Уэйн Барлоу 12 страница

Саргатан шагал четко и размеренно, глядя себе под ноги.

Они проходили мимо загонов, в каждом из которых находился один бегемот, и Элигор, продолжая докладывать, рассматривал чудовищ и загоны, сооруженные из кости абиссалей и обитые слоем свежей плоти, чтобы смягчить удар в случае, если ценный боевой зверь случайно на них наткнется. Загоны для них сделали такими же, в каких их содержали дома, чтобы звери не пугались резкой смены обстановки.

Но как ни интересны были загоны, их обитатели оказались намного любопытнее. Сдержанный Иен Вань вкратце рассказал и об их земной жизни. Будучи императорами, визирями, генералами земли Цинь, они совершили множество жестоких преступлений, лютовали и зверствовали, не зная удержу, и за это претерпели превращение в гигантских четвероногих. Теперь они были пригодны не только для использования на поле боя, но и для перемещения грузов и выполнения иных задач, в частности тяжелых хозяйственных работ. Начисто лишенные пальцев, они несли свой вес на напоминающих копыта культях и ростом в холке втрое превышали Саргатана. Громадные ручищи, росшие, как и положено, из плеч, оканчивались молотообразными роговыми утолщениями, весом в два-три демона каждое. Головы были увенчаны рогами, носы и верхние челюсти отсутствовали, а длинные, бивнеобразно искривленные подбородки вполне могли служить таранами. Элигору захотелось увидеть их на поле боя. Бегемоты тоже удостаивали его взглядами узких глаз, а иные бормотали себе что-то под отсутствующий нос — явно что-то недоброе.

На Саргатана ни эти предполагаемые оскорбления, ни вонь испражнений и мускусных выделений никакого впечатления не производили — он шествовал молча, иной раз поднимая руку к подбородку или поджимая жесткие губы. Элигор почувствовал досаду от того, что его сообщение испортило государю впечатление от осмотра бегемотов.

В конце обхода Саргатан снова посмотрел на Элигора.

— Он поручил разделаться с нами своему главному генералу, — негромко, как бы обращаясь к самому себе, проговорил Саргатан. — И скорее, чем я ожидал. Рассчитывает на внезапность. Поспеши к Валефару, пусть он немедленно созывает совет союзников, а те пусть оповестят своих командиров. И пусть прикажет срочно начать развертывание легионов, наших и союзных. Привлечь и Ганнибала с тем, что у него есть. Битва с Астаротом — всего лишь пограничная стычка в сравнении с тем, что нам предстоит.

— Слушаюсь, государь.

— Осмотр окончен, — повернулся Саргатан к сопровождающим их чиновникам Йен Ваня. — Передайте вашему господину, пусть готовит бегемотов к сражению. — И снова кивнул Элигору: — Я — тоже во дворец, поработаю над заклинаниями. Сможешь найти меня в Магическом зале.

Элигор откланялся и заторопился выполнять приказ.

* * *

Первый министр в напряженном раздумье склонился над столом. Угловатое тело его, подсвеченное огнем светильников, выделялось на фоне широких окон. Рядом на столе возвышался открытый ларец, почти сундук, из которого Валефар извлек несколько изделий и необработанных находок, доставленных, по большей части, с Пустошей. Валефар имел творческий склад ума; множество мозаик, украшавших стены его покоев и комнат друзей, были результатом многих дней труда и постоянной сосредоточенности. Эти произведения обманывали зрителей своей простотой, намеренным несовершенством, иногда они казались грубыми, даже непонятными. В покоях Элигора тоже было произведение Валефара, которое капитан с гордостью показывал гостям, — мозаика из полупрозрачных слоев чешуи абиссалей и заостренных пластин, некоторые из которых до сих пор переливались или сияли серебристо-черным цветом. Элигор открыто признавался, что не улавливает смысла этого произведения, но находил его каким-то своеобразно завораживающим.

Войдя, Элигор снова обратил внимание на постоянный неизменный поток документов, которые доставляли министру, и терпеливо принялся ждать, стоя за спиной хозяина кабинета, не желая прерывать поток его мыслей. Тихая пульсация сердцечасов в соседней комнате, скорее осязаемая, чем слышимая, отмеряла медленные минуты.

— Что произошло, Элигор? У тебя аж крылья подергиваются, — не оборачиваясь и не отрывая взгляда от стола, спросил Валефар.

— Война, господин мой Валефар, — отозвался Элигор, вовсе не расстроившись, что его так запросто не только заметили, даже не посмотрев, но и без всяких усилий прочли его эмоции.

— Она действительно так нужна Саргатану?

— По всей видимости…

Валефар соединил обломок изогнутой кости абиссали и какой-то серый кусок старой кожи неизвестного происхождения. Кратким заклинанием сплавил эти два предмета и, склонив набок дымящуюся голову, критически осмотрел получившееся изделие. Потом отодвинул его вместе с остальным пестрым ворохом предметов на край стола, освобождая место.

Все еще не глядя на Элигора, он повернулся в его сторону, на мгновение замер, затем меж кипами исписанных пергаментов направился к высокому шкафу с распахнутыми дверцами, также забитому свитками и стопками рукописей.

Он неторопливо выгрузил содержимое полок, и обнажилась задняя стенка, на которой Элигор с трудом разглядел узкий вертикальный прямоугольник почти в рост демона.

Валефар вытащил полки и нажал на невидимый рычаг. Взметнулась потревоженная пыль. Валефар подождал, пока воздух хоть немного очистится, и обеими руками извлек из тайника длинный, узкий металлический футляр. Элигор уже видел его однажды, давным-давно, когда Валефар впервые появился на том месте, где впоследствии возник дворец Саргатана.

Первый министр торжественно водрузил футляр на расчищенную поверхность стола, склонил голову, что-то еле слышно прошептал. Футляр издал шипение, изнутри него вырвалось ангельское слово «гемеганца», крышка со щелчком откинулась. Глаза Элигора расширились, освещенные покоящемся внутри предметом, огненным мечом «иалпор напта», мечом Великой войны. В Аду! Неужели он пережил Низвержение? Но глаза не обманывали Элигора, ошибки быть не могло.

Меч словно нежился в невесомой золотистой паутине подвески, и огненная точка, исходя из рукояти, медленно двигалась по его клинку в направлении острия. С виду напоминающий длинное, тонкое перо странной птицы, он, казалось, и от тумана бы отскочил, но Элигор помнил, сколько ангелов поразило это грозное оружие.

Валефар поднял меч с его ложа.

— Позволь мне рассказать тебе одну историю, Элигор… Давно это было, в канун войны на Небесах. Но я помню, словно это произошло только вчера. Я сидел на холмике вблизи Древа, лакомился Светом, наслаждался порханием радужно-пурпурных чалкадри в лазурном небе, их сладостным, звонким пением. Прозрачен воздух, тих и ароматен… ах, аромата этого мне не забыть… — Валефар умолк, следя за продвижением очередной огненной точки по ости пера-меча. — Так сидел я, наслаждался, пока ко мне не приблизился Саргатан. Он горел гневом Люцифера и уже давно не различал, где его чувства, а где чужие. Я не слеп, как и ты, Элигор, — мы тоже разделяли этот гнев, но не с такой страстью. И с каждым его словом меня все больше охватывала печаль, я чувствовал, что, если грянет Война, ничто не останется прежним. А Саргатан повторял доводы Люцифера, и все больше распалялся, и схватился за меч. Я спросил его тогда, так же как тебя теперь, желает ли он войны. И лишь он успел с жаром крикнуть: «Да! » — как рядом с нами опустился крохотный чалкадрик. Он склонил головку набок и замер, как будто внимал нам. В слепой ярости Саргатан взмахнул мечом, рассек детеныша. Может быть, увидел в нем соглядатая, око и ухо Трона… Не знаю. Но он тут же опомнился, и в глазах его показались слезы. Он опустился на колени и отдал мне меч. Вот этот самый меч…

Словно в поединке с тенью, Валефар взмахнул клинком. С острия сорвалось яркое сине-белое пламя, громко затрещал, сгорая, воздух.

— Он сказал мне тогда, что не хочет этого меча, не хочет войны… Но, сказал он, гнев проник уже слишком глубоко, и иного пути, кроме войны, нет. Я принял этот меч, и последовал за Саргатаном, и сражался до конца. У него был потом другой такой же меч, но он утратил его при Низвержении.

— Как тебе удалось сохранить этот?

— Это загадка. Я очнулся в дымящейся воронке и обнаружил его рядом. Тогда не удивился — подумал, что так, с оружием, упали и другие.

— Странно.

— Очень странно.

Валефар крутанул клинок, рассекая шипящий воздух с отточенным изяществом, а потом быстро положил меч в футляр, закрыл крышку и запечатал ее заклинанием.

— Теперь, капитан, грядет новая большая война, не чета бесконечным междоусобицам между правителями. Саргатан снова пренебрег миром, но на этот раз, надеюсь, мы станем сражаться за правое дело.

Элигор посмотрел на Валефара и именно тогда понял, как его господину повезло с другом.

— Я тоже, — ответил капитан. Оба демона повернулись к двери.

— Он нам все-таки понадобится, Элигор.

— Кто?

— Барон. Его отряд ненадежен, но придется использовать и его. Не спуская глаз с командира.

— Понятно. Сейчас отправлюсь к нему, проверю, как повлияло на него одиночество.

Валефар начертал в воздухе несколько командных глифов, объединил их в сияющую пирамиду и отправил к Фарайи.

— Ты готов к тому, что нас ждет, Элигор?

— Да, Валефар. А ты?

— До ямы Авадона, — ответил Валефар и усмехнулся.

Архидемон отвернулся, и Элигор открыл дверь. Что-то заставило его бросить еще один взгляд на Валефара.

Тот вновь подошел к окну. Он простер свои дымящиеся ладони над футляром меча, и на мгновение Элигору показалось, что он молится. Пораженный нелепостью этой мысли, Элигор мотнул головой и осторожно прикрыл дверь. Направляясь к Фарайи, он попытался сосредоточиться на предстоявшем непростом разговоре.

Приблизившись к двери барона, Элигор постучал, но ответа не дождался. Он прижал к двери ухо и услышал ритмично повторявшийся неясный звук — как будто тихое жужжание. Элигор вошел и сразу сотворил глиф-светильник, чтобы рассеять царившую вокруг тьму. Обстановка комнаты вроде бы совсем не изменилась. Только пройдя чуть дальше, капитан смог оценить размеры разрушений. Каждый предмет, каждый фут потолка и стен был словно разрублен и рассечен очень острым лезвием, мясо кирпичей свисало длинными кровавыми обрывками, пол стал неровным, а редкая мебель качалась на порезанных мечом костяных ножках. И завершал картину непрекращающийся скрежет, как будто металлом о камень.

Элигор положил ладонь на рукоять своего меча: чего ждать от этого безумца?

Но как оказалось, барон безумцем вовсе не выглядел. Спокойный, сосредоточенный, он сидел на полу и точил свой черный меч уверенными, точными движениями.

— Фарайи, ты…

— Я в полном порядке, Элигор.

— О твоих покоях этого не скажешь.

Фарайи пожал плечами.

— Да, немного погорячился.

Элигор все еще не снимал руки с меча.

— Но уже остыл?

— Конечно. Чего тут не понять? Меня заперли за особое усердие в отлично выполненной работе. Ты бы тоже взбеленился.

Элигор обратил внимание, как дрожит веко барона.

— Но означает ли это, что я не способен выполнять свой долг? — спросил Фарайи под аккомпанемент песни камня и клинка.

— Ты не мог бы на время разговора отложить камень?

Фарайи без споров прекратил привычное занятие, возможно скрашивавшее долгие часы и дни его заключения.

— Только что получил сообщение о войне и соответствующие приказы, — равнодушно сказал барон. — Значит, моему заключению пришел конец. Или в нем наступил перерыв. Государю понадобились мои услуги.

— Да, понадобились. И не только твои.

— И меня выпустят, чтобы, когда надобность пройдет, снова запереть?

— Нет, Фарайи, нет. Саргатан предлагает тебе возможность не только восстановить свое положение, но и завоевать его доверие. И полагаю, что другая такая возможность уже не представится.

— Другой возможности не надо! — Фарайи вскочил, словно подброшенный пружиной. Глаза его сверкали. Точным движением он вбросил меч в ножны. — Я послужу моему государю, Элигор. Я стал мудрее после сидения в этих стенах. И сильнее.

При свете глифа Элигор снова уловил странное подергивание века барона.

— Не сомневаюсь, Фарайи, — сказал Элигор ровно, но искренности в голосе не было.

Он как раз сильно сомневался, хотя и не понимая почему. Барон явно изменился, и Элигору эти изменения не нравились. Но что произошло с этим спокойным и рассудительным странником Пустошей? Что разъедает его изнутри? Да, за бароном нужно наблюдать внимательно, и лучше заняться этим лично. Не хотелось бы, чтобы новая энергия обернулась против Саргатана.

— Надо бы все это прибрать. — Элигор скупым жестом указал на беспорядок в помещении. — Пусть остается между нами…

Фарайи лишь равнодушно хрюкнул и презрительно посмотрел себе под ноги.

* * *

Встревоженный, Элигор взмыл над Адамантинарксом. Он бросил взор вниз, вбирая в себя темное величие города, его широких проспектов и огромных куполов, сотен озаренных огнями зданий, кишащих демонами и душами, многоцветных, сияющих глифов, застывшей навечно армии огромных статуй, и подумал о том, как изменится столица, когда развернется война с самыми невероятными силами Ада. А потом взгляд капитана переместился на медленно текущий Ахерон, Реку Слез, и досадная мысль неожиданно пришла ему в голову, что это, в конце концов, не самое приятное соседство, жуткое предзнаменование для города, судьба которого сейчас в лучшем случае неопределенна.

XXI

АДАМАНТИНАРКС-НА-АХЕРОНЕ

С тех пор как он обрел себя, к нему вернулись сны. Сны о жизни до Ада. И снилось ему из ночи в ночь одно и то же. Он понимал, что это — сон, но понимание не приносило облегчения. И оставалась тяжесть в руках, которые были словно отлиты из бронзы, хотя ноша, которую он нес во сне, была легка, почти невесома. И она — плакала. Каждый раз ему снилось, что он опускает взгляд и всматривается в чистые детские глаза, как будто стремясь найти поддержку в их невинности, и тогда сердце его готово было остановиться от бешеного стука, а грудь разрывала ненависть! Нет, не к ней. А к

тому

— там, Наверху. И его взгляд, такой же холодный, как эти голубые небеса, поднимался вверх. «Как могу я совершить такое? Это же против всего человеческого, против отцовства, против самой природы! Даже они, столь ненавидимые нами римляне, и то не совершают такого…» Но… Несчастья, которые эти люди принесли для его города после войны, — вот почему он сейчас здесь. Да еще из-за безжалостного лета.

В ноздри ворвался едкий дым, и ненависть, казалось, забила рот, мешая кричать.

Дочь мирно заворковала. Он так любил эти ее песенки и сейчас засомневался, подумал, не сбежать ли, хотя и знал, что не сможет этого сделать. Ганнибал продолжал идти, и ряды мрачных, молчаливых людей кивали ему, когда он проходил мимо. Он шел к дымящемуся Тофету все ближе, и вдруг беспощадная схватка ненависти и любви, столь сильных в своей борьбе, словно сжала глубоко внутри его что-то исконное, изначальное, и он, суровый воин, понял: когда-нибудь из-за того, что сделает он сегодня, будут страдать многие. Сейчас он, благородный Барка, подаст всем пример, и люди, словно глупые, доверчивые овцы, каковыми они, собственно, и были, последуют за ним, принося в жертву собственных первенцев.

Воркование ребенка сменилось плачем — сначала тихим, но с каждым мгновением все более сильным.

Дым ел глаза Ганнибала, новые слезы от него смешались с прежними. Воздух вокруг дрожал от жара жертвенного огня. Ад… Да, это Ад.

Он подступил к краю жертвенной ямы, к окаймлявшим ее колоннам, кучам пепла, детским обугленным и сломанным костям, к расколовшимся от жара урнам.

От резкого гула барабанов и систрумов он вздрогнул. Он с трудом вытянул вперед руки, и за стеной шума плач трепещущего свертка стал вдруг почти не слышен. Он был мощным мужчиной, а она — почти невесомой. И по знаку жреца он бросил ее — даже дальше, чем ожидал. И тут же, борясь со слезами и захлестнувшей все его существо ненавистью, он проклял бога, потребовавшего от его народа совершать этот зверский ритуал, убедившего, что только пожертвование самого дорогого может его умилостивить.

И теперь каждый раз, вырываясь из цепких лап сна, он продолжал проклинать вечно голодного Молоха.

* * *

Он лежал, не открывая глаз, втягивая донесенный ветром от Ахерона воздух — соленый, с примесью серы от огней города. Завернувшись в плащ из шкуры абиссали, Ганнибал, генерал душ Армии Ада, лежал рядом со своими солдатами и думал об Эмильсе. Тоже не впервые. Он уже заметил последовательность: сначала — сон о дочери, затем — Эмильса. Он вновь представил себе ее лицо с точеными чертами — таким, каким оно было тысячи лет назад, и понадеялся, что уж она-то не в Аду. Хотя с уверенностью сказать этого он не мог — в конце концов, она родилась в семье воина…

Из города донеслись звуки сигнальных рожков. Ганнибал открыл глаза, поднялся, скинул с головы присыпанный пеплом капюшон, расправил плащ. Чуть ли не смешно было вспоминать, как демоны не понимали, почему он отказывается от плащей из кожи душ для себя и для своей армии. Демонам и вправду было смешно, они гоготали, веселились, но, когда он начал настаивать, просто пожали плечами и выдали эти чешуйчатые плащи. Эмильсе понравилось бы, как он теперь настоял на своем, она и сама любила упрямиться. Но этот прочный, как доспехи, плащ, который сейчас на нем, конечно же, не мог заменить того, окропленного ее слезами, который она запахнула на нем перед тем, как он ушел из ее жизни навсегда.

Ганнибал повернулся к Адамантинарксу. Город вдруг почти скрылся, затянувшись пеленой, а потом снова выплыл из тумана. Меж домами мелькали искорки; некоторые поднимались и опадали, другие собирались в нечто, походящее на кубы и пирамиды, — такими казались отсюда головные огни демонов. Странно, что он может считать такое место своим домом. Хотя, с другой стороны, время, проведенное в Карт-Хадаште, в сравнении с тысячелетиями в Аду — ничто.

Головной факел приближавшегося от города гонца он заметил еще до того, как услышал шорох рассекающих воздух крыльев. Тот приблизился, приземлился перед командующим душами и поклонился.

— Великий лорд Саргатан приветствует тебя и твою армию, генерал. И повелевает направиться к Пятым воротам, куда прибудет сам со штабом. Великий лорд посылает тебе этот жезл — как символ твоей власти и принадлежности к Великой Армии Восхождения.

Гонец протянул Барке тяжелый жезл. Он был увенчан горизонтальным полумесяцем и диском — символами канувшей в небытие империи Ганнибала. По его поверхности извивались змейки молний. Этот жест, выражающий признание и даже уважение, растрогал Ганнибала. Насколько можно было его растрогать.

Взяв из рук гонца жезл, Ганнибал дал сигнал одному из приставленных к его войску демонов, и вскоре воздух в отдалении наполнился глухим ревом военных рогов.

К тому времени, как он добрался до передних рядов своих войск, шепот о близком сражении, который пошел из уст в уста сразу по прибытии гонца, уже превратился во взволнованный говор. Души подхватывали оружие и быстро строились. Ганнибал повернулся к брату, и они вместе отдали приказ выступать.

Через час быстрого марша войско душ свернуло за угол массивной городской стены и двинулось к уже близким воротам. Ганнибал еще издали увидел штаб Саргатана, а потом посмотрел на ворота и вспомнил об украшавших их шипах. «Демоны называют эти ворота просто Пятыми, — подумал он. — А души придумали им другое имя. Врата Миллионов Сердец…» И он покачал головой, подумав о насаженных на шипы органах, оценивая иронию проклятых смертных.

За штабом с Саргатаном во главе появились генералы, на темном фоне солдат они были заметны издали. За ними следовали пятнадцать колонн роскошных знаменосцев, а потом шли тяжеловооруженные легионеры. Над пешим войском летали стражи Элигора, тоже с флажками на пиках, и на каждом горела огненная печать лорда. Величие этой картины поразило Ганнибала, он замер. И все же, как мог, постарался не выдать своего волнения.

Он еще не видел старших демонов во всем их боевом великолепии и теперь понял, что никогда не сможет привыкнуть к их столь непривычному для человеческой души облику. Вот они подошли ближе, и их гигантские, похожие на человеческие, фигуры образовали живую стену — огненную, курящуюся дымом. К счастью, их близость теперь его не подавляла. Ганнибал даже предположил, что действие этого эффекта подавления зависит от их собственного выбора.

Теперь он смотрел на них даже с любопытством. Их темная броня срослась с черными телами, и отделить ее можно было лишь с помощью специальных ножей и заклинаний. Плоть между пластинами доспехов словно волновалась — высовывала щупальца, шипы и когти, разевала зубастые пасти и мигала разного размера и формы глазами. Не было двух одинаковых демонов, но все же их объединяло нечто общее. Неважно, какую форму принимали их шлемы, все равно глаза павших ангелов одинаково сияли серебром на черном. И Ганнибал неожиданно выяснил, что если смотреть демонам в глаза, то это успокаивало, словно давая почву под ногами, отвлекая от постоянных изменений адских тел.

Главнейшие из демонов собрались возле Саргатана. Андромалий, и Бифронс, и министр Валефар с длинным мечом, какого Ганнибал никогда не видел, и Зорай со щитом, на котором сияла эмблема пешей гвардии, и свирепого вида поджарый барон Фарайи, отмеченный печатью Пустошей, и какой-то вычурно одетый демон, возможно Йен Вань, вокруг головы которого вращались огненные сферы, а от плеч до пят его искрились мелкие глифы. Были в свите Саргатана и такие, которых Ганнибал не видел раньше, и теперь он понимал, что они явно имеют в иерархии Ада высокий статус. Элигор, о котором Ганнибал слышал, что с ним иметь дело легче всего, подлетел во главе своих летучих стражей и приземлился рядом с Саргатаном.

Ганнибал был предупрежден, что душам, мобилизованным в войско, в Адамантинаркс вход запрещен, и поэтому перестроил свою армию из походного в парадный порядок на некотором расстоянии от ворот. И порадовался выдержке своих солдат — те не испугались вида легионов демонов.

Вот Саргатан отделился от свиты, приблизился к Ганнибалу, окинул взглядом строй душ и одобрительно кивнул.

— Вижу, мне доложили истинную правду, — сказал он. — Ты добился большого успеха, сколотив такое войско. И оно больше, чем я ожидая. Многие не верили, что у тебя получится.

— Благодарю, государь, — поклонился Ганнибал. И даже почувствовал гордость от того, что сумел обрадовать такого могущественного демона.

— К сожалению, времени на их дальнейшее обучение уже не остается, — продолжил Саргатан. — Придется учиться в бою с опасным врагом. Как применить твою армию, мы с тобой еще обсудим на марше.

Ганнибал посмотрел на постоянно меняющееся лицо демона, на его обрамленную нимбом из искр голову и почувствовал в себе странную, будоражащую смесь из решительности и восторга.

— На марше, государь?

— На нас движется с отборным войском имперский мэр Диса, главный генерал Вельзевула Молох. У него только одна цель — уничтожение меня, моего двора и Адамантинаркса. Не хочу подпускать его к городу, так как тогда нам придется познакомиться с его искусством держать осаду. Предпочтительно встретить на подходе, и чем дальше, тем лучше. Ганнибал насторожился.

— Государь… Имя этого генерала?..

— Молох, — повторил Саргатан.

Ганнибал замер, и Саргатан, сдвинув брови, кивнул:

— Да. Ганнибал, тот самый Молох. Так что битва эта будет знаменательна для нас обоих.

Оба чуть помолчали.

— Мы победим, Ганнибал. И все изменится. Ты, я… Даже Ад.

Из ворот появилась колонна легкой кавалерии на душезверях. Наблюдая за приближением всадников, выстроенных в строгом порядке, Ганнибал почувствовал укол зависти. Он всегда любил водить в бой свою любимую нумидийскую конницу, а такой радости в Аду ему не представится. Он заметил, что верховой декурион вручил своему командиру поводья скакуна поменьше — оседланной крупной абиссали.

Саргатан поднял руку, приветствуя идущего к ним демона, после чего повернулся к Ганнибалу:

— Лорд Карсафаг приготовил этого скакуна для тебя. Он поймал его недавно, решив, что для генерала неприемлемо в бою быть пешим. Я согласился.

Вновь прибывший командир духов сидел почти на пятнадцать футов выше Ганнибала во ввинченном в спину душезверя седле из резной кости. Демон нагнулся и передал поводья человеку.

Этот верховой зверь не походил на тех, что Ганнибал видел раньше. Он был вдвое меньше других верховых, но все же возвышался над пешими демонами. Человек сразу понял, что битву с его нового скакуна будет видно превосходно.

— Благодарю вас, лорды. — Ганнибал поклонился обоим демонам. — Прекрасный дар, выше всяких ожиданий. А что это вообще такое?

— Мы называем его кириал-пе-лата, скакун для обитателей Пустошей. Его приучили отзываться на имя Гаха, на нашем языке это что-то вроде «щенка Пустошей».

В отличие от толстокожих душезверей тело абиссали облегал довольно яркий серебристо-черный крупночешуйчатый панцирь, столь характерный для коренной живности Преисподней. Ганнибал знал, что каждая чешуйка его нового зверя отличается и гибкостью, и твердостью. Каждую пластину обрамляла череда маленьких шипов, которые переходили на плечевом поясе в короткую острую гриву. Передние ноги зверя больше напоминали руки, были короче и тоньше задних, но благодаря этому зверь был более гибок и мог быстро разворачиваться. Довольно длинная шея поддерживала уплощенную голову с клювом и двумя обращенными вниз бивнеобразными клыками-кинжалами устрашающего вида. Зверь смотрел на Ганнибала четырьмя маленькими красными глазками, а когда Ганнибал вытянул вперед руку и произнес «Гаха», он слегка отпрянул и издал шипящий клекот.

Ободренный кивком Саргатана, Ганнибал поставил ногу в стремя и, схватившись за выступ седла, без труда взобрался на спину зверя. Упряжь предусматривала специальные подколенные упоры, обеспечивающие седоку уверенную посадку даже в случае, если зверь вздыбится или заартачится.

Карсафаг ухмыльнулся и передал Ганнибалу искрящийся стек. Ганнибал тронул им круп зверя, развернул его к демонам. И не смог подавить широкую улыбку: он уж и забыл, когда последний раз сидел верхом. На лице его читалось наслаждение. Демоны были правы: у генерала должен быть свой конь.

— Обкатай его как следует, генерал, — посоветовал Карсафаг. — От него можно всяких сюрпризов ждать. Но ты, вижу, в седле не впервые, справишься.

— Передай пока командование брату, Ганнибал, — приказал Саргатан. — Надо много обсудить, первую часть пути пройдешь со мной.

Над головой его взлетел командный гриф, раскололся на десяток частей и рванулся к командирам. Саргатан развернул своего мощного душезверя и обнажил меч Лукифтиас. Тут же задудели, застонали, захрипели рожки, ударили барабаны, и войска двинулось навстречу приближающимся легионам Молоха.

Ганнибал подумал, что, возможно, он не вернется в этот город, который поклялся защищать. Но воодушевление от этого не убавилось. Он был воином и, похоже, им остался. А солдаты по сути своей — прагматики, потому вывод мог быть один: риск в Аду мало чем отличался от того, что приходилось испытывать в жизни. Ганнибал только надеялся теперь, как и много раз до этого, что Забвение, коль суждено, застанет его с мечом в руке. Простая надежда старого солдата.

* * *

Лилит проснулась от воплей сигнальных рожков, оглушающего хлопанья многочисленных крыльев и знамен, командных выкриков. Из окна она успела высунуться как раз вовремя, чтобы увидеть, как Саргатан вместе с лордами и генералами шагает внизу, возглавляя большой отряд пешей гвардии. Они двинулись по улице Господства, затем, как ей показалось, повернули к Пятым воротам. Она посмотрела вверх и увидела, как собирающиеся отряды крылатых демонов начали удаляться в том же направлении, повинуясь команде своего господина, как мигрирующие абиссали следуют велению инстинкта. Какое-то время сна наблюдала за ними, пока что-то не заставило ее перевести взгляд на тьму за городскими стенами. Вглядевшись, она различила там множество крохотных фигурок. И поняла, что это, должно быть, армия Ганнибала, Глаза ее заблестели: Лилит увидела воплощение своей мечты, результат того, что она вызвала своими статуэтками, за что была растерзана Ардат Лили. Несмотря на горькие воспоминания, теперь Лилит знала: она и Саргатан дали душам то, на что никто не мог надеяться, что она ценила превыше всего, — подобие свободной воли. Это было началом освобождения бывших смертных, и неважно, проиграют они или выиграют в грядущей войне, ведь сейчас души имели гораздо больше, чем до того, как Лилит начала свою деятельность.

ПУСТОШИ

Два дня похода Ганнибал внимательно наблюдал, как его души маршируют по мрачным холмистым равнинам Ада. Йен Вань с боевыми бегемотами остался в тылу. Саргатан считал их слишком ценными, чтобы бросать вперед. На исходе второго дня летучие разведчики нашли подходящее место для лагеря — в долине между двумя гребнями, горящими вечным пламенем, известной под именем Пламенный Срез. Саргатан со штабом прибыл на выбранное место и остался им доволен.

За свою жизнь Ганнибал много раз ожидал битвы, но лишь один раз ждал войны. Та война длилась шестнадцать долгих лет. Здесь, в Аду, все оказалось таким же: назревающая война походила на роженицу, готовую принести любой плод. Принести и славу, и ужас. Он знал, что конфликты тут пылали веками, с самого Низвержения, разрывая ненадежные границы каждого только-только образованного княжества. Но, несмотря на это, ни один демон не смел посягать на иерархию Ада: война, подлинная война, которая съедает целые государства, здесь не разрешалась. Но скоро, думал Ганнибал, все это изменится.