Вильям ДЖОНСТОН 6 страница

Как я сказал, ритм дыхания или внутренней молитвы ведет к чему-то более глубокому. Он направлен к центру души, к сердцевине бытия, верховной точке духа, святой искре, истинной самости, области, из которой восходит просветление. Эта вещь — истиннейшая из сущего.

ГЛАВА 10

ПРОГРЕСС

Многие практикуют дзен, или созерцательность, или самадхи на поверхностном уровне, но тех, кто идет глубоко, считанные единицы. С этим согласны разные духовные традиции. В «Гите» говорится, что один из тысячи посвящает себя медитации, а из тех, кто ею занимается, лишь один на тысячу всецело предан пути. Св. Иоанн Креста пишет свои книги подобно человеку, пребывающему в спешке, как будто хочет сказать: «Я не хочу писать о ранних ступенях восхождения, поскольку уже есть много книг об этом. Я хочу рассказать о дальнейших этапах, почти неизвестных, поскольку они были редко испытаны». Что же касается роши, те говорят об уровне детского сада, на котором многие находятся, тогда как лишь некоторые продолжают занятия на уровне университетского образования. Короче говоря, много званных, но мало избранных. Тысячи толкаются в узких воротах, но лишь некоторые доходят до конца. Если вы идете искать праведника, не надейтесь найти его легко.

Меня всегда печалило такое положение вещей. В конце концов, миру нужны большие мистики, а не просто мелкая сошка, и как замечательно было бы найти формулу, ведущую людей прямым путем. Что же на земле останавливает людей, не дает им доходить до конца? Почему они застревают в детском саду, или даже в старших классах школы, не продолжая образования?

Пока же я прекрасно понимаю, что такие вопросы бессмысленно задавать, и ответа на них нет. Продвижение в мистике обусловлено призванием. Большинство людей остаются мелкой сошкой, поскольку они хотят этого. Природа-мать не расточительна на гениальность. Она редко порождает святых. И когда это происходит, она корчится и кричит в родовой агонии. Или сотрясает колонны храма, пока они не рухнут и не раздробят каждого. Случайно, конечно, можно встретить святого; можно встретить и того, кто страдал в глубине своего бытия и испытал муки Гефсимании. Такие лица чрезвычайно редки. Обычно они не пишут книг и не ездят с лекционными турами по миру. Последних можно сравнить с детьми, играющими в песке и задумчиво глядящими на бескрайний и обильный океан. Они не призваны к его исследованию, — разве что издалека.

В общем, печально, что святые столь редки. Но не невозможно, чтобы их было на одного или два больше, если бы препятствия, встающие на их пути, были удалены. Эта проблема поглощала меня некоторое время, и я однажды предложил ее для дискуссии в группе буддистов и христиан, собравшихся для неформального разговора о медитации. Все согласились, что проблема действительно существовала, так что мы поговорили об удалении препятствий и помощи людям, которые поднимались в гору.

Один из буддистов заметил, что величайшим препятствием является страх, что произвело на меня сильное впечатление. Я инстинктивно почувствовал — это глубокая истина. Он сказал, что буддийское искусство полно образов диких зверей, символизирующих нападки темных сил в глубинах нашего существа, наше падение. И он добавил, опираясь на собственный опыт, что иногда невозможным становится даже просто сесть на дзафу для медитации. Одна мысль об этом приводит в дрожь. Или хочется убежать из медитационного зала, просто убежать прочь (человек с Запада в Японии иногда позорит себя, так и поступая, а вот японцы более терпеливы к страданиям). В таких обстоятельствах может существенно помочь общество или система. Порядок проведения медитационных занятий должен быть таким, чтобы человек не имел возможности покинуть зал до их окончаний, и он будет вынужден высидеть до конца.

Все это пролило для меня свет на сказанное Св. Иоанном Креста. Я вспомнил его слова из «Духовной песни»:

«Я не сорву никаких цветов;

я не испугаюсь никаких диких зверей».

Не срывать никаких цветов означает практиковать радикальное отречение от соблазнительной красоты мира, которая может воспрепятствовать поискам самого источника красоты и любви. Страшные дикие звери соответствуют образам буддийского искусства; они представляют собой ужасы мистического падения. Возможно, библейские авторы также ясно осознавали, к какому тяжкому падению приводит страх, поскольку через всю Библию рефреном проходят слова «Страха нет, я есть».

Кто-то сказал: чтобы победить страх, нужно его потерять. Возможно, наилучший способ — улыбаться весело, находясь в разверстых челюстях этих копошащихся диких зверей, смотреть в их зияющее горло и смеяться. Поскольку, фактически, они не могут ранить совсем. Вы не должны убивать их или бороться с ними; достаточно просто смеяться над ними. Это — отрешение. Если вы боитесь их, они почуют ваш страх (как соседская собака), и тогда вы будете укушены. Мой друг-буддист избавился от страха благодаря нажиму системы, но человеку с Запада семидесятых вряд ли это могло помочь, с тех пор как слово «система» приняло негативный оттенок, связанный с учреждением, стесняющим развитие или преследующим. И все же, независимо от метода, к которому прибегают, соблазнительным цветам и ревущим зверям не должно быть позволено стоять на пути продвижения.

Можно спросить, конечно, что такого вызывающего страх есть в имени Бога, и что это за дикие звери.

Прежде всего, надо сказать, что существует боязнь усилий при вхождении в процесс. Мистика не легкое дело. Вы не отправляетесь в пустыню, чтобы увидеть тростник, колеблемый ветром, или человека в нарядных одеяниях. Каждого напрягает неумолимость требования отречения. Обратимся к жесткому буддийскому обету, ежедневно повторяемому в храме:

«Как бы ни были неисчерпаемы наши страсти,

Мы даем обет выкорчевать их все».

В христианстве положения часто выражены в терминах смерти и жизни. Пшеничное зерно, падающее в землю, умирает, становится прахом, но из него вырастает новый колос. «То, что ты сеешь, не оживет, если не умрет» (Св. Павел, I Кор., 15). Жизнь преходяща. Смерти избежать невозможно. И смерть здесь не является легковесной метафорой. Нужно потерять само понимание собственного эго (и это страшно! ), чтобы найти новое «Я», и лишь потом радость просветления заполняет личность.

Есть и другая причина для страха. В мистическом путешествии вы в одиночестве вступаете в темноту. Современный человек наслышан о призраках, гномах и мрачных тайнах, которые таятся в подсознательных уголках его ума. Есть веская причина бояться их. Добравшихся до конца, конечно, ожидают радость и красота, но есть нечто, толкающее нас вниз. Я лично верю, что внутри нас заключены потоки и потоки радости, и медитация может высвободить их – иногда они выплескиваются с невероятной силой, наводняя душу величайшим счастьем, исходящим невесть откуда. Это — истина созерцания; это истина дзена; это истина йоги (как утверждает «Гита»! ); то же обнаруживается в «Деяниях апостолов» и отражено в движении пятидесятников. Можно быть настолько заполненным радостью, что даже принцип безбрачия становится понятным и уместным. Но есть и такой момент: мистики, которые проникли глубоко в эту действительность, обнаружил там также и зло; зло, которое так сотрясало их до основания, что кровавый пот проступал на лице, как и у того, кто страдал в Гефсимании. Глубоко, глубоко в центре бытия есть темнота, также как и свет; смерть, также как и жизнь; ад, также как и небеса. Драконы, звери, и блудница «Апокалипсиса» говорят о чем-то реальном. Если даже опыт приема ЛСД может оказаться разрушающим адом, если он может быть столь травматическим и душераздирающим, то подобный эффект может иметь и мистическое погружение вниз. Войны и ненависть, концентрационные лагеря и пытки, половые преступления и убийства таятся в бессознательных областях ума и в глубине реальности. Было бы неверным представлять мистику лишь с точки зрения чистой радости. Зло, увы, — факт существования, и я встречал людей, чьи мистические переживания сопровождались ужасом.

Кроме того, христианина может подстерегать другой страшный опыт, о котором добрый старый роши сказал, мол, Богу следует исчезнуть и только Джонстон-сан останется. Это временами случалось с христианскими мистиками: Бог исчезал, и они чувствовали себя совершенно заброшенными, в ужасном одиночестве, они цеплялись лишь за веру, которая казалась похожей на ночь. Здесь речь идет не о том, что они отвергали Бога. Нет, просто говорится, что его нельзя воспринять непосредственно естественными человеческими силами, и может прийти время, когда его больше словно бы и не существует. Возможно, дело в том, что, когда опыт становится интенсивным (как в великом умственном напряжении), он не ощущается вовсе как опыт, поскольку полностью поглощает в себя. И это тоже, кажется, случается с мистиками. Вызывает удивление, если кто-то дошедший до глубин обошелся без кризиса или даже полного упадка сил, или не стал отторгнутым обществом. В такие моменты ему, возможно, нужна помощь руководителя. И это подводит меня к другой теме, которая важна для медитации.

В дзене доминирует уважаемая фигура роши. Когда звезды падают и луна становится кровавой, и горы сотрясаются, он восстанавливает ясность и безмятежность. Он — гранитная скала, восстающая из кружащих и бурлящих вод; ученик сосредотачивает свою веру на нем в течение критического периода, перехода между двумя жизнями — между утратой старой и обнаружения новой самости. Он отнюдь не похож на вошедшего в пословицу психоаналитика, за которого пациент отчаянно цепляется в ожиданье поддержки. В этом смысле дзен довольно похож на католицизм — или из скромности скажем, что католицизм является довольно похожим на дзен.

Я подразумеваю, что католическая традиция всегда придавала особое значение внешнему руководству, наставлению и т. д. Конечно, верно и то, что католическое руководство стало слишком юридическим. Так много католиков кричат об этом сегодня, что мне не следует добавлять свой хриплый голос к обличающему хору. Но четкий принцип руководства и наставничества остается вполне действующим. Есть Томас и Альберт, Бонавентура, Игнатий с соратниками и многие другие. Католицизм, я считаю себя обязанным отметить, имеет давно установившееся убеждение, порожденное накопленной мудростью столетий, что каждый потенциальный мистик нуждается в основательном шлепке, если он — или она – зазнаётся, привязывается к чему-либо или совершает глупости, известные в народе, как кровавая бессмыслица. И тогда пощечина, тумак, щипок за нос и т. д. не являются ни неуместными, ни несоответствующими. Роль Мастера заключается не только в том, чтобы давать информацию — ее в любом случае вы можете добыть из книг, — а управлять людьми вплоть до просветления, и даже устраивать им полезные потрясение, которое убьют и воскресят. Я верю, что не будет слишком фантастичным представить методику, осуществляемую Христом, великим гуру, который приводил людей к просветлению с замечательной мощностью. Возьмите случай хананеянки, которая просила помощи (дочь ее жестоко бесновалась). Иисус же сказал в ответ: «Не хорошо взять хлеб у детей и бросить псам», нанеся ей пощечину, которая близка осуществляемому в дзене. Но женщина перенесла ее. Она принимает все. Она почти умирает. «Но и псы, — она рыдает, — едят крохи, которые падают со стола господ их». И в этом тотальном самозабвении она получает просветление. «Тогда Иисус сказал ей в ответ: о, женщина! велика вера твоя; да будет тебе по желанию твоему. И исцелилась дочь ее в тот час» (От Матфея, 15).

Пример смерти и воскресения подчеркнут здесь, как и в других местах, где Иисус настаивает на тотальной смерти. Продайте все, что имеете, и раздайте бедным. Если вы делаете так, вы получите просветление. Но если вы предпочитаете быть похожим на верблюда, пытающегося пройти в игольное ушко… Возможно, каждая религиозная традиция учит, что вы получаете просветление лишь через полную утрату, которая смертельна. Вспомним Авраама. Для него Исаак был всем, и только, когда он был уже готов убить своего сына, своего единственного сына, он услышал великое обещание: «И благословятся в семени твоем все народы земли за то, что ты послушался гласа Моего» (Бытие, 22). Здесь снова — просветление. И то, о чем я говорю здесь, истина — основная задача Мастера в том, чтобы помочь вам умереть для того, чтобы вы могли жить.

Сегодня, однако, мы слышим жалобы, мол, компетентных гуру невозможно найти, и это сожаление звучит не только на Западе, но также в Японии и Индии. Увы, теологический рынок затоплен профессорами, блуждающими в поисках работы, но если вы хотите отыскать скромного но истинного гуру, где вам найти его? Такая ущербность ситуации иногда подталкивает людей к поиску учителей вне своей собственной религиозной традиции, христианин идет к буддийскому роши или наоборот. Но я не приветствую такую идею, и сомневаюсь, что это работает. Поскольку мотив смерти и воскресения тождествен, буддист может вести вас столь же эффективно, как и христианин, но фактически основание веры все же отличается: одно — верить в Христа, и другое — верить в природу Будды. К этому следует относиться честно, что поможет избежать путаницы.

Мне кажется, что христиане все же приложат некоторое усилие к формированию своих собственных наставников или роши, которые будут в меньшей степени профессорами и в большей – гуру; меньше анализа и больше медитации; меньше университетов и больше залов для медитации. Иными словами, просветление приходит свыше через Мастера к ученику, но когда звено в этой цепочке пропускается, ищущие должны быть приведены Духом в пустыню, чтобы молиться и скорее услышать голос Бога. А иным следует хотя бы прекратить изнурять себя, преподавая математику в классных комнатах.

С другой стороны, я иногда спрашивал себя, и другие также, возможно ли обойтись без роши и осуществить умирание и воскрешение другим путем. Я задумался над этим, посетив тихий маленький сессин в Киото, где профессора и студенты практиковали дзен в течение семи дней без роши. Вместо докусана они открывали свою внутреннюю жизнь друг другу. На определенное время, когда все сидели в медитации, один из участников мог выбрать любого другого в качестве руководителя. Он должен был просто становиться на колени перед выбранным человеком и делать глубокий поклон, затем оба удалялись в тихую комнату, где краткая беседа и проходила. Во всяком случае, я не знаю, сколь успешен этот метод. Я лишь упоминаю его как вероятный.

Правда, есть и другая возможность, о которой я скажу снова в следующей и конечной главе. Не исключено, что в христианстве роль гуру или роши может сыграть не только один человек, но общество. Это пришло мне на ум, когда я увидел пятидесятников в Соединенных Штатах. Не исключено, что наложение рук, потрясение и харизматическая молитва могут воздействовать в некоторой степени подобно ведущему роши. Если так, это означало бы, что христианскому дзену нужно что-то вроде харизматического возрождения для своего завершения, — то есть, харизматическое возрождение может быть полезным в сочетании с безмолвием дзадзена. Но об этом будет еще сказано ниже.

Есть два заключительных момента, которые я хотел бы упомянуть, говоря о продвижении. Во-первых, думается, что прогресс в дзене, или созерцании связан с возрастом. Я имею в виду, что даже Аристотель считал молодых и эмоциональных людей вряд ли подходящими для занятий философией, что-то подобное может быть сказано и о высоких уровнях созерцательной жизни. Конечно, верно, что молодые люди (если они упорны), имеют некоторые преимущества при изнурительной практике японского дзена, но когда дело касается покоя и безмолвных глубин, более старший возраст является, вероятно, предпочтительным. Юнг писал где-то, что именно в средний период жизни – от тридцати пяти до сорока пяти — часто начинается время созерцания. На самом деле, если я понял его правильно, он говорит, что люди должны приходить к созерцательности в течение этих лет, если их психическая жизнь идет хорошо. Эти годы, по утверждению психологов, часто сопровождаются сильными стрессами, отчаянием и сексуальными проблемами. Но это и годы раскрытия иных возможностей, время пробуждения созерцательности. Вероятно, традиционное восточное уважение к возрасту основано на уверенности, что есть некий уровень созерцательной мудрости, недоступный для молодости и дающий отраду старым, если их психическое развитие осуществлялось успешно.

И последний момент. Я полагаю, что безбрачие — серьезное подспорье для каждого, кто хочет достичь глубин в области, подобной дзену. Так много сказано и написано о безбрачии в последнее время, что я остерегаюсь представлять здесь несколько наспех разработанных идей. Тем не менее, надеюсь, меня простят за высказывание некоторых моих взглядов во всей их простоте.

В конце концов, в чем значение безбрачия? Мы слышим обычно, что холостяк более свободен, или более «открыт», или — что у него есть больше свободного времени. Или утверждают, что кто бы ни хотел посвятить себя серьезной практике медитации, просто невозможно предоставить его рядом с женщиной, дышащей ему в затылок круглосуточно. Или говорят, что женатый связан по рукам и ногам семьей и детьми. Все это может быть совершенно верным. Но древнее восточное предпочтение безбрачию исходит не из этого, а из убеждения, что холостой человек (если он истинно целомудренный), обладает большей духовной мощью. Вероятно, дело в том, что его сексуальная энергия преобразуется в энергию духовную, что дает холостому явное преимущество при поиске мудрости и в практике созерцательной любви, делает его более подготовленным для достижения духовных высто. Кроме того, принцип отречения крайне важен для мистики, и я сомневаюсь, есть ли какое-либо отречение, которое столь же глубоко влияло бы на характер человека, как безбрачие. Оно создает великое одиночество в основе нашего существования — и как раз из этой пустоты «невидящее движение любви» берет свое начало. Это одиночество открывает двери восприятия во внутренний мир, который мог в противном случае быть недоступным, и создает наилучшую почву для мистики.

То, что безбрачие мало ценится в современном христианстве, может являться следствием недостатка мистики. Они словно ходят рук об руку. Не то, чтобы все мистики должны были бы быть холостыми — они могут спокойно пребывать в браке — но холостяк имеет преимущества, и культура, которая ценит мистику, не станет презирать безбрачие. Возможно, так называемый кризис безбрачия в католической церкви является кризисом мистики.

ГЛАВА 11

ПРОСВЕТЛЕНИЕ

Нельзя писать о дзене, не останавливаясь на теме просветления. Оно – суть не только всего дзена но и, на самом деле, всего буддизма. В просветлении содержится огромная мудрость, а также возможность освобождения от пут страдания; и просветление Господа Будды, давшее новые побеги духовности, — одно из великих событий истории. Но несмотря на направленность всего дзена к просветлению, мы сталкиваемся с интересным парадоксом: мол, никогда не следует желать его. Страстное желание культивирует привязку, которая непременно испортит весь процесс. Это все та же старая присказка: нужно желать ничего — а ничего и означает ничего.

В некоторых ответвлениях дзена в современной Японии, тем не менее, бытует шутка, имеющая определенный смысл: «Делай или не делай что-то для просветления — разницы нет». Мой друг, неутомимо практикующий дзен, говорил мне, что после сесссина в одном из храмов людей в какой-то степени разделяли на тех, кто имел сатори, и тех, кто не имел. Это не очень раздражало моего друга, хотя он был всегда среди последних. Он не протестовал, когда дело касалось всего лишь его задетых чувств – к этому он мог бы отнестись философски. Но он испытывал праведное негодование, слыша шутки, что, мол, неудачи происходили главным образом из-за женщин, которые проникли в дисциплину, традиционно мужскую и мужественную. Он говорил, что истинный последователь дзена сдержан во всем («кто знает, не говорит, а кто говорит, не знает»), ощущая святость и интимность происходящего, а подобная болтовня уводит от изначального, истинного духа. И большинство людей истинного дзена, я полагаю, поддерживают его убеждение. С другой стороны, сатори, огромный внутренний опыт, может искусить поэтический темперамент, чтобы дать себе волю поведать миру о волнующих душу переживаниях. Даже д-р Судзуки не может полностью быть свободным от таких мелодраматический влияний, когда пишет о просветлении.

Кроме того, следует упомянуть, что есть различные степени просветления и что некоторые Мастера скорее склонны признавать кого-то достигшим сатори, чем другие. Мы слышали о приверженцах, которые потратили десятилетия на неутомимое сидение в медитации, не получая и искры просветления. Но это не означает, что они попусту тратили свое время. Доген, основатель секты Сото, утверждал, что само сидение является формой просветления, и эти слова вполне соответствуют сказанному Св. Иоанном Креста, что темнота созерцания является по своей сути просветлением (для него вне-образность темноты является верой и вера является просветлением), даже если души никогда не касается какой-либо волнующий опыт. И эта утверждение действительно. Я думаю, что ошибкой, и не малой, является драматизация опыта сатори огненными эффектами или другими красивостями. Это заставляет переживания в дзене выглядеть якобы похожими на наркотические опыты. Но фактически, дело в том, что важно не внезапное потрясение в психической жизни, но тотальное преобразование, которое имеет место быть. И в результате появляется, по Св. Павлу, новый человек, новое создание — после смерти старого. Я уверен, что постепенное просветление без мелодрамы должно быть, и оно возможно. Такое преобразование происходит медленно, но глубоко, без резкого и внезапного психического изменения.

Тем не менее, мне хотелось бы обсудить здесь вопрос христианского сатори. Если христианин практикует дзен, получит ли он те же опыты, что и буддист? Или — какого типа опыта он, предположительно, может достигнуть? Или — есть ли, реально, такой опыт, к которому может привести благонамеренного и упорного христианина постоянная практика в верном направлении? Я хотел бы рассмотреть три типа опыта, который мог бы быть как-то классифицирован — в качестве версии для возможного христианского сатори. Прежде всего, я уверен, что есть просветление в принципе, которое не является ни христианским, ни буддийским, ни каким-либо еще. Оно общечеловеческое. Мертон, вероятно, именно это имел в виду в письме, цитированном в главе 3, где он пишет о состоянии, выходящем за рамки каких-либо категорий, религиозных или иных. Этот опыт, как кажется мне, обнаруживается во всех культурах, хотя и в модифицированной форме, это опыт единения всего сущего и потеря своей самости.

Т. С. Элиот писал много об этом в своем отношении к эстетике. Я сам встречал монаха-христианина, который говорил мне, что еще до поступление в монастырь он имел внезапное глубокое сатори – правда, он не знал тогда этого названия — при чтении Платона. Позже у него случались христианские опыты; но тот первый, поразивший его, был универсальным, а не специфически христианским, хотя именно он подвиг к тому, чтобы стать монахом. Меня это заинтересовало, поскольку я всегда считал, что Платон был истинно просветленным человеком и что среди переживаний этого великого грека было сатори большой глубины.

Второй тип возможного сатори — специфический иудео-христианский. Это — опыт Св. Павла на дороге в Дамаск, когда он упал с лошади, ослепленный светом, и услышал слова Иисуса. Или опыт Моисея, кому было велено Господом снять обувь, поскольку земля, на которой он стоял, была святой. Или то же, случавшееся с Исайей и пророками. Вместе с тем, я должен отметить преображающую «муку любви» Св. Иоанна Креста, Терезы и других. Такие опыты глубоко интересны, но они довольно далеки от темы дзена, и я сомневаюсь, стоит ли относить их к той же категории. Они более связаны со способностями личности, они – лишь для некоторых людей; никакая методология не приводит к переживаниям этого ряда.

Третий тип опытов, и именно в нем вижу наибольшие возможности, — тоже преображение, или «метанойя». Это, я уверен, — основной религиозный опыт, на котором настаивает Евангелие, и который отражен в словах баптистов: «Покайтесь, и вы сразу же окажетесь в царстве Бога». Слово «преображение» или «покаяние» имеют теперь, к несчастью, очень этический оттенок – «Она преобразилась, поскольку больше не пьет виски», — но оригинальное значение было не таким. Преобразование, преображение — состояло в изменении разума и сердца, и наиболее живое отражение такового обнаруживается в Деяниях Святых Апостолов и в эпистолах Св. Павла, где мы читаем о крещении Святым Духом ефесян, последовавшее за наложением на них рук Павла. Каким огромным переживанием это было! И такое все еще случается в мире сегодня. Иногда те, кто испытывает его, начинают говорить на разных языках, столь глубоко его воздействие; оно сопровождается приливом радости, не слишком отличной от той, что затопляет личность в сатори. Наиболее замечательный эффект проявляется при признании того, что Иисус – Господь, и в преклонении с восхвалением его. Я полагаю, что этот преобразующий опыт обнаруживается также и в Евангелии: «Я был слеп, теперь же я вижу». Здесь — раскрытие слепых глаз, которые теперь начинают видеть славу Христа. «Мы видели его славу…».

В столетиях, которые следовали за эпохой апостолов, было принято вести людей к глубоко прочувствованному опыту метанойи, подобно тому, как мастер дзена ведет своих учеников к сатори, хотя методология, конечно, была совсем другой. Метанойя не представляла собой чего-то исключительного. Это состояние не отличалось от обычной веры; просто в нем экстаз веры мог испытываться снова и снова в серии «преобразований». Позже, в шестнадцатом веке, мы видим Игнатия Лойолу с методологией, называемой «Духовные упражнения» — для приведения людей к тому же традиционно великому преображению. Ищущих ожидает опыт, имеющий сходство с тем, который обрел Павел на дороге в Дамаск (как я упоминал, сам я не продвинулся столь далеко), и Игнатий, несомненно, открыл способ приведения верующих к большой духовной глубине. Тем не менее, позже католическая церковь, хотя и поддерживала основное учение о преображении или метанойе, стала несколько подозрительной в отношении определенных типов религиозного опыта, особенно тех, которые казались слишком субъективными и эмоциональными. И он остался лишь в таких ответвлениях протестантизма, как пятидесятники, где имело место внезапное преображение. Теперь, однако, это явление признано множеством христианами каждого направления, и так называемое харизматическое возрождение активно проникает в церковь.

Я вовсе не хочу сказать, что преображение или метанойя это то же, что и сатори. Я говорю лишь, что методология дзена, если она воспринята христианином, может привести в кульминации к внезапному преображению. Если дзен выполняется в атмосфере христианства и овеян христианской литургией, он может привести людей к глубокой и полной радости метанойе. Такой опыт, я повторяю, фактически имеет общим с сатори то, что он не превышает обычных психологических возможностей человека – он не похож на переживания Моисея, или Павла по дороге в Дамаск. Ему следовало бы быть обычным явлением в христианской жизни, в любом случае, насколько я понимаю Новый Завет; а без этого, вера все еще слаба и поверхностна. Теперь позвольте мне кратко изложить, как я начинаю видеть значение внезапной метанойи и ее воздействие на того, кто практикует дзен в христианских медитациях.

Приехав в Соединенные Штаты летом 1970-го, я впервые услышал о католиках-пятидесятниках. Мне сказали, что молитвенные занятия их имели внешние проявления (они говорили на разных языках), обычно они доходили до экстаза в своем выражении христианской веры, и что они вообще были чокнутыми. Я принял теорию сумасбродства пятидесятников довольно некритично — в соответствии с образованием, но не с темпераментом, поскольку избегаю проявления сильных эмоций в делах религиозных. Думаю, я был бы менее предубежден, если бы здесь имел место термин «харизматическое возрождение». Как-то позже, тем же летом, я находился в монастыре на восточном берегу и монахини настояли, чтобы я посетил группу католических пятидесятников. Каждый, кто имел контакт с монахинями, знает, что они довольно упорные люди. Итак, я решил сходить на встречу ради собственной спокойной жизни.

В приходском зале собралось много людей: молодые и старые, черные и белые, длинноволосые и коротко остриженные, бородатые и выбритые. Мы сидели по кругу, в тишине, и затем, после того, как некоторое время прошло, люди стали подниматься и молиться спонтанно, или читать тексты из Библии, или вопрошать с мольбой, или делиться какими-то переживаниями, или говорить на разных языках. Прихожане молились вместе и пели вместе. Я был поражен сочетанием спонтанности и мира, и начал было терять свое предубеждение. Люди не действовали ни согласно заранее утвержденному плану, ни согласно инструкциям и нормам — они следовали за Духом. Я подумал, что люди часто ищут экспрессивной спонтанности в диком веселье, как на средневековых карнавалах или во время некоторых современных дурачеств; или на сеансах сенситивов... Но здесь было самопроизвольное выражение глубокой веры в атмосфере мира. Кроме всего прочего, люди, несомненно, были психологически здоровыми. После общего собрания нас разделили на группы, в которых одни получали начальные инструкции, другие — молитвы и наложение рук, а иные просили о крещении Духом. Я и сам получил крещение Духом.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 Следующая ⇒