Вильям ДЖОНСТОН 2 страница

Но теперь — о переливании крови. Чему христиане могут научиться у дзена? Или в такой книге как эта, более уместным было бы задать следующий вопрос: чему меня научил дзен? Прежде всего, мне кажется, дзен может дать полезную методологию для молитв. Позвольте мне объяснить, что я имею в виду.

Практически каждая религия учит людей, как следует молиться. Некоторые из них довольно примитивны в теологии и организации; но если они включают в себя молитвы или медитации, они уже достойны уважения и признания. В буддизме и индуизме всегда были люди – гуру и роши, — которые не только сами в совершенстве владели искусством медитации, но и могли провести своих учеников по извилистым тропам ума к высокой степени концентрации. Христианство тоже имеет подобные традиции (иначе разве могло бы оно сохраниться? ). Впрочем, это касается и иудейства. Вспомним, как ученики просили Иисуса: «Научи нас молиться, как Иоанн учил своих учеников». Они ожидали, что Иисус будет Мастером молитвы, как Иоанн и другие раввины, которые путешествовали по стране. Отцы церкви тоже обучали, как следует молиться; а позже были люди подобные Игнатию Лойоле, странствующему в окрестностях Парижа и наставляющему паству основам медитации. Игнатий обладал методом, отраженным в его «Духовных практиках», который он старался донести до людей. Метод этот, приводящий к некоему подобию сатори, действен даже сегодня. Но вплоть до наших дней он понимается неправильно, связывается с рационализмом, с аргументацией, рассуждением и так называемой «дискурсивной (логичной) молитвой». А этого недостаточно современному человеку, тоскующему по мистике. Современные люди, подобно Гамлету, слишком погрязли в словах, словах, словах. Возможно, это следствие агрессии рекламы, льющейся из телевидения, радио — всего, что Маклюхан называет расширением нервной системы человека на всю планету. И людям не хватает глубокой внутренней тишины. А она может быть обретена благодаря дзену, как могла бы быть обретена и с помощью метода Игнатия, если бы он был правильно понят. В дзене есть простые способы открыть людям, включая христиан, внутренний мир, способствовать погружению в себя и созерцанию. Японцы, столь многого добившиеся в экономике, — весьма практические люди, и они усовершенствовали метод дзена, зародившийся в Китае: медитацию, владение дыханием, управление умом.

Но ключевой принцип дзена — не просто пребывание в позе лотоса. Ключ (или это так кажется мне) – в отрешенности, искусство которой хорошо разработано дзеном. Напомню, что все ответвления буддизма основаны на отрешенности, и что корни дзена — здесь.

«В чем заключается Благородная Истина о происхождении страданий? Наличие страстных желаний приводит к круговороту рождений, сопровождается завистью и жадностью, стремлением ко все новым благам, жаждой новых ощущений, желанием так или иначе увековечить себя, что и обусловливает все страдания.

В чем заключается Благородная Истина о прекращении страданий? В искоренении страстных желаний, отречении и освобождение от них, в непривязанности».

Этим Истинам соответствуют принципы дзена, включающие отрешенность и аскетизм, которые важны чрезвычайно. Нужно быть отъединенным от всего, даже от себя. Но отъединение в дзене вовсе не означает, что человеку следует обходиться разве что без спирта и табака (как это зачастую понимают христиане); понятие это значительно более глубоко, и включают отрешенность даже от самого процесса мышления, от образов и идей, от представлений, которые столь дороги западному человеку. И благодаря такому отрешению можно погрузиться в глубокую и прекрасную область психической жизни. Можно погрузиться в самую глубину своего бытия — или, если вы склонны к физиологическим объяснениям, внутрь живота.

В процессе этого происходит разъединение с теми подсознательными областями, в которых таятся инфантильные навязчивые идеи, бессознательные метания и тому подобное. Дзен с его отрешенностью, отъединением имеет нечто общее с психоанализом и даже может быть терапией для тех, кто способен и желает принимать такое лекарство. Но я написал об этом в своей небольшой книге «Точка спокойствия», и не хочу повторяться. Здесь же следует провести параллели между отрешенностью дзена и христианской созерцательностью Святого Иоанна Креста. Это сходство дает основание некоторым ученым полагать, что Св. Иоанн попал под влияние буддизма через неоплатонизм. Впрочем, на этот счет нельзя сказать ничего определенного.

Однако, отъединение, отрешение — это только одна сторона монеты. Отъединение от привязок нужно для того, чтобы нечто другое смогло воссиять в дальнейшем. Для буддиста это — его природа Будды. Вопреки расхожему мнению, истины дзен основываются на непоколебимой вере — вере в то, что каждая личность, пусть и скрыто, имеет природу Будды; вера в то, что, как наставляют Четыре Благородные Истины, есть все же выход из болота страдания и что человек может быть преобразован в момент просветления. Это следует особо отметить, поскольку приходится частенько слышать: мол, в дзене нет никакой веры, никаких основоположений, никаких истоков в «словах и буквах». В некотором смысле это верно. Поскольку созданы условия, чтобы никакие концепции не могли присутствовать в уме во время медитации. И с другой стороны, чтобы никто не мог указать на любую сутру со словами: «Именно в этом — сущность Дзена». Но, несмотря на вышесказанное, дзен пронизан духом буддизма, духом патриархов, духом сутр. И поговорив с людьми дзена, вы обнаружите это немедленно — есть в них глубокая вера; достаточно хотя бы прислушаться к беседам в храмах.

В христианском дзене эта вера может принять форму убеждения, в котором Бог присутствует в глубине моего существа или, другими словами, что я создан по образу Бога. Или же, по выражению Св. Павла: «Теперь не я живу, но Христос живет во мне». Самая глубокая и истинная сердцевина меня – это не сам я, но Бог. И в процессе внутренней работы христианского Дзена самость исчезает (здесь проявляется состояние муга или христианского растворения самости), и Бог живет и действует внутри меня; моя деятельность — больше не моя собственная, но деятельность Бога, который есть все и во всем. В конечном счете, нет ничего кроме Бога. Св. Павел провозглашает, что нет ничего кроме Христа. «Нет евреев и греков, рабов и свободных людей, мужчин и женщин; для вас — все едино во Христе». И в этом направлении развивается христианский дзен. Акцент, который я попытался сделать здесь, важен для меня: своеобразная вера необходима и для практики подобной дзену. Это — истина для любого типа глубокой медитации, и, вероятно, поэтому человек, подобный Олдосу Хаксли, который всерьез интересуется медитацией, но не особенно верит во что-либо, вряд ли добьется успеха. Вы не сможете по-настоящему отрешиться, лишь надеясь, что методика подвигнет вас во внутренние пространства. Можно, конечно, начать медитацию и без значительной веры, и многие люди, которые приходили к нам в Токио, так и делали, но время приходит, когда вера необходима, и без этого никто не достигнет многого.

Короче говоря, мне кажется, что христиане могут извлечь немалую пользу из методологии дзена, чтобы углубить свою веру. И здесь в Японии, с увеличением числа христиан среди и японцев и европейцев, это становится очевидным. К примеру, большая часть католических японских монахинь втайне практикует дзен, и я уверен, что у него есть будущее в пределах церкви. Несомненно, хорошо бы перенять эту методологию и начать снова учить людей как молиться. К сожалению, пока еще католические монахи и монахини обучают людей многим предметам — от ботаники до бизнеса по-английски, но мало кто учит, как следует молиться.

Есть, конечно, в методологии дзена еще несколько важных пунктов, кроме упомянутых здесь, но, думаю, лучше оставить беседу о роши и коанах для следующей главы. А пока добавлю только, что западный человек духовно истощен — созерцательная жизнь крайне упадочна в развитых и богатых странах. Западная цивилизация стала ужасающе одноплановой и негармоничной — до такой степени, что всерьез не видит разницы между компьютером и человеком. И на пике этого процесса, когда люди становятся вконец изголодавшимися по созерцательности и отрешению, они теряют рассудок и совершают сумасшедшие поступки. И это уже происходит. Кроме того, жутковато даже подумать, но такое происходит даже среди некоторых монахов и монахинь. Здесь есть люди, чьи жизни направлены к сатори, и все же им кажется, что все бессмысленно, если они не суетятся, производя шум под видом христианской благотворительности.

И даже если молодые люди инстинктивно и с нетерпением вглядываются в индуизм и буддизм с целью научиться созерцательности, не окажется ли это втуне, поскольку современное христианство создает образ религии, направленной вовне, к церкви, а не мистически — внутрь? Может, у нас слишком много суетного и слишком мало мистики? Слишком много теологической болтовни и недостаточно тишины в сознании? Слова, слова, слова! Возможно, поэтому нам и нужно переливание крови от Востока. О других важных вещах, которые следует перенять из дзена, мы поговорим ниже.

ГЛАВА 3

МОНИЗМ И ДУАЛИЗМ

Из вышесказанного ясно, что если христианство и буддизм скрещивают духовные мечи, то это — противопоставление монизма и дуализма. Как говорил мне старый роши, Бог должен исчезнуть, и только Джонстон должен остаться. То же соответствовало и точке зрения моего друга, который считал, что никто не может ничего сказать о Боге и Пустотности. Роши тоже имел это в виду, когда говорил о просветлении Христа, сопровождаемом словами «Я есмь». И д-р Судзуки отмечал это, говоря «Но здесь нет ничего другого». Итак, основной проблемой остается: «Есть многое или — только одно? »

Конфликт монизм и дуализма, конечно, создавал разногласия на Западе в течение многих столетий. И христиане давно предупреждены об опасностях проникновения в религию пантеизма и нигилизма, а также обо всех ужасных воззрениях, которых придерживались люди, подобные Экхарту, в четырнадцатом веке. Но теперь, когда чистый и свежий бриз диалога и терпимости овевает мир, мы можем начать задавать некоторые вопросы. Мы можем спросить: а что же хорошего в этом «монизме»? Что можем мы почерпнуть из него? Что он действительно означает? И действительно ли он — неприятель христианства? И какую весть он несет Западу?

Позвольте мне немедленно дать собственный ответ на этот вопрос. Я уверен, что христианскому Западу нужна крепость этого так называемого монизма. Современный человек ищет его, и более того, может понять его чувством христианина. Этого же, думаю, придерживался и великий Томас Мертон. Я имел счастье встречаться с семьей знаменитого трапписта в Гефсимании (к сожалению, наши встречи были кратки, так как он был отозван оттуда), и впоследствии мы обменивались письмами. Спустя некоторое время мы снова встретились в Японии, а позже я был потрясен, услышав о его внезапной кончине в Бангкоке: неисправный вентилятор, удар током… Я держал Мертона в курсе наших скромных опытов дзена, а следил за ними он с острым интересом. Из-за возможных юридических осложнений, я несколько перефразировал письмо вместо того, чтобы цитировать его. Но, насколько возможно, оно точно соответствует сказанному Мертоном.

Дорогой Отец Джонстон,

Большое спасибо за ваше любезное письмо. Мне было очень интересно услышать о сессине. Я сам полагал, что поза лотоса совсем не важна. Но возможно, отец Лассаль и сам хотел выглядеть похожим на сведущего человека в глазах японцев, и по этой причине поза может быть уместна. Проблема сатори более деликатна.

А поскольку я нахожусь слишком далеко от вас и не знаю точно, что происходит в Японии, то лишь попытаюсь высказать мнение, которое могло бы иметь некоторое значение.

Возможно, люди дзена имеют свое собственное представление о нашей вере в Бога. Возможно, думают, что она обязательно подразумевает дуализм и взаимосвязь «Я-Ты», что-то вроде отношения между субъектом и объектом. И, конечно, это сделало бы сатори недостижимым. Я удивлюсь, если они знают о Экхарте, который сказал, что это возможно — быть таким нищим, что не иметь даже Бога. И Экхарт здесь не дискутирует о христианском атеизме и смерти Бога. Он просто рассуждает об опыте, который обнаруживается ясно во всех формах апофатического мистицизма. Кроме того, люди дзена могут думать о христианском мистицизме, отталкиваясь от выражений «невеста» и «жених». Что тоже очень далеко уводит нас от сатори.

Но давайте посмотрим на вещь с другой позиции. Возможно, кто-нибудь симпатизирует отцу Лассалю, который хочет, будучи христианином, достичь окончательного сатори в ситуации, которая делает это психологически невозможным. Поскольку, чтобы добраться до истины сатори, нужно не иметь планов, связанных с достижением сатори христианином, нужно полностью отрешиться от каких бы то ни было планов. Возможно, люди дзена интуитивно подозревают, что христиане, практикующие дзен, находятся именно в такой психологической позиции.

Сам же я верю, что христианин может получить сатори столь же легко, как и буддист. Это — просто состояние, выходящее за все формы, образы, понятия, категории и т. п. Другое дело, что трудным это может сделать ныне практикуемый тип христианства. Вероятно, наилучшим сейчас будет использовать дзен для целей внутренней чистоты и освобождения от системного и концептуального думания, не беспокоясь о том, получим ли мы сатори. Но все же, если отец Лассаль чувствует, что это — его путь, я всецело за него. Пожалуйста, расскажите мне побольше обо всем этом. Есть ли немецкие книги Думоулина и Лассаля, переведенные на английский? Я пытаюсь просматривать их, но мой немецкий не слишком хорош.

С наилучшими пожеланиями,

Ваш во Христе,

Томас Мертон.

По правде сказать, я не присоединяюсь ко всему, что Мертон пишет в этом письме. Вероятно, поза с перекрестием ног более важна, чем он полагает – хотя и не принципиальна. Кроме того, я не думаю, что кто-либо из нас, людей с запада, очень уж хотел бы быть добившимся реальных результатов в глазах японцев. И еще я думаю, что мы всегда знали достаточно хорошо: человек, стремящийся к сатори и при этом обремененный чем-либо, никогда не достигнет его. Собственно, эти незначительные замечания не умаляют глубины мыслей великого человека. Он четко и ясно указывает, что дзен выходит за рамки всех категорий и дуальности, и что христианство может делать то же. На определенных ступенях апофатического опыта (как дают понять мистики Рейнских земель) субъектно-объектное отношение исчезает. И это никакой не христианский атеизм или отрицание Бога, но просто другой путь осознания Бога. Об этом стоило поговорить, и я был очень благодарен весьма занятому Мертону за то, что он нашел время сесть за пишущую машинку и отстукать это письмо ко мне. Позвольте же мне теперь попытаться дополнить его идеи моими собственными.

На протяжении нескольких минувших столетий популярное христианство говорило о Боге дуалистически и даже антропоморфно. Я пишу: «популярное христианство», поскольку мистики, подобные Экхарту, анонимный автор «Облака», Св. Иоанн Креста и остальные никогда не были виновны в этом чрезмерном упрощении. Но популяризаторы христианства, проповедуя с кафедры, обычно говорили о Боге, как о находящемся где-то снаружи, — что Робинсон пригвоздил к позорному столбу в «Честности по отношению к Богу». Возможно, в какой-то степени это оказалось следствием интерпретации Библии, которое было слишком фундаменталистским, с буквальным восприятием Бога, который гулял в саду с Адамом, который сердился на своих людей, и к которому обращались «Отец». Популярное христианство имело прочную, пусть и бессознательную, тенденцию к тому, чтобы поместить Бога в какое-то определенное место, и эта тенденция все еще сильна. Сколько христиан, даже наиболее продвинутых во внутренние пространства, хотели поместить Бога или выше облаков, или (если такое неприемлемо для современного человека) в глубинах сердца или в центре бытия. Но во всех таких случаях, Бог есть где-нибудь.

Ну, теперь-то ясно, что ортодоксальный монах дзена отвергнет существование такого Бога, скажет, что тот не имеет никакого сходства с Богом его медитации, и вообще любой диалог с трансцендентным бытием исключен. И более того, он скажет, что подобное мнение уничтожило бы дзен. Совершенно естественным для него стало полное принятие не-дуальности. Он – последовательный противник всяких субъектно-объектных отношений в этой сфере; он — против такой деятельности анализирующего интеллекта. Как мог бы он принять идею того, что Бог есть там, а я есть здесь?

И конечно, немало верного в том, что отмечает Мертон. Христиане должны восстановить старую-старую философскую истину, о которой многажды твердили мистики, и которую хорошо разработал сам Акуинас: Бог не находится в каком-то определенном месте. Он — не там в значении, соответствующем «я здесь». Конечно, это верно, что мы можем воображать Его находящимся где-то — удобства ради, подобно тому, как мы можем написать красками изображения Бога-Отца. Но мы должны всегда помнить о неадекватности такого подхода, и иметь в виду то, что Бог — вне места. Он просто есть. Разместить Бога где бы то ни было – значит ограничить и заключить в пределы того, кто является неограниченным по определению. Если вы говорите что Бог — там, вы подразумеваете, что он — не здесь. Что абсурдно. И, возможно, много людей видели нелепость этого и поэтому отвергали Бога вообще. Таким образом, «Бог умер» — это волна, которая разрушает Западный мир.

Возвращаясь к писаниям христианских мистиков, мы находим там мужчин и женщин, чьи медитации (или созерцание) были весьма родственными тем, которым обучали Мастера дзена, — с обретением опыта, который стоит за субъектом и объектом. Особенно впечатлило меня в этом смысле «Облако». Английский автор в одном из своих маленьких трактатов, названных «Послание к Тайному Совету» (который я рекомендую каждому, заинтересованному в Дзене), писал, что нет никого неотступнее, чем Мастер в его действиях, направленных на избавление ученика от субъектно-объектных отношений. Он говорит: «Бог есть ваша сущность, (не «Бог есть в вас или в вашей сущности», etc. ) однако ваша сущность — не сущность Бога». Просто быть! Потеряйте ощущение вашего собственного бытия для ощущения бытия Бога! Этот английский автор твердо пребывает в великой традиции «теологии отрицания», основанной Дионисием, развиваемой Рейнскими мистиками и достигшей кульминации в наставлениях Св. Иоанна Креста. Мертон тоже принадлежит этой традиции, вот почему он столь симпатизирует дзену.

Могло бы быть доказано, что эти уводящие прочь субъектно-объектные отношения не основываются на Библии, которая вполне дуалистична. Подобное воззрение иногда поддерживается даже такими знаменитыми теологами как Карл Барт – явный противник традиции Дионисия. Они рассматривают целый апофатический поток, достигающий высшей точки в учении Св. Иоанна Креста, как загрязнение монистикой прекрасной духовности, проистекающей из Библии. Но я вовсе не придерживаюсь таких убеждений. Если отвлечься того, что Библия не является целиком христианской, что она создана в рамках еврейской культуры, и если читать Библию внимательно, то можно найти там и зародыши семян теологии отрицания. Не то, чтобы этот мистический материал был представлен в терминах без-вещности, пустности и пустоты, поскольку евреи просто не говорили на эту тему. Но у них было свое собственное представление о том, что Бог – непостижим, что он не находится в определенном месте, и так далее. Они говорили о запрете делать образа, утверждая, что Бог не приветствует подобных вещей, поскольку нет человека, когда-либо видевшего его. Кроме того, история гласит, (и этот рассказ действительно трогает меня), что когда победоносный Помпей, переполняемый любопытством, шагнул в Святая Святых, чтобы увидеть, что там сокрыто, он ничего не обнаружил (как установлено в конце концов буддизмом! ). Таким был еврейский путь, провозглашающий высшую непостижимость Бога. Кроме того, семена апофатической мистики разбросаны в трудах и Деутеро-Исайаса (или так лишь кажется мне).

Я полагаю, что обсуждаемая тема имеет большое значение для диалога с дзеном и для тех христиан, которые хотели бы практиковать его, оставаясь верными Богу. И вовсе не обязательно быть атеистом, чтобы сказать: «Бог исчезнет и только Джонстон останется». Это означает, что христиане могут практиковать медитацию подобную дзену, будучи искренне преданными Богу, но не делая его объектом размышлений. Бог – не есть, строго говоря, объект. Он – основа бытия. Если этого не понять, дзен будет назван атеистическим, и его проникновение в христианство будет воспринято резко негативно или подозрительно.

Но не следовало бы отвергать и дуалистический аспект реальности, всегда остающийся для христианина. И здесь мы приходим к знаменитой проблеме «один и много», которая занимала великие умы Запада от Парменида и Аристотеля до Акуинаса. Есть одно, и все-таки есть много. Это столь деликатная и трудная тема, что я не осмеливаюсь здесь пускаться в рассуждения, даже если бы у меня была способность делать это. Достаточным только отметить, что Аристотелевская традиция (которая, я уверен, еще что-то говорит людям), придерживается обеих ветвей – единственности и множественности. И все же я — не философ, я всегда думал об этом с позиции здравого смысла, подтвержденной опытом. Повседневная жизнь говорит, что есть много вещей; опыт, подобный получаемому в дзене, говорит, что есть одна вещь. Почему не прислушаться к обеим? Должны ли мы отвергнуть одну область опыта?

Точка зрения, которую я хочу предложить здесь: в христианской молитве должно найтись место для обеих граней действительности. Как и в дзене, она может быть безмолвной, лишенной образов, без субъектно-объектного отношения, вне диалога. В таком типе медитации все есть одно, Бог есть все во всем, «Я» потеряно. Такова — молитва мистиков. Но возможен и диалог между творением и Создателем, творением, которое восходит при Его поддержке, подобно Моисею, чтобы впоследствии выступать в роли заступника за людей и за мир. Обычно христианская молитва, переходящая в медитацию, — смесь обоих типов, когда есть моменты вне-образной тишины и моменты диалога с Отцом. Следовательно, обращаясь к практике, я должен предлагать христианам, которые интересуются и дзеном, использовать оба метода медитации. И пока они здесь, дать им следовать дорогой Духа – в соответствии со своими глубокими духовными инстинктами. И настанет время, когда они захотят быть совершенно безмолвными, при отсутствии субъектно-объектного отношения и во внутренней гармонии. И тогда они должны последовать этой склонности. У многих христиан, обучавшихся в рамках дуализма «Я-Ты», появлялись угрызения совести от занятий медитацией (я обнаружил такие тенденции у своих друзей-христиан, начавших заниматься дзеном), словно отказ от дуализма означал отказ от Бога. Но они должны отбросить подобные угрызения. Позвольте им входить в сферы апофатического опыта, наполненные красотой и необъятностью, и добродетелью Бога. Даже если это есть Бог в темноте. С другой стороны, если слова диалога поднимаются в сердце, если, например, они хотят повторять всем известную «Иисусову молитву» или взывать к Богу; если они хотят восхвалять и восславлять Бога или молить его о чем-то — позвольте им делать это. Позвольте им быть свободными. Дайте следовать за Духом.

Здесь же я еще раз подчеркиваю, что христианская молитва достигает совершенства, когда от «моего диалога с Богом» мы переходим к «христианскому диалогу с Отцом во мне». То есть, настоящая христианская молитва — не «моя» молитва, но — Христа. Это — голос Христа в пределах моей души, взывающей: «Авва, Отче! ». Как прекрасно это делал Св. Павел! В такой молитве у нас нет самости (муга или санскритская анатта), с этих пор больше не я живу, но Христос живет во мне.

Здесь я хотел бы сослаться на высказывание Св. Григория из Ниссы, кого называют «отцом христианского мистицизма» (хотя я полагаю, что не он, а Христос — отец христианского мистицизма), где он говорит о движении сквозь безмолвие, наподобие дзеновского, с достижением высшей точки в воззвании: «Авва, Отче! ».

«Затем я покидаю землю и миную срединные области воздуха; я достигаю прекрасного эфира, звезд и созерцаю их. Но даже там я пребываю недолго, и, проходя за них, становлюсь странником, который путешествует и изменяется, и осознает постоянство Природы, неподвижную Мощь, существующие по своим собственным законам, определяющим и сохраняющим все сущее, зависящее от несказанной Святой Мудрости. Так что мой ум должен стать отделенным от всего субъективного, подлежащего изменению, и спокойно пребывать в неподвижном отдохновении, с тем, чтобы, предаться родственному Ему, вечно неизменному; и лишь затем можно воззвать к Нему таким родным именем: «Отче! »».

Здесь слово «Отче» не является простым обращением; это то, что восстает из глубин бытия, когда, отрешенный от всего, пребываешь спокойно в неподвижном духовном отдохновении. Такой опыт может казаться удаленным в тысячи миль от дзена, но есть здесь и тождество — не только в безмолвии, глубоком отдохновении, отрешении и слиянии с целым, но также и в состоянии не-самости, когда слово «Отче» восстает в сердце. Читая Св. Григория и глубоких мистиков, видим, что этот крик души не исходит из эмпирической личности (которая утрачена). Это — воззвание Христа к его Отцу, Сына, предлагающего себя Отцу в любви Святой Троицы, Сына, о котором Св. Павел говорит: «Теперь не я живу; но Христос живет во мне». Так что христианская молитва заканчивается в контексте Святой Троицы. И это завершение сопровождается тревожащим парадоксом: имеет место быть диалог с сущностью, которая тотально одна.

Но будет ли чрезмерным упрощением говорить, что Восток считает основополагающим единение, а Запад — разнообразие? И что они необходимы друг другу? Или лучше сказать, что мистический Восток открывает нам путь, где все — одно, тогда как научный Запад прекрасно улавливает суть разнообразия и множественности? И они нужны друг другу. Возможно, мы должны уйти от необдуманных обобщений. Пока же я предпочитаю думать, что наш путь лежит в диалоге с дзеном.

ГЛАВА 4

ХРИСТИАНСКИЙ ДЗЕН (1)

В течение лета 1970-го я читал лекции о мистицизме в Сан-Франциско. Мне говорили, что Калифорния — центр йоги и колдовства, дзена и волшебства, наркотиков и нудизма, и всего такого, что есть под солнцем. Говорили, что здесь побывали всевозможные свами и роши, гуру и учителя трансцендентальной медитации, и что атмосфера здесь навеяна призраком Олдоса Хаксли, глотающего мескалин и претендующего на обладание Блаженными Видениями. Короче говоря, Калифорния была домом мистических истин и лжи. Во всяком случае, настоящие ли это истины, я не знаю. Но знаю, что я влюбился в распахнутый мир Калифорнии, с захватывающей дыхание красотой Биг Сура. Частица моего сердца осталась в Сан-Франциско.

Я старался придать моим занятиям налет академичности (в конце концов, положение к этому обязывало); но, чувствуя, что теоретическую часть следовало бы подкрепить практикой, я пригласил студентов и вообще всех желающих проводить в медитации по сорок минут ежевечерне. Не могу сказать, что моим намерением было направить их по мистическому пути; просто дать им некоторый соответствующий опыт с ощущением вкуса мистического безмолвия (это, я уверен, возможно) и познакомить с медитацией, которая осуществлялась бы без мыслей, без образов, без желаний, во внутреннем единении и мире. Делать это я попытался посредством нескольких простых методов, с кратким пояснением – в общих чертах. Я хотел минимально загружать студентов теорией — чтобы они могли просто «сидеть».

К моему удивлению на занятие явилось человек пятьдесят или шестьдесят, многие подходили уже после начала. Итак, мы сели в университетской часовне — лицами к стене и не думая ни о чем. Понятно, выглядело это значительно менее впечатляюще, чем в торжественных залах медитации в Энгакуджи или Эйхейджи. У нас отсутствовал особый упор на стиль. Бывшие уже в употреблении подушки и одеяла — вместо специальных красивых подушечек, называемых «дзафу», не было удобных мест для медитации, расположенных «по линеечке», да и всей дисциплинировавшей атмосферы храма дзен. К тому же «западным» ногам не легко принять позу лотоса, и «западные» спины так и норовят ссутулиться. Но, несмотря на все это, в зале воцарилась успокаивающая тишина (опоздавшие чувствовали это немедленно), ощущение общности и атмосфера сверхъестественного присутствия. С некоторыми студентами, жаловавшимися, что «просто сидение» приводило их к чувству изоляции, мы начинали и заканчивали занятие исполнением хорошего старого гимна: «Мы — едины в Духе, мы — едины во Всевышнем…» Даже воспоминание об этом причиняет мне острую ностальгическую боль по тем счастливым дням. И несмотря на то, что наши занятия были не более чем скромной попыткой, они убедили меня, что дзен в некотором виде или форме имеет будущее в рамках христианства. Западному христианству, я повторяю, нужен подобный тип духовной практики – люди стремятся к нему.

Была там, правда, небольшая оппозиция, но все же меньше, чем я ожидал. Я призн а юсь, что могу понять чувства своих критиков. Примирение мировоззрений требует некоторого времени, чтобы вписаться в психологию даже достойных людей, и я увидел сразу, что засилье восточных религий в последнее время смущало немало убежденных христиан в Калифорнии. Они не знают, обрушить ли проклятия в духе Феллини-Сатириконовского конца Римской Империи (апокалипсическое предзнаменование конца Запада), или сказать «добро пожаловать» — с примирением, пониманием, сотрудничеством и доброжелательностью. Я не был удивлен тому, что некоторые рассматривали меня как буддийского миссионера, пришедшего свалить идолов христианства. Для такого радикально консервативного ирландского католика, как я, это оказалось несколько болезненным. Ирландцы все еще меня немного поддерживали. Я всегда чувствовал, что мои верные парни-земляки принадлежали к людям, наименее открытым мягкому бризу духовности, дующему с Востока. Они куда более естественно чувствуют себя дома с «Да здравствует славный Святой Патрик», чем в позе лотоса, они смотрят с тревогой на шафрановые робы, бороды, и босые ноги — то, что связано с эзотерикой Востока. И напротив, я обнаружил что, если кто-то хочет заняться практикой, близкой дзену, гортанный тевтонский акцент подходит лучше, чем ирландский, который в Соединенных Штатах чаще связывают с Ирландским кофе, а не с восточными занятиями; и многие здесь, не скрывая удивления, как на развлечение приходили послушать ирландца, говорящего о дзене. Увы, в таких обстоятельствах как можно в одиночку преодолеть границы времени и пространства, входя в безмятежную атмосферу чистой без-вещности?

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 Следующая ⇒