда вы играете беспомощного, вы создаете зависимость, вы играете в зависимость. Другими словами, мы делаем себя рабами. Особенно если это зависимость от самоуважения. Если вы нуждаетесь в одобрении, похвале, обратной связи от каждого, тогда вы каждого делаете своим судьей. — Фредерик Перлз

Надо ли говорить, какой из этих двух мальчишек получил большее наказание со стороны исследуемых взрослых? Конечно, первому «впаяли на всю катушку», а второму «простили все». На чем же основывалось такое решение взрослых? Только на том, как вел себя ребенок под угрозой наказания: демонстрировал страдание или не демонстрировал его.

Какой же вывод? Очень простой: если в детстве, провинившись, мы проявляли признаки страдания, то могли рассчитывать на пощаду. Раскаивались мы при этом или нет, наших воспитателей не интересовало, они реагировали только на ту роль, которую мы отыгрывали — то ли роль страдающего (жертвы), то ли роль несломленного бойца. У первой, конечно, было больше шансов закрепиться и определять наше поведение в дальнейшем.

Оказывается, роль страдальца мила нам с раннего детства! В последующем, освоившись с этой ролью, мы стали извлекать с ее помощью дивиденды даже из неприятностей. Можно что-то себе выторговать (хотя бы жалость), кроме того, она хороша для отмщения и ряда других незамысловатых человеческих нужд.

К сожалению, мы слишком часто говорим о некой «попранной справедливости» и так редко замечаем собственные ошибки! В результате и страдания становится больше, и роль жертвы оказывается объемнее. Играя роль жертвы, мы лишь усиливаем свое же собственное страдание. С течением времени мы настолько вживаемся в роль жертвы и страдальца, что мир и действительно начинает восприниматься нами с этих позиций. По сути дела, мы сами создаем свое страдание, сначала упиваясь им, а потом в нем же и тонем. «Ничто так не пьянит, как вино страдания! » — писал Бальзак и был прав. Однако же многие из нас постепенно становятся-таки алкоголиками страдания.

Пока бедствия кажутся нам неотвратимыми, мы смиренно претерпеваем их, но при первой же мысли о том, что их можно избежать, они делаются совершенно невыносимыми. — Алексис де Торквилль

Наше страдание не более чем наша же собственная привычка страдать. У кого-то она развита в большей степени, у кого-то в — меньшей, для кого-то страдание — стиль жизни, для кого-то — способ пережить очередной кризис. Но если это наш стиль жизни, то завидовать нам нечего. Если же мы таким образом переживаем собственные кризисы, то надо помнить, что «слезами горю не поможешь».

Глава 6. Брак: семьянины и брачующиеся.

Вопрос семьи и брака — это вопрос, обусловленный самой что ни на есть общественной моралью и обуславливающий множество психологических проблем у совершенно конкретных индивидуумов. Брак, в конечном счете, заключается для кого-то или для чего-то (самцу и самке, как вы понимаете, брак не нужен), а то, что происходит внутри брака, происходит самым непосредственным образом между двумя. Общественная мораль извращает интимность отношений в прямом и переносном смысле.

Казалось бы, брак заключается только между двумя, но в результате порождается множественная зависимость: не только друг от друга у супругов, но и у четы от общества, каждого из супругов в отдельности от родственников с той и другой стороны, а также от друзей, сексуальных партнеров, от собственных детей, в конце концов, но и это еще не все... Всякая зависимость — это, в подавляющем большинстве случаев, крест на психологической свободе человека. Брак, таким образом, — это самое вероломное и вместе с тем самое незаметное вторжение морали в личную жизнь.

Мораль в вопросе брачных отношений играет с человеком злую шутку. Казалось бы, что тут страшного и катастрофического?. Ну, печать в паспорте, совместное хозяйство, ну, в два раза больше родственников (т. е. необходимых формальных отношений) и меньше друзей (т. е. желанных отношений), ну, значительно уже круг общения, в несколько раз меньше личного времени, ну, ограничение сексуальности... Мало?!

В браке, самом по себе, нет ничего плохого — встречаются два человека и живут вместе, что ж — замечательно! Плох институт брака, то, как он представлен в сознании человека, то, как он обставлен обществом. Разве не расхожи следующие фразы: «Я же твой муж! Ты что, забыла, что ты моя жена?! » или «Я тебе жена или кто?! Ты же мой муж! »?

Курица — это всего лишь способ для яйца произвести на свет еще одно яйцо. — Сэмюэль Батлер

Что это — отношения между двумя или все-таки затесался к ним кто-то третий? Зачем этот упор на «мой», «моя»? Кто этот инкогнито?. В чем тут секрет? А никакого секрета тут и нет. У брачной пары всегда рядом «третий-лишний» — социум, общество; в первую очередь, с его «общественным мнением», т. е. моралью, во вторую — с его соблазнами преступления этой морали.

Брак давно перестал быть «ответственностью за другого» (если он был когда-то таковым), он стал «ответственностью для других». И эти «другие» — постоянный источник требований: «А почему ты без супруги? », «Муж не в курсе? », «А как же жена? » и т. п. Причем эти требования всегда звучат почти спонтанно; спрашивающий задает вопрос, вовсе не желая ограничить собеседника. А что в ответ? Или врут, или говорят правду, но и в том, и в другом случае неизбежно испытывают вину или угрызения совести, правда, вовсе не перед тем, кому соврали (или сказали правду), а перед своим партнером по браку. Так социум, этот третий, неустанно, подчас даже без злого умысла, вторгается в личную жизнь человека и мучает его, а в результате страдают и сами отношения между супругами.

Впрочем, у автора нет никакой возможности рассмотреть в этой главе даже и части тех нюансов, которые составляют суть проблемы брака. Этому посвящена отдельная книга со скромным названием «Брачная контора " Рога и копыта" », поэтому ограничимся сейчас только невротическими стилями поведения, напрямую связанными с феноменом брака. А стилей таких два: один — болезненного семьянина, второй — болезненного многоженца, причем пол тут не важен, подобные глупости делают вне зависимости от пола.

Семьянин идет, спасайся, кто может!

Наше общество претерпевает кардинальные перемены, но, поскольку они происходят постепенно, параллельно с проживанием собственной жизни, большинством они почти не замечаются. Это в отдаленной исторической перспективе события кажутся «эпохальными»; современники же событий подобным видением не обладают. Ситуация точь-в-точь как в случае взросления собственного ребенка: родители этого взросления не замечают, зато дальние родственники, которые встречаются с «малышом» раз в пять лет, не могут не заметить «прогресса». Какие же изменения претерпел институт брака за последние годы?

Жизнь сама по себе — ни благо, ни зло; она вместилище и блага и зла, смотря по тому, во что вы сами превратили ее. — Мишель Монтень

Представители тех поколений, которые большую часть жизни прожили в советском обществе, конечно, мало изменились сами и в своих отношениях, но молодая поросль отличается в своих воззрениях от «предков», как день от ночи. С такой разгоряченной сексуальной доминантой, как у нашей молодежи, сформировавшейся в эпоху «сексуальной революции», браку несдобровать. Конечно, эта разгоряченность объясняется идеалами индивидуализма и свободы, однако в основе — все она, сексуальная доминанта, поэтому выглядят такие оправдания весьма и весьма хилыми.

В нашем обществе нет нормального брака — того, что был бы, как говорится, в ногу со временем. Брак — это не только представление, что это «идеологическая конструкция», но еще и устоявшиеся стереотипы поведения, а это уже серьезно. У молодежи нет ни первого, ни второго, у более старшего поколения есть второе, а потому оно так и цепляется за первое. Все это производит, мягко говоря, двойственное впечатление, поскольку до невроза в такой ситуации недалеко.

Если сознание и подсознание человека находятся в состоянии равновесия, более-менее адекватно отражают друг друга, то невроз, конечно, не возникнет. Но о каком равновесии можно говорить, когда в подсознании — устойчивые стереотипы поведения, а в сознании, благодаря новой идеологии (или ее отсутствию) — полная им противоположность! Проще ли молодежи? Вряд ли, молодых людей болтает из стороны в сторону, так что и тут невроз на почве брачных отношений не за горами.

Люди, основывающие все благо своей жизни на семейной жизни, строят дом на песке. — А. И. Герцен

Вернемся же к тем, у кого невроз из-за конфликта сознания и подсознания. Силясь найти достаточные, веские основания, оправдывающие устоявшиеся в подсознании стереотипы поведения, наши герои впадают в отчаянно нервное напряжение. Если подсознание требует, чтобы брачные узы были устойчивыми, а сознание тем временем искушает: «Ты еще не попробовал по-другому! Смотри, как красиво и страстно можно прожить свою жизнь! Где-то ходит еще женщина (мужчина), с которой (которым) ты испытаешь подлинное счастье! » — то возникает серьезное противоречие, внутренний конфликт.

Непонятно, что делать! Отказаться от устоявшегося и броситься в омут манящего, но неизведанного? Тут риск, тут опасность, извечные «журавль с синицей», кого-то это останавливает, кого-то нет. О последних — в другой раз. Как остановиться — вот в чем вопрос! Для этого-то и нужны упомянутые основания, которые бы убедили самого страждущего, что брак в его жизни — это самое важное, «святое» и «нерушимое».

После того как из двух дорог выбрана последняя, начинается усердная работа сознания. Оно, преодолевая собственные же искушения, вырабатывает целую доктрину. Суть ее в следующем: «брак — это истинная ценность», «все, кто не разделяет этого мнения, — враги народа», «наше дело правое, и мы победим! ». Далее от слов (мыслей) переходят к делу. Начинают проповедовать и строить, убеждать и убеждаться, двигаться по выбранной дороге и увязать на ней — чем дальше, тем больше.

Всем нам приходилось встречать таких персонажей, которые в буквальном смысле этого слова помешались на своем браке! Они только о нем и рассказывают, только для него и стараются. Впрочем, как мы уже с вами знаем, это старание на самом деле служит лишь одной цели: не выбиться из обоймы, не оступиться, не преступить установленных границ и пределов, не подвергнуть испытанию устоявшиеся привычки.

Для остальных членов семьи все это достаточно быстро приобретает черты настоящей трагедии, поскольку человек с этим своим уставом лезет во все «монастыри», насаждая собственную мораль и абсолютно не интересуясь тем, что у других — другие неврозы. Страдают и супруги таких супругов, но если такое положение их устраивает — еще куда ни шло. Страдают их дети, причем по полной программе, поскольку внутренним чутьем чувствуют: что-то здесь неладно, а что именно — им непонятно.

Данное противоречие, воспринятое ими от брака их родителей, в дальнейшем станет своеобразным камнем преткновения при создании собственных браков. Они будут постоянно ощущать какой-то подвох, какую-то ложность усвоенной ими от родителей «брачной идеологии», но в чем ошибка — опять-таки непонятно. Поэтому они станут страдать тем, что в психологической науке называется «амбивалентностью»: и в брак что-то тянет, и оттуда что-то, словно катапультой, выбрасывает. Вот вам и идеология...

В плохом браке муж и жена не влюблены друг в друга. Они любят образ, фантазию, идеал того, каким должен быть супруг. И поэтому, вместо того чтобы взять на себя ответственность за свои собственные ожидания, они играют в осуждающие игры. «Ты должен быть не таким, какой ты есть. Ты не выполняешь правила». Итак, правила всегда верны, а человек — не прав. — Фредерик Перлз

Впрочем, ситуация у женщин выглядит несколько отличной, нежели у мужчин, но отличия эти только по форме и содержанию, но не по сути. По сути же ситуация женщины в браке мало чем отличается от мужского «брачно-семейного невроза». Женщина еще более мужчины стремится к стабильности, к устоявшимся формам поведения, кстати, в этом одна из основных особенностей ее психологии. Поэтому нет ничего странного, что они — женщины — в подавляющем большинстве куда более консервативны в своих воззрениях на брак. Им он кажется по-настоящему важным, ради создания и сохранения его они готовы идти на любые жертвы, главное — не оказаться перед разверзшейся бездной тревоги, вызванной неизвестностью, следующей после развода.

Женщина будет держаться за брак руками и ногами, она будет уверять себя и других, что все трудности, издержки, проблемы, недостатки, связанные с существованием в браке, — это мелочи, которыми вполне можно пренебречь. Счастлива ли она в таком браке, довольствуясь лишь отсутствием тревоги и иллюзией защищенности, стабильности? Может быть, но полагаться на иллюзии — значит последовательно осуществлять подрывную деятельность в собственном доме.

Является ли такое поведение мужчин и женщин в браке невротическим? Справляется ли человек с помощью этой игры «в брак» с собственной тревогой? Способно ли это поведение принести человеку то счастье, о котором уверяют «идеологи брака»? Ответ на все эти вопросы более чем очевиден. К сожалению, даже такой, кажущийся непререкаемым и священным, институт, как брак, может стать местом паразитирования невроза.

Пока женат — не импотент!

Чтобы понять, почему старания по поддержанию и сохранению брака являются ложными, объяснения — лживыми, а подлинные цели — иными, достаточно посмотреть на факты. Рассмотрим частный пример, безусловно, не являющийся правилом, но зато наглядно демонстрирующий, что исповедуемая идеология, как правило, просто выполняет функции невротической защиты.

В качестве психотерапевта мне неоднократно приходилось работать с такими женатиками, которые были в полной уверенности, что любят свою супругу безмерно или что брак их — это то, ради чего можно всем пожертвовать. Однако уже на первом сеансе выяснялось, что они любят сходить на сторону, хотя по тем или иным причинам (которые лежат, как правило, в периоде раннего отрочества) испытывают трудности с эрекцией при взаимодействии с каждой новой пассией. Чтобы добиться желаемого (т. е. эрекции), им нужно войти с женщиной в длительный доверительный контакт, не раз попробовать перейти к «постельным делам», и лишь потом, если никаких трудностей на этом пути не возникнет, они окажутся способными выступить в роли «настоящего мужчины».

На чем, спрашивается, держится брак таких певунов? Они, кстати, рассказывают о нем, как правило, с упоением, впрочем, и сами-то верят в свои басни только в момент рассказа. Поскольку если все действительно так, как поет эта птица, то непонятно, зачем она все-таки (даже несмотря на такие-то трудности) экспериментирует на стороне! Впрочем, когда мы говорим, что «непонятно», это мы лукавим, потому что все ясно, как божий день. Страх перед новыми сексуальными контактами (страх оказаться осмеянным, не соответствовать ожиданиям и т. п. ) заставляет наших героев придумывать, конечно, для самих себя, в первую очередь, почему им так важен их брак, почему они так любят жену, а также то, что они вообще ее любят. Не было бы этих страхов, — и мысли бы были у них совсем другие...

Надо, чтобы было!

Есть и еще один весьма распространенный вариант поведения, который является все тем же неврозом и характеризуется все той же обстоятельностью в бракоделии, что и рассмотренный выше. Один из классиков современной психологии Альберт Бандура выдвинул лет тридцать тому назад интересную версию формирования стилей нашего поведения, которая в дальнейшем нашла серьезные научные подтверждения и в значительной степени изменила взгляды ученых на воспитание ребенка и поведение взрослого человека. Бандура назвал свою теорию «теорией социального научения». Дабы не вдаваться в подробности, которых здесь с избытком, коснемся лишь самых принципиальных и узловых моментов.

Едва ли в чем-нибудь другом человеческое легкомыслие чаще проглядывает в такой ужасающей мере, как в устройстве супружеских союзов. — Н. С. Лесков

Бандура самым серьезнейшим образом озаботился по поводу очень простого и всем хорошо известного феномена в поведении ребенка. Как и в случае с ньютоновским яблоком, очевидное скрывало здесь удивительные тайны. Автор «теории социального научения» стал пристально рассматривать «подражательную способность» детей, то, как они моделируют наблюдаемое ими поведение, поведение взрослых, и в особенности тех, к которым они относятся с любовью и уважением. Действительно, дети выделяют из общей массы людей тех, которых они почитают, и после этого они настоятельно воспроизводят их модели поведения.

Все знания из опыта, из ощущений, из восприятий. — В. И. Ленин (Ульянов)

Впрочем, нам самим хорошо известно, что мы зачастую чуть ли не автоматически подражаем поведению людей, которые производят на нас неизгладимое впечатление. Подростки пытаются быть похожими на своих «кумиров» («поп-звезд», актеров и т. п. ), а взрослые — на «людей с замечательными судьбами» (именно поэтому так популярны передачи такого рода с приглашением «говорящих голов», или о «горячих головах»).