Annotation 3 страница

Вечер. 23. 10. Захотелось ужасно, а ее нет, и стихами тут не отмахаться. Достали они, пернатые. Я взял лист бумаги, не стал будить серую мышь, которая спокойно спала на столе, только нежно погладил. На листке аккуратно вывел три буквы «х…» потом добавил еще три «вам», обращаясь к стихам. Лучше ей позвоню. Позвонил, она не ответила. Я зачеркнул первые три, осталось названием стиха «вам». Выдавил из себя еще немного: Покормите с рук женскую кожу
с теплых губ — шею грудь бедра
поцелуями накормите досыта
ей
единственной
так часто не хватает внимания…

«Да, именно. Не хватает, — подумал я, — и много больше, чем рифмы в этом стихотворении». Стихи всегда приходили внезапно, так же как и уходили. Только успевай записывать. У каждого слова свое имя, и каждое должно было иметь свое место, потому что одни на дух не переносили других, и нужно было следить, чтобы слова, чего доброго, не кинулись в перепалку или даже в драку. Объяснить порядок расположения, в котором они могли сосуществовать, было делом неблагодарным и авторским. Одно я знал точно: он должен был быть таковым, чтобы прийти на помощь читателю в нужное время. Когда никакие другие слова не действовали. Именно сейчас и именно этому человеку, именно этот порядок слов. Если одним он помогал выйти из депрессии, то другим — вернуться в себя, заставляя поверить и тех и других, что настоящая жизнь начинается именно с того места, где перестаешь на кого-то надеяться. * * *

Чайник засвистел. Фортуна встала и сняла его с плиты, но заваривать ничего не стала. Снова уткнулась в книгу. * * *

— Я не хочу, чтобы это читали мои знакомые и друзья, чтобы они потоптались в моей личной жизни, а потом ехидничали над тем, что я живу с ловеласом, который вынес всю свою похоть на публику и забавляется в оранжерее прекрасных женщин. Кем я буду чувствовать себя после этого? Жалким полевым цветком, что растет сам по себе и главной функцией которого является создавать тебе комфортные условия для творчества. Я не хочу, чтобы эта книга выходила в широкую печать. Если это случится, то мы с тобой расстанемся, — стояла Лучана в одном халате посреди комнаты и размахивала собственным лифчиком, не отдавая в себе в этом отчета. Я все еще валялся в кровати, любуясь на любимую женщину: — Похоже на гей-парад. Дай мне фотоаппарат, я хочу это заснять. — Ничего я тебе больше не дам, даже не надейся! — запустила она в меня лифчик. — Дался тебе этот роман, Лучана, — поймал я его зубами. — Подумаешь, книга. Я всего лишь попытался показать, какие мы есть на самом деле, — стал я внимательно разглядывать предмет. — Помнишь, ты обещал мне никому не говорить, как я тебя люблю. Что ты мне ответил? Помнишь: «Не беспокойся, „как? “ людей мало интересует. Их больше волнует „кто? “ и „за что? “». Именно поэтому ты все написал от первого лица. Теперь всем будет понятно, кто кого и за что. — Я так захотел. — Когда уже и мне можно будет захотеть в этом доме. — Разве я тебе мешаю? — Да, теперь еще и книга твоя. Может, не стоит выставлять напоказ свою жизнь? — Черт, я не могу и, главное, не хочу. Тем более что договор уже подписан. — Вот, очередное подтверждение твоих слов. Всё и все должны крутиться вокруг тебя, — сняла она под халатом свои розовые трусики и тоже запулила в меня. — Бред. Причем здесь книга. Людям надо, наконец, скинуть маски, оголить чувства. Разве они не заслуживают этого, разве они не хотят? — поймал я их руками и положил себе на лицо таким образом, что вырезы для ног образовали своеобразные розовые очки. — Вот именно, что хотят и всегда будут хотеть. А ты рад стараться. Толпа, купаясь в лучах твоего же тщеславия, будет требовать от тебя этих зрелищ. Она сделает все возможное, чтобы получать удовольствие постоянно. В маске или без нее человек жаждет оргазмов. Просто в маске легче притвориться, если что-то пошло не так. — А в розовых очках? — улыбался я ей сквозь белье. * * *

«Все знакомства приводят в спальню, если идти до конца, если кто-нибудь не свернет… А я так и не собрала вещи», — снова подумала она о поездке. Подошла к зеркалу, покривлялась немного извилинами, скинула с плеч бретельки. Бесконечно открытое платье хлынуло вниз и образовало на полу средиземное море. Она быстренько вышла из пучины. Собрала лазурь и положила в пакет. Потом приготовила еще пару пакетиков с тряпьем и упаковала все в одну сумку. После недолгих сборов Фортуна уже лежала в кровати с книгой, вполне спокойная и довольная собой. * * *

— Даже когда ты общаешься по телефону, я сразу понимаю, что на другом конце женщина. Все время одна и та же маска самовлюбленного ублюдка, который непременно хочет влюбить в себя весь слабый пол! Хочется тебя убить в этот момент. — Не будь такой кровожадной, это же мелочи, ты же знаешь, что я люблю только тебя, — положил я трубку в тот момент, когда Лучана села мне на колени. — Ну, видимо, тебе не хватает моей любви, ты же хочешь, чтобы тебя любили все. — А ты моей смерти? — Сейчас посмотрю в твои глаза и скажу, хочу ее или нет, — взяла она меня за волосы и повернула мою голову к себе. — Ну давай, мой детектор лжи, — покорно стянув с себя искусственную физиономию, я влез спокойно своими в ее зрачки. — Где ты научился так откровенно лгать? — Там же, где ты так слепо верить. — Ничего. Ничего у тебя с ними не было. Ты слишком хорошо понимаешь женщин, чтобы удовлетворять всех подряд, — отпустила она мою шевелюру. — Я же тебе говорил, — снова напялил я самодовольную маску и глотнул свежую порцию воздуха. — Но у них с тобой могло быть. — Женщина никогда не признается в своей вине. Даже если ошиблась, как в данном случае, даже когда все факты налицо, — улыбнулся я и показал ладонью на свое. — Миссия женщины — признаваться в любви. А это гораздо сложнее, — начала она играться с моим ухом. — Возможно. Но ум-то должен быть тоже. — Женщины всегда были мудрее мужчин, просто им некогда это доказывать, да и незачем. Им нужно рожать детей. Разве я не права? — Ум женщины заключается в умении управлять своими глупостями. Лучана приблизила свои губы к моему слуху и прошептала в самое ухо: — Я знаю, в глубине души ты считаешь меня дурой. Мужчины всегда были такого мнения о женщинах, что бы они ни говорили. Возможно, так и есть: глупости — мое кредо, но ведь ум еще никого не сделал счастливым. — Однако никто не мечтает быть идиотом, — ответил я гнусаво, закрыв себе пальцами нос. — Я бы очень хотела быть сейчас безумной, безумно влюбленной. — В жизни всегда есть место исключениям. — Вот и найди его для меня. * * *

Через несколько часов Фортуну разбудил будильник. «Не сон ли это был? » — «Да какой сон, дура! » — ссорились с утра в ее голове два полушария. Она взяла телефон и посмотрела на часы. Перевела еще на пятнадцать минут и закрыла глаза.

— Я вижу, вы влюблены, — спросил меня таможенник, стоя у пограничного столба среди зеленых березок. Рядом с ним показывал мне алый язык его верный пес. Хотя псом его трудно было назвать. Так, кусок собаки, который обычно таскают под мышкой дамы, чтобы не казаться одинокими. — Не уверена, — ответила я, поправляя бретельку на платье. — А это что? — указал он мне на вновь съехавшую лямку. — Грудь, извините, — я опустила чемодан и поправила платье. — Есть соответствующие документы? — На грудь? — серьезно спросила я. — На вашу любовь. — Нет. Какие могут быть на нее документы? — Самые обычные. Декларация. Или вы ее собираетесь контрабандой пронести незаметно через нашу границу? — отчеканил он и подмигнул собаке. Та убрала язык. — Если так, то у вас ничего не выйдет: любовь принадлежит государству. — Я просто хотела домой вернуться. — А что у вас в чемодане? — взял он его по-хозяйски и открыл. Из чемодана посыпалось женское белье и косметика. — Спали там с кем-то? — Не помню, — зарделась я румянцем. — Не помните, с кем спали? — вытащил он из кучи одежды венецианскую маску. — Темно было. — Ладно, соберите все, — указал он на тряпье. — А это я конфискую, — снял фуражку, надел ее на собаку, а на себя маску. — До посадки еще уйма времени, — махнул рукой на лес, где я заметила небольшой военный самолет, замаскированный ветвями. — В общем, постарайтесь как следует разлюбить. — Но как я успею? Вы же знаете процедуру всех отношений: влюбиться, привыкнуть, возненавидеть и после уже разлюбить, если получится. Кстати, маска вам очень даже к лицу, — попыталась я расположить его к себе. — Значит, влипли по полной? — развел руками таможенник и почесал голову. — Разве вас не проинструктировали? На курорте нельзя, — поднял он с земли шишку и зашвырнул ее далеко в лес, — так глубоко заныривать. Не понимаю, где вы настолько быстро нашли любовь? — взял он под мышку собаку в фуражке, собираясь уйти. — Я не искала. Все было включено. В этот момент у таможенника зазвенел телефон, который он долго искал, пока не обнаружил под фуражкой.

Фортуна проснулась, отключила будильник. Нужно было позвонить Павлу, чтобы сообщить о своем решении. Ей захотелось потянуть время. Человеку свойственно тянуть время, когда нет других удовольствий. В надежде, что оно может им стать. «Было бы идеально, если бы он сам позвонил», — спасительно схватилась она за книгу. * * *

Утро сразу не задалось. В окно бессовестно заглянуло солнце. — Хватит пялиться, — произнес я вслух. — Это ты кому? — не открывая глаз, поинтересовалась Лучана. — Не волнуйся, не тебе. Подскажи лучше, который час? Я закрыл глаза, слыша, как ее рука нащупала под кроватью телефон. — Час дня. — Как часто за отличную ночь приходится расплачиваться утром. — Чем дольше я сплю с тобой, тем больше мне кажется, что я не человек, а любящее животное, — мягко пересчитывала своей ладонью она мои ребра под одеялом. — Животное? Они же неразборчивы. То есть ты могла бы с другим? — остановил я ее руку. — С ума сошел? Мне было бы больно смотреть на звезды, будь на мне кто-то другой. — Мне тоже стало больно, стоило только представить, — отпустил ее руку пастись дальше. — Не надо. Сэкономь фантазию для более приятных снов. Я буду тебя любить, но только и ты держи меня крепче. — А я что, по-твоему, делаю? — нашел я пальцами ее теплую грудь. — Надо держать, а не держаться. Возможно, тебе просто не хватает сил: ты же целыми днями пишешь письма другим, ты выносишь им мозг… на проветривание, лечишь их, любишь, ревнуешь, подозреваешь, прощаешь, ласкаешь… Зачем тебе это, если есть я? — положила она руку мне на предплечье и погладила. — Да, я чувствую себя как на ладони, на твоей ладони, — накрыл я своей ее руку, перевернул и начал рассматривать линии. — Это и есть моя карта жизни, со своими дорогами, по которым мы идем вместе. Карта нашего мира. — Мир наш тесен, — улыбнулась она, — куда бы я ни уходила, все равно прихожу к твоим губам, окунаюсь в твои глаза, хочу спрятаться в твоем сердце. Прошу тебя об одном, чтобы ты не забывал, что чувства для женщины играют первостепенную роль. Если ты меня любишь, не останавливай их, мне приятна эта мелодия, пусть они играют и дальше. — Кофе будешь? — все еще лежа в постели, спросил я Лучану. — Если только в постель. — И омлет? — Нет, не хочу себя с утра убивать. — Почему убивать? — Легкость теряю. — А тебе обязательно летать? — Ну конечно. Ты же знаешь, как это тяжело с бутербродами. Отдай мой завтрак нашим рыбкам. — Они потонут. — Ты их кормил, кстати, вчера? — встала Лучана с кровати и, накинув мою рубашку, подошла к аквариуму. — Да, я бросил им отбивную, та тоже поплыла, представляешь? Они долго гонялись за ней, пока не поймали. Видела бы ты, как они радовались мясу. — Никогда не поверю, что ты поделишься с кем-нибудь отбивной. — Почему ты всегда печешься о других больше, чем о себе? — Ты про рыб? — И про них тоже. — Будто ты не печешься. Целыми днями лечить женские души. Прямо духовный гинеколог. Смотри! Мне кажется, одна из рыбок заболела, плавает как-то боком. А вторая заботится, смотри, рядом все время. — Нет, по-моему, она хочет. — Что хочет? — Просто хочет. — Грубый ты. Может, у них была настоящая любовь? — Разве я не о любви? Рыбам не дано кричать и плакать. У них не получается, как у людей. Они страдают молча. — Думаю, рыб надо рассадить. Вторая может заразиться. — Давай завтра, пусть попрощаются как следует, — накрылся я одеялом с головой. — Лень тебе, так и скажи. * * *

— Может, поспим? — предложил Павел, когда они уже пристегнулись к креслам самолета. — Звучит сексуально, — улыбнулась Фортуна. — Да, если бы я не был таким не выспавшимся, — закрыл глаза Павел. — Ладно, отдамся книге. На обед тебя разбудить? — перелистнула страницу Фортуна. * * *

Я стоял у газетного киоска, ждал Лучану. Рядом музыкант наигрывал мелодию «бесаме мучо». Желающих целовать его не было, даже слушателей оказалось не много. Монетки падали редкими каплями в его белую кепку. Погода тоже не предвещала ливня. Та, которую хотел целовать я, опаздывала уже на пятнадцать минут, на четыре сигареты и на букет цветов. Последнему было явно не по себе так долго находиться в мужских руках. Цветы тоже вянут от ожидания. Лучаны не было видно. Я позвонил ей еще раз. Абонент находился явно вне зоны моего обаяния. Она позвонила мне, когда я, устав от ожидания, решительно сорвался с места встречи: — Зачем ты мои цветы подарил какой-то бабе? — Ты где? — остановился я и стал озираться по сторонам. — Я наблюдала за тобой, — появилась она из-за афиши. — Хочешь, чтобы я забрал их обратно? — говорил я все еще в трубку, хотя она уже была в пяти метрах от меня. — А ты сможешь? — подошла Лучана. — Нет. Мне легче купить новые. — Правильно, тем более она их уже понюхала. — Делать тебе было нечего, выслеживать меня? Зачем это? — Хотела узнать, на сколько тебя хватит. — Узнала? — Хватило на сорок пять минут, а говорил, что готов ждать вечность. — Зачем мне вечность, с тобой я живу мгновениями. — Опять выкрутился, — поцеловала Лучана меня в щеку. — Почему настроение женщины меняется быстрее, чем погода? — Пойми, во мне все время борются две женщины: одна любящая, другая любимая. — Какая из них у тебя на лице? — А ты какую видишь? — Как будто усталость, — обнял ее крепко и поцеловал в сухие губы. — Нет, не усталость, но все время хочется спать, все время с тобой. А кругом только люди. — Может, ты просто не любишь людей? — Наверняка, — разомкнули мы объятия и двинулись по улице. — Вон их сколько! — бросила она взгляд на тех, что шли навстречу. — Все как один улыбаются, все в масках. И мы им улыбаемся тоже. Мы выносливы. Мы можем улыбаться, даже когда нам хреново. Ты не представляешь, как некоторые люди выводят меня из себя. — Но я-то тоже, кстати, человек. — Ты особенный, ты всегда способен привести меня обратно. — Сегодня вряд ли. — А что случилось? — В обед позвонил Эрнесто, хотел вернуть ему ключи от мастерской. Знаешь, что он заявил? — Что? — «Зачем ты трахнул мою жену? » — А сколько ей? — Думаю, под пятьдесят. — Ягодка опять. Она красивая? — И ты туда же? — Я хотела сказать, что он ее, видимо, сильно любит. А мужчинам, что так влюблены и ревнивы, всегда кажется, что все хотят их жен. — Но я же не все, а друг. — Особенно друзья. — Не в жену, по-моему, он слишком сильно влюблен в себя. — Так зачем ты ее трахнул? — еле сдерживала смех Лучана. — За углом, — насупился я. — Я хотела сказать: что ты ему ответил? — Что супруга его красивая, конечно, но не настолько, чтобы изменять с ней своему же другу. — Да, на такое ты не способен, при всем моем к тебе уважении. Надеюсь, ты не стал оправдываться и извиняться за содеянное? — Сначала я посмеялся, потом мне стало жаль моего бедного друга, даже подумал, что у него что-то с головой. Долго не мог понять, в чем тут дело. Затем он выпалил, что она, жена его, признала мой роман гениальным. Может, это творческая ревность? Я не знаю, что происходит, может, мужчины стали более впечатлительны? А ведь книга была написана для женщин. — Мужчины всегда становятся впечатлительными, как только речь заходит о их собственности. — Имеешь в виду жен? — Да, наконец-то ты их познал. — Если ты про себя, то нет, куда мне: то море тебе подавай, то другого мужчину, то другую жизнь. — Я тебе не жена, поэтому ты все еще плохо знаешь женщин. — Так что же такое, по-твоему, женщина? — Это стройная субстанция, которая живет жалостью к другим, не требует для себя ничего кроме любви и кормится поцелуями, но как только они заканчиваются, начинает капризничать. * * *

Стюардесса отвлекла Фортуну от чтения, предложив воды или сока на выбор. — А можно шампанского? — удивительно смело для самой себя заявила Фортуна. — Постараюсь найти, — ответила женщина в форме и загадочно улыбнулась. * * *

— Поздравляю, сегодня прочла твою статью в вестнике литературы, — пронзила мою душу Лучана с порога своим звонким голосом. — Ну и как тебе? — обнял я ее. — Кое-что действительно понравилось, — не успев соскрести туфли, развернула она газету. — Новое понятие, такое как «сенсорная поэзия», например: «Мир изменился, он стал более чувственным, уже не надо выдавливать слова из телефона кнопками, достаточно легкого прикосновения. Вот и поэзия требует того же чуткого отношения. Современной поэзии уже не достаточно наличия высокопарных слов: любовь, душа, страсть… тем более от людей, которые понятия не имеют, что это такое. Пришел век сенсорной поэзии, которая сегодня требует виртуозной игры на всех пяти чувствах. Для того чтобы называться поэтом, мало быть сочувствующим романтиком, переживающим лириком, влюбленным рыцарем или самовлюбленным нарциссом. Надо стать прозорливым психологом, завораживающим художником, тонким дегустатором, искусным кулинаром, честным адвокатом и, прежде всего, настоящим психом, хотя бы на бумаге». — Про язык тоже понравилось: «Что касается самого языка поэзии, то он тоже шагнул вперед, он уже не может вписываться в рамки рифмы, которая парализует слова. Разве вы не чувствуете, как ему там тесно, в этой клетке созвучных окончаний. Он перестает чувствовать вкус. Рифма навязывает читателю свою точку зрения, определенный ход событий, набивает оскомину, не дает развиваться его собственной фантазии и, что самое страшное, ограничивает ритм, который является основополагающим в построении стихотворения». — Это все лирика. Мне больше всего по вкусу твой язык, — захватил я ее губы своими и погрузил наши языки в глубокий поцелуй. — Скромность тебя убьет когда-нибудь, — придя в себя, молвила Лучана. — Ты же меня спасешь? — подхватил я ее на руки и понес в спальню. — Нет, сначала в ванную, потом на кухню. — Хочешь разнообразий? — начал я жадно целовать ее шею. — Извращений. — По-твоему, я похож на извращенца? — Нет, на тебе слишком много одежды. — Я так и знал: мы не подходим друг другу! — Точно, не подходим, а летим с бешеной скоростью, — поставил я ее на пол и помог снять пальто. — Есть новости? — наконец скинула она обувь. — Сейчас расскажу. На прошлой неделе дал прочесть свой роман Эрнесто. — Ну и как? — Он в восторге. Правда, книгу ему дочитать не удалось, потому что жена, как он говорит, вырвала ее буквально из рук и заявила, что не отдаст, пока не дочитает. Эрнесто как всегда преувеличивает, конечно. Однако подчеркнул, что читается легко, и если бы не знал, кем она написана, признал бы ее талантливой. Сказал, что, читая, он ни разу не споткнулся, то есть ни разу ему не захотелось бросить ее. — Кого? — Ну не жену же. — У Эрнесто вроде есть связи с издательствами. По крайней мере, он оформлял какие-то книги своими рисунками. — Да, обещал показать мой шедевр одному редактору. Позвонил прямо при мне и договорился о встрече. Теперь вот думаю, какую маску на встречу надеть, чтобы все срослось. — Хорошо бы, правда, я не успела зайти в магазин, точнее торопилась домой. Надеюсь, у нас есть что-нибудь? — Немного. — Ты же знаешь, что мне много не нужно, мне нужно постоянно. * * *

— Вот, — протянула Фортуне маленькую бутылочку и стаканчик стюардесса. — Спасибо. И плед, если можно. — А что вы читаете? — поинтересовалась она, достав ей, словно добрая фея, откуда-то сверху плед. — Я не читаю, я рассматриваю. Это альбом с фотографиями из моей жизни, — ответила стюардессе нелепо, насколько это было возможно, Фортуна, чтобы не возникло вопросов о содержании и авторе. Ей очень захотелось побыть одной, укрыться небом, объятьями пледа, гулом самолета. — Интересно, — улыбнулась женщина и вышла за границы переживаний Фортуны. * * *

— Что ты там так долго делаешь? — вошел я в ванную, где Лучана уже протирала чистым полотенцем лицо. — Твои голубые глаза слишком красивы, чтобы плакать. — Каждое небо имеет право на дождь. На самом деле, отмывала красоту. — Очарование все равно осталось, — поцеловал я ее в шею. — Мне нравится твое настоящее лицо, — развернул Лучану к себе. — Не подлизывайся. Что ты вообще хотел сказать этой книгой? — Я не хотел ничего сказать, только открыть глаза женщинам. — И что в итоге? — Как видишь, — повернул ее теплое тело к зеркалу. — Глаза распахнулись. — Только от удивления. Неужели мы на такое способны? — Нет, это моя фантазия разыгралась. Ну а как тебе в целом? — Как я могу говорить об этом в целом, когда речь идет о моем частном? — Тебе просто надо научиться отпускать ее, — переговаривались мы через зеркало, словно нам необходим был этот посредник, переходник, переводчик. — Кого? — Речь, пусть она идет своей дорогой. — От твоих шуток легче не становится. А что я скажу маме, друзьям, когда они прочтут эту книгу, где все имена реальные, где правде нет ни строки, ни листочка, под которыми можно было бы спрятаться, перевести дух, — швырнула она мне в грудь полотенце. — Лично меня не волнует, что о нашей любви говорят другие, кроме тех слов, что могут нас разлучить. Не ты ли мне говорила, как тебе надоел этот маскарад? Что люди перестают носить маски только по одной причине — их лица уже стали таковыми. — Я же говорила про людей, а не про нас, не про нашу любовь. — Да пошла ты на х… с такой любовью, — психанул я, устав от этих постоянных перепалок. — Может, не стоит так далеко, вдруг мне там понравится. — Почему я должен тебя постоянно успокаивать? Я же не валерьянка, которой можно закапать прорехи души. — Не должен. — Хорошо, пойду продышусь, позвони, как остынешь. — Тебе надо, ты и звони. — А если мне не надо? — Тогда наберись мужества, позвони и скажи, что тебе не надо. Что ты из себя любовь давишь… как из тюбика. Если кончилась, так и скажи, что кончилась. Я найду, чьими поцелуями чистить зубы. И не надо меня спасать. Что это? — Мои поцелуи. — Похоже на искусственное дыхание. После этих слов я выплюнул ее губы и вышел. Когда меня не было рядом, как бы мы ни расставались, что бы Лучана ни делала, она ощущала глубокую пустоту и себя лежащей на ее холодном дне. Как рыба в пересохшем русле реки, которая молчала от того, что умела говорить только со мной и время от времени вертела хвостом, так, для проверки своей привлекательности. Вот и сейчас она подошла к зеркалу, опустила голову, сбросила волосы вниз, чтобы вскоре заново уложить их и привести в порядок, будто это были не волосы вовсе, а ее расстроенные нервы. Она усмехнулась, вспомнив о валерьянке: «Скорее ты волнорез, разбивающий волны страсти в моем море любви». Затем Лучана долго бродила по дому, не находя себе места, пока не остановилась у аквариума. Окунула в него взгляд и ахнула. Одна рыбка болталась на поверхности вверх брюхом, другая все еще целовала ее. * * *

Время от времени Фортуна отвлекалась от книги, то на торжество облаков за окном, то на общежитие людей, не знавших, как скоротать время полета. Последние слонялись по проходам на высоте десять тысяч метров, осознавая, что научились летать, не получая от этого никакого удовольствия. * * *

Я летел на красном Мустанге по шоссе Милан-Рим, на сорок восьмом километре увидел ее. Она шла пешком, объятая летом, обтянутая легким ситцевым платьем, в руках туфли на каблуке. Ее ягодицы блестели в лучах уходящего солнца, походка была изящна. Но не это остановило меня, а мое чистое сердце, которое шепнуло: «Как тебе? » — Такую я любил бы вечно, — ответил я, любуясь, как волосы незнакомки полем пшеничным играли с закатом солнца. Поравнялся с ней, пришлось долго уговаривать, пока она не села ко мне. Мы развернулись, чтобы взять на буксир сломанную машину. — В вашем салоне, кажется, кто-то уже сидит, — заметил я. — Это муж, — ответила девушка. «А ты думал? — Сердце мое улыбнулось. — Такие киски одиночеством не страдают». — Он спит что ли? — Нет, он мертв. — Она спокойно поправила волосы. — Я убила его. — Убила? — Меня передернуло. — Но за что? Когда мы подъехали ближе, я с ужасом узнал в нем себя. — За что, черт возьми? — повторил я вопрос и, посмотрев на девушку, признал в ней Лучану. — За то, что все это время я надеялась встретить того, кто любил бы. * * *

Меня разбудил телефонный звонок, и я был ему благодарен. Человек просто ошибся номером и спас от сущего кошмара. Я встал с постели. Лучаны уже не было рядом. Надел трусы и майку, подошел к аквариуму и насыпал корм голодным золотым рыбкам. Те медленно начали собирать с поверхности воды свой завтрак. Включил компьютер. Мне нужен был какой-то мозговой штурм, чтобы проснуться окончательно. Пока экран открывал свои окна, решил позвонить Лучане: — Здравствуй. — Ну, привет. — Что делаешь? — Не люблю. — Получается? — Получалось, пока ты не позвонил. — А я, напротив, люблю тебя. — В твоих словах ни слова правды. — Зато сколько любви. Я люблю тебя, в чем проблема? — В том, что из-за этого ты стал недолюбливать себя. — Да, возможно, я подстраиваюсь, стелюсь, но все из-за того, что ты ходишь сама не своя. И я не знаю, как тебя вывести из этого состояния. Ты же не такая на самом деле. Разве так сложно быть собой? — Нет, если бы ты не мешал. — Но в моих планах мешать тебе всю жизнь. Почему ты опять молчишь? Почему ты никогда меня не слушаешь? — Почему? Слушаю, когда ты говоришь о любви, а если я молчу, значит, меня нет. — Что значит нет? — Я черствею от твоих поступков. Ты можешь это понять: любовь пришла и ушла, но ты пришел и остался. Поэтому я не хочу, чтобы ты на меня просто смотрел, когда я мою посуду, полы, готовлю еду, я хочу, чтобы ты меня видел. — Иногда я действительно не понимаю, что ты от меня хочешь? Рыбок я покормил, — начал я параллельно читать новости. — От тебя мне нужно только одно — чтобы ты испытывал ко мне голод. Я уже пожалел было, что позвонил. Я чувствовал, как во мне закипает вулкан. И это утром, когда хочется быть блаженным и расслабленным. Медленно перемалывать во рту кофе с круассанами, когда хочется видеть ее обнаженную грудь, едва прикрытую куском чистого хлопка. Чтобы хотелось не только утром, но и днем, и вечером, и в понедельник. — Я знаю, каких слов здесь не хватает, давай все сначала: я хочу тебя! — выдул я в трубку, пальцами отвечая редактору одной газеты по поводу опубликованной статьи. — Знал бы ты, как приятно такое слышать после стольких лет совместной жизни. — Приятнее, чем признание в любви? — Даже не сравнивай. Себе я могу простить все что угодно: ложь, ревность, сомнения, даже измену, тебе — нет. А знаешь почему? — Потому что любишь себя? — перешел я уже на личную переписку, отсылая односложные ответы. — Нет, потому что если прощу, то перестану. — Черт, почему мне только с тобой так хорошо, — продолжал я настаивать на благоприятном исходе разговора. — Потому что ты болван. — Что ты сказала? — но терпение мое было не вечным. — Что не надо меня сравнивать с другими. И вообще, твои чувства меня больше не трогают. — Совсем? — Они пожирают, — рассмеялась Лучана в трубку. Чертова женщина, как же легко ей удается довести меня до ручки, до той самой ручки, которую хочется дернуть как стоп-кран. Сказать ей и себе: «Стоп, сейчас я размотаю этот комок нервов». Она же, как всякая любящая женщина, бросается помочь тебе в этом. И все начинается заново: ты слушаешь, ты говоришь, на самом деле, молчаливо ожидая всякого раза, когда сможешь переступить порог ее неги, предварительно вытерев ноги о коврик из собственного достоинства. * * *

— Представляешь, они меня убивают, а я, оказывается, бессмертен, — закончил свой рассказ Павел. — Со мной тоже часто так бывает, — отвлеклась от книги Фортуна. — Как ты думаешь, к чему мой сон? — Не знаю, я не разбираюсь в снах, в которых меня не было, — вдруг стало стыдно Фортуне, что она прослушала его содержание. Теперь придется идти по минному полю, стараясь отбиваться общими ответами, так чтобы не обидеть. — Странное совпадение, в книге герой тоже свой сон описывает. — Пересечение иллюзий. Только у него лето, а у меня зима. — Надо было мне на тебя тоже плед накинуть, — обрадовалась своей находчивости Фортуна. — А я никак не могу заставить себя начать читать книгу с начала, так и выхватываю страницами. — Может, и не надо тогда заставлять, иначе снова как в жизни получится: выхватишь страницу, а ею уже кто-то подтерся, — усмехнулся Павел и снова пригубил бутылочку. — Что так печально-то? — Вино нагрелось, наверное. Хотел пошутить, в итоге пошлость какая-то вырвалась. Ты читай, не обращай на меня внимания. — Как я могу не обращать? — начала медленно вырывать глазами новую страницу из книги Фортуна. * * *