КНИГА ВТОРАЯ 3 страница

Похороны закончились. Люди стали расходиться по машинам, чтобы ехать к бабушке. Дженн смотрела на медленную процессию автомобилей, и на лице ее играла едва заметная ироническая гримаса. Дед смолоду долгие годы ухитрялся оставаться незасвеченным, скрывался, на него были выписаны все мыслимые ордера за участие в «актах социальной справедливости»: они врывались в военные казармы и сжигали повестки о призыве на военную службу, бросали бомбы в офисы корпораций, производящих танки и ракеты, разрабатывающих биологическое оружие, например, нервно‑ паралитический газ. Теперь на похоронах отец Дженн и два его брата раздавали всем карты с подробными указаниями, как проехать к его дому.

Дженн снова боязливо посмотрела на троицу в черных костюмах и солнцезащитных очках. В черное было одето большинство мужчин, пришедших сюда, но эти трое резко отличались от всех: стояли прямо, высоко держа головы, и выбрали такую позицию, откуда удобно наблюдать за всеми остальными, отслеживать, кто приходит и кто уходит. Она была воином и в них тоже чувствовала бойцов, они словно стояли на страже, ожидая какого‑ нибудь нападения. Они напомнили ей товарищей из отряда, саламанкийцев, и она не сомневалась, что они могут быть опасны.

Вот самый высокий, с посеребренными волосами и крепкой челюстью стронулся с места и направился прямо к могиле. Темные очки мешали ей рассмотреть его как следует. Дженн попыталась осторожно освободиться от руки стоящей рядом, крепко обнимающей ее и всхлипывающей Хеды.

Но не успела: человек уже подошел к бабушке. Ее все еще разыскивала полиция, как, впрочем, и деда тоже. Дженн нутром чувствовала, что этот человек работает на правительство.

«Оставь ее в покое», – подумала Дженн и освободилась от руки сестры.

– Эй, – громко сказала она, шагнув вперед.

Но человек уже протянул руку, и к ее удивлению, бабушка пожала ее. Дженн замерла, продолжая наблюдать, что будет дальше.

– Здравствуй, Эстер, – сказал человек с отчетливым южным акцентом.

– Здравствуй, Грег.

Голос Эстер Лейтнер был печален и тих.

– Я глубоко сожалею о твоей утрате. И мои товарищи тоже. Прими наши соболезнования.

Остальные двое подвинулись ближе. Дженн напряглась, стараясь не забыть кодекс саламанкийцев, запрещающий приносить вред другим людям. Но если они попытаются арестовать бабушку в день похорон папы Чену что ж, она не сомневалась, что даже сам отец Хуан не стал бы порицать ее.

– Спасибо.

Бабушка слегка наклонила царственную голову, словно королева перед подданным.

– Нам будет очень его не хватать. Он был достойный, искуснейший противник, – прибавил Грег.

– То же самое он думал и про тебя, – ответила бабушка.

Грег кивнул и повернулся, чтобы уйти. Но, увидев Дженн, остановился.

– У тебя растет не менее достойная смена, – сказал он.

Вздрогнув от неожиданности, Дженн смотрела на него, раскрыв рот; все, что она хотела сказать, напрочь вылетело из головы. Он снял свои темные очки и пронизал ее острым взглядом серых глаз. И тут она вдруг заметила на нем крест крестоносца, такой же, как и у нее на плече и на знамени саламанкийцев, только не красный, а черный. Издалека на фоне черного галстука он был просто незаметен.

– Многие здесь у нас молятся о том, чтобы вы оправдали наши надежды, – сказал он уже громким голосом, глядя ей прямо в глаза.

И пошел своей дорогой, а двое его товарищей молча последовали за ним. Ошеломленная Дженн повернула голову к бабушке, провожающей их своим взглядом.

– Как ты, бабушка, все в порядке? – спросила Дженн, понимая, насколько глупо это звучит.

Бабушка кивнула.

– Я буду скучать по Че, пока сама не помру, но он не хотел бы, чтобы я развалилась на части на его похоронах. Он хотел бы, чтобы я не сдавалась до конца.

В ее глазах заблестели слезы, но ни одной слезинки так и не выкатилось.

– Кто эти люди?

– Призраки прошлого, видения будущего, – пробормотала она.

Дженн нахмурилась, и тогда Эстер взяла ее щеки в ладони. И Дженн вспомнила прикосновение Антонио, это было как отражение в зеркале.

– Это страшные люди, – прибавила бабушка. – Они работают на правительство, охотятся за преступниками.

Ну вот, так она и думала. Непонятно только, почему они ушли с миром, почему не надели на бабушку наручники и не увезли ее в тюрьму. Впрочем, и на том спасибо.

– Он много лет гонялся за нами, – кивнула бабушка, – а вот теперь, гляди‑ ка, пришел выразить соболезнование.

«Удивительно, – подумала Дженн, – как все по‑ разному происходит в этом мире. Представить себе не могу вампира, пожимающего руку вдове павшего врага».

– Мне будет очень его не хватать, – сказала Дженн вслух, и слезы покатились по ее щекам.

– Он очень гордился тобой.

Эстер обняла внучку. Дженн прижалась к ней, усталая и напуганная, до глубины души потрясенная горем. Прежде она не понимала, насколько сильно зависела от деда, как глубоко верила в то, что все у нее будет хорошо, потому что папа Че обо всем позаботится. И вот теперь его нет.

Бабушка дала ей выплакаться вволю, черная блузка ее промокла чуть ли не насквозь, и с такой же твердой настойчивостью, с какой сама Дженн только что избавилась от объятий сестры, отстранила ее. Кончиками пальцев она осушила глаза внучки и улыбнулась.

Они вместе направились к черному лимузину, который должен был отвезти их к дедушкиному дому. Хеда, родители и пара родственников уже сидели внутри.

Эстер взяла Дженн под руку.

– Ну, а теперь расскажи про парня, в которого ты влюбилась. Про своего испанца.

Дженн изумленно посмотрела на бабушку. Никому из родственников она и словом не обмолвилась про Антонио. И о своих чувствах не говорила ни с кем, даже с отцом Хуаном.

– Откуда ты знаешь?

Эстер хитро улыбнулась.

– В тот день, когда я познакомилась с Чарльзом, меня сфотографировала одна моя подружка. У меня до сих пор лежит эта фотография. Там у меня такие же глаза, как у тебя теперь.

– Бабушка… – выдохнула Дженн; она не поверила.

С каждым шагом они удалялись от могилы папы Че. Ей хотелось броситься назад, обвить руками гроб и плакать, плакать. Откуда ж у нее в такую минуту глаза влюбленной девушки?

А бабушка все смотрела на нее, улыбалась и ждала.

– Его зовут Антонио, – призналась Дженн, покраснев: непривычно было здесь произносить его имя вслух.

– А почему он не приехал с тобой?

– Он хотел, – ответила Дженн. – Но он охотник. Я попросила его остаться, вдруг появится какая‑ нибудь… работа.

– Очень благородно с твоей стороны, – заметила Эстер.

Глаза ее вдруг засверкали, как в те минуты, когда папа Че поддразнивал ее и называл Эззи.

– Но в следующий раз, когда молодой человек захочет с тобой приехать и познакомиться с твоей семьей, скажи ему «да».

«Она сделает это. Я знаю, она сделает».

Хеда сидела в гостиной в одиночестве; вот уже более часа перед ней стояла тарелка с едой, но она к ней так и не притронулась. Есть ей совсем не хотелось, хотя все кому не лень пытались пичкать ее, подсовывая то одно, то другое. После похорон у родственников был какой‑ то растерянный вид, и им надо было чем‑ то заняться. Вероятно, поэтому им в первую очередь хотелось о ней позаботиться, чтобы она побольше ела что‑ нибудь и пила.

Хеда посмотрела на сестру. Вот к ней никто не пристает и не пичкает. Дженн всего на два года старше, а все к ней относятся, как ко взрослой. Всего несколько человек знало, где она пропадала целых два года: уехала в Испанию учиться. А теперь охотится за вампирами.

«Вампиры».

Живые мертвяки. Это не папа Че, который никогда больше не будет ходить по земле, не обнимет ее и не скажет, что она сама вольна выбирать, кем ей быть. Это просто нечестно и в каком‑ то смысле даже неправдоподобно. Маленькой девочкой она просыпалась от ночного кошмара, и все наперебой убеждали ее в том, что чудовищ на свете не бывает. Она до сих пор помнит ту ночь, когда ей втолковывали это. А наутро мир вдруг изменился.

Когда Проклятые во всеуслышание объявили о своем существовании, они с Дженн уже несколько дней гостили у папы Че и бабушки. Была как раз годовщина свадьбы родителей, она совпадала с Валентиновым днем, и они куда‑ то уехали. Хеда прекрасно помнит, как рано утром, еще не рассвело, ее разбудил телефон. Она сразу поняла: что‑ то случилось. Впервые в жизни у нее было такое чувство; ах, как хотелось бы, чтобы это никогда больше не повторилось.

Из Бостона звонил дядя, он попросил их включить новости. Через минуту в гостиной собрались все: папа Че, бабушка и они с Дженн. По телевизору в прямом эфире шла передача из здания Организации Объединенных Наций в Нью‑ Йорке: передавали обращение вампиров к правительствам и народам всего мира. Дженн смотрела, так сильно сжав ей руку, что у нее онемели пальцы. Дедушка с бабушкой с мертвенно‑ бледными лицами уставились в экран, на котором стараниями операторов крупным планом возникали то кроваво‑ красные глаза, то сверкающие клыки этих чудовищ.

Мир во всем мире. Такова была повестка дня заседания. Доклад делал вампир по имени Соломон, он был красив, харизматичен, как кинозвезда: ярко‑ рыжие волосы, великолепные зубы, черный костюм без галстука.

То, что сказал дед, когда телевизор выключили, ее дедушка, носивший на плече татуировку в виде голубя мира, поразило Хеду.

– Мир во всем мире… обман, большой мыльный пузырь, – тихо проговорил он, обернувшись к бабушке.

– Хеда, ты почему ничего не ешь? – спросил один из дядюшек, проходя мимо.

Хеда вздохнула и посмотрела на Дженн: та стояла в другом конце комнаты и спокойно разговаривала с одним из друзей папы Че.

Хеда помнила тот день, когда Дженн ушла из дома, помнила ту ужасную ссору. Поправка: последнюю ужасную ссору в доме. Дженн всегда ссорилась с папой. Хеда знала, что когда‑ нибудь он добьется того, что она уйдет из дома, как знала, что в тот Валентинов день наступил конец света.

Как безумная, Хеда сунула в рюкзачок нижнее белье, зубную щетку, мобильник и три тысячи долларов, которые накопила на зимние каникулы и выскочила из дома вслед за старшей сестрой.

Но мама догнала ее на «Вольво», вернула домой и на целый месяц заперла дома, запретив даже упоминать имя сестры. И строго‑ настрого приказала: если Дженн попытается с ней связаться, немедленно сообщить ей или папе.

А Дженн в тот день мама так и не догнала. Да вряд ли и пыталась.

– Как дела?

К ней подошла и подсела на пустую табуретку рядом Тиффани, ее лучшая подружка.

Тиффани была голубоглазой блондинкой в черной, широкой юбке и рубашке с кружавчиками, тоже черной, но другого оттенка. Одежда явно из чужого гардероба. Черный – не ее цвет.

Хеда глубоко вздохнула.

– Хочешь поесть? – спросила она, подвинув ей тарелку.

– Нет.

Тиффани схватила тарелку и бросила ее в мусорный бак.

– Вот и все.

Хеда посмотрела на свои руки, не зная, чем их занять. В конце концов положила на колени.

– Тошнит от всего этого, – сказала Тиффани.

Хеда кивнула, и какое‑ то время они сидели молча.

Вокруг ходили и разговаривали люди, словно, находясь в постоянном движении, они могли избавиться от ненужных мыслей. Звенел дверной звонок, входили новые люди с цветами и скорбными лицами. Когда они приближались, Хеда боролась с желанием чихнуть. Горло перехватывало, предвещая очередной приступ астмы, а ингалятор, увы, она забыла дома, на полке в ванной комнате. Иногда мама носила в сумочке запасной, но в крохотной черной сумочке, которую она сейчас держала под мышкой, он явно не поместится. Она хотела спросить, но побоялась, что услышит папа и снова станет ругаться.

– Так давно не видела сестру, – Тиффани сморщила носик, неожиданно прерывая молчание.

– Да, – неопределенно отозвалась Хеда.

Ей не хотелось говорить с Тиффани о Дженн.

– Слушай, поговори ты с ней, объясни, что она неправа насчет этих парней, вампирчиков.

Хеда закатила глаза. Как минимум половина девчонок в школе, в том числе и сама Тиффани, считали вампиров существами ужасно романтическими, как каких‑ нибудь эльфов или русалок, и ласково называли их вампирчиками. Они щеголяли глубокими вырезами на платьях и кофточках, которые, казалось, так и кричали: «Кусни меня! »

Тиффани тронула пальчиком ожерелье с фигуркой летучей мыши, держащей в коготках сердечко. Девочки, подобные Тиффани, носили такие ожерелья в знак того, что простые парни их совсем не интересуют, что они западают только на «вампиряшек».

Хеда подняла голову и увидела, что к ним направляется Дженн. Ей стало стыдно за подружку, и она снова низко опустила голову. Интересно, знает ли Тиффани, что побрякушка, висящая у нее на груди, олицетворяла полное и даже оскорбительное отрицание всего, чему служит Дженн. Вампиров Дженн убивает. И никогда не полюбит кого‑ нибудь из этих чудовищ.

Хеда глубоко вздохнула. Ну, да, конечно. Тиффани, может сколько угодно не понимать, кто такие эти вампиры, родители могут сколько угодно считать, что вампиры стремятся к мирному сосуществованию, но ей‑ то, как и Дженн тоже, все прекрасно видно. И пора уже и ей что‑ то делать, как это делает Дженн.

– Привет, Тиффани, – сказала Дженн. – Хеда, мама хотела бы знать…

– Возьми меня с собой, – перебила ее сестра.

Обе девушки посмотрели на нее с немым изумлением. И без того бледное лицо Дженн побелело, как мел.

Хеда закатила глаза, болезненно переживая свою ущербность.

– Ну, в Саламанку, когда поедешь обратно.

– Что? – вставая, спросила Тиффани.

Сощурившись, Дженн молча смотрела на сестру. Потом быстро тряхнула головой.

– Я хочу делать то же, что и ты, – сказала Хеда, понимая, как отчаянно звучит ее голос.

– Тиффани, извини, нам с сестрой надо поговорить, – сказала Дженн. – Ты не оставишь нас на минутку?

– М‑ м‑ м, конечно, – ответила Тиффани; пятясь, она пыталась заглянуть Хеде в глаза. – Как скажешь.

– Я уже приготовилась, упаковала вещи. Начала готовиться, как только узнала, что ты приезжаешь. Ну, пожалуйста. Я буду хорошо учиться, у меня получится, я обещаю.

– Выкинь из головы, – вдруг раздался за ее спиной сердитый голос.

Хеда резко обернулась и увидела отца: он смотрел на нее сверху вниз, глаза его пылали от ярости. Внешне он был очень похож на деда, на папу Че: с высоким лбом, кареглазый – и вместе с тем у них с отцом не было ничего общего.

– Никуда ты не поедешь.

Тиффани на всякий случай отошла подальше, явно не желая быть свидетелем семейной ссоры; она направилась к столу с сандвичами и бутербродами с сыром. Подруга называется.

– Но, папа…

– Все. Разговор закончен.

Хеда знала, если отец произнес эти слова, спорить бесполезно. Не позволит, и все тут, хоть золотые горы сули ему.

А вот Дженн либо об этом забыла, либо ей было уже наплевать.

– Если хочет ехать, пусть едет, она уже взрослый человек и может решать за себя. Я начала учиться в ее возрасте.

– Учиться? – Он стиснул зубы. – Твоя так называемая учеба привела к тому, что ты ни во что не ставишь отца с матерью и плюешь на все, во что они верят.

– Ты, видимо, так ничего и не понял, – подняла голос Дженн; в груди клокотала ярость не слабее отцовской. – Идет война.

– Ничего подобного, это у тебя идет вечная война. Но ты воюешь не на той стороне баррикад. А моя война закончена.

Хеда крепко вцепилась в край табуретки, грудь ее сжало. Она надеялась, что отец не услышит негромкого хрипа при каждом вдохе и выдохе.

– Очнись, папа. Оглянись вокруг! Вампиры убивают людей каждый день. Более того, они еще занимаются и «обращением» своих жертв. Ты хоть заметил, когда хоронили дедушку, сколько было на кладбище пустых, разрытых могил, в которых должны быть тела похороненных?

Отец растерянно заморгал.

– Нет, не заметил. Но это вовсе не доказывает…

– Ну, вот что, хватит!

Хеда вздрогнула. Перед ними стояла бабушка: руки уперла в бока, ноги широко расставлены. Точно в такой позе, как на всех старых фотографиях, где они с папой Че еще молодые. Вот так, сфотографируются и пойдут взрывать банк или еще что‑ нибудь…

– Я хочу поговорить с Дженн, – сказала бабушка Эстер, сверху вниз глядя на отца своих внучек.

Лицо его помрачнело, вытянулось, и он отошел в сторону.

Но не очень далеко.

– Я не собиралась с ним ссориться, – смущенно пробормотала Дженн.

– Может, и не собиралась, да поссорилась, – резко отпарировала бабушка. – Твой папаша – дурак, ты и сама это знаешь. Что ему ни говори, все как об стенку горох, так что побереги силы, все равно без толку, да еще в такой день.

– Да, конечно, – ответила Дженн. – Ты права.

– Еще бы не «права».

Она повернулась к Хеде.

– А ты что так на меня смотришь? Ну‑ ка давай, поешь что‑ нибудь. Тощая, как спичка, совсем зачахла.

От разочарования у Хеды даже руки опустились.

– Я прослежу, чтоб она поела, – сказала Дженн.

Эстер удовлетворенно кивнула и повернулась к двум седеющим мужчинам, которые как будто собрались уходить.

– Бобби, Джинкс, – крикнула она, – подождите, я вас провожу!

Она сделала шаг, сунула руку в карман платья и вытащила ингалятор. Ни слова не говоря, протянула его Хеде и направилась к выходу.

Хеда приставила его к губам; лекарство сразу сработало, дышать стало легче. Она была очень благодарна бабушке, что та не стала устраивать из случившегося спектакля. И в то же время не могла не задуматься: а вдруг они правы, что относятся к ней, как к человеку, который сам о себе позаботиться не в состоянии.

«Всегда теперь буду помнить про ингалятор, – поклялась она мысленно. – Всегда».

Дженн уселась на табуретку, которую освободила Тиффани, и вполоборота повернулась к сестре.

– Ты это серьезно? – тихо спросила она.

Хеда кивнула.

– Да, я хочу поехать с тобой. С тех пор как ты уехала, тут все стало по‑ другому. Я говорю не про маму с папой, а вообще про все. Ты знаешь, что Проклятые окопались в Сан‑ Франциско? Власть в городе теперь у них в руках. И без их позволения там даже плюнуть нельзя.

Дженн широко раскрыла глаза. Сан‑ Франциско всего в двадцати минутах езды от Беркли.

– Нет, ей‑ богу, не знала, – прошептала она.

– Да, это правда. И по всей Америке так. Вампиры рвутся в правительство. Они даже не скрывают этого. Я не удивлюсь, если Соломона «изберут» президентом.

Дрожащими пальцами и интонацией она обозначила кавычки на слове «изберут».

– До нас доходили слухи, что здесь у вас худо, – медленно проговорила Дженн. – Но я и не думала, что настолько. Все эти пустые могилы…

– Я тоже видела, – подхватила Хеда и тут же закашлялась: от волнения ей снова стало трудно дышать. – Дженн, папа постоянно говорит, что Соломон собирается восстановить мир, и что мы должны во всем помогать ему.

– О, господи, да у него совсем крыша поехала! – выпалила Дженн и сморщилась. – Извини.

– Нет‑ нет, ты совершенно права.

Хеда сделала еще один вдох через ингалятор. Сердце ее бухало, как колокол.

– Такое впечатление, что ему как следует промыли мозги. Он говорит, если мы не согласны, значит, только усугубляем положение.

– Камешек в мой огород.

В голосе Дженн звучала неподдельная боль. И еще злость. Хеда и сама злилась. Отец ведет себя крайне глупо.

– Он говорит, что вы все там одним миром мазаны с нашей бабушкой и папой Че. Все, что они ни делали, все было неправильно и ни к чему хорошему не привело. Только своих родственников подставили.

– У папы было плохое детство, – сказала Дженн сквозь зубы. – Всегда были в бегах, всегда скрывались.

– А у нас что, нет? Я же хорошо помню войну. С утра до вечера по телевизору пули свистят, бомбы рвутся, и… и…

Она закрыла глаза.

– Помню, как папа орал на маму, что от нее у нас все несчастья.

– В Сан‑ Франциско войны не было, – напомнила Дженн. – Но мы знали, что воюем с Проклятыми. Для нашего папы все кругом были врагами. Он даже не знал, что у него есть двое дядей, пока братья Че не заставили его и бабушку рассказать ему про них. Представляешь, что это значило для маленького мальчика?

– Неужели ты его защищаешь? Не могу поверить, – с горечью сказала Хеда.

– Я и сама себе не могу поверить, – отозвалась Дженн. – Но теперь я знаю, каково это – вечно от кого‑ то бегать, скрываться, жить, не зная, что тебя ждет через час, через день… может быть, теперь я его лучше понимаю. Он всего боится. Он всю свою жизнь боялся.

– И я тоже. Но ведь я хотя бы пытаюсь с этим бороться.

Дженн не отвечала; удивленно подняв брови, она пристально всматривалась в лицо сестры, словно видела Хеду в первый раз в жизни. Хеда попыталась воспользоваться моментом.

– Ну, пожалуйста, Дженн, я не хочу больше здесь оставаться. Я боюсь.

Она не лгала. Уже полгода она не выходила в город. Все там менялось с невероятной быстротой. И по вечерам никуда не ходила, сидела дома.

В последний раз она вышла из дома, чтобы сходить в кино с подругой Люси Паджетт, и к ним привязался вампир. Она была уверена, что он не хотел их убить. Просто хотел попугать. Ему, видите ли, нравилось пугать девушек.

Даже мысль о возможности драки с вампиром приводила ее в ужас, но вот если бы попасть в Академию, можно было хотя бы научиться защищаться. И не было бы так страшно. Вот бы стать такой, как Дженн, как было бы здорово.

– Ну, пожалуйста, Дженн…

Она схватила сестру за руку, по щекам ее бежали слезы.

– Надо подумать, – не сразу ответила Дженн. – Даже если получится убедить маму с папой, надо получить разрешение от моего учителя.

Хеда тяжело вздохнула.

– Мне надо уехать отсюда, позарез.

– Почему это для тебя так важно? – спросила Дженн. – Если потому, что уехала я, то лучше еще раз подумай хорошенько. Чтобы остаться в живых во время учебы, придется очень тяжко трудиться.

Хеда опустила голову. У нее вдруг закружилась голова. Она боялась, что упадет с табуретки и из нее вылетит дух вон.

– Я просто чувствую, если я не уеду сейчас, то не уеду уже никогда.

Она сжала зубы, надеясь, что Дженн больше не станет ее ни о чем спрашивать. Хеда была еще не готова рассказывать ей про свои ночные кошмары. В которых она видела…

…в которых она видела…

Она попыталась отогнать ужасные образы.

«Господи, Дженн, пожалуйста, – думала она, сжимая кулаки. – Ты ведь спасаешь людей от гибели, у тебя это хорошо получается. Спаси же и меня».

Дженн долго и внимательно вглядывалась в лицо сестры. Ей очень хотелось взять ее под свое крыло, как она делала всегда, когда они были маленькие. Но она не могла. Если за последние два года она и поняла кое‑ что, то именно это. Она не смогла бы защитить Хеду, если бы та была зачислена в Академию. А с другой стороны, она не может присматривать за ней, находясь в другой части света. Особенно, если отец, как слепец, не видит правды, и тем более если Сан‑ Франциско действительно попал в руки вампиров.

С каким отчаянием Хеда смотрела на нее, старшую сестру! Дженн нутром чувствовала, что Хеда что‑ то от нее скрывает, но благоразумно не стала выпытывать.

– Мне надо подумать, – уклончиво сказала она.

И она действительно много об этом думала. О том, что видела в Сети и по телевизору, об американских солдатах – в Вашингтоне и Сиэтле, в Чикаго и Лос‑ Анджелесе – которые врукопашную дрались с вампирами, вооруженные только заостренными колами; об ученых, вечно бубнящих про вампиров одно и то же и не понимающих, что правда, а что просто миф. Прямые солнечные лучи действительно сжигают их, они на самом деле могут умереть, если их обезглавить, сжечь или пронзить колом. Они действительно не могут не пить человеческой крови. Физически они действительно гораздо сильней человека. И они действительно силой «обращают» людей, и те становятся такими же вампирами.

Они действительно побеждают в этой войне.

Она вспомнила время, когда Соединенные Штаты запросили перемирия. Была введена карточная система, и занятия в школе отменили, опасаясь неожиданного нападения. Она помнила, как бабушка и папа Че рассказывали о своих друзьях, погибших во время попытки захватить цитадель вампиров… гибель их была ужасна.

Отец тоже пережил все это. И тоже все помнил. Но он решил сдаться, уступить врагу, стал голосовать за тех политиков, которые хотели покончить с войной, приказал жене не продавать в своей галерее картины, которые можно было истолковать как враждебные по отношению к Проклятым. Господи, какую он сделал ошибку!

Надо предложить Хеде что‑ нибудь другое.

К вечеру народ стал расходиться. Остались только свои: ближайшие родственники и друзья. Дженн воспользовалась возможностью ускользнуть и хоть несколько минут побыть одной. Она укрылась в кабинете папы Че, уселась в его кресло, закрыла глаза и представила себе его лицо, склонившееся над клавиатурой компьютера. В комнате сохранился его запах; у нее снова потекли из глаз слезы.

Она полезла в карман и достала мобильник. Отец Хуан сказал, что Дженн может звонить ему в любое время суток, и она была ему за это очень благодарна. Дженн набрала его номер.

Он ответил после третьего гудка.

– Дженн, это ты? У тебя все в порядке?

По голосу ясно было, что он не спит. Отец Хуан, как и все остальные в отряде, был полуночником; как и вампиры, за которыми они охотились, бойцы Саламанки предпочитали спать днем.

– Да, все хорошо, – ответила она, закрывая глаза и представив, что снова находится в Испании, далеко от Беркли. – В общем‑ то.

– Как прошли похороны? – мягко спросил он.

– Хорошо. Правда, на кладбище было много разрытых и пустых могил.

Прошла минута молчания.

– Это нехорошо, – отозвался отец Хуан.

– Как раз этого я и боялась. Сестра сказала, что Сан‑ Франциско теперь в руках у вампиров, это их опорный пункт. Местное правительство скомпрометировано. Вы знали об этом?

– Доходили кое‑ какие слухи, но я не был до конца уверен. Большинство сообщений из Штатов противоречиво, трудно понять, что – правда, а что – нет. Много пропаганды и цензура опять же.

Сказать или не сказать ему про тех тайных агентов правительства на похоронах? Но они с отцом Хуаном занимаются вампирами, какое ему дело до агентов, которые гоняются за нарушителями закона.

– Моя сестра Хеда хочет приехать со мной в Саламанку. Очень меня просит взять ее с собой, просто умоляет. Хочет тоже стать охотником. Говорит, что здесь больше не чувствует себя в безопасности.

– Такой шаг нельзя делать с бухты‑ барахты, – ответил отец Хуан. – Если мотив – только личная безопасность, этот номер не пройдет.

– Я попыталась объяснить ей это.

– Ну, и?

– Мне кажется, у нее в душе происходит что‑ то еще, но… она говорит, что от вампиров здесь просто деваться некуда, и она очень боится.

– У многих есть сестры, и они тоже боятся, – бесстрастно заметил отец Хуан.

– Да, но это моя сестра.

И снова отец Хуан помолчал минутку.

– А ты рассказывала ей про Холгара? – спросил он. – Или про Скай? Она хоть хорошо себе представляет твой нынешний образ жизни?

– Нет, но я знаю, какова жизнь у нее, – ответила Дженн. – У нас лучше.

Снова повисла пауза.

– Если она хочет учиться и будет учиться, как училась ты, тогда милости просим, двери Академии открыты для всех.

– Но я… у меня ведь все время занято, я участвую в операциях. Я… боюсь, не смогу присматривать за ней, – призналась Дженн. – Не смогу ее защитить в случае чего.

– Да, не сможешь. У тебя, как ты говоришь, есть обязанности.

– Тогда что же делать? – спросила она, стараясь не выдать своего разочарования.

– Спрячь ее куда‑ нибудь понадежнее и молись, чтобы она осталась цела, или предоставь ей самой выбирать свой путь и учиться защищаться.

– Что вы говорите? – умоляющим голосом спросила Дженн. – Прошу вас…

– Решать вам двоим, тебе и ей. Только не мне. Но, повторяю, милости просим.

– Хорошо. Вы правы, – проговорила Дженн. – Мне уже надо идти.

– Береги себя, – сказал он.

– Спасибо. И… спасибо, что разрешили ей приехать.

– Дженн… – сказал он.

Она ждала продолжения, но он больше ничего не сказал. Ей даже показалось, что прервалась связь, но в трубке послышался очень тихий вздох.

– Отец Хуан, – с тревогой в голосе сказала она.

Молчание.

– Отец Хуан!

– Все хорошо, – послышался в трубке его голос.

– Что‑ то случилось?

– Все в порядке, мы справимся, – ответил он. – Оставайся с семьей.

«Моя семья – это вы», – подумала Дженн, кладя трубку и вставая.

Вдруг послышалось шуршание одежды; она насторожилась и посмотрела в сторону лестничной площадки – и как раз успела увидеть мелькнувший и тут же пропавший край темного пальто. Она подошла к двери; по лестнице спускался отец.

«Интересно, он слышал мой разговор? » – подумала она.

Нет, вряд ли. Она покачала головой. Не мог. Если бы услышал, ворвался бы в комнату и устроил скандал. Он всегда орал, когда ему было страшно, орал, визжал и скандалил. Господи, да он придет в ярость, когда узнает, что она хочет забрать Хеду с собой.

«Боже мой, – теперь она поняла это со всей ясностью. – Я действительно заберу ее с собой. И он меня за это никогда не простит».