Annotation 5 страница

— Ты берешь трубку, если тебе звонят ночью? — вновь отвлекла Павла от карты Фортуна. — Мне не звонят. — Как скучно. — Ну позвони, я скажу тебе, скучно или нет. — Хорошо. Только будь со мной осторожнее, я могу и влюбиться. Ночью это легче всего. — И как это происходит у женщин? — Внезапно. Был себе человек, а через несколько минут уже жертва… моих необузданных чувств. * * *

Я знал, как ночные звонки разрывают сердце. Знал, что, когда Лучана спала одна, сон ее был чуткий, и ожидание дрожало на самых кончиках ресниц. Вдруг трель. Сработала сигнализация, организм встрепенулся, поскакали нейроны, полетели мысли: суматоха. Только в трубке мой спокойный нетрезвый голос, скребущий хрипотцой: — Да, это я, извини, что поздно. — Что ты звонишь? Даже разлюбить идеально не можешь. — А как это идеально? — Как и полюбить… навсегда, — прятала она тело, уже съеденное волнением, все глубже под одеяло. Какие здесь могут быть извинения. Взрыв счастья. Я продолжаю: — Наверное, украл твой сон? Потихоньку она приходит в себя, мозг, словно суфлер, подсказывает тривиальное: «Какого черта ты звонишь так поздно!! », но она, как всякая любящая женщина, склонная ночью доверяться чувствам, произносит: — Ага. Похитил вслед за сердцем. Однако любое отсутствие имеет свои последствия: — Где ты вчера задержался? — Скоро приду, расскажу. — Но все-таки? — Это тебя не касается. — Значит, и тебе нечего меня касаться. Я понимаю, что мои переживания для тебя ничего не стоят. — Почему ничего? — Ты даже бесплатно их уже не хочешь. Может, все же расскажешь, с кем ты был этой ночью? — Разве это интересно? — Очень, должна же я знать, кого ты притащишь в мое сердце. — Да я встречался с одним редактором, Лучана! Успокойся, я же люблю тебя. — С каким редактором? — не верила она. — С главным, если тебе это важно. — Важно. Мне очень важно засыпать не одной. Если бы ты знал, как я скучала. Мне даже спать без тебя скучно. Дыхни! — В трубку? — Опять нажрался? — Ну нажрался, — постарался я быть искренним, все еще не понимая, смеется она или переживает. — А я тут голодная. — Знаешь, вчера я поймал себя на мысли, что все время хочу тебя. — Можешь отпустить, я хочу другого. — В смысле? — Другого мира, другой жизни, другого счастья. — Где-то я это уже слышал. Где я возьму тебе столько другого? — Брать не надо, надо стать другим самому. * * *

— Я думал, что влюбиться для женщины это более сложный процесс. Ей же надо взвесить все «за» и «против», — начал сворачивать карту Павел. — А мужчине не надо? — все еще держалась за книгу Фортуна. — Нет, он может взять на глаз. — Ну да, и насолить на глаз. По любви. — Ну, от этого еще никто не умер. — От любви не умирают, от любви беременеют. * * *

— Не знаешь, какой прогноз на этот вечер? — задумчиво произнесла Лучана, лежа в постели и собирая мысли с потолка. — Сказали, что, несмотря на капризы и колебания, этой ночью ожидается умеренный секс, местами порывистый с придыханием, волнения в виде мурашек и вздохов, высокая температура и жар по всему телу. Наряду с повышенной влажностью нега принесет удовлетворение и осадки в виде слез счастья. Желаем всем приятных заоблачных снов и советуем предохраняться, не исключены оргазмы. — Прекрасно! Только прошу не забывать: секс — это не то, что ты себе придумал. Это то, что я тебе позволю. — Такое не забывается. Это как путешествие вкуса в какой-нибудь экзотический плод, — нащупал я грудь Лучаны под одеялом. — В запретный, например. — В каждом запретном плоде своя косточка. — Может, нам тогда стоит съездить куда-нибудь? — Ты хочешь отдохнуть? — начал я нашептывать своими пальцами песни любви на ее коже. — Да, я очень устала. — От чего? — Ты не догадываешься? Можно, я буду откровенной? — Конечно, главное, чтобы никто не пострадал. — Устала, прежде всего, от тебя. — Позволь я тебе тоже отрежу немного откровения. Думаешь, я не устал? — продолжал я гладить ее. — Может, тогда на море махнем? — Чем? — Как обычно, ты рукой, а я самолетом. — И куда ты без меня? — Хочу туда, где климат резкосексуальный. — Ты же знаешь, как я не люблю заграницу. Мне там тесно становится и грустно уже после первой бутылки. Особенно в музеях. Такая тоска по родине нападает, что хочется втиснуться в картину какого-нибудь итальянца эпохи Возрождения или обнять аппетитную статую, несмотря на ее каменное лицо и равнодушное тело. — Ты предлагаешь мне одной поехать? — Нет, вместе остаться. — Я еще не научилась загорать в лучах твоей славы. Посмотри на мою бледную кожу. На круги усталости под глазами. Я посмотрел внимательно ей в лицо, будто пытался там найти свое отражение. — Твои глаза и есть та самая заграница, куда многие стремятся: одни, чтобы отдохнуть, другие — перебраться на постоянное место жительства, — встал я, подошел к столу и сгреб со стола в охапку ноутбук, провода и потащил за собою в постель. Что-то шмякнулось за моей спиной, когда я оглянулся, то увидел мышь на поводке. Она волочилась за мной по полу как ручная до самой кровати, в которой скучала Лучана. Когда я забрался в постель, она недовольно спросила: — Опять с собой черт знает кого притащил? — Ты про ноутбук? — Нет, про мышь. — Надеюсь, ты меня простишь? — Это себе я могу простить все что угодно. — Даже то, что со мной связалась? — Еще нет, вот и хочу загладить вину перед собой. — Почему, чтобы отдохнуть, нужно обязательно куда-то ехать? — Ну да, ты даже спать готов с ноутбуком. А людям нужно сменить пейзаж. Не все же способны, как ты, забраться в свое внутреннее поместье и там наслаждаться собственным величием. — Разве здесь нельзя отдохнуть? — Пейзажи все уже в рамках, и в каждом из них — ты. Бродишь как по музею. — Почему как по музею? — Все старо. — Тебя угнетает мое общество? — Скорее общество в целом, такое впечатление, что я становлюсь неугодной этому ему. — Тебе просто завидуют. — И что с этим делать? — Смой с себя красоту, хотя я бы на твоем месте смыл это общество. От таких слов Лучана вся засветилась, подтверждая верность присвоенного ей имени. Я знал, что, если хочешь ублажить женщину, надо просто напомнить ей о ее же красоте. — Мне легче сбежать. Разве ты не видишь, как люди бегут от людей. — Думаю, что бегут они в основном от себя, и бегут они по искусственной беговой дорожке. Достаточно остановить тренажер, чтобы понять, что от реальности не убежать. Но они продолжают бег, то ускоряясь, то падая от усталости. Их достало уже все это дерьмо, в котором они пытаются стать людьми, им надоели их маски. Они не знают, как от них избавиться. — Отчасти ты прав, еще больше они мечтают в этом бегстве столкнуться с чем-то новым. — Ага, гениталиями… — Хотя бы и так. Лето без любви — чувства на ветер. Тем, кто еще не все попробовал, хочется упасть на самое дно удовольствий. Те, кого бросили, жаждут подняться. Мне же хочется подложить под голову небо и лежать ровно на песке у моря под солнцем… ну в крайнем случае на тебе. * * *

— Жаль мне его, — произнесла Фортуна, любуясь на зелень итальянских пейзажей, сочную глазурь неба и апельсиновую теплоту лучей. — Кого? — тоже не отрывался от окна Павел. — Главного героя. Ему никогда не понять женскую душу. — Почему это? — Потому что для этого надо обладать своей. * * *

— Сейчас иду, — не отрывая глаз от экрана, произнес я. — Еще на пару писем отвечу. Лучана знала, что красивое белье — это лишь инструмент для игры на мужском любопытстве, и чем оно идеальнее, тем приятней мелодия. Она лежала на диване, бесконечно манящая и прекрасная. Грудью Лучаны наслаждался бежевый прозрачный бюстгальтер. Тонкие трусики замерли, крепко схватившись за упругие бедра, под страхом того, что их скоро лишат поддержки. — Сколько мне еще терпеть это унижение? Лежать перед тобой в красивом белье, когда ты занят неизвестно кем. — Ты можешь подождать немного? — Почему я должна все время ждать? Сначала пока ты писал эту чертову книгу, теперь, когда ты пытаешься ее пристроить, чтобы прочесть всему миру. — Ты не должна, — бросил я взгляд на Лучану, лежащую на спине, заметив, как из ее умной головы водопадом струились волосы, откинутые назад, они падали на пол. Соленым ручейком одна за другой текла по вискам горячая обида. Это было безумно красиво. Я видел, как слезы вырастали из ее голубых глаз. Больше всего меня испугало, что мой родной человек плачет, а я ничего не чувствую: ни жалости, ни сострадания. Меня абсолютно не трогала ее влага жалости к самой себе. «Да что же это такое, как такое может быть? » — подумал я про себя. — Перестань. Ну иди ко мне, милая, — оторвался я от жидкого кристалла и прилип к ногам своей любимой женщины, поднимаясь поцелуями от коленок к бедрам. — Все, отойди от меня, ты мне больше не нужен. Слышишь? Я не хочу. Иди к своим виртуальным бабам, общайся, люби, целуй, ублажай, утешай. — Уже было. Новых песен нет? — продолжал я. — Знаток женских душ. Что же ты мою не можешь никак успокоить? Удовлетворить хотя бы. — Я тебя не понимаю: сначала ты раздеваешься, ослепив красотой всю квартиру, потом отпихиваешь меня, что с тобой, звезда моя? — Ты не понимаешь, я уже не хочу. Звездочка твоя перегорела. Поменяй лампочку, вон их сколько, зажженных тобою, — растерла она глаза и начала всхлипывать. — Ну что я такого сделал? Это же была обычная переписка деловая. Почему до тебя никак не дойдет. — Потому что ты до меня так и не дошел. — Что ты меня перебиваешь? Дело для мужчины всегда на первом месте, а все остальное — на втором. — Даже голая любимая женщина? Что ты молчишь? Вот и мне надоело быть всем остальным. Делом твоим я быть не хочу, любовью не получается, остальным пусть будут другие. Все, хватит! Не хочу: ни жить с тобой, ни любить тебя. — Да что за х… ты несешь? — завелся я, оторвавшись от ее длинных ног и от дивана. Резким движением руки снес пачку дисков с музыкальной колонки. Те разлетелись, выскочив из футляров, запрыгали и раскатились по квартире. На мгновение их музыка стихла. Потом вступили ударные: Лучана неожиданно поднялась и, наткнувшись на меня, бессильно начала барабанить кулачками мне в грудь. — Входи, открыто, указал я ей на сердце и спрятал этот прекрасный извивающийся нерв вместе со всеми его проклятиями и слезами в свои объятия. * * *

— Никто так не требует понимания, как женщина, — оторвал взгляд Фортуны от Италии Павел. — Да не понимания она требует, а отношения, — посмотрела на него строго. — Он и носит. — Так не в спальню надо нести, а к алтарю. * * *

Я лег на диван и включил телек. Шло какое-то романтическое чтиво, черный мужчина и белая женщина обсуждали в постели ее брачный период: — Чем же он тебя купил? — Своим нестандартным подходом. Сел рядом на скамейку, посмотрел и спросил: «Девушка, вам одиноко? » — «А что, заметно? » — ответила я. — «Нет, размечтался» — произнес он тихим приятным голосом. — Похоже на домашнюю заготовку. Ну и что дальше? — На большее фантазии не хватило. Пошел голый съем. — То есть? — Несколько месяцев он настаивал на сексе. — Как ты это поняла? — Понять было не сложно, тем более что, когда мы встречались, он постоянно гладил мою руку и говорил: «Я тебя люблю». — А ты? — Я настаивала на браке. — Каким образом? — Говорила, что любовницей я уже была и мне не понравилось. — Тебе со мной не нравится? — А ты что — ревнуешь? — Я не настолько щедр, чтобы ревновать: я не готов делиться тобою даже мысленно. — Я вижу, что ревнуешь, — пошло улыбнулась она ему, сидя сверху. Они медленно любили друг друга, он похлопывал ее по розовым ягодицам, она же то и дело закидывала голову назад, словно где-то там за спиной можно было достичь оргазма. — Дорогая, тебе нельзя столько пить. — Дорогая? Какой высокий стиль. Ну пьяна, и что в этом такого? — У тебя глаза из сапфировых стали изумрудными. — Значит, я становлюсь только дороже. Ты можешь меня шлепнуть сильнее? — Я не могу лупить женщину только за то, что ей это нравится. — Тебе нужна более веская причина? «Кому-то нужны разговоры, чтобы завестись», — подумал я. Мое терпение вышло, я не стал его догонять и отжал у пульта другую программу, шла комедия: — Ну что ты замолчала? Ты для этого позвонила? — Мужика бы сейчас. — Я же сказал, буду завтра. — А мне нужен сейчас. — Я приеду рано утром. — Два-то мне зачем? После этих слов молоденькая женщина повесила трубку и записала в своем дневнике: «Сознанием она понимала, что является всего лишь любовницей. И что все разговоры по поводу его развода и их скорой совместной жизни так и останутся трёпом. Однако в скрытых от разума уголках души теплились и прекрасно размножались надежды. Они жили своей отдельной жизнью, своим племенем, то вымирая полностью от одной только смс-ки, то вновь возрождаясь от одного горячего поцелуя».

Я переключил на спорт. На корте бились две теннисистки. Игра была так себе, зато озвучка что надо: никакой фальши, никакой имитации, тем более на кону стояли неплохие чаевые. Я оставил девушек в своей комнате, а может быть, просто сдался, как это часто бывает, когда идешь уже на второй или на третий круг, перебирая канал за каналом, словно хочешь набрать смс-ку, но забываешь, что вместо телефона у тебя в руках пульт. Жизнь проходит, пока мы выбираем себе развлечения. Я не мог представить более тупой вещи, чем телевизор, и поэтому пользовался им редко, лишь в минуты глубокого забвения, дабы сбросить напряг, расплавившись на диване. Несмотря на то, что потом меня мучила совесть. Она все время корит, глядя на то, как я бездельничаю, ворчит до тех пор, пока не пригрозишь ее потерять… Через некоторое время меня окликнул звонок в дверь. Лучана. Я бросил ноги на пол, которые побежали вслед за душой, которая уже умчалась в прихожую и ждала у двери, махая хвостом. Она была без ума. Хотя вскоре тот тоже появился вместе с телом. — Привет. Как дела? — взвесила мне Лучана, едва я отрыл дверь. — Скучал, — соврал я, жадно целуя ее подбородок. — Я тоже соскучилась. Только не надо мне за это ордена на шею вешать. Сначала ты меня накорми, расспроси, а потом уже можешь есть. — Может, сегодня в обратном порядке? — Беспорядочные половые связи в коридоре? — улыбнулась она, сдирая туфли. — Как раньше на кухне, помнишь? — Помню. — И это была романтика. Ты мыла посуду. — А ты мне мешал, твои руки были повсюду, и что-то смеялось внутри у меня, помнишь? Оно должно было давно уже ныть в кроватке. — Давай не будем об этом. Я знаю, как наступает зима после этих воспоминаний в квартире. Лучана прошла через ванную в спальню, потом на кухню, где нас уже ждал ужин, приготовленный мною. — Вот и я про то же: давай не будем. Разве можем мы строить наши отношения исключительно на сексе? — вдохнула она ароматы жаренных ребрышек, сняв крышку со сковороды. — Почему нет? — начал я раскладывать горячее. — Потому что секс — среда настолько благоприятная, что мы сразу же начнем размножаться. Ну и кого мы с тобой наплодили в условиях жесткой нехватки чувств? Я все время думаю об этом, — взяла она в руки нож и вилку. — Перестань думать, это делает тебя несчастной, — сел рядом с Лучаной. Я не мог более слушать этого. Аборт, если бы я знал, что теперь он навсегда останется зиять в ее душе раной, что внутри Лучаны теперь всегда будет жить боль, на которую мы так легкомысленно решились, если бы я знал… — Хватит, — затушил я в пепельнице окурок ее вспыхнувших переживаний и прижал гибкое тельце к себе, словно любимую игрушку. — Я для тебя просто пустое место, — пришлось ей тоже обнять меня, держа за моей спиной нож и вилку. — Ну если тебе так удобно, — начал я на ходу сочинять сказку, зная, что это должно ее успокоить, — представь, мы вдвоем с тобой и есть пустота, вакуум космоса, одежда ходит за нас на работу, ее возит автобус. Она сидит на работе в своем кабинете, заходит начальник… срывается, а тебя там нет. Перед ним просто костюм и юбка. Гардероб внимательно слушает шефа, набивая его криками под одеждой пустоты пропавшего тела. Одежда смеется, она-то знает, что мы с тобой в этот момент в стратосфере любви, в невесомости чувств, остальное не важно, мы с тобой в поцелуе, — впился я в губы Лучаны, накормив пустыми словами. — Мало, — сказала она мне, как только я оставил в покое ее губы. — Вот тебе еще! — вновь я закусил ее розовую мякоть. — Я голодная, — не согласилась она с моими мыслями, вырвав свои уста, и принялась за еду. * * *

— Да как ты не понимаешь, он же не ее бросил, а саму любовь, — вдруг стала очень серьезной Фортуна. — Может, еще вернется? — оставил ей надежду Павел. — Если к женщине еще можешь вернуться, то к ее любви уже никогда. * * *

— Давай разнообразим немного наш завтрак, откроем шампанское. Бокалами станут губы. Будем чокаться ими, чокнутые друг на друге. Игристые пузырьки будут щекотать наш внутренний мир взрывами: «Я люблю, я люблю, я люблю» тебя так сильно, — погрузился я в голубую лагуну ее глаз, но не нашел во взгляде Лучаны ничего, кроме равнодушия. — Сможешь принести бутылку из холодильника, я пока поставлю музыку? — скинул я с себя налет романтизма. — Ты меня используешь, — сходила она за вином. — Да, почему бы и нет, тебе же это доставляет удовольствие, — почувствовал я приближение грозы. — Да, представь себе, мою посуду и оргазмирую. Кого могут удовлетворить прогулки до магазина и уборка квартиры, — убрала она легким волшебным движением прядь со лба. — Да перестань, — пытался я развеять тучи. — Извини за сравнение, но твоя любовь, как тошнота, подступает к самому горлу: вырвать страшно, оставить в себе мучительно. — Это ты с утра придумала? — откупорил я сосуд. — Нет, это я ношу с собой всегда. — Что же раньше молчала? Хотя бы дома можно без масок? — Если бы я ее сняла, то стала бы такой же, как и все женщины. А ты думал, я другая? Хотя я и сама так считала. Нет, обычная, меркантильная, жадная до любви, до страсти, до отношений. Сколько во мне ревности и зависти, сколько брани, ты даже не представляешь. Но не это самое страшное для тебя, я бедная на ответную нежность и скупая на ласку. Иногда мне кажется, что я не так уж одинока, чтобы любить тебя вечно, я не так голодна, чтобы хотеть тебя постоянно. Что касается своего мира, я не настолько щедра, чтобы с кем-то его делить. Я не вижу счастья в том, чтобы зависеть от твоих объятий с утра, они мне нужны не в тот момент, когда ты снизойдешь, а именно когда они мне нужны. Я не готова убивать ожиданием все вечера. Я такая скорее больше нужна себе, чем кому-то еще. И знаешь, что самое страшное? — Что в книге ты гораздо умнее, чем в жизни. — Что ж… — запил я ее откровение большим глотком вина прямо из горлышка. — Поцелуемся, мне кажется, ты что-то недоговариваешь. * * *

— Тебе не кажется, что они сумасшедшие? — спросила Фортуна Павла, который рассматривал карту Венеции. — Кто? — посмотрел он на нее спокойно. — Герои этой книги. — Ну да, они же влюбленные… * * *

— Я хочу мороженое, — прошептало мне воскресное утро. — Его нет, — обнял я Лучану под одеялом. — Давай заведем, — продолжила она. — Где оно будет жить? — открыл я глаза и оглядел комнату. — В морозилке, маленькое шоколадное, — повернула она лицо и нашла мои глаза. — Там одиноко, его придется любить, — улыбнулся я ее серьезным зрачкам. — Любить не так уж и трудно, если речь о мороженом, — не дрогнул ни один мускул ее красоты. — За ним надо будет ухаживать, оно слишком быстро тает, — начал я гладить рукой ее плечо. — Зато оно сладкое. — Оно калорийное. — Охлаждает в жару. — Оно расслабляет, — не сдавался я. — Создает настроение, если его долго облизывать, — поцеловала она меня в щеку. — Вот-вот, тебе придется с ним целоваться, мне — ревновать, я не могу себе даже представить, что ты это вытворяешь с другими, — начал я жадно поедать ее губы. — Может, тогда ребенка? Ты помнишь, какое число сегодня? — Это так важно? — Даты не важны, но помнить надо. Прошел целый год с тех пор, как я встретила тебя у лицемерочной. — Когда ты, не зная, какую выбрать маску, рассыпала их перед моими ногами. — А ты начал что-то говорить про мои глаза, помогая привести в порядок это лицедейство. — Да, на столе мне тоже понравилось. — Не спеши, в лифте, помнишь, как обнимались. Я сказала, что не умею дышать поцелуями, а ты мне ответил: «Вы необыкновенная, вы научитесь». — Теперь каждое твое появление для меня как оргазм. — Что ты хочешь этим сказать? — Приходи почаще! — Чаще не могу. — Почему? — Захочется остаться, прирасти к этому дивану, включить футбол, попросить тебя принести пива из холодильника, завести детей, потом уже их просить принести пиво. — Мужчине всегда что-нибудь мешает остаться или уйти. Так и живет между. Будто между — это и есть свобода. А ты не бойся, мужик! Жить с женщиной не так уж и страшно. — Может, потанцуем? — обвила меня руками Лучана. — Прямо в постели? — Да, ты же меня больше никуда не зовешь. * * *

— Знаешь, что больше всего любят женщины в мужчинах? — открыла бутылку воды Фортуна. — Нет. — Действие. Женщины, будучи существами, склонными к уюту и покою, нуждаются в человеке, который будет постоянно к чему-то стремиться, открывая им новые возможности, — сделала она глубокий глоток и предложила Павлу. — Теперь ты понимаешь, почему они расстались? — Да. Он зациклился на своем и перестал ее удивлять, — взял Павел бутылку и тоже выпил артезианской воды. — Он перестал действовать. * * *

— Привет, отвлекаю? — позвонила мне Лучана. Одна ее рука приложила к уху телефон, вторая рисовала ромашки в блокнотике. — Да. — Что делаешь? — Думаю о тебе. — Ты серьезно? — Да. — Тогда перезвоню позже. — Еще чего. Говори. Я же скучаю. — Скучаешь? — Конечно, до такой степени, что стал одной маленькой кучкой. — Надеюсь, не дерьма? — нарисовала она человечка, который должен был поливать ее ромашки. — Не знаю, я не чувствую — у меня насморк. — Ты простыл? — Да, есть немного. — Тогда почему же мы до сих пор не вместе? Я бы тебя лечила. — Потому что нам надо быть вместе всегда. — То есть ты сегодня не придешь? — оставила она садовника с лейкой в руке, но без воды. — Я работаю. — Значит, ты меня будешь лечить? — пририсовала она ромашкам завядшие листья. — Я серьезно. — Скажи мне, ты можешь просто любить, просто быть рядом? — Нет. — Почему? — Потому что любовь сложная штука, любовь к тебе — тем более. — Здесь ты прав. Тебе никогда не будет со мною просто, — пришла в ее сад девочка, сорвала ромашку и начала гадать на ней. — Но лучше уж умирать от любви, чем от скуки. — Моя жизнь проходит, пока ты работаешь. — Ты хочешь сказать, что не можешь жить без меня, в смысле заниматься чем-то другим? — Я не могу сделать ее интереснее, ярче, не могу ее сделать такой, без тебя. Ты же мне обещаешь все время, что вот-вот все изменится. Конечно, с обещаниями жить легче — опираешься и ходишь, как с клюкой, но потом понимаешь, что без них уже и не можешь. — Это похоже на зависимость. — Да, да, ты прав, я подсела. Я неизлечима. Я зависима. У меня жажда по ночам и сушняк на утро. От нехватки тебя. Отсутствие это выедает меня изнутри. Я чувствую, как становлюсь мелочной, шершавой, придирчивой, завистливой. Я даже не могу радоваться за чье-то счастье, будь то свадьба или рождение ребенка. Оно меня убивает, я места себе не нахожу, мне нечем заняться. — Да, но как только я появляюсь у тебя, сразу находятся неотложные дела. Мы даже поговорить толком не можем. — Почему не можем? — оторвала ее девочка цветку все лепестки. — Потому что воздух в квартире перенасыщен твоей нервозностью. — Я не подарок, но и ты уже не гость. А это всего лишь моменты передозировки моего счастья. Когда женщина стервит, очень трудно понять, чего же она хочет, не понять даже ей самой. Видимо, она хочет, чтобы ей разъяснили, — к девочке подошел садовник и начал ругать. — Очень похоже на капризы маленькой девочки, которая скулит и просит куклу. — Куклы меняются, капризы остаются. Расценивай их как показатели любви к тебе. — В каждом капризе своя нехватка любви, — девочка показала садовнику средний палец. — Теперь ты понимаешь, почему иногда одно твое слово способно вызвать оргазм. — Люблю? — Скучаю. * * *

— Нежность — это тебе не ласка какая-нибудь: почесал спинку и свободен на всю ночь. Нежность способна растянуть удовольствие на целую жизнь, однако мало кто решается ею поделиться: мужчины — в силу того, что боятся потерять свое мужское начало, а женщины скупы из боязни, что любимые быстро подсядут на лакомство, — вслух высказалась вдруг Фортуна. Павел промолчал, продолжая пожирать глазами нежные салатовые дали Италии, которые мелькали в окне. * * *

Я засел в кафе в ожидании своего друга, Криса, с которым мы условились встретиться здесь, чтобы обсудить мою книгу. Он работал помощником главного редактора в одном из крупных итальянских издательств. Я заказал кофе и открыл ноутбук. В сети меня тут же сцапала Лучана: — Сегодня все валится из рук, даже себя взять в руки не получается, так и валяюсь в кровати. — У тебя же выходной, отдыхай, — ответил я ей. — Я без тебя как пустой желудок, — налила она мне на экран. — Я без тебя как пробка, как одинокий ублюдок, висящий в этом кафе, в ожидании чуда, — принял я игру, — может, тебе стоит покушать? — Я без тебя — куча пыли. — Я без тебя, как без неба облако. Как кофе без пенки, кстати, кофе до сих пор не несут. — Я — как дождь без воды. Подожди, не выходи, я покормлю наших рыбок. — Я без тебя как пальто, как рукав без руки. Съешь, наконец, что-нибудь и сама. — Я без тебя — переход подземный безлюдный. Когда я одна, у меня нет аппетита. Кого я могу есть без тебя? — Я без тебя, как внезапно уволенный отовсюду, даже из этой жизни. Я бы уволил и эту официантку… — Я без тебя, как комната, лишенная окон. Официантки там симпатичные? — Я без тебя, как шарик пинг-понга в этой же комнате. Симпатичные, но я им не нужен. — Я без тебя, как сука, которой все можно, но не с кем. Неужели не догадываешься, каково мне без тебя. Одиночество обгладывает потихоньку, так что, обнимая после долгой разлуки, ты должен чувствовать, как я впиваюсь в тебя всеми костями моей голодной души. — Я чувствую это всякий раз, как возвращаюсь домой. Я без тебя, как хищник без аппетита. Наконец-то кофе дымится у меня на столе. — Я без тебя — день без номера, сущность без дня рождения. Кстати, твой уже скоро. — Я, как дерево, весной обделенное, как пень, на который сели. Думаешь, я забыла? Впрочем, спасибо, что напомнил. Я даже не знаю, что себе подарить, но придумаю обязательно. — У меня высушены губы поцелуями наших встреч, даже кофе не смог освежить. — У меня будто небо отняли, кислородное голодание. — У меня — солнце и землю. Официантка унесла тарелку с пирожным, которое я не успел доесть. — Я иду и проваливаюсь в воспоминания. И на мне до сих пор твоих теплых объятий платье. — Не снимай его, слышишь. — Хорошо, снимешь сам. Я, лишенная без тебя этой буквы и смысла, не могу как следует выразить. — Я тоже. Я тоже знал, что женщина — существо как трепетное, так и капризное, что если этот разговор, наполненный такой любовью, преодолеет критическую точку, он может перейти совсем в другое русло. Женщине захочется тебя приватизировать и жить с тобой под одной кожей. — Я хочу, чтобы ты принадлежал только мне, — подтвердила Лучана мои опасения. — Я не могу тебе дать, чего сам не имею. — Хочу к океану, валяться с тобой на песке под ладошками пальм и потягивать из стекла наслаждение. — Лучана, загорать очень вредно. — Хочу к тебе в мысли. — Заблудишься. — Хочу принадлежать только тебе. — Вещи быстро стареют, — ответил я ей довольно дерзко, все время посматривая на стойку бара, в надежде увидеть Криса. — Хочу быть собой. — Это к зеркалу. — Хочу тебя. — Вот! Эту фразу я бы поставил первой. Я обескуражен. — Я слишком много хочу? — Крис прислал смс-ку, что он не ожидал, что мой роман ему понравился, но в нем проснулась чудовищная зависть к моему таланту и поэтому не может ничем помочь. — Странно, но, по крайней мере, честно. Твоя книга и вправду срывает маски с людей. Может, ты действительно гений? — Думаешь, за кофе уже могу не платить? — Да, и пусть тебе возвратят пирожное. А люди не перестают меня удивлять. Расстроился? — Ладно, что-нибудь другое проклюнется. Встретимся дома, вечером. Целую. Ты тоже меня поцелуй. Но сначала поешь. * * *

— Но ведь и она трусиха, — оторвал Павел Фортуну от чтения. — Лучане было удобно в маске. — Вот послушай, — открыла книгу Фортуна и нашла нужную строчку: — «Свобода — это и есть для меня та самая клетка, из которой я постоянно рвусь к тебе». Я сразу вспомнила про твою кукушку. Время постоянно рвется к нам. А мы говорим себе: погоди, еще не время. — Да, интересно, никогда об этом не думал, а теперь придется. Приеду, поменяю часы, — отшутился Павел. Он, конечно, не знал, да и не мог знать, что творилось в голове Фортуны, которой давно уже надоело питаться соломой своих засушенных мечт, свобод и желаний.
* * *

— Как я могу жить с ним так долго? — думала она, когда, ослепленная солнечным светом, переступала весеннюю лужу. — А главное — зачем? — Одна нога все-таки зацепила ее край, и вода оставила размывы на красной коже новеньких туфель. — Черт, пять лет коту под хвост, — пыталась она стряхнуть межсезонную грязь, но та будто впиталась и уже прижилась. — Пять лет: ни детей, ни дома, ни счастья, — достала она из сумочки салфетку, тщательно вытерла пятно и, оглядываясь по сторонам, размышляла: может, бросить? Но, заметив встречных прохожих, скомкала и сунула в карман пальто. — Как я его брошу, одиночество еще хуже. * * *