ВОСКРЕСЕНЬЕ, 00:00 3 страница

Ингеборг строго посмотрела на Хайнера, и тот сразу во всем признался: неожиданно объявилась бывшая подружка. Отпраздновали встречу. Много пили. Ничего, мол, не значит.

Много чего для мужчин “ничего не значит”.

Но Ингеборг проявила характер и не упустила такой случай.

Наконец-то подходящий повод!

Она дала ему по башке дамской сумочкой, не сказала больше ни слова, собрала небольшой чемоданчик, вызвала такси и удалилась. В люкс одного из лучших отелей города.

Там она провела ночь, попивая коктейль на террасе. Благосклонно взирая на мобильный телефон, то звонивший, то принимавший эсемески от Хайнера.

Когда она позвонила мне около трех часов утра и поведала о его чудовищном преступлении, я обалдела: “Что? Этого я от него не ожидала”.

К счастью, Ибо особенно не страдала. Она захихикала и сказала: “Я тоже”. И принялась плакать.

Я поехала к ней на террасу.

Она приняла меня со словами: “И к чему эти слезы? Я его и не любила. А плохо мне оттого, что меня обманул мужчина, который ничего для меня не значит”.

Я подумала о своем злосчастном опыте с нелюбимым Хонкой и тихо сказала: “Раз ты его не любишь, то сможешь простить”.

Так и случилось. Они расстались два месяца спустя: Хайнер так и не смог переварить, что его измена так мало огорчила Ибо.

Отношение к правде и скрытности отличает мужчин от женщин. Женщины хотят быть обманутыми. Мужчины никогда не хотят знать всей правды.

Но это долгий разговор. При случае я вернусь к теме.

6: 10

Я откупориваю бутылку дорогого, очень дорогого красного вина. Кажется, это подарок Каролины, принцессы Монако. Она прислала капельку Филиппу после того, как тот в очередной раз вынудил “Бунте” возместить ей моральный ущерб.

“Искусственная грудь Каролины – так, кажется, звучало заглавие. Или “Каролина: беременна от Бориса Беккера”

Точнее не помню. Было время, когда чуть не каждая беременная считала, что ее ребенок от Бориса Беккера.

Я стою посредине гостиной с бутылкой в руке и смотрю на костер моей любви.

“Вам сообщение”. Уже нет.

Это не весело. Но несколько трагикомично.

Я бы посмеялась, но, боюсь, станет дурно.

В прихожей я свалила костюмы Филиппа в кучу. Метра полтора высотой. Как адвокату, ему нужно каждый день выглядеть презентабельно. Дюжина кашемировых пуловеров и шелковых футболок. Светлые летние костюмы от Жиля Сандера и карамельного цвета льняной, шикарный костюм от Гуччи я положила сверху, потому что они очень нежные.

Я наливаю бокал, делаю пару глотков – а не надо бы перед завтраком – произношу: “За здоровье” и остатки из бутылки выливаю на кучу одежды.

Благородные ткани впитывают вино, как будто в прежней своей жизни были тщеславными половыми тряпками. Светлый лен оказался особенно жадным.

Я как бы со стороны наблюдаю за тем, что творю.

Вижу бутылку в руке и собственное лицо. Глаза горят. Я выгляжу очень решительной и сосредоточенной. Как будто успешно решаю мудреную задачу.

Может ли переживание быть столь же сильным, как рассказ о нем? Или же удовлетворение, месть, облегчение, счастье познаются только в воспоминаниях, в обработке?

Сознаюсь, некоторые вещи в жизни я совершила только затем, чтобы потом можно было о них рассказать.

Я, например, уверена, что оставалась бы девственницей значительно дольше, когда бы не жгучая потребность на равных участвовать в разговорах на школьном дворе. А сам пресловутый акт оказался куда менее интересным, чем последующее его описание в присутствии всех моих двенадцати тогдашних лучших подруг.

Переживание прекрасно. Но рассказ о нем лучше.

Разве не правда, что лишь в воспоминаниях мы определяем, каким был, собственно, момент, о котором мы вспоминаем? Вечеринки, секс, разговоры о предложениях, потасовки, петтинг: разве все эти приключения не кажутся хорошими лишь тогда, когда непринужденно рассказываешь о них лучшей подруге, за несколькими бокалами Кави ди Кави и парой пачек Голуаз?

Я бы никогда не спала с Томасом Клингом, никогда бы не целовалась с Михаэлем Тальхаймом, никогда бы не поехала с Жаном Германом на море, если бы перед этим с меня не брали обещания никому об этом не рассказывать!

Девочки, будем честны: вы бы многого не совершили, не будь у вас подруг, чтобы все им рассказывать? Как скучна была бы ваша жизнь, если бы вы не старались постоянно жить так, чтобы было о чем рассказать?

Мне нравится эта тема. Но пока что – довольно об этом.

Что я хотела сказать: облить хорошим красным вином дорогущие костюмы Филиппа фон Бюлова – вот лучшее, что я сделала в своей жизни.

Если, конечно, не считать моего запоздалого решения в следующем году приобрести наконец цветные линзы. Все было так красиво: и – что лучше всего – чувствую гениальность момента именно тогда, когда его проживаю. Это редкое чувство. За него надо быть благодарным.

Моя толстая Марпл, тихо виляя хвостом, стоит сзади. Запах вина, вид быстро растекающейся красной лужи, возможно, напоминает ей об ужасной первой ночи в этой квартире. Ее морщинистый лоб выражает особенную озабоченность. Я беру мисс Марпл на руки и крепко прижимаю к себе.

Моя собака и я – мы довольно настрадались.

Она тычется носом мне в ухо. Я уверена, что, окажись на месте Марпл младенец или растерянный малыш, ситуация показалась бы ему куда более драматичной.

Но ничего не изменить.

Это моя жизнь.

Это не Голливуд.

И так все достаточно плохо.

Я еще мгновение смотрю, как винная струйка медленно течет по желобку, бодро подбираясь к бежевому ковру.

“Ковер-самолет нашей любви”, – забавно называл его Филипп.

Ах, боженька.

Вот я принесла из ванной тюбик Элмекса и выдавила его поверх костюма в тонкую полоску. Получилось красиво. Хорошо бы зубная паста раскрасила материал навсегда.

Я делаю глубокий вдох. И беру свои вещи.

6: 30

Тихо закрываю за собой дверь. Все.

Кончено.

Так сказать, все кончено.

Я героически выпячиваю подбородок и, пытаясь сохранить гордую осанку, тащу вниз по лестнице тяжелый чемодан, огромную дорожную сумку и два пакета.

Марпл шаловливо скачет вокруг меня и так энергично виляет хвостиком, как будто хочет, чтобы он отвалился. Как всегда, на последних метрах лестницы она теряет равновесие, кувыркается и скользит, выставив вперед все четыре лапы, и врезается прямо во входную дверь.

Хлоп.

Каждый раз одно и то же. Марпл уже к этому привыкла и оповещает об этом столкновении характерным “пффффхтхххююю”. Звук, как будто из очень сильно накаченной шины разом выпустили весь воздух.

Машина припаркована прямо у подъезда. Я заталкиваю чемоданы в багажник, открываю верх и сажаю Марпл на переднее сиденье. У меня фиат “Спайдер” небесно-голубого цвета с металлическим отливом. Это не просто какой-то “Спайдер”, но первая модель, разработанная самим Пинином Фарина, потрясающий, единственный в своем роде небольшой кабриолет с чудесными дверными ручками и замечательными выпуклостями на капоте.

Я купила его еще тогда, когда мы с Ибо второй год нашей независимости еще числились в списках должников, в проклятых черных списках. На правой дверце надпись красными буквами: www. cafe-himmelreich. de. Я считаю это отличной рекламой, потому что небесно-голубой автомобиль – самая подходящая машина для женщины, которая даже на шпильках не достигает метра семидесяти.

Моя машина – как плюшевый мишка, которого прижимаешь к себе, если не можешь заснуть в чужом месте. Мой дом, моя отрада, мой кусочек родины в тяжелые времена, вдали от дома.

Мало найдется женщин, которые так же трепетно относятся к своей машине, как я. Например, когда садишься к Ибо, нужно повыше засучивать брючины, до того загажен салон. Повсюду – следы ее деятельности. Она просматривает почту, пока стоит на светофоре, за рулем она ест бананы, конфетки от кашля и шоколадки. Конверты, счета, открытки, обертки, фантики – все валяется на полу.

Кроме того, вещи, которые не помещаются в квартире, Ибо складывает в багажник.

Например, старые ролики, двенадцать томов “Разговорного словаря” Мейера, многофункциональный кухонный комбайн, который она получила на Рождество от своей глупой крестной. А когда Ибо стоит в пробке – а Ибо стоит в пробке каждое утро, она поворачивает к себе зеркало заднего вида и начинает выщипывать брови.

Просто отвратительно! Где не сядешь, брови Ибо обязательно прилипнут к пальцам. Или наткнешься на пинцет, который всегда лежит наготове на правом сиденье.

“Говорю тебе, куколка, выщипывание бровей может стать манией”, – внушает Ибо.

И с тех пор, как я сама стала этим заниматься, поняла, что она права. Здесь у нас взаимопонимание. В остальном же достигается с трудом. Мы любим друг друга всем сердцем, но мы совершенно разные. И мне больно видеть, как мало внимания уделяет она действительно важным вещам: одежде, индексу роста и веса, мужчинам, сплетням и имиджу.

Как результат, Ибо и ее машина замечательно друг другу соответствуют. Это, собственно, и не настоящая машина. Это – опель “Астра”.

“Главное дело, он двигается и едет налево, если мне надо налево”, – говорит она.

Похоже, многие женщины отбирают себе мужчин по похожим критериям. Отчего отношения так часто кончаются крахом.

Во всяком случае, я запретила Ибо размещать рекламу нашего кафе “Химмельрайх” на дверце ее машины. Это могло бы привлечь совершенно не тех людей. Плохо уже то, что кафе принадлежит водителю опеля “Астра”. Не хватало еще, чтобы и клиент приезжал на опелях “Астра”.

Для Ибо машина не имеет большого значения, она не подумала как следует, прежде чем ее купить. Все же это лучше, когда человек долго ломает голову, а потом все равно покупает дрянную машину. Эти люди похожи на дамочек с подтяжками на лице, которые заходят в контору Филиппа, чтобы обжаловать свои брачные договоры, потому что мужья бросают их ради женщин, которые через десять лет, став такими же старыми клячами с подтяжками на лице, будут приходить к Филиппу за тем же самым.

Они так богато одеты, им наверняка выплатили бы по 80 000 марок за ущерб, вздумай они впасть в истерику. Они часами торчат в бутиках, брюзжа по поводу цен за фирменный знак, их сумочка зависит от одежды, а одежда – от цвета глаз. Они постоянно переживают за свою внешность и тем не менее выглядят жутко.

В этом Ибо нельзя упрекнуть. Она совсем не тратит времени на то, чтобы выглядеть плохо.

Я делаю глубокий вдох, поворачиваю ключ зажигания и принимаю решение – с этого момента делать все не так, как я привыкла.

К чему я пришла, делая все так, как привыкла?

Я вынуждена скрываться бог весть в какую рань. Оскорбленная, униженная, озлобленная, опасная для окружающих. Я слишком долго “все понимала”. Со мной всегда можно иметь дело. Я такая естественная. Такая открытая. И такая дружелюбная.

Просто дура.

Но, друзья мои, все это в прошлом. У меня есть самая лучшая подруга, фантастический парикмахер, мне принадлежит половина кафе, дела которого идут хорошо, собака китайской породы шарпей и небесно-голубой кабриолет фиат “Спайдер”. Я никому больше не позволю сказать мне что-то не так.

С естественностью покончено.

Отныне я стану злой.

6: 33

Я жму на газ. И тут мне представляется крайне уместным, заскрежетав шинами, круто свернуть на Курфюрстендамм. Я долго тренировала этот маневр по ночам на неосвещенных и отдаленных площадках. Потому что нет ничего более жалкого, чем сорвавшаяся попытка эффектно стартовать, когда вдруг глохнет мотор и ты, сопровождаемая презрительными улыбками, отъезжаешь от светофора последней.

Это – вроде как: на стадионе хочешь свистнуть в два пальца, а выходит пшик, или: с гордым, надменным видом проходишь по пустой танцплощадке и, только садясь, замечаешь, что позади, зацепившаяся за чулок, тянется длинная лента туалетной бумаги.

К сожалению, поблизости нет никого, кто бы оценил мой голливудский скрежет шин. В такое время никого на дороге нет. Все магазины закрыты до десяти часов, и никто по субботам не встает раньше времени.

Я знаю совсем другую Курфюрстендамм. Полную людей, машин, запахов. И как всякое место, которое я помню полным жизни, эта улица, сейчас такая пустынная, трогает меня до глубины души.

То же самое ощущение я испытала очень давно после одной вечеринки.

Мои родители были на отдыхе, я пригласила друзей. В кухне я накрыла стол с закусками: салат с лапшой и бутербродики с сыром. Холодное шампанское, в холодильнике пиво. В гостиной громко играла группа “Police”.

В спальне моих родителей Кристина Меркштайн, которая сидела рядом со мной на немецком, потеряла невинность. Георг Зайтц (он был хуже всех по математике) блевал в ванной, потому что выпил слишком много красного мартини. Иоахим целовал меня взасос, танцуя со мной возле шкафа, а Стинг пел:

Roxanne! You don't have to wear

that dress tonight

Walk the streets for money

You don't care if it's wrong or if it's right

Roxanne!

Около часа все закончилось. Друзья ушли, поцелуи прекратились, шампанское выпито, мартини выпит, дом пуст. Ни одно место не кажется более пустынным, чем то, где только что кипела жизнь.

Нигде мне не было так одиноко, как в таких местах. Когда суматоха позади. Когда еще кажется, что вот-вот услышишь смех и голоса. Но все тихо. Еще пахнет людьми, друзьями, но их больше нет. Пахнет куревом, но никто не спросит, не осталось ли еще сигарет. Вокруг нет больше людей, только их следы. Я знаю, как это бывает. Как будто это было вчера. Проклятье, как давно это было.

Передо мной тащится подметальная машина. Чистят Кудамм перед субботним штурмом. Я медленно обгоняю ее. Кто сидит внутри? Все равно. Это единственный друг, который есть у меня в этот час. Каждый, кто сейчас не спит и находится на улице, – мой друг. Я заглядываю в кабину водителя и глупо киваю.

Мужчина меня не видит. Он сосредоточенно смотрит в правое зеркало заднего вида, чтобы не пропустить ни клочка мусора. Оранжевая кепка глубоко надвинута на лоб, в углу рта прилепилась сигарета. Наверняка один из тех мужиков, кто в одиночку справляется со своими бедами.

Я рада, что он меня не заметил. Такой бы не кивнул в ответ. Мужчины в основном не склонны отвечать на кивки. Они вовсе не радуются, когда громко кричишь на всю столовую: “Эй, Олаф! ” или если вечером в баре ты подкрадешься сзади, закроешь ему глаза и спросишь: “Угадай, кто это? ”, или на платформе, при виде его, ты от восторга уронишь чемодан и завоешь: “Кто меня обниииимеееет? ”

С такими вещами они плохо справляются. Им может казаться забавным, когда другие не скрывают свои чувства, но выказывать волнение самим – нет, это ниже их достоинства. Такое допустимо лишь во время великих спортивных событий, например при оглушительной победе их любимой футбольной команды. Филипп любит повторять: “Куколка, представь: если бы мы оба были так эмоциональны, на что стала бы похожа наша мебель? ”

Филипп более рассудительный, чем я. И – я это быстро заметила – он из тех мужчин, которые любят побыть наедине с собой.

Мне же, напротив, наедине с собой делать практически нечего. Я не тот тип. Если со мной что-то происходит, я обязательно должна поделиться. Если со мной ничего не происходит, мне тоже надо об этом рассказать. Когда у меня неприятности, я хочу нагрузить ими как можно больше людей. Если что-то болит, лучшее лекарство для меня – повышенное внимание к моей персоне. Если я весела, то не потерплю угрюмого лица рядом с собой. Если у меня проблемы, то я привлекаю как можно больше людей для их разрешения. Это как при погоне: чем больше ищеек участвуют в слежке, тем быстрее будет схвачен злодей.

У Филиппа все по-другому: чем больше его тормошишь, тем меньше он говорит. Он долго раздумывает, принимает решения сам, страдает молча, а потом упрекает меня – что вообще полный абсурд, – что я ему не сопереживаю.

“Ты занята только собой”, – заявил он мне на днях с горечью. Я же целый вечер взволнованно и очень интересно рассказывала Филиппу о моих постоянных гостях в кафе “Химмельрайх” и совсем забыла его расспросить о важном для него судебном слушании, состоявшемся днем.

А ведь и правда он еще за несколько недель сообщил, что для его карьеры было бы очень неплохо, если бы Ирис Бебен выиграла процесс против своего парикмахера. Тот соорудил ей такую завивку, что бедняжка стала выглядеть как Майкл Джексон в те годы, когда он еще пел с пятью другими Джексонами. И поэтому она не решилась выйти и принять телевизионный приз, который вместо нее достался Ханнелоре Эльснер.

Признаюсь, я просто забыла об этом спросить. Точнее: я вообще забыла про это дело. Но Филипп сам виноват. Он просто не удосужился мне объяснить, насколько это для него важно. В своем стремлении действовать по-мужски, самому, никого не спрашивая, он говорит обо всем, как о чем-то неважном. С моей же точки зрения, важно все, – а это тоже осложняет расстановку приоритетов.

“Филипп, – говорила я укоризненно, – ты слишком мало о себе рассказываешь”.

“Что я должен тебе рассказывать? Все, что я имею сказать, уже известно”.

Думаю, этим все сказано о глубокой пропасти между полами.

Филипп, и это я тоже заметила сразу, принадлежит к тому сорту мужчин, которым после работы требуется время для общения с самим собой.

Я этого, честно говоря, никогда не понимала. Зачем ему время для общения с собой, когда в это же самое время он может общаться со мной? Для чего читать скучную газету, если я готова сообщить детально и подробно обсудить все важнейшие события дня, да еще их и прокомментировать?

Я знаю многих мужчин, которым нужно время для себя, и очень мало женщин, относящихся к этому с пониманием. Это чаще всего приводит к тому, что тот час, который мужчина хотел посвятить себе, он посвящает ругани с женой, потому что она требует отдать ей это время.

Филипп и я, как скоро нам стало ясно, вообще не особо подходили друг к другу. Я посчитала это многообещающим началом. Ведь если рядом кто-то такой же, как я, то лучше уж оставаться одной. Иначе я вообще буду незаметна.

Я невысокого мнения о так называемой гармонии. Ее ценность необыкновенно завышена. То же скажу и об уравновешенности, спокойствии и умении вести дискуссию. То, что мы с Филиппом никогда не составим гармоничную пару, стало ясно в первую же минуту нашего знакомства, когда мы молча стояли возле расплавившегося почтового ящика, в котором горело мое любовное послание Хонке. Наши сердца, бьющиеся друг для друга, согревались возле него, как возле потрескивающего камина, и я была полностью захвачена романтикой и полнотой момента, когда вдруг Филипп фон Бюлов откашлялся, вытащил свой мобильный телефон и сказал: “Я позвоню в полицию. Если хотите, я могу защищать вас на процессе о причинении ущерба. Я думаю, что я вытащу вас даже без предварительного залога. Но к внушительному штрафу вы все же должны быть готовой”.

Я смотрела на него сияющим взглядом. О чем говорит этот человек? Разве он не замечает, что произошло невероятное чудо? Ладно, все равно, подумала я, главное – один из нас это заметил. Я была абсолютно уверена в своей правоте и сказала: “Знаете, пожалуй, мы уладим этот вопрос по-другому. Просто пошли отсюда”.

Потом я взяла его под руку, и поныне он не возражает, когда я говорю, что в тот самый миг мы стали парой.

Я проснулась на следующее утро очень рано – я всегда просыпаюсь очень рано, когда мне очень хорошо или очень плохо, – и только тогда смогла по-настоящему рассмотреть мужчину, который так неожиданно возник на моем пути.

Само собой, ночь мы провели вместе, потому что судьбоносность нашей встречи совершенно исключала разные манипуляции, игры, любое промедление только ради крутизны момента.

Помню, как я обрадовалась и удивилась, в кои-то веки проснувшись рядом с мужчиной, на которого было приятно посмотреть даже на голодный желудок.

Многие люди, конечно не только мужчины, в ранние утренние часы смотрятся не слишком привлекательно. Тогда лучше закрыть глаза, пока вчерашний объект поклонения скроется в ванной, если потом вообще захочется ему поклоняться.

Когда Филипп проснулся в то первое утро, вид его радовал глаз. Он намного выше меня, что, правда, не трудно. У него темно-русые волосы, очень красивые и гладкие, так что при малейшем дуновении ветра они падают ему на глаза. Как у Тома Круза в “Миссии”, которая “невыполнима-2”.

Добавление к фамилии “фон” Филипп заслужил уже одним своим носом, аристократично изогнутым и сильно выступающим на его худощавом лице. У него светлая кожа, и если он не побреется, то в конце дня выглядит несколько подозрительно, как будто приторговывает на заднем дворе подержанными электроприборами, которые при транспортировке попадали с грузовика.

У Филиппа карие глаза. Быстрые глаза, находящиеся в постоянном движении, как сторожевой пес, желающий зараз контролировать всю территорию.

Мой Филипп строен, но не худ, у него длинные пальцы на руках и на ногах и – слава богу! – задница, которая заслуживает этого гордого имени.

К сожалению, многие мужчины – несчастные создания! – выглядят так, будто забыли свои задницы дома. Когда они в джинсах, кажется, что спина у них сразу переходит в бедра и дальше в колени. И это при том, что, согласно опросам, женщины в первую очередь обращают внимание на мужской зад. Однако бывает, что это взгляд в пустоту.

Собственно говоря, нет ничего в его внешности, к чему бы я могла придраться. Ну, может, под мышками у него не так много волос, как я люблю, а редкая растительность на груди сравнима с маленьким островком, который грозит смыть прилив. Но нельзя же иметь все и сразу, говорю я себе. Что вовсе не означает, что я не хотела бы иметь сразу и все. Внешностью Филиппа я была очень довольна, с самого начала. Больше забот, это сразу стало ясно, грозил доставить мне его характер. Как правило, юристы, утомительные люди. Они привыкли быть правыми и даже когда совершенно не правы, то очень убедительно делают вид, будто все-таки правы.

Я, наоборот, всегда сомневаюсь в себе. И собственно, поэтому никому из нас не приходит в голову мысль, что при разногласиях права могу оказаться и я. Иногда это приводит к курьезам.

“Послушай, Филипп, – сказала я, после того как провела четыре месяца в его берлинской квартире в качестве гостя на уикенд и уже хорошо там освоилась, – как ты думаешь, что это за смешные штучки там на потолке? ”

Филипп рассеянно взглянул наверх и нахмурил лоб: “Куколка, не бери в голову”.

Филипп часто рекомендует мне не брать чего-то в голову. Но сказать легче, чем сделать.

Но следующий уикенд странных штучек на потолке стало больше. Я влезла на стул, чтобы поближе их рассмотреть. Кошмар.

“Филипп, – сказала я при первой возможности, – у тебя на потолке маленькие личинки. И по-моему, они размножаются”.

Филипп на этот раз смотрел наверх несколько дольше, потом, с сожалением, на меня – и терпеливо сказал: “Куколка, личинки на потолке ползут к окну. Это хороший знак. Они хотят отсюда выбраться, потому что им тут нечего есть”.

Я подумала, что это самая большая глупость, которую я слышала от человека с высшим образованием, но сказала только: “Мммм. Ну, если ты так считаешь”.

Действительно, не просто объяснить юристу, что он городит чепуху, – и уж совсем невозможно, когда у тебя самой всего лишь незаконченное искусствоведческое образование.

В то время как Филипп прихорашивался в ванной, перед тем как отправиться за субботними покупками, я еще немного посомневалась над его словами, осмотрела тошнотворных тварей над головой и отправилась на поиски.

Я нашла, что искала, как раз тогда, когда Филипп варил капуччино в своей новой кофеварке от Павони: орешки в кухонном шкафу превратились в омерзительный шевелящийся комок. Вопреки Филипповой теории оказалось, что личинкам здесь вполне вольготно.

Но вместо благодарности за то, что я спасла его квартиру от нашествия личинок, – я не замедлила объявить, что гнездо зла ликвидировано с помощью бытовой химии, – господин доктор юриспруденции фон Бюлов испытал легкое… как бы это сказать: брезгливое раздражение.

Не потому что у него завелись в доме личинки, а потому что он не прав. И весь уикенд его настроение было испорчено. А когда в субботу вечером один червяк, к сожалению, незамеченный мною, упал с потолка прямо ему в тарелку с равиоли и трюфелями, я подумала, что конец наших с ним отношений не за горами.

“Тебе это кажется еще и смешным – или как? ” – прошипел он.

К сожалению, мне было смешно.

Вечер закончился тем, что я взяла под мышку собаку, мобильник и зубную щетку и в слезах провела ночь на диване у Бурги, моего парикмахера и друга.

“Мужчины воспринимают критику как оскорбление величества, – сказал Бурги и заботливо погладил меня по затылку. – Дай ему почувствовать, что он бог. И у тебя не будет с ним больше проблем”.

Бурги вообще-то зовут Бургхард Гинстер, он очень гомосексуален и очень состоятелен. Наряду с Удо Вальцем, он самый востребованный парикмахер столицы. И раз Бенте Йохансон ходит к Удо, я решила ходить к Бурги. Не могу представить себе более кошмарной ситуации: вот я, почти неузнаваемая из-за бигуди, сижу под сушилкой и вдруг слышу радостный вопль: “Кукленок! What a lovely surprise! Никогда бы и не подумала, что ты столько тратишь на прическу”.

У Бурги я чувствую себя уверенно. Это безумно шикарно – иметь в Берлине своего парикмахера.

Я знакома с Бурги почти так же долго, как с Филиппом. И честно говоря – каждая женщина, которая нашла своего парикмахера, меня поймет, – я бы затруднилась сказать, кто из двоих мужчин играет более важную роль в моей жизни.

Бурги мой настоящий друг. Он все воспринимает так же драматично, как я. Он как девушка во всем, что касается чувств, но ум и страстные влечения у него совершенно мужские. Весьма поучительно.

Конечно же, и к большому сожалению, Бурги большой поклонник Филиппа. Почему-то многие люди – большие поклонники Филиппа. Многие робеют от его надменности, видимо обусловленной генетически. Наверное, они считают, что каждый, кто плохо с ними обходится, достойнее их, вот они и бьются за то, чтобы заслужить его благосклонность. Женщины любят в нем это пренебрежительное выражение глаз: вы-все-меня-не-интересуете. Автоматически считают его желанным, а каждое его высказывание принимают за проявление интеллекта, просто потому что не совсем его понимают.

Мужчины уважают его за то, что он много зарабатывает. А гомосексуалисты тащатся от Филиппа, потому что его волосы так красиво падают ему на лоб и он совершенно не умеет танцевать. Они считают это признаком мужественности. Мне тоже, честно сказать, это нравится.

Мужчины, умеющие танцевать, не несут в себе вызова. Как и мужчины, которые склонны показывать свои чувства, помнят мамин день рождения и хорошо поют. Такие мне жутко не нравятся. Таких не перевоспитаешь, их не нужно переделывать, их нельзя обругать, их нельзя презирать, пытаясь вернуть самоуважение. Я бы очень, очень скучала с мужчиной, который был бы в точности таким, каким должен быть по моим представлениям.

Бурги и мне нравится одинаковый тип мужчин. Я часто приношу ему фотографии: Филипп в расстегнутой рубашке, прислонившись к пальме, – это он в Калифорнии; Филипп в шортах, у воды, – в Коста Смеральда; Филипп в костюме-тройке от Бриони у своего письменного стола, положив покровительственно руку на плечо Томаса Готтшалька.

Бурги коллекционирует красивых мужчин. И за каждое фото я получаю массаж головы бесплатно. Ммммм.

Филипп, конечно, понятия не имеет, что мой парикмахер так его почитает. Знай он об этом, его самомнение, возможно, стало бы еще выше, – но это как раз то, чего я очень желала бы избежать.

6: 35

Мне это только так кажется, или действительно у мужчин гораздо меньше проблем, чем у женщин? Я думаю, не будь женщин, у мужчин проблем не было бы вообще.

Я еду по спящему Берлину и фантазирую, как бы я была мужчиной. Может, я и смогла бы.

Вот десять причин, чтобы быть мужчиной:

1. Можно наконец не брить ноги и перестать пользоваться средствами, от которых лишь зуд и гнойные прыщики.

2. Можно посредине ссоры встать, побегать часок, вернуться, приведя себя в порядок, и весело спросить: “Ну как, сокровище мое, ты уже успокоилась? ”

3. Можно посредине ссоры закатиться в любой бар, дать первой попавшейся женщине высказать мне, насколько я глуп, чтобы уж точно понять, что виновного надо искать не во мне.

4. Не нужно перед каждым гала-представлением терзаться сомнениями – что же надеть, и не нужно переставать есть за три дня до этого.

5. Можно до глубокой ночи играть в бильярд со своим лучшим другом и не сказать ему, что сегодня потеряла работу.

6. Всегда можно считать, что ты прав.

7. Всегда можно считать, что ты не толст.

8. Можно думать, что женщины вообще существа неразумные и в основе своей непонятные.

9. Можно решать проблемы, вместо того чтобы о них говорить.

10. Можно не распространяться о своих печалях, а просто пойти и выпить пару кружек пива.

И сегодня я ни с кем не стану обсуждать мое горе. Я опробую этот своеобразный способ решения проблем. Я не стану вот прямо сейчас названивать подругам, выслушивать различные мнения, чтобы затем, при случае, составить свое. Я буду действовать спокойно и рассудительно, сдерживать и одергивать себя, попытаюсь обрести равновесие в дальней автомобильной поездке, приведу мысли в порядок, отвлекусь, сделаю передышку, хорошо бы для укрепления моего эго переспать с каким-нибудь крепким дальнобойщиком.