КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

(Комната в Ламбите. 1922 год.

Мы теперь в другой комнате; доносятся звуки парижского аккордеона. Но действие происходит в Англии.

Молодой БОШАМП, ему лет двадцать пять, упаковывает и увязывает чемодан. СОФИ, ей двадцать два года, стоит лицом к окну. Оба полностью одеты. Звуки аккордеона становятся тише. )

СОФИ. Честно говоря, я расстанусь с Ламбитом без сожаления – от реки несет тухлятиной, а аккордеонист тоску на меня нагоняет… дать ему денег, чтобы поиграл в другом месте. Или чтобы чемоданы наши запаковал. С аккордеоном ему придется на время расстаться. Только он, наверное, свистеть сквозь зубы начнет. Извини, дорогой, что от меня никакого толка… А остальные уже внизу?.. Да… точно: а эти до ужаса знакомые голоса, пятью этажами ниже, дающие отрывистые приказания возчику… Я уже так привыкла к твоему голосу, хочу слышать только его. Они хорошие ребята – оба такие обходительные – и твои закадычные друзья, уже за одно это нужно их ценить… Но все же… прости меня… мне сейчас кажется… пока еще не поздно… По-моему, нам не надо ехать с ними, по-моему, нам надо остаться вдвоем… Любимый, пожалуйста, не увязывай пока чемодан… скажи, что у тебя на уме… пока еще не поздно… говори быстро, я слышу, как Банджо идет по холлу, он сейчас здесь появится… Прошу тебя, не запаковывай чемодан! Оставь его… (Бледная, нежным голосом, не без иронии. ) Я слышала, как ты одевался сегодня утром… Твой костюм из сержа, его запах смешивался с запахом васильков в вазе; я даже подслушала, как ты просунул его в петлицу – ты наверное, временами принимаешь меня за колдунью?.. А я всего лишь добрая фея, и мне очень хочется, если ты позволишь, остаться с тобой здесь. Со мной все будет хорошо. Я к тебе успела привязаться, и мне не будет страшно, даже если ты будешь оставлять меня одну… тебе ведь часто придется уходить – навещать Мышь и Банджо в их новой мастерской… Ну, говори же, прошу тебя.

БОШАМП. Софи… Как бы это объяснить…

(Входит молодой МАРТЕЛЛО. )

МАРТЕЛЛО. Привет… Ну, что новенького?

БОШАМП. Да ничего. (Резким движением затягивает шпагат. ) Сам отнесу. Как фургон?

МАРТЕЛЛО. С ним порядок. За кобылу боюсь, спина у нее провислая, а ноги слишком тонкие.

БОШАМП. Я… сейчас вернусь.

(Забрав чемодан, БОШАМП уходит. )

СОФИ. Извини, что от меня никакого толку. Могла бы посидеть у окна и последить за вещами.

МАРТЕЛЛО (громко смеясь). Ну, это же ужасно здорово. Ты, Софи, вечно над собой подшучиваешь…

СОФИ. А вдруг на правом берегу нас еще один аккордеонист поджидает. А уж вонища точно будет, как на левом. В Челси было бы намного лучше.

МАРТЕЛЛО. Эти аккордеонисты – народ особый. Не так безнадежно буржуазны, как мы, художники.

СОФИ. Смотрю я на солнце и думаю – на том берегу оно будет светить с юга, прямо нам в окна, я буду восседать на новом посту, под его лучами и представлять себе ландшафт, запечатленный Тернером. Он ведь не очень изменился, краски стали немного другими. А ты хотел бы писать, как он?.. Нет, извини, нет, конечно, глупая я, глупая… А Тернер вряд ли бы захотел писать в твоей манере, да? Но смог бы, естественно.

МАРТЕЛЛО. Естественно.

СОФИ. Только вряд ли бы он захотел.

МАРТЕЛЛО. Ему бы и в голову такое не пришло, вот в чем дело.

СОФИ. Да, именно так. А что ты сейчас делаешь?

МАРТЕЛЛО. Сейчас не пишу. Работаю над скульптурой.

СОФИ. Я имею в виду прямо сейчас, в данный момент, что ты делаешь здесь?

МАТЕЛЛО. А-а-а, да ничего особенного, с тобой вот болтаю.

СОФИ. Большую корзину с крышкой не видишь?

МАРТЕЛЛО. Корзину? Нет.

СОФИ. Должна быть где-то здесь: надо сложить туда мою обувь и саквояжи.

МАРТЕЛЛО. Ладно, подождем Сухаря – по-моему, это он поднимается по лестнице.

СОФИ. Нет, это Мышь. Ну и глупые же у вас прозвища. Как у школьников. Не надоели?

МАРТЕЛЛО. Со стороны, наверное, звучит глупо – но мы-то воспринимаем их как настоящие наши имена… Наверное, когда мы состаримся и будем писать, как Ландсеер, они станут излишними.

СОФИ. Что у меня за характер! Не могу без нотаций. Я не хотела посмеяться над вами. Я просто нервничаю из-за переезда.

МАРТЕЛЛО. Да, я понимаю.

СОФИ. Прозвища ведь так просто не даются. Ты действительно играл на банджо?

МАРТЕЛЛО. Нет. Это из-за моей фигуры, когда я был мальчишкой. Сухарь часто говорил: «Таким уж уродился».

СОФИ. Понятно. А Мышь – потому, что входит бесшумно.

(И он действительно входит – молодой ДОННЕР, он же Мышь. )

ДОННЕР. Привет, Софи.

(Пауза. )

СОФИ. Что же происходит? (Пауза. ) Он сказал про твою скульптуру.

МАРТЕЛЛО. Да ну?

СОФИ. Что ты над ней сейчас работаешь. Как она называется?

МАРТЕЛЛО. Ну, вообще-то я назвал ее «Калека». Это будет деревянная фигура мужчины, а одна нога у него будет настоящая.

СОФИ. Вроде как шутка.

МАРТЕЛЛО. Ну да.

СОФИ. А одна нога действительно будет настоящая?

МАРТЕЛЛО. Да нет, конечно, придется ее изготовить.

СОФИ. А из чего?

МАРТЕЛЛО. Ну, из дерева… естественно.

(Пауза. )

СОФИ. А как насчет фигуры мужчины с черной повязкой на глазу?

МАРТЕЛЛО. Софи…

СОФИ (не владея собой, рыдая). Ведь он знает, как со мной поступить, правда? Что же, что же будет? Вы ведь все уезжаете, да?

МАРТЕЛЛО (тихо). Мышь остается. Извини…

(МАРТЕЛЛО уходит, закрыв за собой дверь. Пауза. )

СОФИ (взяв себя в руки). Ты остаешься?

ДОННЕР. Да.

СОФИ. Почему?

ДОННЕР. Нужно выбирать одно из двух.

СОФИ. Одно из двух?

ДОННЕР. Если ты едешь с ними, я буду жить отдельно, чтобы не встречаться с тобой.

СОФИ. Если я уеду?..

ДОННЕР. Софи, ты же знаешь, как я люблю тебя… Люблю давно…

СОФИ. Он хочет, чтобы я осталась здесь? С тобой?

ДОННЕР (выкрикивая). А зачем тебе уезжать? (Тихо. ) Ты ему больше не нужна. Для меня невыносимо смотреть, как он причиняет тебе боль. Но и когда ты была счастлива с ним, я тоже очень страдал. А теперь, когда твои чувства оскорблены… нет, я этого не вынесу…

СОФИ. Он полюбил другую?

ДОННЕР. Да нет у него никого.

СОФИ. Ты не ответил на мой вопрос. Он любит эту поэтессу? Такая богемная и живет на ренту? Он мне все читал ее стихи, а потом вдруг перестал. Наверняка они встречаются.

ДОННЕР. Только в компании. Ей не до него, это точно.

СОФИ. Она тоже переедет?

ДОННЕР. Что ты, что ты, конечно нет!.. Там удобств еще меньше, чем здесь – просто большой чердак, три кровати, стоящие вплотную, и кухонная плита в углу.

СОФИ. Он и не собирался брать меня с собой.

ДОННЕР. Ты бы не смогла там жить. В ванную комнату надо спускаться по ступенькам, перил нет – ты можешь упасть. Софи, ты должна остаться здесь, ты к этому месту привыкла – а я соглашусь на любые условия.

СОФИ. Когда он собирался сообщить об этом мне?

ДОННЕР. Со дня на день.

СОФИ. Может быть, он хотел оставить записку на камине? Как бы подшутить.

ДОННЕР. Софии… я люблю тебя. Тебе со мной будет хорошо.

СОФИ. Да, я знаю. Но я не могу ответить тебе взаимностью, Мышь. Извини, но я не могу. Снова влюбиться выше моих сил. Последний прилив влюбленности связан только с ним, когда он проказничал, как мальчишка, в галерее, где была ваша первая выставка. «Границы искусства» – какие же вы были проказники со своими картинами, окаймленными колючей проволокой, и досками с надписью: «А сейчас вы окажетесь в Патагонии». Ну и типчики вы были, разве нет? Смешные-смешные, словно школьники в штанишках на лямках, холящие первый пушок на верхней губе. Ничего от художников. Вы мне все трое нравились. Ни одного слова от вас не слышала, один хохот в адрес друзей. Про себя уж молчу: ноль внимания. На мое облегающее фигуру платье, ленты в волосах и очки с толстенными стеклами. Все равно вы мне все нравились. Но волей-неволей я задерживала взгляд на нем и все думала: как его зовут. Мартелло? Бошамп? Доннер? И вдруг в какой-то момент мою душу поразило острое щемящее чувство, что выбор сделан за меня свыше, что именно он завладеет моею душою. Любовью бы я это не назвала, но, по-моему, именно этими словами принято называть такое состояние.

ДОННЕР. А когда ты смотрела на нас в следующую нашу встречу, то уже…

СОФИ. … не видела. Но во всяком случае, у меня не было нужды в тех ужасных очках, и я чувствовала, что стала очень привлекательной.

ДОННЕР. Ты была красивая.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒