КАРТИНА ТРЕТЬЯ

(Декорации те же. Неделей раньше. ДОННЕР приносит чашку чая МАРТЕЛЛО и себе. МАРТЕЛЛО отходит от выполненной в сюрреалистическом стиле статуи женщины. ДОННЕР прерывает работу над брусом соли – «съедобным искусством». МАРТЕЛЛО пытается соскоблить в чашку немного сахара с последней работы ДОННЕРА «Сахарной Венеры». )

ДОННЕР. Ну и правильно – угощайся.

МАРТЕЛЛО. Не получается. Слишком твердая.

ДОННЕР. Да отломи ты ей голову.

МАРТЕЛЛО. Стамеска нужна.

ДОННЕР. Отколи ей голову прямо в чашку и помешай.

(МАРТЕЛЛО так и делает. )

МАРТЕЛЛО. Дурацкое занятие. Тут у меня кукурузные хлопья – попробуй размешать.

ДОННЕР. У голодающих крестьян нет кукурузных хлопьев. Боже мой, Мартелло, даже если бы у них была кукуруза, думаешь, они превратили бы ее в ярко-желтые хлопья для завтрака блюдущих свои фигуры машинисток?

МАРТЕЛЛО. Черт, о чем это ты? Какие еще голодающие крестьяне? Честное слово, Доннер, тебя бросает из одной крайности в другую. Вообще-то я предпочел бы твои кусочки, керамические.

ДОННЕР. Нет уж, поговорим как следует на тему керамической еды. Само собой разумеется, керамический хлеб, мясо, клубника с гипсовыми сливками очерчивают проблему очень ясно, но ответа я все-таки избегал. Сам вопрос таков: как объяснить ценность произведения искусства человеку с пустым брюхом? Ответ, как и все великое, будет прост: нужно сделать его съедобным.

МАРТЕЛЛО. Блестяще.

ДОННЕР. Эта идея родилась у меня в… совершенно случайно. Это ты чистишь ванну моим полотенцем?

МАРТЕЛЛО. Нет. Это, наверное, Бошамп.

ДОННЕР. У этого человека начисто отсутствует чувство уважения к чужой собственности.

МАРТЕЛЛО. Пожалуй, что так. Повадился припрятывать мой мармелад. Не знаешь куда?

ДОННЕР. В банку из-под соленых огурчиков.

МАРТЕЛЛО. Хитрый черт! Благодарю.

ДОННЕР. Оливковое масло в мед превратилось.

МАРТЕЛЛО. Невероятно. Наверное, эта мысль посетила его в ванне, когда он орудовал твоим полотенцем.

ДОННЕР. Где он сам?

МАРТЕЛЛО. За сахаром пошел, на свои купит. Интересно, где он его прятать будет?

ДОННЕР. Пусть прячет, где хочет. Сахарное искусство – это только начало.

МАРТЕЛЛО. Вдохнет в кубизм новую жизнь.

ДОННЕР. Вспомнить хотя бы скульптуру «Мыслителя», выполненную из…

МАРТЕЛЛО. Охлажденного рисового пудинга.

ДОННЕР. Соли. Только представь себе бедных жителей деревни, получающих месячный запас соли в виде классической скульптуры!

МАРТЕЛЛО. И не только классической! А твои съедобные творения?

ДОННЕР. Представь себе целую группу новых красителей – от соли до лакрицы!

МАРТЕЛЛО. Гипсовые буханки хлеба с запеченными в них керамическими кусками мяса, и все подписаны твоим именем! Интеллигенты вновь обретут утраченные эстетические принципы и вкус. Отныне созданная художником вкуснятина…

ДОННЕР. Мартелло, ты что, насмехаешься надо мной?

МАРТЕЛЛО. Да что ты, Доннер. Пусть едят искусство.

ДОННЕР. Представляешь, моя следующая выставка открыта для всех голодающих… Знаешь, Мартелло, я только сейчас почувствовал себя свободным от некоторого чувства стыда, которое художник носит в себе до конца дней. По-моему, все мы в какой-то мере пытались освоить съедобное искусство.

МАРТЕЛЛО. Кто именно?

ДОННЕР. Да все мы! Бретон, Эрнст, Марсель, Макс, ты, я. Помнишь, как Пабло все кричал, что война сделала искусство бессмысленным?

МАРТЕЛЛО. Какой Пабло?

ДОННЕР. Как ты можешь спрашивать? Пабло!

МАРТЕЛЛО. Тот самый однорукий официант из кафе «Сюисс»?

ДОННЕР. Да, кафе «Рюсс», - его владелец, ему оторвало ногу под Верденом.

МАРТЕЛЛО. Боже мой, ну и скучный же он был тип. Но твоя память на людей, которые давали тебе в кредит, меня просто поражает.

ДОННЕР. В кредит он давал и тебе, потому что ты тоже был под Верденом.

МАРТЕЛЛО. Что верно, то верно.

ДОННЕР. Не было этого.

МАРТЕЛЛО. Разве? По-моему, наш маршрут проходил очень-очень близко к Вердену, ты сам это прекрасно помнишь.

ДОННЕР. Боже мой, какой же это был поход! Ты, Мартелло, был просто как чокнутый.

МАРТЕЛЛО. Не стану отрицать.

ДОННЕР. И Бошамп тоже.

МАРТЕЛЛО. Он и его конь.

ДОННЕР. Так хорошо мы уже никогда не проводили время…

МАТЕЛЛО. Да ты проклинал весь этот поход.

ДОННЕР. Не может быть.

МАРТЕЛЛО. Больше, чем войну.

ДОННЕР. Она-то все и испортила. После нее быть художником стало бессмысленным. Надо было бросить это занятие. Искусство лишилось смысла.

МАРТЕЛЛО. Кроме бессмыслицы, заключенной в нем самом. Пабло не дано было понять этой разницы. Вечно выходил из себя по поводу потерянной руки.

ДОННЕР. Ноги…

МАРТЕЛЛО. Как живой стоит передо мной – в каждой руке по подносу, чертыхается… подожди-ка…

ДОННЕР. Ноги.

МАРТЕЛЛО. По подносу в каждой ноге… Ты что, нарочно меня путаешь?

ДОННЕР. И он был прав. Все он понимал. Разницы действительно не было. Мы пытались провести разграничительную линию между искусством, воспевающим разум, его исходными принципами, историей. Логикой, с одной стороны, и нашим собственным смещенным антиискусством, построенном на безверии, - но то и другое воспринималось как оскорбление этим одноногим солдатом и всем легионом одноногих, одноруких, одноглазых калек. И опять мы в таком же положении, ищем новые обоснования. И единственное, что я могу сказать в защиту своей статуи, что она съедобна.

МАРТЕЛЛО. А о моей – то, что она вызывает улыбку. Тебе она нравится?

ДОННЕР. Это что – символ?

МАРТЕЛЛО. Метафора.

ДОННЕР. А почему у нее на голове пучок соломы?

МАРТЕЛЛО. Это не солома – спелая рожь. Это ее волосы. Подходит либо спелая рожь, либо золотые нити, а вот зубы получаются пока не очень, пришлось использовать жемчуг.

ДОННЕР. Похоже, искусственный.

МАРТЕЛЛО. Само собой, жемчуг искусственный. И губы из искусственных рубинов. А вот груди ты оценишь по достоинству, я уверен.

ДОННЕР. Ну конечно. Они съедобные?

МАРТЕЛЛО. Ну, вообще-то они не для еды – просто в данный момент я использую натуральные фрукты, а для ее лебединой шеи – перья. Не знаю, что делать с глазами: со звездами вроде бы их не сравнишь… А может, сравнить их с бездонными глубинами, а?

ДОННЕР. Чьи?

МАРТЕЛЛО. Софи, естественно.

ДОННЕР. Ты хочешь меня убедить, что это изображение Софи?

МАРТЕЛЛО. Метафорическое.

ДОННЕР. Ну и скотина же ты, Мартелло!

МАРТЕЛЛО. Что-что?

ДОННЕР. Дрянь ты последняя! У тебя есть что-нибудь святое?

МАРТЕЛЛО. Полегче, Доннер, у меня и в мыслях не было обидеть тебя.

ДОННЕР. Какое ты имеешь право глумиться над ее памятью? Я не допущу этого, будь ты проклят! Боже мой, неужели ей в жизни выпало мало горя, чтобы и после смерти над ее красотой насмехались, использую уродливо-ничтожные приемы ремесла?

(Доннер хлопает по статуе, один зуб из ее рта вылетает. )

МАРТЕЛЛО. Возьми себя в руки, Доннер, ты же ей зуб выбил.

ДОННЕР (чуть не плача). О, Софи… Твоя красота была неотделима от невинной грации, а твои волосы…

МАРТЕЛЛО. Цвета спелой ржи…

ДОННЕР. Золота. Полный трагизма взгляд – глаза как…

МАРТЕЛЛО. Звезды.

ДОННЕР. Бездонные глубины. А когда ты смеялась…

МАРТЕЛЛО. Обнажала подобные жемчугу зубки.

ДОННЕР. Смех, подобный серебряному колокольчику, размыкал твои бледно-рубиновые губки…

МАРТЕЛЛО. Серебряному колокольчику, именно! А ее груди…

ДОННЕР. Были подобны…

МАРТЕЛЛО. Спелым грушам.

ДОННЕР. Твердым, только созревшим яблокам.

МАРТЕЛЛО. Грушам, Доннер, угомонись ради бога!

(Охваченный горем Доннер подскакивает к статуе. )

ДОННЕР. Ах, Софи… Я весь в воспоминаниях о тебе, и если бы к ним добавились некоторые детали, лента для волос… цветок… музыкальный мотив… река, протекающая под старинными мостами… ароматы лета…

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒