ВОСКРЕСЕНЬЕ, 00:00 8 страница

Когда я впервые по-настоящему целовалась, меня (что это было: сладкое шампанское или пиво? ) вырвало.

На своей первой контрольной по математике я свалилась со стула, когда слишком отклонилась назад, чтобы списать у соседа сзади.

На конфирмации я подавилась облаткой и маме пришлось увести меня из церкви, а мне – специально приходить еще раз и принимать благословение отдельно.

Когда я впервые попала на музыкальный фестиваль под открытым небом, какие-то пьяные придурки наложили кучу, на которую, к сожалению, я и уселась.

После первого сексуального контакта мой партнер спросил меня, всегда ли я делаю это в чулках. С тех пор я брею ноги.

Чудо, что я вообще дожила до таких лет. Через сорок пять минут мне исполнится тридцать два. Может, мне раствориться в воздухе от стыда? Моя жизнь представляет собой буквально следующее:

Амелия куколка Штурм торчит перед чужой дверью с накрашенными губами и сандалиями в руке. Она снаружи, а ее лифчик и золотое колечко от Булгари – внутри: дверь закрыта, о том, чтобы позвонить, – нечего и думать. Рядом с ней сидит собака, которая выглядит очень озабоченной и тоже не знает точно, что с нею будет дальше. Слышны шаги. Куколка испуганно поднимает голову. Прятаться слишком поздно.

“Добрый вечер, госпожа Штурм. Какая неожиданность. Может, я могу вам чем-нибудь помочь? ”

Оливер и я какое-то время лежали на пляже, как это принято, когда люди хотят заняться сексом, но правила хорошего тона требуют немного подождать. Мы посмотрели – как это тоже принято в подобных ситуациях – на звездное небо, я и позволила излить на себя информацию о том, где находится ковш Большой Медведицы и как с его помощью просто найти Полярную звезду.

Честно говоря, я так часто позволяла подобным типам рассказывать про Большую Медведицу, что могу найти ее с закрытыми глазами. Но небосвод, похоже, является сферой мужской активности, так же как ящик с инструментами, моторы и гонки на карртингах. И если правильно вести себя, при классическом распределении ролей, когда дело касается этих священных предметов, у мужчин возникает приятное чувство, что без них все бы пропало.

Из моего опыта следует, что мужчинам – особенно если хочешь с ними переспать – нужно давать почувствовать, что они мужественны. Раньше самцы убивали саблезубых тигров, сегодня они объясняют самочкам, где располагается Большая Медведица. Времена изменились, но суть вещей та же.

Все было очень романтично. Море звезд надо мной, нежный плеск волн. То и дело на горизонте проплывал корабль, и я представляла себе, что это бог морей Посейдон, который ходит со свечой то туда, то сюда.

Боже мой! Как нарочно, в этот миг Оливер притянул меня к себе и решительно влез мне языком в ухо.

Я тут же вспомнила свои занятия на курсах оказания первой помощи. Моя партнерша должна была буксировать меня в фиксированном положении на боку. При этом она рвала мой ремень, как бойцовая собака поводок. В конце она сказала: “Это бывает, при несчастном случае человек теряет конечность – а как мне зафиксировать кого-то на боку, если у него нет руки? ”

Оливер, понятное дело, хотел показать, какой он подходящий, брызжущий тестостероном парень. При первом поцелуе он стонал громче, чем я, когда у меня был прострел. Это малость отпугивает.

“Ты хочешь меня раздавить или соблазнить? ” – спросила я и погладила легонько его плечи.

Оливер пыхтел, как будто преодолевал последние метры Эвереста без кислородной маски. Мне это было слегка неприятно, потому что я по-настоящему и не завелась. Со страхом представила себе, как он будет шуметь, когда я перейду к моему комплексу упражнений для продвинутых.

Я ничего не имею против мужчин, которые озвучивают акт. Но, как и со всем остальным, с такими вещами хорошо бы знать меру. Беззвучный мужчина в постели неприятен, потому что он или слишком зажат или хочет показаться очень уж опытным. Мужчина, который вопит как порнозвезда, неприятен, потому что пытается устроить спектакль и произвести ошеломляющее впечатление. Мужчины, которые распускают себя, обычно выглядят ужасно.

Оливер, дразня, укусил меня в плечо, чего я вообще терпеть не могу. Укусы и щипки стоят в самом начале моего списка табу. Почти сразу после хихиканья во время оргазма.

“Что, если мы пойдем ко мне? ” – сказал Оливер с заговорщицкой миной.

“А твой папочка, случаем, не дома? ”

“Думаю, нет. А если и так – что с того? Прошли времена, когда он без стука заходил ко мне в комнату. С тобой в этом смысле проблема одна – следить, чтобы он не составил мне конкуренции”.

Так как в случае с отцом Оливера речь шла, по-видимому, о старике, я не расценила это как комплимент.

“Отлично, пошли”, – сказала я тем не менее.

Мы подошли к вилле с черепичной крышей на другой стороне пляжа. Свет внутри не горел.

“Никого нет дома? ” – спросила я.

“Может быть, отец уже спит. А может, он появится только под утро”.

Я представила себя ужасно юной, потому что времена, когда я тайком пробиралась в дома, стараясь не разбудить родителей, остались далеко позади. Я кралась как четырнадцатилетняя.

Мы поднялись по лестнице, очутились в длинном коридоре и, наконец, в комнате, которую Оливер представил так: “Это мои владения. Чувствуй себя как дома”.

Я сразу поняла, что никакого оргазма испытать здесь не смогу.

Справа от кровати стояло высоченное до потолка растение с толстыми мясистыми листьями. Такие чудовища, кажется мне, таят в себе угрозу. Слева от кровати высилась стойка с CD-дисками. Каждый здравомыслящий человек понимает, что таких огромных подставок под CD быть не может. Эта была копией небоскреба Эмпайр-стейт-билдинг. Больше можно ничего не говорить.

Тем не менее: я все еще была готова дать шанс моему маленькому принцу, списать эту нелепую обстановку на счет грехов юности и не считать оконченным мой эксперимент “секс вместо печали”.

Я скинула свой пиджак на пол, вылезла из туфель и опустилась на кровать, как будто это был обитый шелком диван, а не видавший виды топчан, застеленный бельем цвета зеленого яблока.

Я бросила фривольный взгляд на Оливера, который как раз нагнулся, чтобы поставить мои туфли вместе.

“Любишь порядок? ” – спросила я насмешливо. Если кто-то на армейский манер ставит ботинки в шеренгу, то, наверняка, каждый промежуток между зубами он чистит новым куском зубной нити.

“Пошли в постель, – говорит Оливер, – в постели вещи выглядят совсем по-другому”. Сказал и повесил рубашку и брюки на стул, а свои действительно красивые часы фирмы IWC положил на ночной столик. Я застегнула их у себя на запястье и почувствовала, что стала стоить гораздо дороже.

Упс! Прицельным прыжком Оливер бросился на меня. Вне себя и в жуткой спешке, как будто через пять минут у него назначена следующая встреча, он стащил с меня платье и лифчик, чтобы сладострастно впиться в левую грудь. Постепенно я начала терять терпение.

Взглянув на мои бедра, Оливер пришел к выводу, что имеет дело с достаточно зрелой женщиной, и принял рискованное решение прибавить обороты. Какой-нибудь неопытный дурак сказал ему, что старое мясо требует твердой хватки.

“Оливер? ” Я попыталась быть услышанной.

“Оливер! ” Он, казалось, позабыл обо мне, так был увлечен своим великим проектом под названием: “Я удовлетворяю даму старше себя, хрюкая непрерывно, как разъяренный кабан”.

Ну, бывают в жизни женщины моменты, которые позже хочется забыть, как кошмар. Я была страшно разочарована. Мой эксперимент потерпел полное фиаско. Пока Оливер, не обращая внимания на отсутствие у меня экстаза, облизывал мой пупок, я решила действовать спонтанно.

Секс с этим тяжело дышащим диким кабанчиком не только не отвлек бы меня от моих грустных мыслей о Филиппе, но все стало бы еще хуже. Вежливость, требовавшая довести дело до конца, потому что оно было только начато, была здесь совершенно неуместной. Да, я впервые собралась прервать партнера, который был на подлете, – не дать ему добро на посадку. Не знаю, откуда взялось это авиационное сравнение. Может, меня на него натолкнуло то, что у отца Оливера был самолет?

Пока юноша шептал мне в ухо какие-то слова, которые он в свои двадцать четыре, вероятно, считал непристойными, я готовилась сказать ему правду: “Мне очень жаль, солнышко, но я не хочу связываться с дилетантами”.

Или: “Тебе не помешает, если я при этом буду смотреть телевизор? ”

Или просто и честно: “С меня хватит”.

Теперь Оливер – я была до того погружена в свои мысли, что только сейчас это заметила, – занялся моими трусиками. Странно, но как раз в этот момент мне пришло в голову, что на моих темно-красных сатиновых стрингах сзади имеется дырка размером с двадцатипфеннинговую монетку. Она возникла из-за того, что я пыталась оторвать бирку. По этой причине у меня почти половина нижнего белья с дыркой. Еще одно доказательство того, что ошибки прошлого ничему меня не учат. Филипп находил трогательным мое дырявое белье.

“Если бы мне надо было описать тебя без слов, – сказал он однажды, – я бы просто выложил в ряд твои трусики”.

Мне было приятно, что мой друг так любит меня, что даже мои слабости считает достойным любви.

Оливеру ничего не известно о моих слабостях. Юноша мне абсолютно чужой. И я должна стать ему еще более чужой, потому что он считает меня кем-то, кем я совсем не являюсь. Он думает, что занимается сексом с Саскией Юргенс, пожирательницей мужчин, которая лакомится маленькими мальчиками, подобранными на пляже, в доме их богатенького папочки.

Но здесь нет никакой Саскии Юргенс! Эй! Здесь лежит несчастная Амелия куколка Штурм.

Амелия куколка Штурм, которая стыдится дырки на нижем белье.

Амелия куколка Штурм, которая в мыслях очень далеко отсюда. Она думает только о своем Бюлове-медвежонке. О том, как занималась с ним любовью, а после гладила нежные, как у ребенка, волоски на лице и говорила: “Ты всегда так меня возбуждаешь, что мне кажется, будто я изменяю тебе с кем-то”.

Он понимал ее манеру говорить комплименты. Мурлыкал, как кот в рекламе “вискас”, тушил свет и, засыпая, тыкался своим большим носом ей в шею.

Эй! Здесь лежит Амелия куколка Штурм!

Но скоро ее уже здесь не будет!

Оливера пора прервать, хотя это совершенно мне не свойственно. Придется сказать ему неприятную правду. И побыстрее.

Но женский инстинкт велит мне ограничиться всего лишь субтильной полуправдой. Пятьдесят на пятьдесят. Но и это прогресс.

“Подожди! ”

Оливер неохотно поднял голову, как будто кто-то совершенно посторонний вдруг вмешался не в свое дело.

“Мммммм”.

“Хочешь поиграть? ”

“Говори, золотко. Я готов”.

Оливер пытался выглядеть как человек, все уже повидавший в постели, – а выглядел как человек, потерявший очки.

“Иди ко мне, я тебе кое-что покажу. Ложись на спину, закрой глаза и не шевелись”.

Оливер послушно подчинился моим приказам, будучи убежден, что опытная толстушка возведет его на Олимп практической сексуальной науки.

Я выскользнула из постели и тихо открыла шкаф. Слава Богу, хороший мальчик: много галстуков. Я вынула один и завязала ему глаза. Немного поразмышляла, не связать ли ему руки и ноги, но это показалось мне слишком.

“А теперь, – сказала я властно, – расслабься. Скоро я к тебе приду”.

В ответ Оливер ужасно громко засопел. Он дрожал всем телом от возбуждения, и в какой-то момент мне даже стало его жалко. Я поцеловала его в лоб, как это сделала бы мамочка, дав своему простуженному ребенку лекарство и уложив его в постель.

Я тихонько надела платье, взяла туфли и бикини и сделала Марпл знак уходить.

На цыпочках я прокралась к входной двери, вышла и тихо закрыла за собой дверь.

Проклятье, черт возьми! Да это просто не может быть правдой! Я уставилась на супердорогие часы Оливера, которые все еще были у меня на руке.

У бедняги и так был повод на меня разозлиться. Я считаю, ни один мужчина не заслуживает того, чтобы его бросили в момент эрекции с глазами, завязанными очень дорогим галстуком. Если Оливер потеряет не только свое достоинство, но и свои часы, он не сможет пережить эту ночь без тяжелого невроза. А этого он не заслужил. Мальчик ничего неправильного не делал. Но и ничего правильного тоже.

Казалось, что, несмотря на мои напряженные нервы, я действую достаточно разумно. Я завернула часы в свой небесно-голубой лифчик, не слишком гармонирующий с темно-красными трусами, которые я по счастливой случайности сохранила на себе, – и попыталась просунуть маленький сверток в щель для газет. Щель эта – очень коварный прибор: его металлическая крышка захлопывается с нечеловеческой силой. Надо бы написать сценарий ужастика про щель-людоедку. Абсолютный лидер рынка.

И эта щель яростно захлопнулась и прищемила мне пальцы. Когда я дернулась от боли, то услышала тихий звон по ту сторону двери. А затем что-то покатилось по полу.

Да, там что-то покатилось по полу.

У меня защемило сердце, – мне стало ясно, что именно покатилось.

Я прислонилась к двери и закрыла глаза.

Чьи грехи я здесь искупаю? Наверное, в жизни я еще недостаточно натерпелась, раз судьба наказывает меня таким образом. Эй вы, боги возмездия и плохих шуток! Мне не нужно больше тем для разговоров, не нужно гротескных переживаний, никаких новых абсурдных сюжетов. Мне и так есть о чем рассказать. Спасибо, на три жизни хватит!

Я потеряла – Господи, подумать только – золотое колечко от Булгари, когда вытаскивала руку из щели. Проклятая штука сожрала мой бриллиант! Схапала мое самое дорогое украшение. Кольцо, которое торжественно преподнес мне злосчастный Филипп три месяца назад, завернутое в розовую шелковую бумагу. Широкое золотое кольцо с восьмигранным бриллиантом и надписью внутри “куколка& amp; кукленок”.

Теперь дорогое сердцу колечко лежало на холодном мраморном полу холла в доме, в котором меня все еще ждал мальчик с завязанными глазами и слабеющей эрекцией и, возможно, спрашивал уже, куда я, к черту, подевалась.

__________

Куколка& amp; кукленок. Мы не планировали ребенка. Пока нет. Филипп был для этого слишком благоразумен.

А я слишком неблагоразумна. Оба качества были преградой наследнику.

Филипп говорил: “У тебя есть твое кафе, у меня – моя работа. Кто из нас пожертвует ради ребенка своей профессией? ”

“Да, Филипп, я знаю. Но если бы это произошло, решение нашлось бы”.

“Конечно, решение всегда находится. Но нам нужно сначала начать жить вместе, прежде чем думать о ребенке”.

“Филипп? ”

“Что? ”

“Ты абсолютно прав. Поэтому заткнись”.

“Гм? ”

“Я вовсе не задумываюсь всерьез о ребенке. Я просто хочу немного помечтать. Мечты не будят по пять раз за ночь. У них не пучит животик. Они не плачут, когда у них режутся зубы. И не нужно с ними считаться, когда планируешь отпуск. Но я с удовольствием представляю тебя отцом моих детей”.

Он взъерошил мне волосы на затылке.

“Я считаю, ты будешь великолепной мамой”.

“Правда? ”

“Конечно. В любом случае, ты не станешь их слишком баловать. Для этого ты слишком занята собой”.

“Тупая шутка”.

“Это было сказано не в шутку”.

Так или примерно так проходили разговоры, касающиеся наших будущих детей. Мы оба были не вполне против, но и не вполне за.

Я знавала женщин, которые после рождения первенца превращались в общественно невыносимых мутантов-мамаш. Которые навязывали своим бездетным подругам разговоры о поносах, экологически небезопасных игрушках и плохо заживающих швах. Они прекращают краситься, брить ноги или регулярно ходить в парикмахерскую, потому что теперь они были не женщинами, а мамашами. Которые, разговаривая с вами по телефону, вдруг начинают вопить: “Даайэтомааамее! Дай сюдааа! ”, так что у вас готовы лопнуть барабанные перепонки.

Но есть и другие примеры. Моя уже упоминавшаяся подруга детства Кати, воспитывая детей, находила еще время изменять мужу. Образец для подражания.

Или Патрисия, наша уборщица в кафе. Она работает у нас, чтобы оплатить приходящую няню для своих близнецов, которых она в шутку называет Эльмекс и Арональ. Не беда, что муж бросил ее именно ради этой няни, ну, не повезло, бывает. Наверняка можно привести более позитивные примеры. Каждой женщине я могу посоветовать: возьмите няню. Но только не из Скандинавии. Они блондинки и, готовые на все, разрушают семейные узы. Я бы лично взяла зрелую англичанку. В Великобритании девушки выглядят как Сара Фергюсон или как королева. И из-за таких женщин семью, как правило, не бросают.

Когда примерно в середине апреля я сказала Филиппу, что беременна, он стал как громом пораженный. Он сел за кухонный стол и долго ничего не говорил. Я была слегка разочарована, потому что с детства несколько по-другому представляла себе реакцию на известие о моей беременности. С тех пор как я посмотрела фильм “Сисси – юные годы императрицы”, в сердце своем я ношу совершенно четкий образ этого момента.

Вот юная императрица в длинном, шуршащем пеньюаре вбегает в кабинет его величества и прерывает важное совещание:

“О, Франц, я должна тебе кое-что сказать, это срочно! ”

Министры быстро прощаются. А Франц Иосиф, кайзер Австрии, произносит: “Да, Сисси, что случилось? ”

Она бросается к нему, обнимает его за шею и кричит: “Франц, у нас будет ребенок! ”

Он поднимает ее в воздух, целует и шепчет: “Да? Да, Сисси! Я так счастлив, несказанно счастлив! ”

Похоже, Филипп этого фильма не видел или не воспринял его как пример для себя. Он сказал:

“Что с твоей диаграммой? ”

“По-видимому, дала осечку”.

Он смотрел на меня и мял свое лицо, как будто это тесто для пиццы.

“Ты не рад”, – сказала я с обидой.

“Я еще не уверен. А ты рада? ”

Я тоже, честно говоря, была не уверена, но мне показалось разумнее, оставить свои сомнения при себе, и выбрала дипломатичный ответ:

“Я не могу радоваться без тебя. Если ты не хочешь ребенка, ребенка не будет”.

Довольно драматичное высказывание, но каким-то образом оно сглаживало ситуацию. Если уж моя первая беременность не начинается, как у Сисси, то пусть будет хотя бы тоже как в кино. Ничто я ненавижу сильнее, чем решительные, судьбоносные моменты собственной жизни, после которых не вспомнишь, что именно ты говорил. Конечно, мне ни на секунду не пришло в голову избавиться от ребенка. Беременность в возрасте за тридцать от любимого, к тому же хорошо зарабатывающего мужчины серьезной профессии. Нет, этот ребенок должен увидеть свет. Я уже почти физически ощущала его движения внутри себя. И мне придется, в соответствии с дурацкой, но старинной традицией фон Бюловых, думать об имени на букву П. Паулина фон Бюлов? Петер? Памела? Патрик? Пирожок? Хи-хи-хи.

“Ты избавишься от нашего ребенка? ” Филипп смотрел на меня растерянно.

“Нет”, – сказала я. И стала плакать.

А потом было как в кино. Филипп обнял меня, высушил мои слезы, погладил меня по животу и спросил, может, мне лучше лечь, положив ножки повыше.

Очень скоро я пожалела, что беременность длится всего девять месяцев. Потрясающее состояние. Ты можешь есть, сколько хочешь, – все равно потолстеешь. Любой каприз тебе прощают, каждое желание исполняют. Тебе хочется, чтобы тебя жалели, требуешь внимания, и чтобы часами массировали ноги и спину, ты можешь смотреть по видео все диснеевские фильмы и реветь при этом, не опасаясь, что тебя застыдят. Вот что делают гормоны.

Два вечера спустя, это был вторник, Филипп специально приехал в Гамбург и подарил мне кольцо.

“Я рад всему”, – сказал он и протянул мне пакетик.

Куколка& amp; кукленок.

Потрясенная, я смотрела на камень. Он был прекрасен, и кольцо прекрасно мне подошло. Все могло бы быть прекрасно, если бы я… Если бы я не перепутала цвета бумажки во время теста на беременность.

Давайте начистоту. Как можно правильно разобраться в этих идиотских инструкциях, когда ты так волнуешься? Не поможет и незаконченное высшее университетское образование. Я всегда путаюсь с инструкциями. Чаще всего я мельком проглядываю их, а дальше полагаюсь на свою интуицию, которая меня постоянно подводит, – особенно если дело касается правописания, мужской психологии или новейших технических достижений, таких как Интернет на мобильном телефоне, DVD-плеер, или оборудование системы ISDN.

Чем, в конце концов, труднее воспользоваться: мужчиной или CD-бреннером? Я не знаю. И в том, и в другом я разбираюсь так себе, мне хватает и нескольких работающих стандартных функций.

Я попыталась, по возможности, щадя его чувства, втолковать Филиппу, что он пока папочкой не будет.

“Кольцо действительно великолепно, – начала я, – но я не могу его взять”.

“Почему? Это не в твоем стиле – отклонять подарки”.

“Но… понимаешь, Бюлов-медвежонок… положение… так сказать, обстановка изменилась”.

“Прекрати называть меня медвежонком. Не понимаю ни слова. Можешь ты говорить вразумительно? Что за обстоятельства изменились? Ребенок не от меня? ”

Он угрожающе приподнялся, глядя на меня со смешанным выражением строгости и ужаса, и кусая свою нижнюю губу, – что он всегда делает, когда нервничает или напрягается.

Я была крайне оскорблена и ничуть не меньше польщена тем, что он мог подумать такое. В то же время я очень надеялась, что раз он предполагает худшее, в чем можно признаться, то только испытает облегчение, когда узнает правду.

“Как ты мог такое подумать? Конечно, ребенок от тебя. То есть если быть точной: ребенок, которого я бы имела, будь я действительно беременна, само собой разумеется, был бы только от тебя”.

Возможно, я слишком сложно выразилась. Филипп молчал. Я подождала действия моих слов еще несколько секунд и еще раз собрала все сказанное вместе:

“Филипп, я не беременна. Я ошиблась с этим тупым тестом. Но инструкция и вправду была сформулирована дико бестолково”.

Филипп глубоко вздохнул и посмотрел на потолок.

“Бюлов-медвежонок, пожалуйста. Мне так жаль”.

Я сняла кольцо с пальца и медленно подвинула его через стол. Он посмотрел сначала на кольцо, потом на меня – и расплылся в улыбке.

“Филипп? ”

Продолжая смеяться, он поднялся, достал из холодильника шампанское, хлопнул пробкой и наполнил бокалы. “Куколка, любовь моя, мне ни один человек не поверит. Сомкнем же бокалы за самую бестолковую и самую любимую женщину, которая только может быть”.

Люди, я была рада. Все прошло неплохо. Я сделала очень большой глоток шампанского, потому что, конечно, во время своей беременности я полностью отказалась от алкоголя.

“А это, – Филипп взял кольцо и снова надел мне на палец, – пожалуйста, оставь. Возьми его как обещание на будущее”.

“Что за обещание? ”

“Что следующий тест на беременность мы проведем вместе. Я позабочусь о теоретической, а ты – о практической стороне”.

Я потрясенно молчала. Порой молчание действеннее слов. Знание, которое мне редко удавалось применить. Чаще не могу промолчать там, где лучше бы не говорить. Но на этот раз слов у меня действительно не было.

“Куколка Штурм, я очень люблю тебя”.

“Филипп фон Бюлов, а я тебя еще больше”.

С тех пор я всегда ношу это кольцо. Оно делает меня счастливой, благодарной и наполняет предчувствием радости. Так даже испорченный тест на беременность принес что-то хорошее. “Обещание на будущее…”

Будущее. Какое прекрасное слово – когда есть с кем его разделить. С Филиппом я всегда радовалась тому, что нам еще предстояло. И завтра, и послезавтра. И на все времена.

Такой я была наивной. И так будет всегда.

23: 15

Я не могу бросить это кольцо на произвол судьбы. Едва я подумала о том, чтобы в полночь закинуть его в море, совершив тем самым знаковый, очистительный жест начала моей новой жизни. Но лишиться его подобным образом… Вещи-воспоминания нужно уничтожать с пылающим сердцем, но ни в коем случае не терять в дурацкой щелке для почты во время побега от расстроенного студента юрфака, распростертого на махровом белье цвета зеленого яблока.

Что мне делать?

Позвонить я не могу.

Но и без кольца я уйти не могу.

В растерянности я сажусь на ступеньку.

ЧТО МНЕ ДЕЛАТЬ?

Марпл озабоченно смотрит на меня. Она понимает, что я в сложной ситуации. Хотя долго это не продлится, сейчас Оливер отправится меня искать. И возможно, обнаружит здесь, на лестнице.

Нет, в своей жизни мне пришлось пережить кучу унизительных ситуаций. Я даже уже привыкла, но такого, нет уж, такого не должно было случиться. Не со мной, не сегодня. Не в день моего рождения, не в день моего расставания, не в день, который и так войдет в историю Амелии куколки Штурм как самый ужасный день в ее жизни.

Я слышу шаги. Кто-то подходит к дому со стороны улицы. От страха я не могу пошевелиться, а если бы и могла, у меня не хватило бы времени спрятаться.

Тень выдвигается из-за угла. Мужчина среднего роста, крупный. Подходит ближе. Я не могу видеть его лица, потому что меня ослепляет свет над воротами.

Взломщик? Ночной сторож? Может, позвать на помощь? Просигналить Оливеру о штурме? Господи, что за глупая игра слов.

Или, может, надо приветливо сказать: “Добрый вечер” – и сделать вид, будто для меня самое естественное на свете поздним вечером сидеть под чужой дверью? Да, так лучше всего. Нужно сделать вид, что я отсюда, может, и сойду за местную. Старая мудрость моей подруги Кати, которая таким образом проходит мимо любого охранника. Я же когда иду куда-то – даже с приглашением – выгляжу как самозванка.

Но сейчас, когда речь идет о последней капле моего достоинства, я готова на все. И пока я пыталась придать себе естественный вид, из темноты раздались слова, которые лишили меня последних остатков веры в земную справедливость:

“Добрый вечер, фрау Штурм. Какая неожиданность. Я могу быть вам чем-нибудь полезен? ”

Мужчина выходит на свет.

Юлиус Шмитт.

Пауза. Стоп. Конец.

Оглушительная тишина. Не слышно шума моря. Ветер не шуршит среди деревьев. Я не дышу. Марпл тоже. Никто и ничто больше не дышит.

В абсолютной тишине мне становится ясно абсолютно все. Кусочек за кусочком пазл собирается в путающую картину, на которой, к несчастью, нашлось место и мне.

Я слышу, как Оливер говорит:

“У моего отца здесь дом”.

“У моего отца самолет”.

Предупредительное обслуживание в “Занзибаре”. Первоклассная вилла. Я еще раз медленно оглядываю дом – и неожиданно понимаю, что уже бывала здесь раньше.

Конечно. Я была здесь дважды. В этом доме, называемом “Волнолом”. Доме, принадлежащем Юлиусу Шмитту. Старшему партнеру Филиппа фон Бюлова. Берлинскому выдающемуся адвокату и – отцу Оливера.

Мне совершенно не ясно, что я должна говорить. Наверное, вид у меня совсем дикий, когда вот так, разинув рот, я пялюсь на Юлиуса Шмитта. Глаза мои, круглые от природы, сейчас вытаращены так, что похожи на огромные, величиной с кулак, дырки в голове.

Юлиус Шмитт не собирается продолжать разговор. А почему? Он смотрит на меня дружески и ободряюще.

“Привет, Юлиус, – говорю я тоненьким голоском. – Если вы считаете меня сумасшедшей, то вы, в общем-то, совершенно правы”.

“Ну, ну, детка, – он по-отечески кладет мне руку на плечо, – может, мы лучше войдем в дом, и вы объясните мне за стаканом вина, что такого ужасного с вами стряслось”.

“Нет! Пожалуйста, не надо… Я… не стоит”.

Он непонимающе глядит на меня.

“Юлиус, я была бы вам благодарна, если бы вы мне действительно помогли”.

Он окидывает меня взглядом и усмехается. Считает все происходящее здесь дурной шуткой.

“Там, внутри, в холле, лежит где-то кольцо. Мое кольцо. На полу. Не могли бы его принести? ”

Юлиус все еще усмехается.

“Вы совершенно уверены, что не хотите войти со мной”? “Совершенно”. “Ну хорошо. Я пойду”. “Спасибо”.

Он открывает дверь и включает свет в прихожей. Я притягиваю Марпл к себе и сжимаю пальцами ее ушки. Марпл тихо вздыхает и радостно облизывает свой нос. Расслабляющий массаж для собаки, который и на меня всегда действует успокаивающе. Я поднимаю ее на руки и зарываюсь лицом в теплую шерстку.

Что мне сказать Юлиусу?

Правду? Это было бы нечто.

Приемлемую ложь? Ничего не приходит в голову. Как сколь-нибудь правдоподобно объяснить мое присутствие здесь, да еще в таком жалком виде? Нет, на это у меня не хватает фантазии.

Или ничего не говорить? Короткое “бльшо-спасибо” – и уйти? Он будет повсюду рассказывать об этом с изумлением. Ну и что? Поскольку уже никогда не видать мне Филиппа фон Бюлова, то я и Юлиуса не увижу никогда. Поэтому мне все равно, какое впечатление я о себе оставлю.

Мне нравится Юлиус. С ним можно разговаривать здраво. У него своеобразное чувство юмора, и, насколько я помню, он с удовольствием смеялся над моими шутками. Но, когда речь идет о мужском достоинстве сыновей, отцы бывают мало расположены шутить.

“Вот, дорогая, я принес вам кольцо. А это, вероятно, тоже ваше”.

Упс! Мой лифчик. Как неприятно. Часы своего сына Юлиус тактично прячет в карман пиджака. Джентльмен старой школы. Такой, наверное, скажет даме, случайно застав ее голой в своей ванной: “Excuse me, Sir! ”

“Могу я вас подвезти? ”

“Спасибо, не стоит. Моя машина стоит у „Занзибара" ”.

“В таком случае я позволю себе проводить вас до нее”.

Мы молча идем рядом. Дорогу я знаю. И четырех месяцев не прошло с тех пор, как я гуляла здесь рука об руку с Филиппом.

Я выпила стаканчик или два сверх дозы. Я вообще люблю выпить лишнего. Удовольствия становятся острей. Вполне в духе моего любимого Бурги, когда в поздний час с блестящими от вина глазками он объявляет: