Майк Олдфилд в кресле-качалке. 5 страница

-“Ты действительно думаешь, что я должен поехать к девчонке? – может она уже точно знает на счет ребёнка? ”
- “Когда это произошло? ”
- “Шесть недель назад, после вечеринки в хижине”.
Позже:
- “Я подумал, ты будешь ворчать, когда я покажу тебе письмо”.
- “А я подумал: его проблемы, пусть сам разбирается”.
Позже:
- “И что мне делать, если у неё будет ребёнок? ”
- “Что она будет делать? И что будет делать M.? Она хочет из-за вас оставить учёбу”.
- “Не говори об этом, согласен? ”
- “Согласен”.
Это было быстро обговорено вечером: согласен. Теперь я являюсь носителем тайны. Он должен сам поговорить с матерью, если он считает это правильным. Обманутой в любом случае останется М.. Как она с этим справится? Вздор все мои соображения. Всё ещё неизвестно.
На поле крушинница – качающиеся листики солнца.
И в моём теле солнечные лучи смешивают соки желаний. Мне кажется, что я слышал, как трава растёт. Я хотел бы подняться и улететь. Вероятно, к G. в Лейпциг, где она работает во время ярмарки на радиостанции.
Лейпциг - моё болото и мои горы. Двенадцать лет моей жизни. Двенадцать хороших лет, двенадцать скверных лет.
Но память хранит больше хорошие. На какой только улице я не веселился? Но Лейпциг сделал меня трудолюбивым: доцент в педагогическом институте, молодой автор, студент литературного института, автор стихотворений.
Главная приманка для меня: дом книжной ярмарки. Издательство детской книги напечатало мою книгу про лягушку. Хотя у меня теперь уже почти тридцать изданий на рынке, это снова и снова торжественное переживание для меня: прочитать моё имя в бюллетене. Лейпциг без похода по вокзалу – не Лейпциг. На углу широкого перехода газетный киоск. Здесь сидел помощник сапожника, который всегда чистил мне ботинки, с которым мы после пропускали по рюмочке. Прогулка вдоль витрины с G.. В самой густой толпе я крепко целую её в губы.
- “Что с тобой? ”
- “Не знаю, это должно быть из-за Лейпцига”.
На мачтах перед вокзалом флаги разных стран; всё мирно рядом. G. и я находим место в одном из маленьких баров. Он обставлен со вкусом; очень много древесины; на стенах тарелки и кувшины.
G. вращается на стуле у стойки, зажигает сигарету, пьёт джин тоник. После семи часов работы на радио, наконец, время идёт медленно.
И скоро мы наслаждались воспоминаниями: как мы однажды поспорили после ярмарки, обслужит ли нас официант около двенадцати или нет. Как я во время чтения одаривал студентку-журналистку дерзкими взглядами, а после пригласил выпить и занял у неё деньги, чтобы оплатить счёт.

***

ВОСПОМИНАНИЕ.

Марклеберг. Дом, в котором я жил с G., как квартирант. Когда Тимм родился, каждый жил сам по себе. Детский сад, куда он ходил, располагался под окном флигеля, где я жил. Как часто я слышал у открытого окна, как воспитательница кричит: “Тимм Линдеманн…” Мне было очень неловко, когда девушка при мне спрашивала: “Ну вот что с ним делать? ” Не лучше было, когда Тимм через забор кричал мне на балкон: “Папа, ты меня сегодня заберёшь? ”
Иногда с разрешения его матери я мог использовать его незабываемые фразы. При виде полумесяца: “Смотри, луна разбита”. После ливня: “Смотри, луг плачет”.

***

Прежде чем мы с G. уехали, мы пошли в церковь на мотет Томаса. Как часто мы слушали в этом святом зале музыку органа.
Листок календаря кричит: весна! Небо бушует: снег! Теперь солнце должно начать убирать зимнюю почву.
Листок календаря не приносит весну. Я роняю его. Он падает в мусор.
Тимм шагает со двора. Я смотрю на часы; на час раньше, чем обычно. “С такой грязью никак вовремя не придёшь”. В полдень небо прояснилось. Солнце сияет. Вопрос Тимму:
- “Ты уже был у девушки? ”
- “Нет времени”.
Из дыры в облаках луна освещает голую крону тополя. Быстро, как лезвие топора.
К кузницу из D. обращаются с просьбой подковать лошадей.
Меня всегда манило в кузницу; кузнечный огонь, меха, вылетающие искры, чудо - раскалённое железо изменяет форму под молотом. Кузнец - старая профессия, требует умения и энергии.
Я смотрю на копыто, от которого после подковки идёт дым.
Я опять злюсь на сына. Он хотел пойти в соседнее село к столяру на день рождения. Так как уже два часа льёт дождь, я еду по полевой дороге забрать его. У столяра много гостей, только Тимма нет. Вернувшись домой, я увидел свет в его комнате. Рядом с ним на кушетке М..
- “Я думал, ты хотел к столяру? ”
- “Передумал, я забрал её с вокзала, и мы посидели в ресторане”.
Утро туманно. Мои овцы Пауль и Паула приветствуют меня, обнюхивая у двери сарая. Рядом с Паулой два ягнёнка. Мать лижет шкурку новорождённого дитя и тихо ворчит. Тогда она видит меня и как будто бы спрашивает: ну, доволен? Я так доволен! Я бегу в дом, смешиваю напиток из муки и приношу новоиспеченной матери. Она хлебает, а у меня становится тепло на сердце, когда вижу две новые жизни на руках.
Незаметно Тимм подходит, тихо улыбается, гладит овцу и говорит Паулю: “Ну, что вылупился, а? ”
Серебряная цепь тяжело повисла между двумя мачтами. Жемчужины - скворцы.
Тимм работал четыре вечера, обшивая автоприцеп коллеги древесиной. Счастливый до глубины души он демонстрирует своё произведение.
Те, кто делал прицеп, принесли бутылку водки. Молодые люди пьют и закусывают солёными огурцами. Это искушение для меня. Я оставляю их, скрываюсь, гуляю. Кроме того, шутки гостей настолько отвратительны, что даже мой сын отворачивается.
Язык - выражение мыслей и чувств: трахаться, спариваться, плеваться, ковырять в носу, цеплять тёлок, клеиться, таскаться, вставлять, выпендриваться, доводить до кондиции, кончать, тащить в постель. Статный набор для синонимического словаря. Одичавшие чувства? – Животные чувства к другому полу?
- “На тебя нельзя положиться”.
- “Что тебе не нравится? ”
- “Ты хотел отвести меня в город”.
- “Совсем забыл. Ты что, сам ничего не забываешь? ”
- “Ничего важного”.
Газетное сообщение: “Самолёт теряет ракету”. А что, если бы она была с боеголовкой? Кто поручится, что такие или похожие инциденты всегда будут проходить так гладко? Не принесёт ли такая “авария” войну?
По данным исследований США на земле накоплено ядерного оружия больше, чем миллион бомб Хиросимы. С 1977 по 1984 американская система оповещения выдала больше чем 20000 ошибочных сигналов ракетного нападения на них. Только своевременное вмешательство людей предотвратило катастрофу. За семь лет могло повториться 20000 Хиросим. Что, если безумец планирует такие операции? В до-ядерное время самый сильный, самый богатый властитель не мог уничтожить всё человечество. Сегодня существуют средства, которыми это возможно. Кто гарантирует, что нет нигде такого урода, который спровоцирует закат человечества? Чтобы за что-то отомстить или удовлетворить желание разрушения. Или что, если подчинённый безусловно исполняет команды сумасшедшего? – Подумайте о Гитлере. Команды - кто гарантирует их правильность? Но какая армия без дисциплины? Установка, подчинение - существенные предпосылки для функционирования военных акций. Прямое и безоговорочное исполнение команд создают опасность глобальных катастроф.
Как только дети приходят в дом, их тянет к Тимму. Он становится по-детски весёлым, занимается пустяками с ними, шутит и порхает вокруг. U. - актриса из S., прибыла к нам проездом. Мы пьём чай, болтаем о её роли в “Фаусте”. Тимм играет с её пятилетним сыном. “Теперь я наколдую, чтобы лампа потухла”. Волшебник направляет взгляд малыша на муху у окна и молниеносно чуть выкручивает лампочку. “Теперь я наколдую, чтобы за домом конфеты сыпались с неба”. Мальчик стремительно несётся ко входу. Тимм бросает горсть леденцов над крышей. “Теперь я наколдую, чтобы кошка из окна прыгнула”. Он берёт Серого на руки подходит с ним к открытому окну и кричит: “Прыгай, Серый, прыгай”. Кошка поджимает уши, мяукает и, согнувшись, прыгает наружу. U. следила за волшебством. Она хочет узнать, что он сделал с кошкой. Тимм улыбается и отвечает: “Очень просто - сильно ущипнул за задницу”.
Больной человек - это полбольницы. Весь день жалобное бормотание: можешь ли ты принести мне это? - Ах, принеси!
Тимм уже два дня назад без рубашки резвился в саду с собакой. И теперь он лежит больной в кровати. Я приношу ему горячий чай с лимоном. “Если ты видишь ласточку, это не значит, что лето пришло”. Ответ: “Опять ты со своими пословицами”. Позже:
- “Откуда ты столько их знаешь? ”
- “От твоей бабушки”.
- “Точно. Я помню. Она всегда говорила что-то в этом роде”.
Позже: “А откуда эта, про ласточку? ”
Я пожимаю плечами, но, подумав, вспоминаю, что этот оборот речи был в басне Эзопа “Расточительный юноша и ласточка”.
Юноша, после того, как он увидел первую ласточку, продал своё пальто; для чего оно; весна началась. Но зима ещё раз вломилась в страну. Ласточка замёрзла. Парень разгневался на неё, так как она ввела в его заблуждение и он теперь вынужден дрожать и замерзать.
Я объявляю мою только что прочитанную мудрость. Он ухмыляется и подтрунивает: “У меня хитрый папа”. Парень был находчивым, собственно, всегда.

***

ВОСПОМИНАНИЕ.

Лето в парке Маркклеберга. Я забрал парня из садика. Он рвётся в песочницу, я сажусь на лавку. Рядом со мной женщина. Она красит ногти на ногах. Тимм бесцеремонно спрашивает: - “Что это? ”
- “Это лак”, говорит женщина, пересаживаясь. Мальчик медлит одно мгновение. Потом он говорит: “А моя мама моет ноги”. (* Lack ещё можно перевести как “пятно”)

***

- “Ты был уже у девушки? ”
- “Как я должен идти, если я болен”.
На полевой дороге всадник, как когда-то наш инспектор. Мужчина живёт в соседнем селе. Он - тракторист в кооперативе. Я смотрю на него позже, он увлечён только лошадью.
У моего дедушки я хорошо научился обходиться с лошадьми. Седлать их, приучать к телеге. Делать корм из пшеницы и овса. Чистить шкурку и копыта. Терпеливо ночи напролёт на соломенном тюфяке в конюшне наблюдать за кобылой, которая должна родить. Говорить с лошадью, как с человеком, только более спокойно. От моего дедушки я научился обращаться с быками, запрягать, пахать, боронить. А также дедушка научил меня: когда я еду в упряжке быков через деревню и какой-нибудь хитрый говнюк спросит: “И куда это вы едете втроём? ” - отвечать: “Мимо четвёртого”.

АПРЕЛЬ.

Первоапрельская шутка. Около девяти семья сидит и завтракает. Внезапно собака завыла.
Тимм кидается в амбар, и тут же кричит: “Лиса! - Быстрей, отец! – Лиса”. Я увидел иноземца, уже убегающего по полю. Она бешеная? И покусала собаку? Мы привязали Фридварда к вишне, никто больше его не тронет. Мы пьём кофе и потом садимся в машину. Председатель кооператива - охотник; он помог советом.
В ложбине - лисица. Она бегает с поля на поле. Мы волнуемся. Не заглушая двигатель, Тимм выходит из машины и хватает дубину. Короткая охота. Мы догоняем животное. Тимм бьёт её. Лиса сильно больна; пасть полная слюны.
Председатель вызвал ветеринара. Он приехал после обеда. Мы ведём его к пашне. Врач надевает резиновые перчатки и кладет красную шкурку в пакет. Бессонная ночь. Собака визжит. Тимм хотел его заткнуть. Я прошу оставить; риск слишком большой.
Вечер понедельника. В почтовом ящике заключение о бешенстве. Сообщение от института ветеринарии, что лиса была бешеной. В письме районного ветеринара: “…примите в течение двадцати четырёх часов решение, убить собаку или на шесть месяцев запереть в клетку”. Как решить? Кого спросить? Мы едем к ветеринару.
Его ответ: “Если вы хотите знать моё мнение - убить. Если молодая собака проведёт шесть месяцев в клетке, то больше никого к себе не подпустит”. Тимм спрашивает о других вариантах. Ветеринар: “Нет других вариантов”.
- “Мы должны пойти к лесничему; он застрелит его”.
- “Не пойдёт”.
- “Что тогда? ”
- “Я не дам застрелить собаку”.
- “Знаешь другой выход? ”
- “Собака понимает только меня; только я могу его убить”.
Сумерки. Тимм немного сидит у телевизора и снова перед собакой. Болтает с ним. Возбуждение носит меня из комнаты в комнату. Мучительные вопросы: как мальчик хочет убить животное? - чем? - когда? Уже темно. Я кричу: “Ну давай уже”. Тимм в разочарованном безразличии: “Оставь же ты меня в покое! ” Утро вторника. Тимм сидит у кофейного столика и курит одну сигарету за другой. Мне кофе кажется горьким. Моя единственная забота:
- “Ты всё сделал? ”
- “Я должен был посадить его на цепь”.
Как собака умирала, я не хочу знать. Мы решаемся ехать на прививку против оспы в Шверин. Врач – худая как щепка женщина с мужским голосом. Она ругает ветеринаров из-за их строгих, неуступчивых требований, а также нас, что мы так рано похоронили собаку. Мне нельзя производить впечатление грубияна: я говорю себе: спокойствие, только спокойствие. Если ветеринары и врачи не сходятся в этом вопросе, это не мои проблемы. Мы можем спокойно ехать домой. Могила собаки под молодым вишнёвым деревом. Тимм принёс большой камень на это место. “От кабанов”. Тимм ставит туда доску, где написано: СОБАКА, ПОРАЖЁННАЯ БЕШЕНСТВОМ – НЕ ТРОГАТЬ.
Подробная надпись теперь бросается мне в глаза. Я спрашиваю моего сына, мог ли он сделать покороче. Ответ: осторожно, опасность бешенства. Почему он не написал так, он не отвечает. Письмо, кажется, труднее для него, чем слова. Я вспоминаю, как в один зимний день на садовых воротах прочитал: механизм сломан - пожалуйста, кричите! Почему домовладелец не написал, испорчен ли звонок?
Функционер в его речи: “С проведением исполнения плана…” Когда я обращаю его внимание на это, он говорит: “Мы выполнили план”.
Утро субботы. Поездка в Любсторф к Вольфгангу Г., служащему в лесной торговле. Он всеми силами души ратует за защиту окружающей среды в нашей области. (Я называю его за глаза: сенатор окружающей среды Любсторфа). Этот друг с большим животом и хитрыми глазами построил к зиме скворечники; я должен получить некоторые из них для моего сада.
Утро субботы купается в росе. Уличные деревья - липы и каштаны раньше всех начинают робко зеленеть. Загадка: сколько зелени может быть на них? Большой приезд на дачи начался. Мне навстречу машина за машиной, многие с прицепами. На них стройматериалы, бетономешалки, мебель. Большой приезд в мою империю на сорок восемь часов… Бушующая, обласканная ветром рожь. Грустно я вспоминаю о моём детстве, о пашнях за деревней, в которых сегодня взрываются учебные гранаты советских противотанковых пушек. Вспоминаю прогулки с отцом и матерью по полевым дорогам.
Как я хочу ещё раз со стариками пройтись по позолоченной одуванчиками тропинке… Головы холмов как будто причёсаны после тракторов.
Мой друг Вольфганг, конечно, не дома. “Где он должен быть”, говорит чуть неуклюжая, любезная жена, “он хотел поговорить с вами о каких-то растениях”.
Вокруг Дриспеха должно быть полудюжина улиц носят имя этого мужчины. По его инициативе они были усажены деревьями. Когда в прошлом году весенняя сухость истощала молодые липы и рябины, он взял поливальную машину кооператива и оббегал пол деревни, чтобы найти людей, которые помогут полить деревья.
Чашка кофе, любезные пятнадцать минут и двенадцать скворечников - прибыль этого утра. Пять я вешаю в саду, остальные уношу на болото.
Сумерки ткут их серую рубашку. Жаворонок напевает. Мои взгляды гуляют после его ясной песни. Я спотыкаюсь. Старый пограничный знак. Пограничный знак - предупреждающий знак: это мои владения! Пограничные знаки - иногда непреодолимые барьеры ненависти, раздора, презрения.
Резкая перемена погоды. Ломит кости. Я попросил моего сына убрать последние грядки травянистых многолетников. Теперь я вижу, что он сгрёб немного. “Хватит”. Я указываю на зелёные вершины пыреев, смело торчащие из земли. “Грабли не годятся там, где надо перекапывать”.
Сегодня я остановился у ручья и прошептал удивлённо: как он чист!
Ветер подтягивает хоры облаков на небе. Робко тихо они пробуют первую строфу их дождевой песни.
Солист в хоре: ликующий чёрный дрозд. Ветер дул с северо-востока. Теперь он дует с юга.
Откуда он ещё может дуть - прекрасная берёза должна перед ним склоняться.
Соображение: что бы было, если бы я больше не смог двигаться? Отнял ли бы один из моих детей у себя время для меня? Наверное, нелепая вещь, когда родители от подрастающего поколения ожидают благодарности.
Новая мусорная яма. Мы вырыли её между кустами бузины на западе дома. При этом лопата наткнулась на пистолет последней войны. Куда только не ступал сапог немецкого солдата?
Кто мог бросить его сюда? Дезертир, убегающий от Красной армии, как я сделал когда-то, бросив оружие в озеро около Цербста? Мой сын рассматривает револьвер с простым любопытством.
Позже: Тимм отчистил ржавчину с пистолета и покрыл его лаком. “Для нашего музея на стене дома”. Здесь уже висят: подковы, лемеха, борона, цепи, тяговые крюки.
- “Опять запустили космический корабль”.
- “Если я не в нём, то мне это не интересно”.
Позже:
- “А когда запустили первый? ”
- “В октябре пятьдесят седьмого”.
- “А Гагарина? ”
- “В апреле шестьдесят первого; я был как раз в Москве”.
- “Невозможно поверить, что это так легко”.

ВОСПОМИНАНИЕ.

После балета в Большом театре я шёл со знакомым в “ЛЕНИНГРАД”. Распив бутылку вина, мы около полуночи уже забирали наши пальто из гардероба, когда два москвича встали рядом с нами. Один спросил: “Немцы? ГДР? ” Мы закивали.
Мужчины пригласили нас ехать с ними на квартиру. В такси мы узнали, что Алёша был чемпионом союза по боксу и что Николай работал инженером на машиностроительном заводе.
Наша цель - старый дом на юге Москвы - водитель такси закричал внезапно: ”Слушайте, товарищи, слушайте! ” Он только что включил радио. Мы остались сидеть. Напряжённо слушали на полуночной улице сообщение о старте “Восток 1” с Гагариным на борту. На выходе я опустился на колени и услышал рядом со мной радостный крик. Алёша похлопал меня по плечу.
До пяти утра мы не сидели с водкой хлебом и всем остальным. Нас угощала любезная бабушка Алёши.
И каждый раз, когда я потирал больное плечо, общество смеялось, и хозяин квакал: “Не так уж это плохо, когда ты был внизу, Гагарин был уже наверху”.

***

Тимм ставит большой горшок с альпийской фиалкой и коробку шоколадных конфет на стол.
- “Хочешь на день рождения? ”
- “Нет”.
Мальчик улыбается и кивает укоризненно.
- “Завтра приезжает мать”.
- “Ага”.
- “Завтра у неё…” Я почти забыл про день рождения G., также, как и про восьмое марта. Позже: Тимм с письмом. “Я забыл кое-что”. Я читаю. Мальчик стоит рядом.
- “Ну, что скажешь теперь? ”
- “Радуйся! ” отвечаю я и облегчёно отдаю ему письмо, в котором написано, что у девчонки не будет ребёнка.
Площадь в центре деревни. Молочная. Перед ней дюжина молодых людей. Они противники одинаковости, при этом все выглядят одинаково. Все как один в джинсах. Все как один на мопедах. Все как один в растоптанных коричневых “трамперах” на ногах.
Как будто это было выжжено во мне: “Адольф Гитлер родился двадцатого апреля 1898 в Браунау на Инне…” Об этом предложении ежегодно напоминает мне лист календаря. В третий раз иду к председателю кооператива с просьбой очистить сточные канавы. Сколько покорного попрошайничества. Сколько затрат времени для маленького, но важного дела в жизни.
После долгих дней серого неба, наконец, снова солнце. Если бы трава переваривалась, сегодня я ел бы её.
Тимм открывает рюкзак, ставит выточенный деревянный подсвечник на стол.
- “Я сделал его в обеденный перерыв”.
- “А чем ты вообще занимаешься? ”
- “Строю, каждый день строю то, что сказало руководство; скучно до тошноты”.
Монотонность работы - вместе с тем, миллионы должны трудится ежедневно на конвейерах, в цехах, универмагах, вычислительных центрах.
Возникает вопрос, в какой мере школа к этому подготавливает? Не слишком ли хорошим мы представляем мир нашим детям? Как искусно и неловко консультируют учителя? В какой мере они могут учитывать способности и желания? Как часто ошибаются претенденты с их способностями? Какие интересы у экономики? Какую роль играет желание родителей? Не используют ли родители свою позицию, когда отдают ребёнка учиться туда, куда он не проходит по средней оценке? В каждом ли случае персональная оценка ставится по средней оценке. Они - удобная учительская палка для обсуждения учеников. Они способствуют развитию карьеризма. Они только полуправда. Когда в аттестате стоит цифра, в каком-то углу ухмыляется ложь. Не может быть, чтобы один ученик был хорош во всех предметах. Никогда.
- “Куда ты? ”
- “Строить из камня”.
- “Ты и строить из камня? - У кого? ”
- “А там один тип достраивает дом”.
- “А сколько он заплатит? ”
- “Двенадцать марок час; запахло деньгами”.
Не продиктовано ли твёрдое мнение сына о работе в цехе его нежеланием и ленью?
- “Я не для того живу при социализме, чтоб надрываться, как при капитализме”.
- “Надрывайся и через двенадцать лет накопишь на машину”.
- “Копи, и в конце жизни у тебя будет маленькая денежка”.
Всегда ли у молодых людей такое несознательное отношение к труду? Поздним вечером, немного подвыпивший Тимм приходит со стройплощадки.
- “Мужик, прикинь, у него есть всё: цемент, известь, клинкер, самый лучший кафель. И окна – я таких ещё не видел”.
- “И откуда он всё это взял? ”
- “У него есть западная денежка”.
Позже: “Всё сделали отлично. Когда хорошо работаешь – не скучно. Там не похалтуришь”.

***

ВОСПОМИНАНИЕ.

Осень сорок первого, время обучения в крестьянской усадьбе. Распахивают поле. Я получил заказ идти за большой сеялкой с маленькой. Большая сеялка шириной пять метров, моя тоже. Я иду точно по колее.
Вечером приходит крестьянин, видит прочерченные полосы, шипит на меня и требует делать всё заново в воскресенье.

ВОСПОМИНАНИЕ.

Разгар лета. Гроза в небе. После ужина крестьянин просит всех людей во дворе быстро спасти последние повозки сена. Несколько минут назад упряжки выехали со двора. Вилы наносят удар. Работают грабли. Сенные горы шумят из-за ветра благодаря воздуху и скоро будут уложены слоями на телегу. Пот течёт. Руки становятся слабыми. С первой каплей дождя последняя упряжка едет на гумно. А сено принадлежало не кооперативу, это было не людское добро.

ВОСПОМИНАНИЕ.

Осень сорок четвёртого. Дворянское поместье графа Б. в S. становится народным. Сельскохозяйственному рабочему поручают прибить вывеску к воротам: НАРОДНОЕ ДОБРО. Мужчина берёт у столяра доски, гвозди. Вечером висит вывеска. Остаток досок и остальные гвозди тащит он тайком домой.

***

Первый крик у скворечников: лазорёвка против воробья. Письменный стол прощай! Теперь меня тянет в сад, надо копать, сеять.
Тимм въезжает на двор. Прежде чем спустится, он спрашивает: “Давай быстрей поедем в город в ремесленную палату”. Я прыгаю от радости. Так быстро я ещё никогда не запрыгивал в машину. Мы едем в Шверин. Мальчик мечтает о цехе, и о том, что он хотел бы сделать: мебель, игрушки.
- “Быстрое решение, кто тебе это сказал? ”
- “Никто”.
- “А мастер”.
- “А ты разве мне в этом не помог? ”
После беседы с ворчливой секретаршей – она как раз хотела закрыть дверь - но мы хитрее: пять лет работы у инструктора, на курсах, в школе. Тимм: “Я начну, как отслужу”.
Оптимистичная липа. Вдоль всего ствола побеги, даже там, где её собственная тень падает. Деревья растут, не спрашивая зачем. Несколько дней Тимм собирает камни с пашен, на которые, вероятно, у цеха нет времени. Он переносит это занятие спокойно; сегодня даже радостней: два камня - глоток из бутылки.
Похвала председателя: “Ваш сын - это усердный парень, иногда, правда, упрямый, как баран, которого переводят в другой сарай”.
На мой вопрос, почему столяр должен собирать камни, руководитель отвечает, пожимая плечами. “Нам все должны помогать в сельском хозяйстве, он не исключение”. Разумно ли?
Грубыми каплями дождь чистит шкуру луга. Лютики поблёскивают, как золотые кнопки.

МАЙ.

Берёза перед домом должна отдать несколько веток: букет к первому мая в прихожей – привычка от отца. Тимм сидит в своей комнате, слушает радио.
- “Не идёшь на демонстрацию? ”
- “Я не принимаю в них участие за десять марок”.
Моё вопросительное выражение лица. Его ответ: “Их получает каждый, кто приходит. Кроме того, там на трибуне стоят люди, которых я вовсе не знаю. Почему я должен приветствовать их с ликованием? Почему они не идут в начале колоны. Даже Первый секретарь французов делает так”. Я приглашаю его на пиво в трактир. С деревни доносится маршевая музыка. Мы попадаем в самую середину маленькой толпы от одного края села до другого.
- “Смотри, я тоже участвую”, говорит мой сын.
- “Но здесь это весело”.
Мой сын пьёт пиво, я наслаждаюсь моим кофе. Тимм думает вслух: “Что могут сейчас делать мои приятели? ” Я тихо думаю: теперь ты злишься, что не поехал. Опьянение, ходящее вокруг нас, диктует нам мысль: для некоторых людей первое мая не красный, а синий. Тимм выражается так: “Они перепьют, и это им так кажется”.
Лозунги также в нашей маленькой общине. Я спрашиваю себя: что было бы написано на транспарантах, если бы каждый смог сформулировать его собственную мысль? Кто читает лозунги? Кто оплачивает их?
Перед памятником павшим воинам можно прочитать: ПРИВЕТ СТРОИТЕЛЯМ СОЦИАЛИЗМА. Кто кого здесь приветствует? Нет такого старого жеребца, который ни разу не заржал бы в мае.
Я вижу молодую девушку с длинными, чёрными волосами и пламенными глазами; выглядит как зрелая танцовщица. Она, должно быть, нездешняя, во всяком случае, не из деревни. Я стою,
как вкопанный, пристально смотрю. Тимм толкает меня вперёд: “Эй, я здесь”.

-Луна играет в прятки. Ветер мелькает ей от облака к облаку.
Вечером по телевизору “Актуальная камера”. Больше сорока минут будут показывать демонстрации, трибуны и лица ключевых политиков. Не замечают ли ответственные лица, что они надоедают народу такими передачами?
Брёвна для забора в амбаре наломаны в лесу. На улице молодой человек с плейером. Это устройство позволяет ещё больше уйти в себя. Удивительно, сколько изобретений создал человек, чтобы действовать против своей природы.
Весна – всё растёт и вытягивается, всё набирает цвет. Деревья и кусты поют. Птицы заняты витьём гнёзд, созданием выводка. На пашнях шум машин, которые сеют, удобряют. Вода в болоте перемешана лягушачьими лапками, небо просыпается от щёлканья клювов аистов. И мы становимся в самую середину процесса обновления и изменения. Чиним забор, красим стены дома, сжигаем сухую траву. G. сеет цветы на только что вскопанных грядках. Тимм чистит велосипед. Громкая музыка сопровождает нашу работу. У всех солнце на лице.
В живой изгороди крики чёрного дрозда: тикс-тикс-так-так. Я поднимаюсь с шезлонга и прокрадываюсь в кусты, которые достойно несут их молодую лиственную одежду. Осторожно разгибаю ветви. Недалеко от подрезанного вишнёвого дерева, задрав хвост стоит Мулли. Напряжённо, как тетива лука, она стоит и таращится в куст. Я наклоняюсь за камнем, бросаю и ругаюсь. Тимм наблюдает и кричит: “Ты хочешь отучить кошку быть кошкой? ”
Мои глупые овцы. Я весь день крепил решётку. Всё же ягнята бегают опять снаружи по высокой траве. Мои умные овцы.
Тимм вернулся из города, открыл, усмехаясь, пластиковый мешок и освободил маленькую чёрную кошку. “У нас что, их не хватает? ” Мой сын гладит кота, которого он называет рысью, поворачивает его лицом ко мне: “Этот злой дядя не любит тебя”.
Письмо с просьбой читать молодёжную речь посвящения. С ним сразу три указания, что должна эта речь содержать. Я отказываюсь; я не могу выражать предписанные мысли. Осенние заботы того стоили; все посаженные розы растут.
Я мою посуду. Тимм сидит за столом и дремлет. Я громыхаю горшками, кладу перед ним посудное полотенце. Он не реагирует. Вздыхая, я ставлю посуду в шкаф. Мой сын:
- “Мог бы и сказать”.
- “У тебя глаза есть”.
На это изобретательный парень: “Я думал, это доставляет тебе удовольствие”.
Палящее солнце.
Майская гроза. Салат, саженцы свеклы, ростки - всё уничтожено или побито. Там, где я убирал, копал, полол, поливал, град уничтожил всё, что солнце заботливо гладило. Я чувствую себя осенним листом в майской прохладе.
Перекупщик из Цикхузена Герхард В.. Этот маленький, хилый мужчина с острым лбом хватает барана и держит его между ногами. Пауль дёргается и машет рогами. Герхард связывает ему ноги и берёт ножницы. Ручей пушистой шерсти.
Мне холодно смотреть на голое животное; я иду в дом и надеваю шерстяной пуловер.
Недалеко от бараньей парикмахерской мой сын сидит в траве и направляет косу. Герхард даёт ему несколько указаний.
- “Средневековая работа”, говорит Тимм.
- “Не надо долго учиться”, отвечает тот.
Шепча, он не признается мне, что он много лет назад думал также; будучи девятнадцатилетним, он считал всех тридцатилетних стариками, а сорокалетних покойниками. Тимм пробует косу: “Получилось! ” А потом: “Представляешь, такими раньше разрезали себе животы”.
Тимм о старом мужчине: “У него уже кладбищенская земля сыпется из карманов”.
С Аландсберга доносятся крики доярок. Ночью молодые быки вырвались. Кто уже убежал, куда хотел, ударами кнута возвращается назад. На столбе вьющееся растение. Белыми бокалами цветов она черпает солнце из утреннего ветра.
“Кто-то был у двери? ”
- “Два типа с рюкзаками из Берлина. Они хотели посмотреть, как ты здесь живешь. Как будто мы обезьяны в зоопарке”.
- “Надо было, всё-таки, пригласить их к чаю”.
- “Ты не знаешь, чего ты хочешь. Приходят люди, надоедают тебе, я отправляю их, ты ворчишь”.
Сын кузнеца из Дамбека тарахтит на ремонтируемом мопеде Тимма по полевой дороге. Я трясу моего сына. “Нельзя так просто доверять двенадцатилетнему мопед… мало ли что может случиться… и прав у него нет…” Мой сын потягивается. “Как он должен учиться ездить, если он не ездит? ” Чем больше знакомство, тем выше снисхождение, говорит старое изречение. Но здесь не может быть никакого снисхождения: здесь речь идёт о жизни и долго обсуждаться не может. Я жду Тимма. Он хлопает меня по плечу. “Ты был прав”. Тимм и M. играют в бадминтон. По радио сообщения о медленных переговорах о проблеме разоружения. Молодые люди пищат и смеются. Я выключаю радио.
Перед заходящим солнцем чёрная чайка пролетает у дома.
Тимм кричит: “Отец, к тебе пришли”. Перед входной дверью мой друг Вольфганг Sp. и профессор S., долгое время президент академии сельского хозяйства, а теперь на пенсии. Старый S.. Я вспоминаю интересные лекции о генетике, прослушанные в университете. Я спрашиваю, чего они хотят, и приглашаю в дом. “Позже”, говорит семидесятипятилетний, - “Позже, теперь я хочу полчаса послушать жерлянок”. Вольфганг с давних пор ходит вместе с профессором, при случае они навещают друг друга. “Когда он услышал о жерлянках”, говорит мой друг, “его было не удержать”.
Воскресное утро на озере. Мы сидим на тонком причале, пристально смотрим на удочки. Вода дымится. Стебельки камыша молчат неподвижно, как знамёна без ветра в утренней заре.
Где камыши заканчиваются, плывёт пара лебедей. Птицы прячут головы под крыльями. Неуловимое течение прогоняет оба белых острова на открытую воду. Мы сидим, наслаждаемся тишиной. Слушаем дыхание друг друга. Рыболовная поза отдыхает неприкосновенно; не клюёт. Я не сержусь, что окуни не голодные. Мне хватает сидеть, дремать, смотреть на худое лицо моего мальчика, молчать. И я чувствую, ему это тоже нравится.
На дороге старая скамья. На её кривых ногах носочки из золотых одуванчиков.
На проводе маленькая кукушка. Она попрошайничает. Иногда я чувствую себя по отношению к моему сыну как полевой жаворонок, который кормит большую кукушку.
- “Пришёл так поздно? ”
- “Собрание”.
- “О чём речь шла в этот раз? ”
- “Как всегда; что мы созданы для мира и должны выполнять план”.
Позже: “Каким самонадеянным надо быть, чтобы говорить такие вещи. Как будто они - Господь Бог”.
Позже: “На собрании больше никто не говорил.
Все сидели с закрытым ртом. К чему говорить? Они же знают всё лучше. Хоть бы раз позволили человеку сказать, что он думает. Почему бы так не сделать? ”
Тимм в последние дни беспокоен и несобран. Что его занимает? Ответ: “Это тебе только кажется”.
На деревенском пруду два мальчика. Они сделали лодочку из коры и поставили на воду. Теперь с ней ветер играет; и вскоре она дрейфует в камыш. Маленький топает ногами. “Проклятье, что нам делать теперь? ”
Большой бросает кусок земли в камыши; волна отбрасывает её снова на берег. Мальчик смеётся. “Смотри, сначала они хотели делать, что они хотят, теперь они должны делать то, чего хочу я”.
Утреннее солнце в майских зелёных штанах. Рапсовое поле - золотой паркет для танцующих пчёл. Деревья дрожат. Бесконечно поёт сверчок. Всегда в темноте. Всему своё время - опыт, который мы должны накапливать всю нашу жизнь. Все берёзы, которые Тимм со мной сажал осенью в ложбине, высохли.
Лесничий V. советовал подождать до первых весенних листьев.
Сорняки не растут там, где гнётся спина. Но что является сорняком? Разве из лебеды не получается витаминный салат? Не утоляет ли ромашковый компресс боль? Разве нельзя приготовить из мать-и-мачехи чай? Сорняки могли бы не расти, чтобы не лечить нам спину, которая слишком сильно над ними гнётся.
Как долго, всё же, надо копать, чтобы добраться до воды!
- “Иди к зубному врачу! ”
- “Подождёт”.
- “Верни пластинки хозяину! ”
- “Подождёт…”
У молодёжи всегда есть время, и… всегда нет времени - в зависимости от настроения.
Чтобы принести консервный нож из кладовки, у Тимма нет времени; он просто кромсает жесть кухонным ножом.
Наконец, я убедил Тимма поменять треснувшую черепицу. Только он залез, как с болота раздался возбужденный крик. Мальчик прыгает прямо с верхней ступени стремянки в траву и бежит. “Только гляну, что там сломалось”. Через несколько минут он вернулся и стал вытаскивать старые цепи из амбара, закинул их на плечо и снова побежал. “Там прицеп опрокинулся, надо помочь”. Проклятье! А кто поможет мне с раствором? Я поднимаюсь на крышу и переношу камни. Я помню, что мне в детстве тоже больше нравилось вести хозяйство с соседом, чем с отцом. У окна муха. Она ударяется о стекло, как будто того, чего она не видит, вовсе нет. Иногда я веду себя также.
С Тиммом и М. мы едем купаться в Анангелн. В воздухе ни ветерка. Тяжёлая жара. На пляже много людей. От конвейера, где они сидят рядом, они убежали отдыхать на пляж, где теперь
лежат рядом.
Кемпинг, палаточный лагерь, лагерь содействия развитию спорта и техники, лагерь для отдыха и работы, полевой лагерь, лагерь зимнего спорта, летний лагерь, лагерь специалистов – лагерь… лагерь…
Я пускаюсь в плавание наперегонки. Мой сын позволяет мне выиграть. Я глотаю воздух ртом, как затравленная собака, и спрашиваю: “Почему? ” Ответ: “У тебя должен быть хоть один успешный опыт”. Меня несёт вода. Животом вверх. Рядом со мной плывет рыба. Животом вверх. Разговор с М.
- “Почему ты не идёшь в воду? ”
- “Я должна это прочитать”.
Она показывает мне словарь античности. Моё удивлённое лицо. Её ответ: “Так я понимаю “Кассандру” Кристы Вольф”. (* Согласно мифу, Кассандра была пророчицей, но её предсказанием никто не верил)
В буковом лесу. Я не верю моим глазам. Тёмный, трясущийся клубочек вылетает из кроны дерева. И еще один. Я приглядываюсь. Потом я как можно тише подхожу к дереву. Под ним я вижу крохотный бадминтонный шарик, выкатившийся из малинового куста. Оттуда я слышу приглушенный вак-вак-вак. Нежный голосок отвечает на это, как я понимаю, это птенец.
На ощупь я ищу дорогу до следующего ствола бука. В этот момент кряква выходит из куста. С висящим крылом она пританцовывает и шагает возбуждено: кряк-кряк… Я знаю это поведение; я наблюдал его уже у куропаток; старая утка пытается отвести меня от её выводка и повреждает крыло. Я останавливаюсь, как вкопанный. Птица вводит меня в заблуждение, но заметив, что я не реагирую, снова скрывается в зарослях. Тишина.
Десять минут? Пятнадцать? Я не знаю это, как долго любопытство прислоняет меня к стволу. Утки расселятся по всем холмам, думаю я. Но моё терпение вознаграждается. Я слышу вак-вак-вак снова. И как по требованию, из воздуха падает следующий утёнок. Бьётся об мягкую лесную землю и убегает в куст. Мой взгляд поднимается по буку вверх. Там гнездо - наверное, покинутое гнездо канюка. Выбрали ли утки этот осиротевший инкубатор в кроне дерева для детской комнаты, чтобы их мальчики в первый день набрались опыта таким падением?
Неподвижна гладь пруда в раннем солнце. Рыбы ещё уставшие, чтобы её испортить. В сумерках голубь садится на крышу. Так же, как человек отряхивает пальто после дождя на пороге дома, голубь отряхивает оперение, снова приглаживает его не торопясь, поворачивает голову, как будто любуется пейзажем. Скажи, голубь, где ты взлетел? Куда ты летишь? Несёшь ли ты на лапке письмо от друга к другу? Или тайные команды в вопросах войны?
Светает. Я подхожу к входной двери, глотаю влажный тёплый воздух. Я смотрю на крышу; голубь тихо бьёт крылом. Как будто бы он ждал меня, чтобы сказать мне “до свидания”. Птица улетает прямо на север. Достигни своей цели. Голубь!
Сухая, тёплая ночь. Тимм уехал в город. Я нежусь в траве перед домом, смотрю в небо. Оно такое высокое, ясное, с полной луной. Звёзды ярко светят. Я вспоминаю августовский вечер в летнем лагере “Артек” на Чёрном море. Рядом со мной сидел тёмнокожий мальчик. Он смотрел, как зачарованный, на небо и говорил с полным восхищением: “Как красиво! Я никогда не видел ничего подобного! ” Ребёнок из промышленного района США.
Сейчас крохотный, сияющий объект двигается в поле моего зрения, “Спутник”. Я наблюдаю стремительный полёт тела с севера на юг. Несколько минут светлое звёздное небо ослабевает для меня.
Зной. С неуловимым смрадом навозной жижи воздух течёт из устройства свинячьей мечты. Земля воняет, как клоака. Мне плохо. Я хочу напиться. Я был на заседании правления союза и остался ночью в Ростоке, а теперь нашёл записку на столе: “Пока! Скоро увидимся”. Комната Тимма освобождена. Куда его понесло? Почему тайком? На стекле дождевая капля; слеза боли путешествующего облака. Ветер поднимает её со стекла и раскалывает на много маленьких слезинок.
Это называется исследовать клетку, когда птица улетела. Я шатаюсь по комнатам, как будто хочу что-то найти. Чем мне теперь согреваться? К чему охладевать?
Я приказываю себе: хватит дурачиться, старик! Ты чувствуешь, что обидели твоё тщеславие, так как мальчик тебе ничего не сказал. С его спонтанностью, этого переселения нужно было ожидать.
С утра я думаю: “Ехать в цех? ” – “Не ехать в цех? ” Не будь чучелом! Я не еду.
Вечером приходит неожиданно Вольфганг Sp., ухмыляется. Я рассказываю ему, что Тимм исчез со всеми пожитками. Я делаю всевозможные предположения, где парень может быть. Sp. долго пользуется моим унылым состоянием. Наконец, он говорит: “Я должен передать тебе привет от твоего мальчика; он живёт в нашей деревне у его знакомого, корзинщика”.
Я бегу в поле, бросаюсь в траву. Нюхаю пряный её аромат.
Одно мгновение жизнь кажется настолько совершенным, что хочется умереть.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 Следующая ⇒