Annotation 6 страница

— Почему ты не выходишь замуж? — спросил я Лучану, пытаясь поднять ей настроение. — У тебя же такой огромный выбор. — Какой? — Я. — Если ты считаешь это предложением, то считай, что я не умею читать. Думаешь, легко быть любовницей? Нет, это тоже труд, причем кропотливый, ты не знаешь, где тебя погладят, а где ударят в самую незащищенную точку души, — сидела Лучана рядом со мной на скамейке в парке, которая всем своим искривленным видом пыталась подчеркнуть, что ей неприятен был наш разговор. — Ну что изменится, если мы поженимся? — спросил я, жадно откупоривая шампанское. — Изменится, вот увидишь. — Ну что ты суетишься, как все женщины? — медленно я выпустил газ и, выкинув пробку в урну, разлил вино по стаканчикам. — А что ты хотел? Женщины всегда были суетливы. — Я не хотел, я до сих пор хочу, — поднял я свой пластмассовый кубок и протянул ей навстречу. — Тогда предложи ей руку, она и успокоится, только будешь ли ты ее хотеть, как и прежде, — поднесла она свой стаканчик к моему, и мы выпили. Вино было душистым, разговор душным, как и погода. Как бы пузырьки газа ни дразнили гортань, ругаться не хотелось. Рядом на соседней скамейке бомж пытался помыть себе задницу из какой-то жестяной банки. Мы с Лучаной молча переглянулись и сразу же поняли друг друга. Я закупорил вино, засунул его в сумку: — Что-то не возбуждают голые мужики, — сказал я ей, улыбаясь. — Меня только один, но это не он, пойдем лучше в другое место, — встала Лучана, и мы двинулись на выход, на улицу. — Я знаю, что все дело в свадьбе, ведь каждая девушка, какой бы она ни была современной, мечтает о снеге подвенечного платья и вальсе свадебного путешествия, — погрузились мы в полумрак небольшого кафе. — С одной стороны, внешней, может быть и так, а с другой, кто я тебе? — выбрала Лучана столик. Я выковырял сигарету из пачки, чиркнул зажигалкой и затянулся так глубоко, будто хотел всосать голубые зрачки Лучаны, ждавшие ответа. Нам принесли вино и сырную тарелку. Паганини продолжал пронзительно чистить смычком уши клиентам заведения. Пытаясь привить им вкус не только к итальянской кухне, но и к итальянской скрипке. Ответа не было, только белый дым, который я выпустил на волю. Она разогнала рукой туман, будто хотела в дыму найти этот ответ: — Что ты задумался? Не знаешь, как сформулировать? Давай, мужик, не стесняйся, — подлила она себе вина из бутылки. — Что бы я ни сказал, все ответы будут против меня, — пододвинул я и свой бокал. Красная жидкость, словно кровь, наполняла наши сердца. Доброе, словно публика в этом заведении, полнотелое, как наш официант, насыщенное, будто наша жизнь, каких-то одиннадцать-двенадцать градусов крепости, оно было способно повернуть разговор в любую сторону, вывести на чистую воду любую ложь. — Любовница, ни больше ни меньше: на большее только рассчитываю, за меньшее приходится все время рассчитываться. — Я думал, у нас слияние сердец. — Не слияние, а сожительство. — Мне не нравится это слово. — Оно никому не нравится, но все с этим живут. — Лично мне больше нравится гражданский брак. — А ты, значит, гражданский муж? — Разве не похож? — Нет, на мужа ты не тянешь… Я тебя слишком сильно люблю. * * *

— Знаешь, почему с некоторыми мужчинами так легко, а с некоторыми вообще никак? Вот с тобой, например, легко, — не давала покоя Павлу Фортуна. — Спасибо, почему же? — Ты не ассоциируешь женщину ни с кухней, ни со спальней. И не пытаешься ее туда встроить. Женщине очень важно, чтобы ценили ее красоту. — Да, женщине очень важно быть красивой, но еще важнее об этом слышать. * * *

Мы должны были встретиться на набережной. В кармане Лучаны завибрировал телефон: — Ты где? — опустил я приветствие. — Я уже близко. А ты чем занимаешься? — Люблю. — И все? — Разве этого мало? — Конечно. — Ну, я еще зашел в магазин, взял сыр, пармскую ветчину и бутылочку «Бароллы». — Уже лучше. — Надеюсь, тебя не накрыло ливнем? — Нет, я спряталась под зонтом одного господина. — Очень интимно. — Я ему так и сказала, когда он мне предложил крышу над головой. — Может, еще руку и сердце? — Нет, только зонт. Он сказал, что всегда ходит с зонтом. — Странно, судя по поступкам, сердце у него большое тоже, мог бы поделиться. — Если у человека большое сердце, это же не значит, что надо его предлагать первой встречной. — Думаешь, ты была бы первой? — Думаю, последней. Кстати, я уже почти на месте. Ты через сколько будешь? — Через час. — Ты с ума сошел? Зачем я так торопилась? — Ты про господина с зонтом? — Я вообще, — скисло настроение у Лучаны, словно в парное молоко неба над головой добавили кислоты. — Извини, засиделись с Крисом за чашкой кофе. — А ты уже совсем рядом? — Уже пришла, — услышал он голос над головой. — Посмотри пока на воду. — Сам смотри. — Что видишь? — Как в воду глядела, что ты опоздаешь. — Смотри внимательнее. — Ты меня так целый час будешь развлекать? — Гондолу видишь? — Ну и… — А меня? — встал я со скамейки гондолы и протянул руки навстречу девушке на набережной. — Когда я уже привыкну к твоим сюрпризам? — Это будет самая вредная из привычек. — Нет, самая вредная из них — это ты, — устроилась рядом со мною Лучана. Годнольер виртуозно вел нас по узким каналам, среди множества других суденышек, то прижимаясь к набережной, то ловко отталкиваясь от нее ногой, используя выступы и углубления, чтобы прибавить ходу. Совсем скоро он переправил нас на противоположный берег. Там было одно уютное местечко, на каменных ступенях, прямо у воды, с видом на аппетитный кусок Венеции, отрезанный от большого пирога и выложенный на блюдо из глянцевой глади моря. Сам торт украшали разноцветные крыши домов и белые, словно из сливочного крема, купола собора. — Иногда можно питаться одними видами. — А что делать с другими? — С такими, как ты? — Ну хотя бы. — Скушала бы, будь ты съедобным. — Буду. — Пока ты будешь, я уже расхочу. — Значит, я не зря зашел в магазин, — достал из пакета снедь и на нем же ее разложил. — Подожди есть, полюбуйся красотой, архитектурой, — забрала свой взгляд Лучана и легко подарила пейзажу. — Ты даже бокалы прихватил? — Чтобы не испортить общую красоту. Хотя зачем мне архитектура, если есть рядом ты, — откупоривая бутылку, я поднял глаза. — Тем более мне занавеска мешает. — Ты про свадьбу? Да ладно тебе, красивая фата. — Все женщины хотят замуж, и каждая готова поверить в любовь ради одного дня в белом платье. Неподалеку от нас на разбросанных на набережной лепестках роз жених отчаянно целовал невесту. Сбоку от них стояла девушка и нагнетала романтику, выдувая мыльные пузыри. — Нижнюю губу чуть глубже! Руку на талию! — расставляла предметы любви фотограф. — Больше пузырей! Активнее! Плохо дуешь, — смотрела она в объектив, командуя своей помощницей. Пара молодоженов, объятая метелью мыльных пузырей, стояла на коленях на каменном краю мутной воды, обнимаясь и целуясь на камеру. Потом они встали и повторили все в точности. — Дайте, я подую, — крикнула наблюдавшая за картиной большая томная женщина с початой бутылкой вина в руке. — Нет, ни в коем случае не давайте ей, — возразил ее щупленький кавалер, — она сдует невесту. — Комедия, — прокомментировала Лучана. — Мыльная опера, первая серия, — согласился я, разливая вино в бокалы. — А может, и последняя, — приняла она от меня стекло. Темная плотная вода никак не хотела отпускать меня, это были глаза Лучаны. — Принц, вы будете моим королем? — прервала она поток моих мыслей и подняла свое стекло. — Нет, я хочу остаться Маленьким, — мы чокнулись. — Не верю, — сделала она два коротких глотка, — чего ты хочешь еще? — Честно? — Искренне. — Если прямо сейчас, то быть твоим бюстгальтером, если завтра, то твоей навязчивой мыслью, если в ближайшем будущем, то твоим сном, — осушил я свою чашу. — А если вообще? — Просто твоим. — Знаешь, в тебе определенно что-то есть, поэтому ты мой. — А в тебе нет… кроме меня никого. Поэтому ты моя. — Затяни меня покрепче в свои объятия, — поставила она свой бокал на мрамор набережной. — Только не засыпай, — захватил я ее тело в плен своих рук. — Извини. На меня напало зевотное, — прикрыла рот рукой Лучана. — Дикое зевотное, — я тоже зевнул с ее подачи. — Только без тебя все равно не уснуть, я не люблю засыпать одна, разве что спать: во сне можно заниматься чем угодно и с кем угодно. — Тем более нечего спать, — закинул я голову наверх. — Может, после сходим в кино? Давно там не были. — Не стоит, все равно ничего не увижу. — Почему? — Я же закрываю глаза, когда целуюсь, — сказала она, положила голову мне на грудь и уставилась в небо. — Что там? — Небо пропахло звездами, я продираюсь взглядом сквозь кусты их акаций. — Да сегодня их полно, — тоже задрал я голову наверх. — Я себя странно чувствую. — Что-то случилось? — По-моему, у меня аллергия. — На вино? — Нет, я же сказала — на звезды, когда они начинают цвести, дико хочется целоваться. * * *

— Скоро уже будем на месте, — сказал Павел, посмотрев на часы. — Очень хочется посмотреть на гондолы, да и на Гранд канал. — А прокатиться не хочется? — Еще как! Хочется всего и сразу. — А что мешает? — Все и сразу. * * *

— О чем ты все время мечтаешь? — спросил я ее, когда отдышался, глядя в ее глаза, которые бродили по потолку. — Если я тебе расскажу, ты посчитаешь меня развратной. — Тогда лучше покажи, — продолжал я лежать на ней, теплой и влажной, после того как мы выпили по оргазму. — Ну скажи мне, какое твое самое сокровенное желание? — Не выходи из меня. — Останусь навечно. — Навечно не надо, до весны. Каждая моя клетка чувствует ее приближение. — Что там в них? — Разные женщины, все они рвутся наружу. — Сейчас я их выпущу, объявлю амнистию всем твоим осужденным дамам. Ты — моя вселенная, — приговаривал я, спускаясь на подушечках пальцев с ее высокой груди вниз. Все ниже и ниже. — Щекотно же. Ты чем там занимаешься? — Тобой. Смех в постели самый искренний во всей вселенной, — прижался щекой к ее груди. — Я слышу, как он рвется из нее. Вижу, как ты улыбаешься там, где другие могли бы рыдать, ты плачешь там, где других бы и след простыл. Я — причина этих эмоций. Как ты меня терпишь такого? — Не волнуйся, это любовь. Эта она терпит. А я получаю от этого удовольствие. — Чужую боль может переживать только тот, кто тащится от своей, — скатился я на бок и лег рядом с Лучаной. — Знаешь, как дедушка мой любил свою бабушку? — Знаю, ты рассказывала, что они прожили вместе семьдесят лет, что он умер через три часа после бабушки. Только причем здесь дедушка? Любовь — это чувство, которое не передается по наследству. Разве что половым путем. И сразу в сердце. — Путь к сердцу любовницы лежит через брак, — потянулась Лучана за сигаретами, которые лежали на столике возле кровати. — Не волнуйся, распишемся. Только разберусь со своим романом. Лучана выманила из пачки одну, к которой я поднес зажигалку, и сказала: — Знаешь, сегодня наблюдала забавную сцену: он предложил ей руку, а она отказалась. — Кто? — Ты лучше скажи почему? — Возможно, день был выбран неправильно, настроение. Может, плохо друг друга знали. У них не было секса, или он ей в последний раз не понравился, она решила подумать еще или еще с другими попробовать. — Нет, это все не то. — Может, наличие другого рукастого, может, рука предлагалась без сердца, без денег, без будущего, левая, грязная, волосатая, в гипсе, в кармане, в перчатке, в наручниках… Лучана слушала и улыбалась, отрицательно покачивая головой. Дым рисовал вокруг нее очаровательную фату. — Я сдаюсь, — забрал у нее сигарету, затянулся и заткнул ею хрустальную пасть пепельницы. — Он предложил ей руку на остановке автобуса, помочь выйти из транспорта, она же мечтала замуж. — Забавно. Только откуда ты знаешь, о чем она мечтала? — Я же тебе говорю, что все об этом мечтают. — Кроме тех, что там уже побывали, наелись и сыты. — Выйти замуж — как уехать в какую-нибудь далекую незнакомую страну, принять ее гражданство. У меня же пока, считай, только вид на жительство. — Ну да, совершить там революцию, если ты про мой внутренний мир, освободить угнетенные чувства. — Я понимаю, что ты еще не наелся, что тебе нужны все. Мне достаточно одного. — Я мужчина. — Я женщина. Тебе достаточно нравиться, знать, что любят, что могут всегда принять. — Можно войти? — обнял я крепко Лучану, мои губы нашли ее уста, моя ладонь обняла манго ее сочной груди. * * *

— Какое самолюбие, — сказал я, собираясь выходить из дома и наблюдая, как Лучана гляделась в зеркало в прихожей. — Надо же хоть кого-то любить. Если другие не годятся, — повернулась она ко мне. — Значит, другие не нужны? — Не так категорично… Через людей я все равно живу для себя, равно как и любой другой человек. Ты реально представь, что находишься совершенно один — без родных, близких, любимых, да и просто окружающих тебя людей. Представил? И что ты будешь делать со всеми своими мыслями, чувствами и эмоциями? — Не знаю, — обнял я ее за талию. — Это оттого, что ты все время пишешь, а читать тебе некогда. — Есть что-нибудь интересное? — Мои мысли. Тебе пора учиться читать мои мысли. Когда они в голове, кажется, что можно написать ну если не роман, то главу романа точно. Но как только трансформируются в слова, сразу понимаешь, какое количество условностей мы создаем. После раздумий о тотальном одиночестве я подумала о том, что будет, если человека лишить чувств и эмоций? — Вчера у меня было такое состояние, попробую тебе его описать: равнина души, не беспокоит ничто — ни резня на экране, ни гидрометцентр, ни смерть соседки. Однако все эти холмы далеки от меня, всецело поглощенного собой. — Ну да, я знаю, как ты любишь заниматься самоедством, лежа на диване, — вырвалась она из моих объятий. — Я на диване мира, я животное, я вселенная. Белые облака потолка, надменное эхо сердца, дыхание глубже пучины, пространство шире постели. Прекрасное поле засеяно мною, я устал, я разобран, расслаблен, лежу на нем бездыханно, я и есть та самая сеялка, в которой кончились на этот час семена, я уже не животное, а человек после секса, — уже обувал я туфли. — А поле — это я, что ли? Назови хотя бы полянкой, — видел я в ее глазах, что она не хотела меня отпускать. — Хорошо, пусть будет полянка, только мне уж пора. Я пошел, до вечера. — Ты забыл. — Что? — Что-что? Поцеловать меня. — Неужели это так важно? — Очень. Поцелуй для меня — как клятва верности на целый день. — То есть, если я тебя не поцелую, ты можешь легко мне изменить? — Это будет нелегко, поверь мне. — Нет, лучше поцелую. * * *

Павел и Фортуна бросили вещи в отеле и вышли прогуляться по городу. Они шли, молча наслаждаясь атмосферой города, не обращая внимания на достопримечательности, пока Фортуна не остановилась у одного из постаментов и не стала внимательно изучать биографию героя на табличке снизу. — Родственник? — улыбнулся Павел. — Очень похож на моего мужа, — разглядывала памятник в профиль Фортуна. — Не надоело тебе от него зависеть? Пошли ты его куда подальше. — А сколько времени? — Шесть. — Слишком поздно. — В смысле? — Днем послать легко, но вечером… вечером на это нет никаких сил, так хочется быть пленницей чьих-то объятий. * * *

Мне всегда нравились женщины, я даже не понимал почему. Ни грудь, ни глаза, ни роскошные волосы, ни прочие прелести были тому причиной, все это поверхностное, внутри я отчетливо ощущал, что если рядом не было ее, то не было и меня самого. Уехал в Милан на три дня, будто попал в ссылку на три года. Лежа в отеле в казенной постели, я отправил ей смс-ку: — Ты чудо. И тут же получил ответ: — Чудес не бывает. — Но ты-то есть. — Сна нет, тебя нет, шоколад закончился. Чем наслаждаться? — Собой. — А ты чем развлекаешься? — Чем-чем… скукой. — Ну и как? — Как-как… скучно. — Вот и у меня то же самое. Знаешь, чем я сейчас занимаюсь? Разглядываю твои детские фотографии. — Ложись спать. Долго еще будешь придуриваться? — выключил я свет в своей комнате. — Нет. Пока влюблена. — Перезвони мне, как разлюбишь. — Хорошо. Целую крепко. Глубокой ночью, когда я уже спал, она перезвонила: — Ты спишь? — А ты как думаешь? — Почему такое равнодушие в трубке? — Так три часа ночи. — Ну и что? Разве в три часа ночи ты меня не любишь? — Глупая. — Какая есть. Моя глупость — лишь попытка обратить на себя внимание. — Ну и как, клюют? — Да, обратился весь мир, а ты нет. — Ты хочешь сказать, что я не умею обращаться с женщинами? — Нет, так и не научился. — Разве? Мне всегда везло с женщинами. — Надеюсь, ты всегда имеешь в виду меня, иначе мой звонок был напрасным. — Ладно, скажи лучше, ты меня любишь? — А есть выбор? — слышал я, как она дышала в трубку. — Да. — Можно ненавидеть. — Это меня разрушает как женщину. — А ты пробовала? — Я не принимаю наркотики. Разве ты не встречал женщин, которые сидят на этом? — Их действительно много. Чем займемся через два дня, когда я вернусь? — Ты мной, я тобой. * * *

Небо потертыми голубыми джинсами село на горизонт. Молодой неугомонный ветерок гонял по набережной теплый влажный воздух. Зеленые человечки трепетали в восхищении и аплодировали ему, сидя на верхних ярусах деревянного театра. Деревья, как никто другой, разбирались в искренности порывов. Фортуна и Павел не спеша проталкивались по тесным улочкам Венеции, среди конфетти лавок, полных сувениров, сладостей и масок. С пятачка тянуло музыкой и горячей выпечкой. Напротив небольшой булочной девушка выдавливала из аккордеона Пьяцоллу. Но тот не выходил, несмотря на ловкость ее пальцев. — Хорошо играет, — кинул Павел несколько монет в чехол от аккордеона, разинувшего свой карман у ног девушки. — Я бы сказала — в нужном месте. Классики избалованы ласками, они капризны, только единицам удается доставить им удовольствие, — скользила рядом с ним Фортуна в кофточке, накинутой на легкое летнее платье с открытыми плечами. — У тебя с кем лучше всех получается? — С Моцартом. — Встреть ты его сейчас, что бы попросила? — Почесать спинку. — А Армстронга? — Надуть мне джаза. — А Шаляпина? — Разбудить завтра в восемь утра. — Зачем же так рано? — Хочу напиться, нагуляться этим городом. — В таком случае тебе нужна будет маска, — остановил Павел в потоке лавок одну из них, увешанную лицами из папье-маше и пластмассы. Те, украшенные мехом, тканями, камнями и перьями, безразлично взирали на своих возможных хозяев. — Я же еще ничего такого не натворила, чтобы скрывать лицо, — улыбнулась Фортуна, примеряя на себя одну маску за другой. — Так натвори! Теперь уже можно отдаться гедонизму. — Думаю, в этой мне будет уютно, хотя она и мала, чтобы осуществить все мои мелкособственнические тайные желания, — хотела она рассчитаться за одну из них, но Павел ее опередил. Фортуна поблагодарила его и продавца, взяла пакет с новой личиной, и они двинулись дальше. Погода была качественной. Теплое весеннее солнце встало в тупик. Вдоль набережной тянулись хороводом дома. Они безнадежно вросли друг в друга, словно близкие родственники, которые непременно хотели знать все тонкости интимной жизни своей семьи, каждую из которых разделяли узкие мостовые и широкие каналы. Город стягивался стременами улиц в одну большую ладонь главной площади. По ним шли жизни, разноцветные и беззаботные, в шортах и в майках. Все без исключения были в восхищении. Кто-то невидимый непременно управлял этим парадом, сеансом массового гипноза, из которого людей могли вывести только голуби. Возомнив себя почтовыми, они писали и писали на землю жидкие письма, требуя хлеба и зрелищ. — Приехать в Италию, чтобы пить воду, — это, по крайней мере, оригинально, — рассуждала Фортуна, уже сидя за столиком кафе на летней террасе. — Попробуй, очень вкусная, — предложил я ей. — Вода как вода, — глотнула она из моего бокала. — Черт, я думал, поведешься. — Вот кофе здесь действительно превосходный, итальянцы научились не только вымалывать из него саму душу, но и вдохновенно пить. — Нет, они пьют тирамису, а кофе закусывают. Я даже не знаю, что крепче у них — кофе или граппа. — Это невозможно, ты опять украл мою мысль! — А ты поднимай руку, как в школе, когда хочешь ответить первой. — Цвет у него, как у тех стен, можно подумать, что им еще можно и красить, — перевела Фортуна взгляд со стены близлежащего дома на свою чашку, не переставая черпать ложечкой кофе, будто хотела в нем что-то выловить или непременно докопаться до истины. Но докопаться было не до чего, кофе был идеален. — Да, цвет сочный, и у девушки на балконе тоже. — Джульетта, — тоже оценила взглядом девушку Фортуна. — А вот и Ромео. — Где? — Видишь, тот зеленый плющ, прихватив с собой несколько белых цветов, карабкается по стене к балкону, — показал рукой Павел в сторону балкона, который уже покинула девушка. — Похож. Вполне возможно, что она его ждет. — Ждала. Слишком долго полз. — Лет пятьсот прошло с тех пор. — Да, девушку нельзя оставлять одну. Она же в пылу может стать женщиной черт знает с кем, — кивнул Павел в сторону лысого мужчины, который появился на том же балконе. — Да и городом ошибся, бедняга. — Не будем его расстраивать, пусть ползет, в конце концов, какая разница, как ее будут звать. — Фортуна, за что ты так любишь старые города? — налил Павел себе еще воды. — В них тепло и уютно, оттого что уже осела пыль амбиций. Страсти улеглись, перетекли в изящные формы, а те в свою очередь впитались в наши вкусы, они давно уже в генах. — Вот так же и с женщинами: сколько бы ни менял, все равно возвращаешься к одной. — Особенно меня впечатляют развалины. — Меня нет, если ты про людей. — Может, хватит уже пить эту воду, ты становишься слишком циничным. — Если бы старые люди были так же любимы, как старые города, тогда бы они не боялись стареть. — Кстати, где обещанные поцелуи? — Вот, — указал Павел на закат, — чем тебе не поцелуй? — Так ты про эти говорил? — Нет, не только, — подозвал он жестом официанта. — Нравится? — спросил небрежно Фортуну, когда официант уже подошел к столику. — Ты с ума сошел. — Значит, не нравится. — Павел заказал бутылку вина, сырную тарелку и отпустил юношу. В этот момент позвонил Роберто: — Как там у тебя, Павел? — Отлично, сижу в джакузи теплого вечера. — Места для съемок уже обозначил? — В одном из них сейчас и нахожусь. — Ты один? Чувствую хорошенькую даму рядом с тобой. — Ты же говорил, что ничего не видишь. — Ничего, кроме женщин. — Я тебя завтра познакомлю. — Что пьете? — допытывался теплый голос Роберто. — Сухое. — Хватит уже сухого, возьми полусладкое. — Зачем? — Слишком сухо отвечаешь. Она симпатичная? — Ну как тебе сказать… — Как умеешь, так и скажи. — Чертовски… В беспечном озере глаз купается панорама мира, ресницы густые и длинные, мне кажется, я слышу, когда они затворяются. Волосы гуще тумана, губы роскошно наполнены розовым, они улыбаются, за ними жемчужины, — смотрел Павел на Фортуну, которая в этот момент листала меню. — Храня саму женственность, шея устремляется в небо, увлекая за собой ноги, правильной формы волны образуют линию острова идеальных холмов и впадин. — Твой эзопов язык скоро заставит чувствовать меня неполноценным. — Ты бы видел, как она улыбается. — Я знаю такие улыбки, съевшие многих, похоже, и тебя в том числе. Тебе это должно пойти на пользу. Однако помни: чем больше упиваешься кем-то, тем легче тобою закусывать. — Вроде бы еще трезв. — Как с натурой для съемок? Расскажи в двух словах. — Рыжий нажрался. Сначала он долго нюхал каменный кубок, полный хрустального вина, будто хотел уловить новый аромат этого вечера. Потом пригубил и уже не смог оторваться. Он пил и пил золотое полнотелое, выдержанное жарким днем игристое вино. Пока не налакался и не скатился под стол, за горизонт, оставив бокал бухты в объятиях сумерек, — взял в руки свое стекло Павел, поднял его навстречу Фортуне, которая тоже любовалась битым венецианским стеклом, сверкающим на поверхности моря в лучах заката, и одним глотком залил речь. — Ну, если в роли рыжего солнца, то да, подходит, на набережной у воды, то, что нужно. Я тоже считаю, что снимать надо на закате. Буду молиться сегодня, чтобы не было дождя. — Я не думал, что ты такой набожный. — Я очень набожный, Павел, да и все мы набожны, когда нуждаемся, ты даже не представляешь насколько. Вода хорошо просматривается из кафе? Было бы хорошо фоном пустить гондолы. — Вода как на ладони, даже вижу рыбок. — Уже завидую. — Завтра сам здесь будешь. — Да. Но нам за два дня нужно успеть отснять несколько сцен. — Успеем. — Прилетим рано утром, так что ждите на завтрак, — сообщил Роберто. — А что ты хочешь на завтрак? — Чтобы любили, — рассмеялся в трубку он. — Так что до завтра. — До скорого, — попрощался Павел. — Забавный, — глотнула из своего бокала Фортуна. — Да, завтра увидишь, он само обаяние. Как тебе здесь? — спросил Павел Фортуну, убирая телефон. — Столько мужчин вокруг! И ни одного любимого… — Еще не вечер. Ты что-нибудь выбрала? — Я полистала, в меню нет поцелуев. — Не волнуйся. Скоро тебе их подадут. — Кто? — Да хотя бы тот мужчина, справа от тебя. Он давно уже нам улыбается. — Может, это тебе? — Я бы заметил. — Как-то странно он на меня смотрит. — Что тут странного, разве что иностранного. Он хочет понять, кто мы друг другу. Испытывает на прочность. — Зачем меня испытывать, я же не оргазм. — Кто-то хотел поцелуев. — Ну нельзя же быть таким примитивным. — С умными женщинами только так и нужно. Только так их можно свести с ума. Белая рубашка и смуглая кожа, что еще нужно для летнего теплого вечера в стране, где валяются поцелуи? — Красивый мужчина, не спорю. — Подойди к нему и поцелуй. — Ты в своем уме? — Нет, в твоем. Ты же только что этого так хотела. — Ведешь себя, как сутенер. Ты меня не ценишь. — Перестань торговаться, я хотел сказать, что кто-то же должен позаботиться о твоем счастье. — Черт, он идет сюда. Итальянец спросил разрешения и увел Фортуну в толпу танцующих. Павел понаблюдал немного, как они двигались, оставил на столе купюру, взял с собой бутылку, которую они начали, и пошел вдоль набережной к веселым ночным огонькам, дрожащим на поверхности воды. По жилам весело бежало итальянское белое, в голове все еще сидел Синатра. Несмотря на окружавшую Павла красоту, ноги медленно, но верно несли к отелю. Там он откупорил свой номер, включил свет, узнал себя в зеркале, игриво сказал «пока» и прошел в комнату, где усталость завалила его на кровать прямо в одежде. Павел проснулся от телефонного звонка. Это была Фортуна. — Ты уже спишь? — Нет, завтрак готовлю, — ответил он ей, разглядывая время на настенных часах, которое наехало на цифру три, присвоив себе обе стрелки. — Ты будешь есть? — А что у тебя? — Время. — Какое время? — Мое время. — А, да, съем, но совсем немного. Только скажи мне сначала, куда ты сбежал? — Гулять. Ну и как это было? — С итальянцем? Волшебно. * * *

Она почти не слушала, все мысли были о том, как после танцев он обнимет ее еще крепче, его руки лягут на ее ягодицы, а голос с придыханием заставит открыть незнакомцу все окна и двери. Что будет такси, потом отель. Она представляла, как ладони его на целую ночь станут владельцами ее плоти, как она смущаясь будет прятаться под его кожей, как он возьмет в руки нежный лоскут ее тела и бросит в кипящее масло своих поцелуев, жадных и горячих… Как в переливах ночи будет его солить и перчить, солить и перчить, сдабривая брызгами слов, вдыхая ароматы ее похоти. А утром, выложив все на белое блюдо постели, скромно украсив веточкой базилика «это была лучшая ночь в моей жизни», подаст на первый завтрак ее совести, которая, проснувшись внутри и держась за ложечку, будет сосать аперитивом из хозяйки душу и ухмыляться. Через несколько минут, разрушив пару, но все еще держась за руки, они не спеша пробирались сквозь островки столов из глубины кафейного леса к своему месту. Под ногами в такт музыке поскрипывал древний паркет. — Вы знаете, о чем скрипел этот паркет? — опустился на свой стул Ричи, перед этим благоустроив Лучану. — Тоскует по лесу? — Нет, никак не может налюбоваться на ваши ножки, — подлил ей и себе еще вина. — И что он вам еще нашептал? — Вы хорошенькая, вами и забухать не грех, — поднял он свою чашу. — Вы думаете, я как шампанское в этом бокале? Легкая и игристая. — Нет, Лучана, я так не думаю. — Вам еще неизвестно, Ричи, вы же меня совсем не знаете. — Но и вы меня тоже. — Тем лучше, — отпила она из своего бокала. В кафе подливал вино сам Синатра, наполняя благодарные раковины и раковинки ушей теплым насыщенным тембром, пока пара листала меню. Сквозило официантами. Один из них весь во внимании уже завис над их столиком. — Что вы выбрали? — спросил Ричи, чтобы как можно быстрее и как можно дальше отправить официанта, который стоял рядом, выразительно нагнувшись, будто хотел услышать нечто важное. — Вы иногда так смотрите на меня, будто не видели женщин. — Видел, конечно. Но, похоже, те были не настоящие. Вы женщина необыкновенная. — Вряд ли вам это поможет. — Вот и я говорю, обыкновенными приемами вас не соблазнить. — Мне сердце, — закрыла меню Лучана. — Сердце? — удивился Ричи. — Хорошо. А мне лазанью со шпинатом. — Шпинат звучит как-то неромантично, — улыбнулась Лучана, провожая взглядом исчезающего камерьере. — Шпинату с сердцем, конечно, не сравниться. — Вот-вот. Скоро забудете, как дышать, лишь бы я не ушла, пока я буду закусывать вашим сердцем. — Это угроза? — Скорее защита. Я же знаю, вы хотите просто со мной переспать. — А вы? — Я еще не решила, но знаю точно, что просто не выйдет, такая простота меня убивает как женщину. Каждая новая бесперспективная связь убивает. Мужчине это уяснить очень сложно. — Зачем же все так усложнять? Может, для начала перейдем на «ты»? — Легко. То есть на «ты» легко. А в отношении всего остального я не умею просто. Сложно — пожалуйста, а просто никак. — А что тебя беспокоит? — отхлебнул из бокала Ричи. — Ты задумчивей звездного неба. — Это не задумчивость, это маска сомнения. Знаешь, я никогда не была любовницей. — Ну и? Я никогда — любовником, что с этим делать? Может, попробуем? Ты откусишь меня, я тебя. Она внимательно посмотрела на него. Темные волосы, зачесанные назад, нарочито блестели. Глаза горели из-под темных ресниц. Губы, готовые броситься в поцелуи… На лице полуулыбка, которая схватилась за взгляд Лучаны и не отпускала. Все в нем пыталось понравиться, особенно слова. Однако чем тупее становились его шутки, тем острее она чувствовала боль от потраченного на него времени. — И к черту семейные обязательства, — взял он канапе, воткнул себе в губы и начал пережевывать. Лучана на секунду представила себя этим кусочком мяса, пронизанным стрелой амура: «Кем же я буду себя чувствовать, когда все переварится? ». Даже внутренний голос отказался это озвучивать. Откликнулся лишь телефон, который зазвонил в ее сумочке. Она открыла ее и, увидев на экране знакомое лицо, отключила звук. — Любовником быть проще, чем любовницей. Переспал и вернулся в семью, а любовница проснулась и поняла, что обратной дороги уже нет. Ты меня проводишь? — А как же горячее? — все еще цеплялся за свои фантазии Ричи. — Горячее уже не будет, Ричи. Я рада, что ты тоже это понял, и спасибо за танцы, — смахнула она салфеткой налетевшую было слабость и снова стала уверенной, спокойной, почти замужней. — Может быть, завтра? — Извини, Ричи, я занята. — Чем? — Мужем, — все прикрывалась мнимым мужем Лучана. — Хорошо, тогда скинь мне смс-ку, как освободишься, — разбудил он в себе чувство юмора, чтобы как-то сгладить поражение. * * *