Доводы рассудка Остен Джейн 4 страница

– Если, по-твоему, еще не поздно, пойди, пожалуй. Оставь малыша на мое попечение. Миссис и мистер Мазгроув не обидятся, если я с ним останусь.

– Ты не шутишь? – вскричала Мэри, и глаза у нее заблестели. – Боже! Очень верная мысль, удивительно верная мысль! Собственно говоря, отчего бы мне не пойти, ведь проку от меня здесь никакого – не правда ли? Я только понапрасну себя мучаю. Ты избавлена от терзаний матери, и ты гораздо больше здесь у места. Ты из маленького Чарлза можешь веревки вить, он всегда тебя слушается. Разумеется, так гораздо лучше, чем оставлять его на Джемайму. О! Ну конечно, я пойду; почему мне и не пойти вместе с Чарлзом, ведь они так хотели, чтобы я познакомилась с капитаном Уэнтуортом, а ты не прочь побыть одна. Очень верная мысль, какая же ты умница, Энн. Пойду скажу Чарлзу и тотчас переоденусь. Ты ведь пошлешь за нами сразу, в случае чего; но все будет хорошо, я совершенно спокойна. Уж не сомневайся, я бы не пошла, не будь я совершенно спокойна за своего ребенка.

Минуту спустя она уже стучала в гардеробную своего мужа, и Энн, последовав за нею наверх, стала свидетельницей разговора, начавшегося радостным сообщением Мэри:

– Чарлз, я, пожалуй, пойду с тобою, ведь проку от меня в доме не больше, чем от тебя. Заточи я себя с ним хоть навеки, он все равно не будет меня слушаться. Энн остается с ним; Энн хочет остаться и за ним ухаживать. Энн сама предложила; а я, пожалуй, пойду с тобой. Так-то оно лучше, ведь я со вторника не обедала в Большом Доме.

– Энн очень добра, – отвечал ее муж. – И я буду рад, если ты пойдешь со мною; но не слишком ли жестоко оставлять ее одну с нашим больным ребенком?

Энн тотчас привела собственные доводы, и ей, впрочем, ценой весьма малых усилий удалось своею искренностью сломить его сопротивление. Без дальнейших угрызений совести он смирился с тем, что она будет обедать одна, правда, выражая желание, чтобы она присоединилась к ним позже, и прося разрешения за нею зайти. Она, однако же, была непреклонна и весьма скоро имела удовольствие распрощаться с довольной четой. Она надеялась, что они весело проведут вечер, каким бы странным ни показалось такое веселье. Самой же Энн оставалось самое большое утешение, какое, верно, и было ей суждено. Она знала, что нужна больному ребенку; и что ей за дело, если Фредерик Уэнтуорт в полумиле от нее занимает других приятной беседой?

Она гадала, с какими чувствами думал он о предстоявшей им встрече. С безразличием, быть может, если безразличие возможно в таких обстоятельствах. С безразличием или с недовольством. Ведь пожелай он увидеться с ней, ему незачем было бы ждать так долго; он поступил бы так, как непременно поступила бы она на его месте, он искал бы свиданья давным-давно, когда обрел он независимость, которой одной и недоставало для их счастья.

Сестра и зять вернулись, очарованные новым знакомством и тем, как провели они вечер. Уж они и музицировали, и пели, весело болтали, хохотали – вечер был приятнейший. Капитан Уэнтуорт мил до чрезвычайности, не дичится, не конфузится, они словно век целый были знакомы, и завтра же утром он обещал охотиться вместе с Чарлзом. Он придет к завтраку, но нет, не на Виллу, хотя они первые его пригласили, да потом его стали сманивать в Большой Дом, и он боялся помешать Мэри, раз у нее на руках больной ребенок, словом, почему-то, неизвестно почему, они в конце концов условились встретиться с Чарлзом за завтраком у его отца.

Энн все поняла. Он не хотел ее видеть. Он, оказалось, справлялся о ней, но вскользь, как и подобало после давнего и шапочного знакомства, о котором упомянул он, как и она, конечно, чтобы избавить себя и ее от неловкости, ибо иначе его стали бы ей представлять.

На Вилле утро тянулось всегда дольше, чем в Большом Доме, так было и на сей раз, и Энн с Мэри только еще собирались завтракать, когда Чарлз явился сказать, что они отправляются, что он пришел за собаками, а сестрицы с капитаном Уэнтуортом идут следом; сестрицы желают проведать ребенка, а капитан Уэнтуорт хотел бы засвидетельствовать Мэри свое почтение, если этим ей не помешает, и, хотя Чарлз убеждал его, что ребенок вовсе не так уж плох и он, капитан, ничуть не помешает матери, тот не решался показаться, не предуведомив ее.

Мэри, довольная вниманием капитана, тотчас выказала готовность принять его, в то время как Энн обуревали тысячи разных мыслей, из которых самая утешительная была та, что визит не продлится долго. И он долго не продлился. Через две минуты после предупреждения Чарлза они явились; их приняли в гостиной. Она избегала взглядом капитана Уэнтуорта. Он поклонился; она присела; она услышала его голос; он говорил с Мэри и сказал все, что положено в подобных случаях; он что-то сказал барышням, что выдавало милую непринужденность отношений; казалось, гостиная полна, полна людей и голосов, и вот через несколько минут сразу все кончилось. В окно заглянул Чарлз, сказал, что все готово, гость откланялся и барышни ушли тоже, вдруг решив проводить охотников до околицы; гостиная опустела, и Энн осталась только завершить свой завтрак.

– Позади, позади! – взволнованно твердила она про себя, благодарная судьбе за эту милость. – Худшее позади!

Мэри болтала, Энн отвечала наобум и невпопад. Она повидала его. Они встретились. Они были под одной крышей.

Скоро, однако, она стала унимать свое волненье. Восемь лет, почти восемь лет минули с тех пор, как все было кончено. Не безумие ли вновь предаваться чувству, которое свели на нет годы и дали? Восемь лет – шутка ли? Полные событий, расхождений и перемен – все, все унесли они с собою, взамен неся забвение былого, как непреложное, верное следствие. Ведь это треть целая всей ее жизни.

Увы! Вопреки всем этим уговорам, восемь лет оказывались не властны над упрямым сердцем.

Да, но что испытывал он? Решил избегать ее? Но тотчас она уже казнила себя за самый вопрос.

Другим вопросом, от которого, верно, не удержали бы ее никакие разумные рассуждения, она, к счастью, не успела задаться, ибо, едва барышни, проводив охотников и опять заглянув на Виллу, благополучно отбыли вновь, Мэри услужливо ей сообщила:

– Знаешь, Энн, капитан Уэнтуорт не очень лестно отнесся о тебе, а передо мной-то как рассыпался. Генриетта спросила, как он тебя находит, и он ей сказал: «Так переменилась, что и не узнать».

Мэри не имела обыкновения щадить чувства сестры, но, разумеется, сейчас и не догадывалась о том, как больно она ее ранит.

«Переменилась до неузнаваемости», – соглашалась Энн с молчаливой мукой. В этом не было сомнений, и она не могла даже утешиться мыслью о том, что и он переменился. Уж во всяком случае, не к худшему. Она успела в этом убедиться и не могла изменить своего суждения, что бы ни говорил о ней самой капитан Уэнтуорт. Нет, годы, сгубившие цвет ее юности, его чертам лишь придали возмужалости, ничуть не нарушая очарованья. Она видела пред собою прежнего Фредерика Уэнтуорта.

«Так переменилась, что и не узнать! » – эти слова не могли не запасть в ее память. И скоро она уже радовалась, что услышала их. Слова эти отрезвляли; охлаждали пыл души; они успокаивали, а ведь покой – замена счастья.

Фредерик Уэнтуорт сказал эти или очень похожие слова, никак не думая, что их передадут Энн. Он нашел, что годы жестоко ее переменили; и когда его спросили о ней, так и отвечал без утайки. Он не простил Энн Эллиот. Она обошлась с ним дурно, предала его и разочаровала; хуже – она выказала такую слабость характера, какой он, со своим честным и открытым нравом, не мог извинить. Она бросила его в угоду другим. Она чересчур покорно поддалась доводам рассудка. А уж это малодушие.

Он был предан ей всей душою и не встречал потом женщины, какую мог бы поставить с нею рядом; но кроме простого любопытства, ничто не подстрекало в нем желания вновь ее увидеть. Власть ее над ним кончилась совершенно.

Теперь он намеревался жениться. Он был богат и, воротясь на сушу, собирался зажить своим домом при первой же соблазнительной возможности; он осматривался вокруг, готовый влюбиться, как только позволят ясная голова и верный вкус. Он готов был отдать свое сердце любой из барышень Мазгроув, буде они сумели бы его уловить; словом, всякой встретившейся на его пути привлекательной юной особе, исключая Энн Эллиот. Об этом исключении умолчал он, подтверждая предположения своей сестры.

– Да, Софи, твоя правда, я могу жениться очертя голову. Каждая девушка от пятнадцати и до тридцати может рассчитывать на мое предложение. Недурное личико, несколько улыбок, несколько комплиментов флоту – и я попадусь в сети. Да едва ли на большее может и рассчитывать моряк, так долго обходившийся без женского общества, которое одно человека и облагораживает.

Она поняла, что он ждет ее опровержений. Ясный гордый взор его выражал счастливую уверенность в том, что он достаточно облагорожен; и, уж верно, не без мысли об Энн Эллиот со всею серьезностью описал он далее женщину, с которой хотел бы соединить судьбу. «Тонкий ум вместе с нежною душою», – так он начал и кончил свое описание.

– Вот какая нужна мне женщина, – сказал он. – Разумеется, я соглашусь несколько сбавить требования, но лишь чуть-чуть, не более. Если я глупец, то, видно, глупцом и останусь, ибо я куда чаще большинства мужчин раздумывал об этом предмете.

ГЛАВА VIII

С той поры капитан Уэнтуорт и Энн Эллиот вращались в одном кругу. Скоро случилось им вместе обедать у Мазгроувов, ибо здоровье мальчика не поставляло более тетушке предлога для отсутствия; и это положило начало долгой череде обедов и встреч.

Теперь проверялось, может ли возродиться прежнее; оба не могли не вспомнить былого; к нему то и дело обращались; он не мог не поминать год помолвки, пускаясь в свои рассказы и описания, следуя своей моряцкой судьбе и повинуясь душевной потребности, несколько раз в течение первого же вечера назвал он шестой год: «Это было в шестом году, это случилось еще до того, как я ушел в море в шестом году». И хотя голос его не дрогнул, и хотя у нее не было решительно никакой причины полагать, будто при этих словах он пронзил ее взглядом, Энн, зная его и его сердце, тотчас поняла, что его, как ее самое, посетили воспоминания. Ему в голову, бесспорно, пришли те же мысли, что и ей, не причинив, разумеется, той же боли.

Меж собой они не разговаривали, сообщаясь не более, чем требовала простая учтивость. Прежде столь дорогие друг другу! И теперь друг для друга никто! А ведь было же время, когда из наполнявших теперь залу в Апперкроссе гостей им двоим труднее всех было бы друг с другом наговориться. Исключая, быть может, адмирала и миссис Крофт, совершенно счастливых и дружных (другого такого исключения Энн не допускала и среди женатых пар), не было здесь двух сердец столь же открытых, вкусов столь же общих, чувств столь же согласных и столь же ненаглядных двух лиц. И вот они чужие; нет, хуже еще, чем чужие, ибо им сойтись не суждено. Это отчужденье навеки.

Когда он говорил, она узнавала прежний голос, угадывала прежнюю душу. Собравшиеся были в совершенном неведении касательно флота; рассказ капитана поминутно прерывали вопросами, особенно барышни Мазгроув, не сводя с него глаз, то и дело спрашивали о жизни на борту, и что там едят, и как спят, и тому подобное; и, если они изумлялись, узнавая, как удобно и разумно все там устроено, он отвечал им ласковой усмешкой, напоминавшей Энн о временах ее собственного неведения, когда ее обвиняли в том, что она полагает, будто моряк на судне принужден обходиться без еды, без повара, который бы ее стряпал, без слуг, которые бы ее подавали, и даже без ножа и вилки.

Она слушала и предавалась размышлениям, которые перебил громкий шепот не сдержавшей нежных сетований миссис Мазгроув:

– Ах, мисс Энн, если б небесам угодно было пощадить моего бедного сына, он бы теперь решительно переменился!

Энн сдерживала улыбку, терпеливо выслушивала миссис Мазгроув, продолжавшую изливать свое сердце, и таким образом потеряла нить общей беседы.

Когда же ей удалось наконец вновь направить свое внимание на то, что несколько более ее занимало, мисс Мазгроув уже явилась в гостиную с «Флотскими ведомостями» (в Апперкроссе вдруг оказались «Флотские ведомости») и углубилась в них, выражая намерение разыскать те суда, какими командовал капитан Уэнтуорт.

– Первое ваше судно, помнится, «Змей»; что ж, поищем «Змея».

– Вы его тут не отыщете. Он вконец износился и списан. Я последний им командовал. Он уж тогда никуда не годился. Считалось, однако, что он еще год-другой может походить в ближних водах, вот нас с ним и послали в Вест-Индию.

Девицы были само изумление.

– Адмиралтейство, – продолжал он, – любит позабавиться, посылая несколько сотен парней в море на утлой посудине. У них столько разных хлопот, и где уж различать среди вверенных им тысяч жизней, какой меньше хватятся на берегу.

– Ну и ну! – вскричал адмирал. – И чего только современная молодежь не мелет! Да лучше «Змея» в славные его деньки и корабля не было! Среди всех старых судов нет ему равного! Спасибо надо бы сказать за такой корабль! Человек двадцать, и с большими заслугами, на него метили. Спасибо сказал бы, юноша, что так быстро корабль получил, ведь не бог весть как тогда успел и отличиться!

– Я очень ценю свое счастье, поверьте, адмирал, – задумчиво отвечал капитан Уэнтуорт. – Я весьма рад был своему назначению. Мне тогда позарез надо было уйти в море, необходимо было чем-то заняться.

– Еще бы. И зачем такому молодцу было торчать на берегу полгода целых? Нет, когда у человека нет жены, его так и тянет в море.

– Ах, капитан Уэнтуорт, – вскричала Луиза, – воображаю, как вы сердились, разглядев, что за рухлядь вам подсунули!

– Но я знал давно, что такое «Змей», – отвечал он улыбаясь. – Я столь же много мог в нем обнаружить нового, сколь вы обнаружите нового в заслуженной старой ротонде, которую надевали по случаю дождя чуть ли не все знакомые ваши, когда вдруг в очень дождливый день ее придется надеть и вам. Ох! Для меня он был добрым старым Змеем. Он исполнял все мои прихоти. Я знал, что так будет. Я знал, что либо нам вместе суждено пойти ко дну, либо он мне во всем покорится; вдобавок, пока я на нем ходил, ни разу не выпало двух штормовых суток кряду; я ловил каперов в свое удовольствие, а на пути домой следующей осенью снова мне посчастливилось – я наткнулся на тот самый французский фрегат, за каким гонялся. Я привел его в Плимут; и снова мне выпало счастье. Мы и шести часов не простояли в Зунде, как на четыре дня целых зарядил такой шторм, который и за два дня доконал бы бедного «Змея». Близость Великой Державы ничуть бы нас не выручила. И еще через сутки я стал бы доблестным капитаном Уэнтуортом в траурной рамке в углу газетного листа; а раз я погиб на утлом суденышке, никто обо мне бы и не печалился.

Энн лишь в душе содрогнулась; барышни Мазгроув, напротив, предались сетованиям, столь же громким, сколь и неподдельным.

– И, верно, тогда-то, – проговорила миссис Мазгроув тихо, словно размышляя вслух, – тогда-то он и перешел на «Лаконию» и познакомился с нашим бедным мальчиком. Чарлз, голубчик (подозвав его), спроси-ка у капитана Уэнтуорта, где познакомился он с твоим несчастным братом. Я вечно путаю.

– Да я помню, матушка, это в Гибралтаре. Дика отослали больного в Гибралтар с рекомендательным письмом от прежнего капитана к капитану Уэнтуорту.

– Ох, Чарлз, и скажи ты капитану Уэнтуорту, пусть не стесняется упоминать при мне бедняжку Дика, мне даже приятно слушать, когда о нем толкует такой преданный друг!

Чарлз, не вполне убежденный в том, что дело обстояло таким именно образом, в ответ лишь кивнул и ретировался.

Девицы уже рыскали по страницам в поисках «Лаконии»; и капитан Уэнтуорт, не в силах отказать себе в этом удовольствии, избавляя их от трудов, взял бесценный том в собственные руки и в который раз прочел статейку, упоминавшую о названии, достоинствах и нынешней непригодности «Лаконии», заметив кстати, что и она сослужила ему верную службу.

– Эх, славные были деньки, когда я ходил на «Лаконии»! Как быстро я на ней разбогател! С одним другом моим мы так славно водили ее на Гебриды! Бедный Харвил! Уж как ему нужны были деньги – больше даже, чем мне. Он был женат. Превосходнейший малый! Никогда не забуду, как он радовался. Оно и понятно. Мне так его недоставало на другое лето, когда в Средиземном море снова выпало счастье.

– Поверьте, сударь, – сказала миссис Мазгроув, – для нас тоже был счастливым тот день, когда вас поставили капитаном на этот ваш корабль. Мы уж вам не забудем того, что вы для нас сделали.

Голос ее прерывался от волнения; и капитан Уэнтуорт, не вполне поняв слова ее и, верно, решительно позабыв про Дика Мазгроува, глянул несколько озадаченно, словно ожидал продолжения.

– Это про моего брата, – шепнула одна из девиц, – маменька говорит про бедного Дика.

– Бедный мальчик, – продолжала меж тем, миссис Мазгроув, – он так остепенился, так исправно стал писать, когда попал под ваше начало. Как бы хорошо, если б он вовек с вами не расставался. Уж мы так горюем, капитан Уэнтуорт, что он упорхнул из-под вашего крылышка.

При сих словах в лице капитана Уэнтуорта мелькнуло такое выражение, так сверкнули ясные глаза его, так дрогнул прекрасный рот, что Энн тотчас поняла, что не только он не разделял сожалений миссис Мазгроув касательно Дика, но, верно, не без труда в свое время от него отделался; однако уступка эта легкомыслию была столь мгновенна, что, не зная его так глубоко, как знала Энн, остальные ничего и не заметили; и в следующую уже секунду он совладал с собой, почти сразу подошел к дивану, на котором сидели сама она и миссис Мазгроув, сел рядом с последней и вступил с нею в тихую беседу о ее сыне с добротой и участием, свидетельствовавшими об искреннем уважении ко всему, что есть истинного и вовсе не смешного в родительских чувствах.

Да, они оказались на одном диване, ибо миссис Мазгроув услужливо подвинулась, давая ему место; лишь миссис Мазгроув их разделяла. Преграда, надо признаться, довольно внушительная. Миссис Мазгроув обладала весьма основательными формами, приспособленными природою куда более для выражения радости и веселья, нежели для томности и печали; и в то время, как подергивания стройного стана и задумчивого лица Энн были надежно укрыты, капитану Уэнтуорту бесспорно следует отдать должное за то самообладание, с каким выслушивал он обильные тяжкие вздохи над судьбою сына, при жизни своей мало кого занимавшего.

Внешний наш объем и объем скорбей наших не должны составлять непременной пропорции. Грузная, весомая особа столько же имеет права на глубину чувства, сколько имеет их обладательница субтильнейшей на свете талии. Но справедливо это или нет, а бывают несоответствия, которые напрасно пытается примирить наш разум; которым противится наш вкус; которые так и напрашиваются на усмешку.

Адмирал, несколько раз прошедшийся для разминки по комнате, заложив руки за спину, и призванный наконец к порядку супругой, приблизился к капитану Уэнтуорту и, ничуть не заботясь о том, уместно ли его вторжение, всецело занятый собственными мыслями, начал так:

– Случись тебе весной на недельку застрять в Лиссабоне, Фредерик, тебе бы пришлось принять на борт леди Мэри Грифсон с дочкой.

– В самом деле? Вот и прекрасно, что я там не застрял!

Адмирал обвинил его в недостатке рыцарских чувств. Он защищался; признавая, однако, что не хотел бы видеть дам на своем судне, иначе как на балу или с визитом, который длился бы часа два, не более.

– Но если мне позволено судить самому, – заключил он, – происходит это не от недостатка рыцарства. Скорей от убеждения, что при всех усилиях и жертвах нельзя создать на борту корабля необходимых женщине удобств. Полагаю, не от недостатка рыцарства, адмирал, считают, что женщина нуждается в больших по сравнению с нами удобствах? Нет, мне неприятно узнавать, что где-то на борту женщины, неприятно видеть их на борту; будь на то моя воля, я не пускал бы их на борт.

Тут сестра на него напустилась.

– Ох, Фредерик! Право, уму непостижимо! Ну что за тонкости такие! Женщина может чувствовать себя на борту ничуть не хуже, чем в самом удобном английском доме. Уж кто-кто, а я-то достаточно времени провела в море и ни на что не променяю жизни на военном корабле. Нигде, никогда, даже и в самом Киллинч-холле (мило кивая Энн), не находила я больших удобств, чем на всех почти кораблях, где живала; а было их всего пять.

– Ты дело другое, – возразил ей брат. – Ты была со своим мужем и единственная на корабле женщина.

– Да ты же сам, а не кто-нибудь, перевозил миссис Харвил, сестру ее, кузину и троих детей из Портсмута в Плимут? Куда ты подевал тогда свое невиданное, тонкое понятье о рыцарстве?

– Все победила дружба, Софи. Чего не сделаешь для жены своего брата-офицера, чего не доставишь с конца света ради своего друга Харвила. Но я понимал, поверь, что само по себе это дурно.

– Поверь, они чувствовали себя на борту превосходно.

– Что из того? Такая уйма женщин и детей даже не вправе чувствовать себя на борту превосходно.

– Милый Фредерик, ну что ты такое говоришь, в самом деле. Господи, да что сталось бы с нами, бедными моряцкими женами, которые то и дело рвутся вслед мужьям, когда бы все рассуждали, как ты?

– Рассуждения мои, видишь ли, не помешали мне доставить миссис Харвил со всем семейством в Плимут.

– Экой ты, право, заладил свое, как тонкий господин, для которого женщины все тонкие дамы, а не люди разумные. Бури в нашей жизни никого не минут.

– Полно, душа моя, – заметил адмирал. – Погоди, он женится и совсем другую запоет песню. Когда он будет женат, а мы с тобой сподобимся дожить до новой войны, вот тогда ты увидишь, он поведет себя точно так, как ты, да я, да все. Премного будет благодарить всякого, кто доставит к нему на борт жену.

– Уж не иначе.

– Сдаюсь, – воскликнул капитан Уэнтуорт. – Когда люди женатые нападают на меня: «Погоди, женишься, запоешь по-иному», я могу только возразить «ничего подобного», а они в ответ «вот увидишь», и так без конца.

Он поднялся с дивана и перешел в дальний угол гостиной.

– Как вы, верно, много на своем веку путешествовали, сударыня! – обратилась миссис Мазгроув к миссис Крофт.

– Да, сударыня, немало пришлось поплавать за те пятнадцать лет, что я замужем; хотя многие женщины и больше моего путешествовали. Четыре раза пересекала я атлантические воды, а однажды курсировала в Ост-Индию и обратно, но лишь однажды; да и у родных берегов где только не побывала: и Корк, и Лиссабон, и Гибралтар. А вот за Стрейтс забираться не доводилось, и в Вест-Индии я не побывала. Мы ведь, знаете ли, Бермудские и Багамские острова Вест-Индией не называем.

Миссис Мазгроув решительно не могла ее оспаривать, ибо ей самой во всю жизнь ее ни разу не случалось называть эти острова совершенно даже никоим образом.

– И поверьте, сударыня, – продолжала миссис Крофт, – ничего нет удобнее военного корабля; я говорю, конечно, о крупных. На фрегате, признаться, стесненнее себя чувствуешь; хотя женщина разумная и там сумеет превосходно обосноваться; смело могу сказать, лучшие дни моей жизни протекли на борту. Когда мы вместе, знаете ли, мне ничего не страшно. Слава тебе господи! Здоровьем я всегда пользовалась отменным, климат мне любой нипочем. Первые сутки в море, бывает, помучаешься немного, а уж там и забудешь, что такое морская болезнь. Единственный раз, когда я томилась душою и телом, единственный раз, когда я маялась, воображая себя больной и не находя покоя, – это в ту зиму, когда я торчала одна в Диле, а мой адмирал (тогда-то еще капитан Крофт) был в Северном море. Вот когда я страху натерпелась и каких только немощей себе не насочиняла, оттого что не знала, куда себя деть и когда я опять получу от него весточку; а когда мы вместе, ничего у меня не болит и я всегда покойна.

– Да, верно! Ваша правда. Я совершенно того же мнения, миссис Крофт, – от души поддержала ее миссис Мазгроув. – Хуже нет разлуки. Я совершенно того же мнения. Уж я-то знаю, ведь мистер Мазгроув вечно ездит по этим своим сессиям, и я жду не дождусь, бывает, когда они кончатся и он явится домой в целости и сохранности.

Вечер завершился танцами. Едва зашла о них речь, Энн, как всегда, предложила свои услуги; и, хотя на глаза ей то и дело набегали слезы, пока она сидела у фортепьяно, она радовалась, что может быть полезна, и хотела только, чтобы ее не замечали.

Вечер на редкость удался, и более всех веселился, кажется, капитан Уэнтуорт. Она чувствовала, что все возбуждало его, как только может возбуждать общее восхищение, и особенно восхищение юных женщин. Молоденькие мисс Хейтер, барышни из уже упомянутого нами семейства, кажется, сподобились чести в него влюбиться; что же до Генриетты и Луизы, то обе так всецело были им поглощены, что, когда бы не всегдашнее впечатление совершенного их согласия меж собою, можно бы решительно почесть их ярыми соперницами. И что удивительного, если даже его чуть-чуть портило столь всеобщее, столь восторженное поклонение?

Таким или таким приблизительно мыслям предавалась Энн, покуда пальцы ее были заняты работой, ударяя по клавишам полчаса кряду бессознательно и без ошибок. Один только раз заметила она, что он на нее смотрел, разглядывал угасшие черты, быть может, стараясь различить в них то лицо, что некогда его очаровало; и один раз она поняла, что он о ней спрашивал; она об этом бы не догадалась, если б не услыхала ответа; а уж по ответу она поняла, что он спрашивал у собеседницы, танцует ли мисс Энн. Ответ был: «Ах нет. С танцами она давно покончила. Теперь она играет. Никогда не устает играть». А еще один раз он с ней заговорил. Она встала из-за клавесина и отошла в дальний угол гостиной, когда кончились танцы, и он сел на ее место, чтобы проиграть какую-то арию, о которой толковал барышням Мазгроув. В рассеянии она снова приблизилась к клавесину; завидя ее, он встал и сказал с подчеркнутой учтивостью:

– Прошу простить меня, сударыня, я занял ваше место. – И хотя она тотчас отпрянула, отнекиваясь, он ни за что не соглашался снова сесть.

С нее довольно было и взглядов этих и речей. Его холодная вежливость, натянутое доброжелательство были для нее ужаснее всего на свете.

ГЛАВА IX

Капитан Уэнтуорт явился в Киллинч как к себе домой, намереваясь пожить там сколько поживется, ибо адмирал дарил его тем же родственным расположением, как и его супруга. Сначала намеревался он было в скором времени наведаться в Шропшир и навестить обосновавшегося там брата, но прелесть Апперкросса заставляла его откладывать свое намерение. В оказываемом ему приеме было столько радушия, столько чистосердечного восторга и прочих обольщений; старики так его зазывали, а молодежь так ему радовалась, что ему оставалось лишь задерживаться, где он был, и принимать и долее на веру все добродетели и совершенства молодой супруги Эдварда.

Скоро стал он в Апперкроссе почти ежедневным гостем. С каким бы рвением ни приглашали его Мазгроувы, едва ли он с меньшей готовностью принимал приглашение, особенно поутру, когда в Киллинче ему не с кем было перемолвиться словом, ибо адмирал и миссис Крофт обыкновенно отправлялись вместе озирать новые свои владения, свои луга, своих овец, и притом нестерпимо долго топтались на одном месте, либо тряслись в двуколке, которой недавно обзавелись они для этих надобностей.

Мнение о капитане Уэнтуорте среди Мазгроувов и их гостей сложилось единодушное. Все им восхищались; но едва успели утвердиться эти милые непринужденные отношения, как вернулся некто Чарлз Хейтер, которого они весьма озадачили и который весьма мало обрадовался капитану Уэнтуорту.

Чарлз Хейтер был самый старший из кузенов, чрезвычайно обходительный и достойный молодой человек, которого, казалось, связывала с Генриеттой нежная привязанность, покуда не объявился капитан Уэнтуорт. Он принял духовный сан; и имея приход в близком соседстве, где жить ему не было нужды, он оставался в родительском доме, всего в двух милях от Апперкросса. Ненадолго отлучась из дому в эти знаменательные дни, он оставил любезную без присмотра и, воротясь, имел неудовольствие обнаружить перемену в ее чувствах и присутствие капитана Уэнтуорта.

Миссис Мазгроув и миссис Хейтер были сестры. У обеих были свои средства, но, выйдя замуж, оказались они в неравном положении. У мистера Хейтера хотя и было кой-какое состояние, но ничтожное в сравнении с мистером Мазгроувом; и если Мазгроувы принадлежали к самому избранному кругу местного общества, юные Хейтеры, при глухом, скудном и темном образе жизни родителей своих и при изъянах собственного воспитания, едва ли вообще могли принадлежать к какому-то его кругу, если б не укрепление родственных уз с Апперкроссом, на какое и рассчитывал, натурально, старший сын, избравший возвышенную стезю теологии и далеко обскакавший братьев и сестер по части образованности и манер.

Оба семейства всегда жили в ладу, не опускаясь ни до зазнайства с одной стороны, ни до зависти с другой, и лишь барышни Мазгроув, сознавая свое превосходство, с готовностью совершенствовали кузин и кузенов. Внимание, оказываемое Чарлзом Генриетте, было замечено и отцом ее и матерью без малейшего неодобрения. «Не бог весть какая партия для Генриетты, но если он ей нравится…» – а он нравился Генриетте.

Так думала она сама, покуда не явился капитан Уэнтуорт; но с той поры бедный кузен Чарлз был почти полностью забыт.

Какая же из двух сестриц пользовалась большим расположением капитана Уэнтуорта, Энн покуда не могла заключить из своих наблюдений. Генриетта обладала более хорошеньким личиком, Луиза отличалась живостью; но теперь уже Энн не понимала, более тихий или более резвый нрав скорее способен его привлечь.