ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ 3 страница

Похоже, став моим сыном, прадед мой выбрал такой же путь — мы ведь много обо всём таком говорили... Не просто маленький мальчик, но... всё же мальчик. Почти настоящий.

Так что даже при глобальном сохранении всего есть и победители, и проигравшие. Чтобы победить, надо уметь во всём видеть не только плохое. И всего то?! — может быть, скажет кто-то. Но это, если кто сомневается, безумно трудно. Потому что весь мир в общем и целом очень трагический. А научиться радоваться маленьким победам, тому, что в очередной раз удалось этот мир удержать на краю — попробуйте сами! — безумно трудно. Но если научился — дальше уже будет автоматом получаться.

Главное — не считать себя самым несчастным. И в самые чёрные даже времена не соглашаться на то, что это уже конец. Не сдаваться — и всё тут! Ничему и никому. Даже смерти.

Если что-то удаётся делать — так уже победитель

Вот и маленький Максим Максимович, в прошлой жизни, как и я, Максим Матвеевич — несмотря на младенческую беспомощность, всё же по-своему счастлив сейчас: он вернулся к тем, кто любит и ждёт, а младенчество, как и молодость — «недостаток, который с годами проходит». Но пока рассказывать ему о высоких материях преждевременно — не поймёт. Душа ещё не приспособились по максимуму обходить ограничения нового, не вполне ещё развившегося, кстати, мозга. Просто и ему, и Мише мы все будем говорить сейчас, как мы ждали их, как их любим — это они поймут, а ещё больше — почувствуют.
Мы поехали к родителям. Там уже были, кроме них (и что, что рабочий день? отгулы никто ещё не отменял) папа Шабалин и Сашка — а как без моей сёстры или без Женьки?! Так что мой папа позвонил мне, пока мы ещё ехали — и мы попросили таксиста изменить маршрут, ничего страшного — доплатим. Я звонил в «Сенсор», что мы передислоцировались, звонил Пьеро — но тот странным (или не странным) образом уже догадался.

А потом была весёлая неразбериха, бабушкины пироги, плюс к ним — пироги Женькины, и против пирогов не устоял даже Харон, который, мне всегда казалось, вообще святым духом питается.
От младенцев не отходили ни Лекс с Хароном, ни Пьеро, ни Женька, даром что сами не одному чаду уже отцы, а про Сашку с Алёшенькой и говорить нечего — они были в таком предвкушении, что я уже и тревожиться начал, что она забудет, что Матвей, если что, тоже мой сын. Но Мишка умела влиять на мужнюю сестру. Хотя младенцев всё же утомили — те начали хныкать, и Надька пошла в дальнюю комнату кормить, решительно потребовав, чтоб никто не мешал.

А я сидел и почему-то чувствовал себя котом. Странно: есть коты сибирские — порода такая, а дальневосточных — как породы — нет. Я немного сибирский кот, но всё же больше дальневосточный. Привычный и к «широте крымской», и к «долготе колымской» — к огню и воде моря, а кое-где и к медным трубам. Может, котик-то морской?! Но нет. Ибо котики, увы и ах, не коты. А я всё же — кот. Кстати, надо будет как-нибудь попробовать перекинуться!

На кошачью долю в жизни много невзгод приходится, но стоит как-то им хоть немного отступить — и всё, готово: кот — баловень, лентяй-лежебока и счастливчик. Победитель. А я — не победитель разве?! В жизни много боли, но и счастья столько — не всякий выдержит. И главное — я понимаю, что боль, как ничто иное, делает жизнь насыщенной. Не вышло что-то желанное, так выйдет другое — больное, но гораздо более яркое.

День пролетел словно пять минут. Надька ещё несколько раз кормила детей — и спать тоже укладывала. Вечерело. Мне было пора уходить.

Иннокентий Анатольевич — папа Шабалин — шофёр же, обещал Надьку с Олей и детьми довезти до дому. Да, непросто им сейчас будет, но — справятся. Факт!

Я нашёл папу. Попросил:

— Скажи Надьке, что меня утянуло в тот мир. И что это хорошо: «Долгие проводы — лишние слёзы».

— А тебя утянуло?! — недоверчиво спросил папа.

— Нет. Но всё равно пора. Не хочу прощаться. Всё равно ещё и на время не раз вернусь, и насовсем — тоже не за горами. Всё хорошо.

— Правда хорошо? — спросил папа.

— Да, — ответил я. Крепко обнял папу и сделал шаг.

И оказался в новосибирской квартире.

Я совсем не был уверен, что всё так уж хорошо, но трагедию-то делать было точно не их чего.
Тем более Ярик с пронзительным мявом (чего больше: боли или радости?! ) кинулся мне на грудь — и Виталий с Аллой его услышали. Появились практически мгновенно на пороге моей комнаты:

— Наконец-то!

Это больно, что нельзя быть сразу со всеми, кто любит и ждёт, вместе. Но здорово, что всегда и везде у меня есть такие люди.

И значит, жизнь удалась-таки.

***

Мы не всегда вольны выбирать в точности, что именно случится в нашей жизни. Мы вольны выбирать другое: каков будет градус накала этой самой жизни. Не судьба чему-то одному, так замути же что-то другое — ещё круче!

... Я с самого утра зад к табуретке прижал — и писал программы. Собственноручно и собственным мозгом, не доверяя ничего вроде и не кривым, а всё же кривым аналогам наших «Сенсоров» для этого мира. Потому что я ничего не понимал! Что-то нужно сделать — а что?! Быть с этим миром? Просто быть?! Но — зачем?! Мозги на раскоряку... Но уж во всяком случае доверить это тому искусственному интеллекту, который мой хендмейд, я не мог: это не Алёшенька. Полётом пониже, что говорится, и соплями (а на самом деле — говном) пожиже. Для заработка годится, для установления межпространственных связей — рожей (да оной у него и не имеется... ) не вышел.

И всё же мысль: «Какого чёрта лысого я тут торчу, когда во Владе идёт жизнь — в настоящем Владе настоящая моя жизнь — а я почему здесь?! » — не давала мне покою. Казалось, я просто тупо спускаю в унитаз эту свою жизнь. То, что могло случиться, делаю неслучившимся — причём ради сомнительной какой-то альтернативы. Может, миру и будет от меня толк, но...

Вот! Поймал мысль за хвост! Чтобы миру была от меня польза, мне от него тоже должен быть не вред, а яркая жизнь, во всём меня достойная.

Я внёс изменения, на пике этой мысли пришедшие в голову, в программу-поисковик — и она (эврика! ) наконец заработала должным образом.

Я набрал Надькин номер — и наконец-то, после всех мытарств, когда ни в какую не коннектило! — пошли гудки.

Надька была в бодром настроении: молока много, дети спокойные, поели и спят на балконе. Правда, между строк сквозило: «Я скучаю!.. » — но я тоже скучал, и Надька это чувствовала и готова была терпеть и ждать — ещё и меня подбадривать.

Я нажал на телефоне отбой, встал из-за компа и подумал, что надо пойти к Вере, ещё попенять ей на скандальное поведение и наконец по-настоящему помириться — Ярик почувствовал мои намерения, поднял голову со стопки бумаг, на которой спал, и одобрительно пискнул — мне порой казалось, что Веру он любит больше, чем меня, и когда я буду возвращаться, останется или с Виталием и Аллой, или с Верой. Приходить ко мне, конечно, будет, да ведь и я сюда дороги не забуду — а вот насовсем не пойдёт.

Я не успел даже выйти из квартиры. Вера сидела на диване и пристально смотрела на меня. Я посмотрел так же пристально, внимательно — и Вера оказалась Татьяной...

Что за наваждение?! Как я могу спутать с кем-то, пусть даже с сестрой-ОБ, заветную свою женщину?! Или всё же нет никаких близнецов, или одна из них умерла ещё до рождения — в одном мире Вера, в другом Татьяна, а мать мечется между мирами и не знает, кто же из её дочерей выжил? Ну — на самом деле?.. Или нет никакого «на самом деле»?

А вот Татьяна есть.

На диване сидит...

Откуда я знал всё это, мелькнувшее в голове? Словно сны Татьянины ненароком подсмотрел, мысли случайно прочёл...

— Жаль, что у нас не сбылось... — сказала Татьяна.

Я пожал облупленными плечами — понимай, мол, как знаешь.

— Но ведь ещё не поздно, — сказала Татьяна.

— У нас не сбылось, потому что сбыться и не могло, — отстранённо (вот сейчас я ни в какую не хотел показывать ей, что мне больно, и главное — как сильно... ) сказал я. — Какое, нах, не поздно?!

— Не поздно, — упорствовала Татьяна — глазищи зелёные на меня уставила, в душу мне воткнула, что я кроме них и не видел ничего. — Просто стань таким, каким ты мне нужен, и я вернусь. Останусь с тобой, заберу Макса у Надьки. Просто делай то, что я говорю тебе — разве это так трудно ради любимой женщины?!

— Если я стану покорным, это буду не я уже... — хмыкнул я. — А это в мои планы не входит. Даже «ради любимой женщины». Что это за любовь такая, если она лишает сущности вместо того, чтобы заставлять расти и развиваться?..

— Ты себя любишь больше, сем меня, — всё так же буравя меня глазами и делая несуществующим весь мир, печально произнесла Татьяна.

— Я себя — уважаю. И через это переступить не буду — даже не надейся!

— Ты проклянёшь свою свободу и свой эгоизм, — гневно изрекла она, тыча а меня худым указательным пальцем с ногтем в разводах алого и чёрного лаков.

— Но ты этого не увидишь, — твёрдо сказал я.

— Но разве можно любить — и при этом не делать всего, чего хочет любимая женщина? Разве можно ей перечить?! Отказывать в чём-то?! Тогда это не любовь!

— Хорошо, — сказал я. — Считаешь, что не любовь, значит — не любовь. Но тряпкой я быть не собираюсь.

— Я не прощаюсь, — сказала она.

И исчезла.

Запах серы был? Или — глюки?!

Я не кинулся мордой в подушку, не стал рыдать. Если она сейчас подсматривает за мною, я не доставлю ей радости лицезреть свою боль!

Разве что в сознание моё заглянет — с неё станется... Что ж... В душе у меня не хватит сил лгать себе, что ни о чем не жалею. Нет, не о том, что выбрал остаться собой — о том, что нельзя быть сразу и самим собой — и с женщиной своей заветной... Свобода тоже может быть не в радость — но даже от больной, отказываться от неё нельзя. Я и не буду! И вот эти мысли — хочет — пусть читает!
Но картины прежних счастливых дней неслись перед глазами. И счастье, даже оплёванное после, всё равно вспоминалось как счастье — ибо именно им и было на самом деле. И даже песенка из тех счастливых времён в голове играла. Как мы горлопанили её тогда — самозабвенно же!..

«Дай мне телефон Кристины Орбакайте.

Если нет телефона — телефонную карту.

Она купит нам с тобою быстроходный катер,

и всё это оплатит Кристина Орбакайте! »

И всё же я знал: возврата нет и не будет — и при нынешних реалиях не должно быть! Это мой выбор.

Мой! Осознанный! Выбор!

А ещё я выбираю жизнь, в которой отказ от своей самой огромной любви не будет напрасным, потому что даст мне возможность сделать то, чего я, сдайся и останься с Татьяной, никогда бы не сделал.

А я натворю много суперского — я скрутил в тугой узел своё отчаяние и не сдамся!

Вот и мир этот втащу всё же в лоно Великого Кристалла! С чего это я решил, что зря в Новосибе сижу?!

Я встал (оказывается, всё это время я сидел на диване, как раз там, где передо мной сидела Татьяна — слабость, но чёрт с нею! ), вытащил из-под стола дрожащего от страха Ярика, выключил комп и пошёл к Вере.

Секс сейчас был бы, конечно, совершенно неуместен, потому что лжив. Но позвонить Толику или Сэму, а можно и обоим, и поиграть на репточке — самое оно!

***

Если соберёшься сделать что-то правильное, подобающее моменту — велик шанс, что тебя упредят: начнут делать другие и втянут тебя.

Вера с Толиком заявились одновременно — не успел я ни до соседнего дома дойти, ни даже телефон в руки взять.

— Давай на репточку, поиграем, — предложил Толик. И Вера тоже сказала:

— Давай! — с полным энтузиазмом.

— Сам хотел предложить, — даже как-то и не удивился я.

— Вот и поехали! — обрадовался Толик. — Бери велик! — он махнул рукой куда-то под вешалку.

Нех себе! Под вешалкой действительно стоял новый велосипед — не из навороченных, но вполне годный. Вся закавыка была в том, что я не помнил, как его покупал. То ли он появился здесь, как многие нужные мне вещи: необъяснимо, сказать — по волшебству — вроде и ерундой волшебство это опошлять не хочется, но как-то сами: мир знает, что мне нужно и ненавязчиво организует, подкладывает мне. Но как-то с трудом верится в такое в этом приземлённом и даже заземлённом мире... То ли я действительно купил его — да с кутерьмой последних дней забыл — ну не Альцгеймер же у меня, действительно?!

Но вслух я удивляться не стал. Позвал Ярика — но тот мяукнул лениво и сонно — и задрал ноги к потолку, намереваясь поспать на моих бумагах. Тогда я взял велик и выкатил из квартиры: Толик объяснял, что Сэм ждёт внизу с «железными конями» всех их троих.

Конечно, велик! Нет, я как-то опробовал прокатный самокат, но это показалось мне пошло — слишком уж они везде, и во Владе тоже, на каждом шагу. Нет, велик, велик же! И в фымышуху ездить по утрам подходит — не вставать же на час раньше, чтоб пешком.

До «Виктории» (жаль, там фехтованию только совсем, кажется, детей учат — я б хотел!.. ) доехали без приключений. Заноза в душе от Татьяниного визита торчала, конечно, никуда не делась — но на неё уже получалось забить и не думать как о трагедии всей жизни.

На репточке никого кроме нас не было — бери и играй. Надо же! Вера — вот это забота, ненавязчивая, но своевременная — оказалось, прихватила мою гитару, а ведь я как-то даже и не подумал.
А дальше всё было странно. Мы попробовали играть «Кататонию» — Толик раскидал старую любимую песню «For my demons» на соло-, бас- и ритм-гитару и ударные, мы попробовали — и довольно скоро получилось чисто.

Но... Чисто — и только. Колдовства не было. А в музыке — оно же должно быть! Обязательно! Ради колдовства я, если что, и играю здесь не с «Finsternis» и не с «Ohne Name».

Но Вера это, мне кажется, понимала, а ребята — нет...
Вот так вот бывает: «Хорошие парни, но с ними не по пути»... А действительно хорошие: добрые, честные. Не предадут. Им можно рассказать странную для их мира историю — и то ли я рассказывал уже, то ли Вера — но что-то они знают. И могли бы помочь, нести, так сказать, знание в массы — но сами не особо верят. Поэтому и в музыке в чём-то ремесленники. Способны играть чисто, с выверенной долей эмоций даже. Но колдовство так не делается — если нет в душе огня мечты о чудесах... Деньги — делаются, и не худший это способ их делать, и могу понять ребят, но мне нужно — колдовство...

В конце концов меня пробило.

Я сказал:

— Помолчите! — и сам сыграл и спел пару песенок Яника Николенко. Ну — про деньги немного как в укор получилось... А про Алису... Алиса же — персонаж со всех сторон культовый... А Страна Чудес... В песне ведь не про Страну Чудес, а про Страну Без Чудес — прямо-таки про вот этот самый мир, что сейчас вокруг нас.

Нет, ребята не были эмоционально неразвитыми, тем более тупыми не были. Что-то поняли, что-то почувствовали, чего-то даже и захотели. В итоге у нас как-то спонтанно сыгралось что-то своё, новое — только наше, и Вера даже включила запись на студийном компе — чтоб не пропало. И что-то от колдовства в этом было — хотя бы... ну... рядом лежало... Хоть это получился далеко не мой любимый блэк и даже не готика, которая не идеологией когда-то была для меня, а эстетикой.

... Неужели же для меня всё осталось в далёком «когда-то»?!

Но я испугался — и тут же понял, что испугался зря. Когда-то то что-то было — а как могло не быть?! Что-то одно. Сейчас — другое. И пусть. И хорошо!

Что-то нежное и мелодичное тоже может быть... и искренним... и колдовским...

В итоге в подвале под «Викторией» появились монстрики из Каинки во главе с Варфоломеем. Вот так вот взяли и пришли: по Арбузова, по Российской, по проспектам — Лаврентьева и Морскому, по Золотодолинской. Той самой дорогой, что мы на великах ехали. А монстры пришли пешком. И люди смотрели на них — кто-то верил, кто-то нет. Но кто-то — это уже что-то! И некоторые даже, рассказал Варфоломей, останавливались с монстриками поговорить.

Мы пили чай с печеньками — а как бы тёмная сторона без печенек явилась?! И главное, многие люди этого мира понимали уже: тёмное — не значит плохое или там злое. Просто честное и со смертью «на ты».

День казался теперь не таким уж ужасным. Заноза в душе... А что, раньше не было её?! Напомнили, надо же! А то так забыл, можно подумать!

Равновесие в жизни у меня шаткое, конечно, неустойчивое, но — физика же: что падает в покое, то балансирует в движении. Вот и мне программа... и минимум, и максимум сразу: не останавливаться.

***

Сравнивать Татьяну с Верой — всё равно что Японское Море с Обским.

Вопрос только, кого с Японским соотнести, а кого с Обским, которое, если что, морем только называется, а так — всего лишь водохранилище.

Наверное, правильный ответ огорчит меня, ведь в глубине души я догадываюсь, каков он: Обское — вот оно, Японское — ищи-свищи.

Всё это вгоняет моё сознание в состояние, словно сбежавшее с бредовых (радует, правда, что бред его прекрасен... ) полотен Мишеля Шеваля.

Потому что (стоп, почему? не знаю... «патамушта») Татьяна хочет меня поймать и всё же сделать таким, каким мечтает видеть меня она, а не я сам. И пусть я пытаюсь скрыться в океанских глубинах, у неё есть сачок. Эти глубины чужды ей? Что ж... нет своих плавников — натянет ласты и сделает вид, что — своя. Русалка, вроде бы. Она хорошо умеет дрессировать этот мир — у неё даже рыбы ходят на поводке, в туфельках и задом наперёд...

Да, Шеваль прекрасен, когда это всё абсурдное — любимое словцо его! — на холсте. А когда подобные герои разгуливают по городу... Это не чудеса... Это просто абсурд. Злой, к слову, абсурд!..
Татьяна появилась буквально сразу, как я вернулся: Веру проводил — и домой.

Села на то же место на диване, что и вчера (Ярик тоскливо и протяжно мявкнул и от греха подальше сбежал в комнату Виталия и Аллы, под их диван, похоже, забился).

Ну да... «Не прошло и полгода» — да что там — и суток не прошло...

Всё это бывало, было уже... И зашкаливающая ненависть, и нежность, сменяюшая её — тоже зашкаливающая. На том и стою. Бывало. Было. Не впервой. Не удивит — так и не сломает.
И сказать — что-то новое найдёт?! Вряд ли... Так и отвечать не стоит. Спорить? А зачем?! Разве что терпения не хватит молча оскорбления выслушивать...

Татьяна заговорила... Но я не слышал слов... Я лишь чувствовал волну враждебности, окатывающую холодом с головы до пят. Я пытался понять, что чувствую сам. Ответную враждебность? Нет... Желание спрятаться ото всего этого?! Скукожиться, сжаться, прикрыться?! Нет, тоже нет. Скорее, желание укротить эту ошалевшую ненависть.

Как сквозь помехи, до сознания добрались слова.

— Кто не готов пожертвовать всем ради любимого, якобы, существа — тот лжёт, что любит.

И тут меня накрыло. Это ведь она о себе — гораздо в большей степени, чем обо мне! Она ведь тоже била себя пяткой в грудь и рвала волосы под мышками: любит — не может! И что?! Всего лишь дать мне быть не её тенью, а самим собой — нет, на это она не пойдёт.

Не помню, как формулировал это. Кажется, всех слов были только междометия, ну, может быть, парочка матерных эпитетов между ними затесалась. Потому что про это и говорят: «Слов нет, одни маты». Ну, или «слюни» ещё... Но мысль за зашкаливающими эмоциями имелась всё же, причём чёткая и ясная. И Татьяна поняла — не словами, непосредственно.

Но она считала, что изначально придумала меня, чтобы я был — не для себя, а только для неё. Сексуальным рабом — вот что она планировала, вот что ей нужно было. А выдумка (врёт она всё, никакая я не выдумка её! ) осознала себя и начала права качать. И сказки про любовь слушать не хочет. Что ещё — кроме того, что выдумка (ну вот опять — выдумка! ) не имеет права на своё мнение, своё Я и свои желания! — может Татьяна чувствовать?! «Если враг не сдаётся, его уничтожают»?!

Да. Она чувствует враждебность и желание уничтожить — раз уж не смогла удержать (никогда и не был обуздан? — так обуздать! ) в узде.

Ну и меня в конце концов переклинило. Сколько можно любить, зная, что полюбил не ту личность, какая была и есть на самом деле, а пыль, специально пущенную в глаза?! Всё! Хватит! Не хочу больше ничего придумывать. Врать себе — не хочу. И чувствую теперь — тоже враждебность. Враждебность — и ни грамма ничего иного.

— Уходи! — сказал я, собирая в кулак (вот прямо физически это ощущал! ) раздрызганные нервы. — Проваливай. Ты не та, ты никогда не была той, за кого себя выдавала! Той, кого я любил, никогда не существовало на свете. А ты мне не нужна.

— Но я — твоя единственная надежда на то, что ты найдешь ту, о которой грезил и грезишь до сих пор! — расхохоталась она — громко, фальшиво, театрально — в худшем смысле этого слова.

— А умерла эта моя надежда! — выкрикнул я — и вдруг понял, сто это не отговорки. Это так на самом деле и есть. Болеть будет, но когда чётко знаешь, что ловить нечего — и не пытаешься, раны начинают рубцеваться, и чем меньше их специально расковыриваешь — тем быстрее.

— Уходи, — уже ровным голосом, хоть и нелегко он дался, сказал я.

— Смотри, ведь и уйду. Соберёшься с духом — решишь подчиниться — а поздно будет. Не вернусь.
— Никогда не сдамся, — непроизвольно поджимая губы и громко дыша, выдавил из себя я. — Убирайся, вражина.

— Пожалеешь!

— Не твоё собачье дело!

(Неужели я могу — способен, в состоянии, язык поворачивается — говорить такие слова той, что была когда-то всем моим миром?! Значит, могу... )

И она исчезла... Взорвалась, что ли... Хлопок — и пшик. Откуда фраза — вспомнилась внезапно: «Убралась обратно в свою преисподнюю»? И запах всё-таки остался. Не серы, нет. Настоящего дерьма.

Но убралась — и слава богу. Вон Ярик из своего угла выбрался — испуган до ужаса, на руки лезет, ластится, то ли меня утешить пытается, то ли у меня защиты ищет.

И ключ в замке поворачивается.

Вот чем мне в душу Виталий с Аллой запали — они всегда всё сами чувствуют, угадывают. Только в квартиру зашли — и прямиком, не разуваясь, ко мне. За обе руки взяли — молча, ни о чём не спрашивая. А такая поддержка дорогого стоит.

И я знаю: будет приходить ещё — смогу снова выгнать. И приходить будет с каждым разом всё реже и реже. Мне будет её не хватать? Да не её же! Моей фантазии, на которую, да, она вдохновила — но которой никогда не была. А раз так — пусть фантазии остаются фантазиями. Прорвёмся!

Без этого, может, я с большей отдачей займусь, наконец, делами этого многострадального мира.
А у меня... Не сбылось это — но ведь сбылось гораздо лучшее. Не стоит об этом забывать.

— И не забывай об этом! — сказала Алла.

Что это было? Я думал — внутренний монолог, а мы что — вслух это обсуждали?! Но и ладно. Вслух так вслух.

«Счастье — это когда тебя понимают».

Надо «Доживём до понедельника» пересмотреть.

***

Утром Ярик нашёл странную коробку и залип на неё. Ни я раньше не видел её, ни Виталий с Аллой — я спрашивал.

Мало того, что на ней была недвусмысленная надпись «Schrö dingers Katze», так в ней ещё лежали флакончик (с синильной кислотой?! ) и молоточек. Вытащить Ярика из коробки никак не удавалось — просто вот рука словно не могла преодолеть силовой барьер. Да и на все мои попытки что-то сделать Ярик реагировал неадекватно: выгибал спину дугой, ставил дыбом шерсть по хребту и шипел. Примерял на себя роль кота Шрёдингера?! Но ведь у немца Шрёдингера была die Katze — кошка. Кот пришёл в русскую интерпретацию из бесполого английского перевода: cat, что по сути уже можно считать суперпозицией кота, который изначально der Kater — и кошки. Может, Ярик ждал, что его извлекут-таки из коробки и станут уверять, что он мальчик — и благодаря планируемому вечному малолетству причиндалов не лишился и не лишится впредь. Но ведь в коробке были другие причиндалы — принадлежащие смерти... А Ярик не боялся — явно коробка была живая, разумная — и он с нею общался — да-да! Значит, её воли и разума хватало на то, чтобы не дать распасться (о, межъядерные силы!.. ) ядру атома радиоактивного изотопа, способного устроить Ярику Шрёдингера личный маленький, но со смертельным исходом апокалипсис...
Не зря я сейчас — ну и Ярик тоже — не зря, говорю, мы находимся сейчас в Новосибе. Новосибирский филиал Владшколы магии не может удержаться от того, чтобы дать чудесам какую-никакую научную или хотя бы философскую трактовку.

Вот и с кошкой (ладно, с котом, раз уж Ярик всё же кот) в коробке новосибирцы из ИЯФа признают-таки вроде бы невозможное: суперпозицию жизни и смерти, но с позиции Мультивселенной: в одном варианте бытия Ярик (и не в коробке, а в своём владивостокском прошлом... ) жив, а в другом мёртв — но это совсем другая вселенная, другая грань Кристалла.

Но больше всего в ИЯФе сторонников у позиции Юджина Вигнера, хотя, может быть, и не в первоначальной трактовке. Здесь вполне уверены, что для каждого есть свой мир, в котором — только то, о чём он знает. А совсем уж объективной оказывается та реальность, которая существует для всех поголовно. Экспериментатор вскрыл коробку (а она умная и добрая, живая и понимающая — она не позволила радиоактивному изотопу распасться: котики любят коробки, но не просто так, а потому что коробки любят котиков! ), застал кота живым, и в его мире больше нет суперпозиции жизни и смерти, а есть просто жизнь. Но друг его, кошачий хозяин, ещё не знает ничего. Ему муторно: он думает, что всё уже случилось, изменить он при всём желании ничего не может — но что именно?! Его мир отличается от настоящего. И вот приходит экспериментатор и успокаивает его: всё, мол, хорошо, живо твоё котэ, уж прости, что выкрал для научного эксперимента. И весть о том, что котэ выжило, начинает расползаться по миру. От одного друга к другому. И когда узнают об этом все, кто знал котишку, это становится объективной реальностью. Хотя в полную объективность Новосибирский филиал всё же не верит. Слишком малой частью информации о мире владеет кто бы то ни было, даже если он очень умный и эрудированный. О том же самом котэ, украденном для эксперимента, многие вообще никогда не слышали — это ж уже практика, а не теория, которой в любом уважающем себя универе учат (ага, на ФФ НГУ!.. ), ну да, ставят опыты на животных — но всех их по имени и в лицо весь мир не знает... Так что объективная реальность потому и расслаивается, что не так уж объективна.

Ярик вдруг стал яростно — будто в лотке! — копаться в коробке, вышвырнул из неё флакончик с синильной кислотой — я кинулся подставить руки, чтоб не разбился, не залил квартиру отравой — но он просто (а этот мир точно без чудес?! ) исчез — растворился в воздухе. За ним последовал молоточек. А на коробке изменилась надпись. Теперь на ней было написано: «Квантовый Чешир».
Ярик бросил свои изыскания и скачками понёсся к входной двери. За ним бежал неизвестно откуда взявшийся Газманов. Как только они добежали и встали, глядя на дверь, в напряжённых позах — в неё позвонили.

Я открыл. За дверью — ничего себе! — стояла Варвара.

Не знаю уж, кто удивился сильнее.

— Ну прямо по Винни-Пуху! — нашлась наконец Варька. — Если мы не будем искать Макса, а будем искать кого-то другого, то найдём именно что Макса. У меня Алёшка с женой и сыном неделю назад эту квартиру купили. То есть не эту, надо полагать, а соответствующую ей в нашем родном мире.

— Ты давай заходи, — радовался я. — Поможешь загадки разгадывать.

— И? — подняла брови Варвара.

Я принёс коробку.

— Только что Ярик (коты, кстати, под шумок куда-то спрятались — вдруг Газик натворил что, что не хочет попадаться хозяйке на глаза? ) изображал в этой милой, причём мне почему-то кажется, живой и разумной, коробчонке Шрёдингерова кота, а теперь она пуста, но подписана: «Квантовый Чешир»... Что бы это значило?!

— А то ты не знаешь, — усмехнулась Варька.

— Знаю... — не понимал юмора я. — Ну могут некоторые свойства частиц существовать отдельно от самых частиц, разнесённо с носителями в пространстве. Но при чём тут коробчонка?!

— Ну-ка, — велела Варька, — сообрази, как этот принцип на бытовом уровне звучит?!

— «Мухи отдельно — котлеты отдельно»?! — дошло вдруг до меня.

— Во-от! — подняла Варвара брови и указательный палец. — Мир отдельно — чудеса его отдельно. Они есть, только с миром пока не соединились. Наверно, они в этой коробке! Можешь не заглядывать, — хохотнула она, потому что я реально заглянул в коробку — а ну как чудеса там стопочкой лежат — такие материальные — куда бы деться.

Варька поставила коробку на пол — и тут в неё, маленькую — один Ярик с грехом пополам умещался, прыгнули и прекрасно расположились в ней и Ярик, и весьма не маленький Газманов. Сидели, смотрели на нас с Варварой — и улыбались абсолютно по-чеширски.

— Улыбайтесь-улыбайтесь! — усмехнулась Варвара. — Не вздумайте только таять до улыбки!
Коты выпрыгнули из коробки и залезли на руки: Ярик ко мне, Газик, понятно, к Варваре.

— Убери коробку, — велела Варька. — Пригодится, — и пропела: — «В коробке с карандашами блохи скачут со вшами». А впрочем, оставь — Ярик сам разберётся.

Потом мы покормили котов варёным минтаем (иногда можно, это часто для почек вредно, но они его так любят, что польза от радости гораздо больше вреда), сами же — сели пить чай. Зелёный, конечно. С молоком и печеньками. А может, сочетание это сама тёмная сторона и придумала?!

— Не бойся ничего делать. Приходит идея — реализуй. Посещает догадка — проверяй. И не вводи обязаловку. Верные ходы должны доставлять радость — это и есть лучший тест на верность. Слушай внутренний голос, доверься ему, он подскажет, что надо делать! — на правах старшего более опытного товарища поучала меня Варвара. А я... Ну вроде и знал я это, но почему-то... ну нет — не боялся... осторожничал? нет, просто руки, наверно, не доходили...

⇐ Предыдущая 11 12 13 14 151617 18 19 20 Следующая ⇒