Вильям ДЖОНСТОН 1 страница

СОДЕРЖАНИЕ

Некоторые японские слова, используемые в тексте

Предисловие ко второму изданию

Вступление

Диалог

Монизм и дуализм

Христианский дзен

Христос

Коан

Тело

Дыхание и ритм

Прогресс

Просветление

Приложение: Позы

Постскриптум

Некоторые японские слова,

используемые в тексте:

бониари — бездействующий, тщетный, пустой

докусан —    частная беседа с наставником

гедо-дзен — неортодоксальный дзен

hakama —     отдельная юбка, традиционная одежда японских мужчин

коан —       парадоксальная проблема

куосаки —    палка

макио —      иллюзия  

му —         ничего

муга —       не-самость

нембутсу —   повторение имени Будды

ошосан —    священник, настоятель храма

роши —       мастер дзена

саке —       японская рисовая водка

сатори —     просветление

сейдза —     традиционная поза сидящих японцев

сессин —     ритрит, уединенное собрание (обычно семь дней)

шикан таза — просто сидение

татами —     рогожа, легкий мат, расстилаемый в комнатах японцев

тейшо —     проповедь, поучение

дза-дзен —   сидение в дзен-медитации

Предисловие ко второму изданию

Почти десять лет прошло с тех пор, как эта книга была написана, и знаю, что не смог бы написать то же сегодня. Когда Томаса Мертона спрашивали об одной из его ранних работ, он говорил: «Человек, который писал эту, книгу умер». На самом деле, Мертон, как автор, умирал и возрождался много раз, как происходит с каждым автором, который живет и созидает. Вот почему я могу воспользоваться его словами и сказать, что человек, который писал «Христианский дзен», мертв.

Верно и то, что человек, который писал эту книгу, мертв, и то, что он жив. И глядя на эти страницы, я думаю иногда, правда, с натяжкой, что все изложенные здесь идеи сохраняются и посейчас в основном неизменными. Некоторые были отвергнуты, только, чтобы быть принятыми снова. Другие, надо надеяться, были углублены и переработаны. Но, в общем, я все же придерживаюсь того, что писал в 1970.

    В то время западный мир уже был отчасти знаком с техниками медитаций, которые впоследствии получили более широкое распространение. Трансцендентальная медитация и йога, и дзен стали достаточно популярными. Христиане спрашивали, а нет ли возможности и для них воспользоваться богатством восточной духовности, притом, что они оставались бы в лоне своей религии, веруя во Христа и почитая Евангелие. И я захотел ответить на этот вопрос, благодаря чему именно интересующиеся духовными восточными практиками христиане могли бы воспользоваться техниками медитации. Более того, они должны бы лидировать в религиозном движении, медитации которого были бы обращены к Христу. Они могли бы, многое почерпнув у дзена и Востока, более полно проникнуться духом Евангелия. Я все еще полагаю, что это так. Для второго издания «Христианского дзена» я написал в качестве дополнения довольно длинный постскриптум, который содержит практическую инструкцию о восточном искусстве медитации для христианина. И наконец, в конце постскриптума я описываю, как развивались мои собственные отношения с дзеном после публикации этой книги.

Есть только одна вещь, которую я изменил бы при переработке книги, но это касается не столько дзена, сколько Ирландии. Кое-где я делал шутливые замечания о религиозном фанатизме людей в той части мира, где я родился. Теперь я прошу моего читателя помнить, что когда эта книга была написана, насилие там еще не переросло в жестокие трагедии, которые мы позже видели и которые вызвали бесчисленные страдания. Когда я писал, еще было возможным подсмеиваться. Но это больше не шутка.

Больше мне нечего сказать. Только позвольте выразить мое убеждение в том, что подлинная христианская медитация есть ключевой фактор в исцелении разделенного общества. Медитация нерасторжимо связана с идеей примирения и прощения, которой проникнута молитва Иисуса, помогающая людям устранить противоречия.

                                                   Софийский университет

                                                   Токио, 1979

ГЛАВА I

НАЧАЛО

Несколько лет тому назад, Арнольд Тойнби заявлял, что когда историк, спустя тысячу лет, соберется писать историю нашего времени, для него на первый план выйдет не Вьетнамская война, не борьба между капитализмом и коммунизмом, не расовые распри, а ситуация, когда впервые христианство и буддизм начали глубокое взаимопроникновение. Это замечание весьма интересно и, я уверен, соответствует истине. Христианство и буддизм проникают друг в друга, говорят друг другу, учатся друг у друга. Даже упорная старая католическая церковь поддается, чувствуя, что и она могла бы кое-что приобрести, сидя в позе дзена и внимая древней мудрости Востока. Несомненно, это — прогресс.

Я назвал свою маленькую книжку «Христианский дзен», но содержание ее не столь претенциозно, как следовало бы из названия. Здесь нет описания слияния двух обширных традиций Востока и Запада. Я просто пытаюсь рассказать о том, как дзен и христианство встретились во мне, и какие практические выводы эта встреча позволила сделать. Двадцать лет, которые я прожил в Японии, были для меня столь значимы и насыщены, что эта земля стала почти моей землей. У меня были там и опыты медитации дзена, и диалоги с моими друзьями-буддистами. Причем, все это значительно обогатило, и углубило, и расширило мою веру христианина — более, чем я могу рассказать. На самом деле, я иногда размышляю (не без смятения), что имел бы, оставшись в своей родной Ирландии вместо жизни на Востоке. Я мог бы теперь быть нетерпимым и ограниченным «папистом», мечущим кирпичи и бутылки в своих противников-протестантов на булыжных улицах Белфаста. Контакт с дзеном открыл новые перспективы для расширения моего мировоззрения, для нового взгляда на возможности в христианстве, о чем я никогда и не мечтал. И об этом мне хотелось написать. Итак, эта книга — о личном опыте, который я приобрел, и о проблемах, с которыми встречается человек, желающий практиковать дзен, не отвергая при этом свою христианскую веру, или, более правильно, о том, как практиковать дзен в качестве пути, углубляющего и расширяющего его веру. Ведь перед ним встают неизбежные проблемы, связанные с практикой дзена, поскольку он сталкивается с методом медитации, который на первый взгляд выглядит атеистическим или пантеистическим, или каким-либо другим, но чуждым ему.

Люди часто спрашивали меня, почему я так заинтересовался дзеном, и, как это часто случается, этот вопрос не позволяет дать однозначного ответа. Кто знает, почему человек проявляет интерес к чему-либо? Но все-таки я полагаю, что некоторые причины могут быть прояснены здесь, даже если я и не сумею вполне поручиться за их достоверность.

Прежде всего, принцип созерцательности в буддизме всегда увлекал меня. И я мог подолгу пристально глядеть на статуи Будд и Бодхисаттв, погруженный в глубокую тишину, в небытие, в неизвестное. Такое состояние напоминает мне прелестные слова, в которых Св. Иоанн Креста (Сан Хуан де ла Крус, Хуан де Йепес-и-Альварес, 1542–1591, теолог, поэт и мистик. – Пер. ) описывает созерцательный опыт:

Тихая музыка, звучание одиночества,

Ужин — дают новые силы и воспламеняет любовь.

К тому же мягкая улыбка сострадания, так часто играющая на губах Бодхисаттв… Это не только красиво, но и отражает интуитивное понимание буддистов: высочайшая мудрость содержится не в картезианской чистоте и четких идеях, но в спокойной тишине, которая превосходит все мысли, все образы, все идеи, всю аргументацию — в угасании того, что постоянно чего-то требует и желает. Дивная тишина, окружающая Будду, сияет, достигая эхом самых отдаленных уголков Азии.                                   

Как я сказал, все это привлекало меня. Так что, когда один из моих студентов предложил проводить меня к Энгакуджи, большому храму дзена в Камакуре, я обрадовался возможности отправиться туда, чтобы посидеть в медитации. В то время казалось несколько странным для христиан — а также и для нехристиан, – что католический священник может медитировать в храме Дзена, ведь это подразумевает смешение столь разных мировоззрений. Даже сами японские христиане были и немного обрадованы, и слегка озадачены таким поворотом дела. С другой же стороны, это были годы, постепенно подготавливающие Ватикан ко времени, когда становится чрезвычайно ясным: христиане должны признать наличие истины и в других религиях. Вдобавок, становилось очевидным, увы, что христианство потерпело неудачу в Азии, главным образом, поскольку отказалось идти на компромиссы с проявлением местной культуры и религии. Не могло быть никакой надежды для упрочения азиатского христианства, которое игнорировало бы направления, подобные дзену, или рассматривало их с враждебностью. Правда, уже появились священники, которые медитировали в храмах дзена. Так что в католицизме происходили подвижки.

Итак, воскресным полднем я на несколько часов отправился к Энгакуджи, и молодой ошосан, который был попечителем одного из маленьких храмов обширного комплекса, любезно объяснил мне, как следовало сидеть в медитации.

Я был очарован им. Приземистый широкоплечий аскет из Окинавы, он ходил босиком и был одет в традиционное японское хакама. Он бесшумно двигался по залу, готовый внезапно ударить или отругать с крайней строгостью человека, нарушившего правила. Но когда медитация была закончена и мы вместе пили зеленый чай, он излучал всю мягкость и сострадание великих Бодхисаттв.

При прощании ошосан отозвал меня в сторонку. «Сердечно благодарю вас за посещение нашего храма, — сказал он. — Теперь и я хотел бы побывать в христианском монастыре».

Я несколько замешкался. Чувствовал, что в Токио не существовало христианского монастыря, куда я мог бы привести его с целью почерпнуть что-либо. И слишком много там подвизалось шарлатанов от христианства (в самом деле, их более среди японцев, чем где-либо еще), и наши монастыри были столь «западными», столь подобны офисам – так что он, вероятно, должен был бы там надеть обувь. Этот случай помог мне уяснить необходимость восстановления принципа созерцательности в русле христианства, чему можно было поучиться у буддизма.

Но вернемся к медитации. Скоро я уже сидел в тишине вместе с небольшой группой людей – в позе полу-лотоса и пристально глядя на стену. Этот тип медитации не был так уж нов для меня, ведь Св. Иоанн Креста был моим наставником в течение многих лет. В то время я читал «Облако Незнаемого» (об этом сборнике трактатов анонимного автора я впоследствии написал до некоторой степени академическую книгу). «Облако» учит молчаливой, вне-образной медитации, не слишком отличной от дзена. К примеру, в начале одной из маленьких глав, анонимный автор «Облака» наставляет своих учеников: «Пропускай все мимо себя… отбрасывай как злые, так и добрые мысли». По идее автора, все мельтешение думания должно быть устранено для того, чтобы внутренние подвижки (как он красиво называет их «невидящее движение любви») могли возникнуть в глубине «Я». Его доктрина имеет сходство с указанием Св. Иоанна Креста — в необходимости отказа от мышления для того, чтобы двигаться путем, который испанский мистик называет «живым пламенем любви».

Я мог бы добавить здесь, что вне-образная молитва не является столь уж необычной для христиан, склонных к медитации, но об этом мало говорят. Однажды, при проведении ритрита для сестер на юге Японии, я предложил им провести несколько часов в безмолвной медитации, подобной дзену, пристально глядя в стену. После этого эксперимента, довольно многие из сестер заметили: «Но я всегда медитирую так! ».

К моменту приезда в Камакуру мое внутреннее состояние было довольно напряженным, но мне удалось изменить его всего лишь с помощью погружения в медитацию в позе полу-лотоса, которую я принимал впервые. После невыносимо болезненного начала (по какой-то странной причине я всегда ощущал при этом головную боль), я начинал понимать, что поза эта, и в самом деле, идеальное положение для созерцательной молитвы, для осуществления совета автора «Облака»: «отторгать от себя как злые, так и добрые мысли». Дело в том, что поза лотоса препятствует рассуждениям и скачке мыслей. А это помогает контролировать поток сознания, текущий по поверхности ума; делает сам процесс мышления словно бы независимым от человека. Вероятно это — наихудшая поза для философствования, но наилучшая для погружения в центр, центр собственного существа через лишенное образов и звуков созерцание. Эта поза и в последующем довольно легко помогала обрести спокойствие, в то время как даже при так называемой прежней медитации нервное беспокойство заставляло меня все время подниматься и ходить по комнате. Теперь же я мог «укорениться» в состоянии молчаливой гармонии себя и мира.

Опыт Камакуры помогал моим ежедневным медитациям, которые я продолжал проводить в позе полу-лотоса (я никогда не мог принять позы полного лотоса – увы, это не для западных ног), в некотором подобии стиля дзен. Я говорю так, поскольку кое-кто, скорее всего, выразит сомнение по поводу того, что мои занятия были дзеном, могли бы называться дзеном, с который я тогда не был знаком. Но затем еще последовало продолжение, углубление моего собственного опыта, прежде, чем я услышал о дзене.

Итак, через некоторое время я побывал на первом для меня дзен-сессине (или ритрите) в небольшом храме на берегу Японского моря. Это был незабываемый опыт, несмотря на то, что в целом он оказался очень трудным и изнурительным. Возможно, я был еще не готов для него. Мы поднимались в 3 часа утра, сидели в дзадзене в течение десяти периодов по сорок минут каждый, и освобождались лишь в 9 часов вечера. Даже ели мы в позе лотоса в зале медитации. Спустя некоторое время, отведенное для чтения сутр, моему коллеге-иезуиту и мне любезно разрешили провести мессу, что мы и сделали в небольшой комнате с татами, которая была выделена нам. Каждое утро роши (наставник) давал нам инструкцию, называемую тейшо, в которой он разъяснял отдельные принципы философии буддизма, дополняющие и проливающие свет на практику дзена. В одной из этих инструкций он заметил, что дзен можно обнаружить во всех основных религиях — в индуизме, в исламе, в христианстве и т. д. Такой дзен он называл «гедо-дзен». «Ге» означает «внешний», а «до» означает «путь»; так что «гедо-дзен» можно считать нетрадиционным или еретическим дзеном. Реальный дзен, он пояснял, не является ни Хинаяной, ни даже Махаяной — чистый дзен растворяется во всех разновидностях и дополнениях. Я заинтересовался, услышав его допущение о наличии дзена в каждой религии, и это заставило меня думать, что и я занимался в какой-то степени дзеном.

В ходе другого тейшо он говорил о духовной ориентации докусанов. «Беседа, — он объяснял, — занимает обычно немного времени, но проводится только в сочетании с реальной практикой дзена. Я не хочу слышать ни о ваших финансовых проблемах, ни о проблемах ваших семей. И если Вы заговорите об подобных вещах, я остановлю вас. Все, что я хочу знать, — что вы делаете в течение вашего дза-дзена». Мне это простое замечание показалось довольно примечательным, и я почувствовал, что оно могло бы дать христианству пищу для размышлений. В качестве семинариста, еще только готовящегося принять сан священника, я часто навещал духовных руководителей и находил, что их отношение было обратным отношению нашего роши. Они спрашивали о практических проблемах моей жизни, и, в общем и целом, были хорошими советчиками; но их не волновал главный вопрос: «Как вы проводили медитацию? ». Возможно, существовало естественное противодействие для разговоров о чем-то священном. Но это – наиболее примечательная истина, о которой нам дал понять роши, а он был прекрасно осведомлен о работе людского ума в процессе духовного пути. Вот почему лишь такие наставники могут провести ученика к сатори.

Как-то я сидел на корточках в очереди для докусана с роши. Время пришло, ударил гонг, и я вошел. Роши смотрел на меня с резного возвышения, а ниже, на некотором расстоянии, лежал коврик, на который следовало садиться ученику. Я удивился, почему коврик был столь отдален; позже я задал этот вопрос одному японцу, который знал храм довольно прилично. И тот таинственно ответил: «Я сообщу вам причину. Роши пьет саке, и он не хочет, чтобы вы ощущали его дыхание». Видя мое удивление, он продолжил поспешно: «Это вовсе не означает, что он пьет слишком много. Нет. Но все же иногда это случается — он выпивает чуть-чуть, и он не хочет, чтобы об этом знали».

Я поразмышлял на эту тему. В конце концов, дзен-роши были людьми, нормальными мужчинами, похожими в чем-то на ирландских католических пасторов. Дальнейший мой разговора с роши, насколько помнится, протекал следующим образом.

«Как дела? »

«Мои ноги так болят, что я вряд ли это долго вынесу».

«Вытягивайте их! Протяните их! Я скажу молодому человеку в зале медитации, чтобы он не мешал вам изменять позу. Если дело будет в том, что вам слишком больно, вы захотите просто прекратить занятия. Но я не хочу этого, я хочу, чтобы вы продолжали в любом случае. Так что не переусердствуйте. Но скажите-ка мне, а как ваш дзен? Что вы делаете? »

«Я делаю то, что вы, я полагаю, называете «гедо-дзеном»».

«Очень хорошо! Очень хорошо! Много христиан делают так. Но все же, что вы понимаете под «гедо-дзеном»? »

«Это значит, что я сижу молча в присутствии Бога, без слов или мыслей, образов или идей».

«Ваш Бог — везде? »

«Да».

«И вы окружены Богом? »

«Да».

«И вы ощущаете это? »

«Да».

«Очень хорошо! Очень хорошо! Оставайтесь в таком состоянии. Просто продолжайте. В конечном счете, вы найдете, что Бог исчезнет и только Джонстон-сан останется».

Это замечание потрясало меня. Оно вроде бы отрицало то, что я считал священным, все, что лежало в самом центре моего, так называемого, дзена. Мне не следовало бы противоречить роши, но тем не менее я сделал это. Вспомнив учение «Облака» о том, что существуют мистические моменты, когда самость тотально исчезает и только Бог остается, я сказал с улыбкой: «Бог не исчезнет. Но Джонстон может прекрасненько исчезнуть, и только Бог тогда останется».

«Да, да, — он ответили серьезно. — Это то же самое. Я это и имею в виду».

В тот момент его, по-видимому, радикальное отрицание Бога потрясло меня. Но впоследствии, оглядывая наши беседы в целом и обсуждая их с моими друзьями, я решил, что слова роши не обязательно начисто отвергали существование Бога. В основе учения — отрицание дуализма и восприятие Бога, отличающееся от традиционного для Запада. Ныне я полагаю, что такие беседы проливали свет на само понятие Бога, помогая все тем же западным христиан очищать и прояснять их идеи. Но эти мысли появились позже. Тогда же замечание роши потрясло мне.

Все это случилось несколько лет тому назад. В наши дни христианство относится к дзену с б о льшим доверием. В Токио теперь существует медитационный зал христианского Дзена, где проходят ежемесячные сессины. В центре Токио (да — шумного, грязного, туманного, покрытого копотью Токио) – есть тихое место, куда христиане, и не только они, приходят, чтобы посидеть в тишине. Проводя медитации с этими молодыми японцами, я никогда не имел намерения поучать их в области дзена; все что я хотел, это находиться с ними рядом, узнавать их. Я сказал христианам-японцам — и я полагаю это истинным, – что на них возложена важная роль: участвовать в совершенствовании христианства. Они должны внести новую струю в медитации в пределах церкви и перенести это на Запад. В то же самое время им следует смиренно и благодарно признавать свой долг перед буддизмом, также как и сам я выражаю свою благодарность за безотказную доброту и вежливость, с которыми дзен-роши всегда относились к моим друзья и мне.

Обновление медитации в Христианстве!.. Там, в конце концов, может быть обновлено многое. Орг а н уже заменен гитарой; галстуки заняли место римских воротников, юбки монахинь, укоротившись сначала от макси до мини, остановились все же на миди; библейские и теологические дискуссии стали более свободными. Но несомненно, здесь еще немало рухляди (если мне может быть прощено столь резкое слово), раз религия не занимает главного места в сердце, то есть на мистическом уровне. И то, что подобное обновление сильно запаздывает, доказывает наличие многих людей, разочарованных старыми формами молитвы, старыми обрядами, сослужившими когда-то столь хорошую службу. Люди ищут чего-то, что удовлетворило бы стремления современной души.

И, возможно, Восток сыграет здесь свою роль?

ГЛАВА 2

ДИАЛОГ

Одно из достижений нашей эпохи, которая, увы, имеет и массу негативных проявлений, то, что мы научились разговаривать друг с другом. Постепенно мы овладеваем искусством диалога. И религии мира, после столетий конкуренций и ссор, учатся стирать кровь с рук, прятать мечи в ножны, и заменяют раздоры поцелуем мира. Поистине, происходящее интересно и обнадеживающе.

Я сам родом из такого фанатического и нетерпимого уголка земли. И я всегда чувствовал, что диалог с другими религиями — до некоторой степени священная обязанность. И мне следовало способствовать ему. Вот почему я был столь рад посещать совместные собрания христиан и буддистов дзена, которые происходили в различных частях Японии. Обычно эти собрания были более или менее неофициальными (то есть, приходящие на них люди не были официально приглашены туда религиозными руководителями) и проходили в духе общего радушия и дружбы. Мы встречались на условиях равенства (при этом, конечно, не делалось никаких попыток к привлечению прозелитов), в убеждении, что ни одна из групп не обладает полной совокупностью истин. Совет Ватикана передал нам, христианам-католикам, последние новости: отныне мы — искатели, миссионеры, паломники — можем обменяться рукопожатиями с другими искателями, независимо от того, будут ли они буддистами, индусами, мусульманами… в нашем общем поиске истины. Разумеется, безусловна наша вера во Христа, который говорил о Боге так, как никто иной; но я не думаю, что мы сейчас в состоянии понимать всю полноту откровений Христа. Возможно мы — все еще в начале. Кроме того, я уверен, что на протяжении многих эпох среди самых различных событий, Бог говорил с нашими отцами через пророков, и многие религии включают слова пророков, прекрасным эхом доносящиеся до нас от «Гиты», «Лотосовой Сутры», и «Дao Де Дзина».

Понимаю, что звучит ужасно покровительственно, когда лишь основатель христианства объявляется Сыном Божьим, а буддистам и индусам достаются лишь пророки — несколько крошек со стола Бога, но я обнаружили, что буддисты, по крайней мере, те, которых я встречал и знал, не обижались на это. Они хотели узнать, что мы думаем на самом деле, без маскировки и уловок, а мы хотели узнать то, что думают они. Ни один из христиан особенно не возмущался, слыша, что буддисты обладают природой Будды. Тем не менее, мы только теперь продвигаемся из глуши неприятия инакомыслия, и пока еще не обнаружили формулу, которая сделала бы счастливыми всех. Скорее всего, так никогда и не произойдет.

Возможность диалога с Дзеном появилась в немалой степени и благодаря заслугам квакеров. Несомненно, существующее сходство между медитациями квакеров и дзена (при котором есть и серьезные различия) стало направляющим для интереса вселенского собора.

Первая встреча была проведена в Оисо, около Токио, и участники говорили откровенно о собственном религиозном опыте, о поиске контактов, которые могли бы их объединить. Встреча проходила в духе толерантности, благотворительности, и показала, что внутренняя жизнь буддистов и христиан имеет много общего; они могут быть объединены в глубинной части бытия, на уровне психической жизни, которую Элиот назвал опорой для поворота мира. Участники встречи не отстаивали никаких теологических или философских утверждений, все проходило в добром согласии.

Когда подошло время для следующего собрания, местом его проведения был выбран Киото. Мне казалось, что мы должны оставить субъективную область религиозного опыта и перейти к чему-то объективному. Возможно целая дискуссия могла бы сформироваться вокруг проблемы конечной реальности – при этом мы, христиане, могли бы объяснить, что именно мы подразумеваем под словом «Бог», отмечая, что верим не в запредельную антропоморфную сущность, а в высочайший источник бытия, давший нам возможность жить, двигаться... Буддисты, с другой стороны, могли бы объяснить, что они называют не-вещностью, бессодержательностью, пустотой и т. д. Таким образом, большая часть неправильного понимания могла бы исчезнуть подобно дыму; мы могли бы обнаружить, что у нас немало общего, в конце концов. И какой скачок произошел бы тогда в религиозном мышлении! Теперь я понимаю, что оказался наивным. Или это было следствием моего эллинистического образования.

Как-то, размышляя на эти тему, я поговорил с другом-буддистом, который собирался тоже принять участие в собрании. Он слушал доброжелательно, и его ответ, типично буддистский и очень интересный для меня, выглядел примерно таким: «Вы, действительно, думаете, что можете рассуждать о не-вещности, бессодержательности или пустоте? Вы действительно думаете, что Вы можете поговорить о Боге? Конечно, не можете! Вы есть часть пустоты; вы есть часть не-вещности; вы есть часть Бога. Все – едино».

И здесь ясно и точно я обнаружил нечто, проходящее красной нитью через весь дзен, независимо от того, излагал ли это в общедоступном виде Мастер или на эту тему философствовал ученый, а именно: нет двойственности, нет «Я и Ты» (увы — Мартину Буберу! ), нет «Бога и меня». Все — едино. Этим так называемым монизмом пропитан весь буддизм Махаяны. Позвольте мне далее проиллюстрировать вышесказанное изложением беседы со знаменитым д-ром Судзуки.

Однажды старый философ читал лекцию о дзене западным людям в Токио. Он говорил о тишине, пустоте, не-вещности и благодетельном отдыхе, вкупе с глубокой мудростью, которая исходит из сатори. Когда он закончил, один из слушателей поднялся и, не без некоторого раздражения, воскликнул: «Но, д-р Судзуки, а как насчет общества? Как насчет других людей? Как насчет «другого»? »

После чего Судзуки помолчал немного с улыбкой и заметил: «А нет ничего «другого»! »

Нет «другого», и нет самости. Вот ответ, который он дал, и это в основном соответствовало ответу моего друга-буддиста. Что они подразумевали под сказанным (это вовсе не так просто или страшно как выглядит), я хотел бы обсудить позже; сейчас же давайте возвратимся к диалогу.

Мы, пятнадцать участников встречи, собрались в Киото, где провели замечательную неделю. Атмосфера была проникнута доброй волей и глубокой религиозной верой. Мы не только дискуссировали, но и сидели вместе в бессловесном диалоге, в молчаливом единении. Собрание было освещено беседой с выдающимся роши, который описывал с большим энтузиазмом свой опыт просветления, наполнивший его неописуемой восторженной радостью. Его ум, казалось, был напрочь разрушен, и в течение нескольких дней он не знал, где был или что делал. «Сатори не может никогда быть описанным или объясненным», — заявил он. Роши несомненно был просвещен и в слове Иисуса, процитировав: «Прежде, чем Авраам был, Я был».

Это, он сказал, было настоящим просветлением — без объекта, без двойственности, просто «Я».

Здесь мне хотелось бы сделать отступление и заметить, что я был поражен и тронут отношением, почтением, с которыми буддисты всегда говорили о Христе в моем присутствии. Нечто может скрываться от нашего взгляда, но все же я полагаю, что у них есть причина иногда не скрывать своего восхищения основателем христианства. В данном случае, слова роши дали мне пищу для размышлений. Я понял это так, что восприятие «Я» в его предсуществовании есть проявление истинного сатори. Здесь должно быть пояснено, что когда слова «Я был» возникают в глубине просветленного, это «Я» — не эмпирическая личность; это не маленькая самость, составленная из желаний, для которой нет места в дзене. Это «Я» — сама земля, сердце вселенной, истинное бытие, которое прорастает в глубинах и охватывает все сущее. Это — голос «большой самости», в котором тонет сознание «самости малой», поскольку оно — всеобъемлюще. Мне четко представлялось, что когда Иисус сказал «Я был», это «Я» было не «Я»-человеком, но тем самым вечным Словом, которое было в начале и которым все было создано. Иисус, я уверен, был так наполнен Богом, что больше не имел человеческой личности — Он был только вечным Сыном. Вот почему «Я», провозглашенное им, было таким же, о котором говорил Моисей, «Я есть тот, кто Я есть».

Наши беседы проходили за чашечкой кофе или зеленого чая, но иногда они были более формальными — с магнитофоном и представителями прессы. Возможно, читатель спросит, где эти разговоры нашли отражение и что мы вынесли из них. Пока тема предсуществования, полагаю, остается открытой. Пытаться решить подобные вопросы путем диалога – дело опасное и мудреное. На одном собрании профессор-буддист не без юмора отметил, что все мы чувствуем культурологическую и религиозную опасность. Ведь, в конце концов, если вы открываетесь для чужих взглядов, если вы признаете позицию другого, если вы обращаетесь с другим на условиях паритета, тогда один лишь Бог знает, что может случиться. Но риск в данном случае имеет смысл, и прогресс будет осуществляться. Так что, моя главная забота в настоящее время — восприятие буддизма. Я не могу помогать другим, чувствуя, что западное христианство (подобно всему западному), нуждается в необходимости переливания крови. Так или иначе, мы стали истощенными — стара ли теория об упадке Запада? — и нам нужны новые перспективы. Подобно тому, как новая эра открылась для христианства, когда Томас познакомил с Аристотелем своих современников в тринадцатом веке, новая эра могла бы быть открыта с усвоением некоторых идей и положений буддизма. И время подошло для этого, особенно теперь, когда мы видим, что христианство становится открытой религией, религией в движении, религией, которая взяла кое-что даже из эллинизма и коммунизма и достигнет относительного завершения лишь, когда прозреет истину глазами всех культур. Это и в самом деле так: претендующему на универсальность христианству нужн о понимание других религий. И здесь могу добавить, что многие буддисты, которых я встречал, также являются интересующимися, и счастливы что-то почерпнуть из христианства.