Глава без названия 2 страница

Фредерик принес теплое молоко и какую-то похлебку, что пахла вкусно, но на вид была отвратительной.

-Ешь! Тебе нужно набираться сил, - сказал он.

Не удаваясь в подробности я опустошил тарелку и выпил все молоко. Поспав еще пару часов и почувствовав значительное облечение, я все-таки решился на разговор:

-Что произошло?

Хотя наверное, если сформулировать точнее, я хотел знать чего не произошло.

-Ты побывал в нирване, хоть и был мало к этому готов, - сказал он без лишних эмоций, что заставило меня почувствовать абсолютным идиотом.

-Мне показалось… я думал у меня галлюцинации.

-Ты видел маййен- объяснил он.

-Ну да, теперь-то все ясно…

-Это значит «иллюзию» на твоем языке Давай я попробую объяснить. – сказал он и погрузился в размышления.

- Есть такой довольно простой принцип, под названием «ложки нет». То есть, если представить, что ее нет, то с ней можно делать, что угодно, а если представить, что она твоя единственная реальность….

Голова моя еще не перестала болеть от температуры, как на нее обрушился поток информации. Я был похож а губку, которая могла бы впитать многое, но кажется сейчас из нее полилась вода.

-Ладно, давай не будем об этом сейчас. Ты сам все поймешь, когда будешь понимать истину, а точнее то, что она есть. - с сожалением сказал мне он.

-А она есть, Фред?

-Не знаю, кто-то говорит да, кто-то нет.

-А что думаешь ты?

-Это не имеет никакого значения. Моя истина принадлежит только мне, и даже если я смогу вербальным путем попытаться передать ее, у меня не выйдет. Не нужно говорить того, что нельзя сформулировать, для того, кто не сможет понять.

Я, в какой-то степени понимал, о чем он пытался мне сказать. Но по мере того, как Фредерик что-то распутывал для меня, я, в свою очередь, как паршивый котенок, запутывался в этом клубке.

Тут я замечаю его вещи, стоящие около двери.

-Мы уезжаем.

-Не совсем, - сказал он, -частично.

-Что это значит.

-Уезжаю я, а ты, мой друг, остаешься.

После того, как я открыл свои глаза шире обычного, Фреду, как психологу, не потребовалось от меня каких-либо словесных побуждений.

- Тебе сейчас просто необходимо побыть одному на едини со своими мыслями, - объяснил он.

-Почему же я не могу сделать этого дома?

-Вернуться туда будет равносильно вернуться в прошлое. Ты сможешь туда поехать, только сперва пойми все то, что движет тобой, тогда ты сможешь принять свой объективный мир, не разрушив субъективного.

Все речи Фредерика приобретали для меня своеобразный сакральный смысл. Многое я не понимал, но суть, которая хоть и была порой невнятной, редко могла уплыть от моего, не такого продвинутого сознания.

-Ладно, попробуй пару дней отдохнуть и заняться чем-нибудь что тебе по душе. Там есть достаточно еды. – и он указал мне пальцем куда-то в глубь дома.

Видимо под «чем-нибудь» он подразумевал писательство. Спорить с ним не хотелось, да и сил особо не было. Поэтому я одобряюще кивнул и проводил его взглядом за дверь.

Говорят, чтобы начать что-то новое, нужно избавиться от старого, сжечь, выкинуть или попросту на время убрать. Но мне это все было как-то чуждо. Я попытался представить свою жизнь по подобию огромной полки с книгами. Чтобы ее разобрать, нужно постепенно снимать по одной, попытаться уловить их суть, ну или краем глаза прочесть слово на обложке. Убирать все сразу нельзя, можно обрушить на себя кучу киллограм макулатуры. Так я и решил поступить. Медленно, не спеша и с растоновкой.

Для начала стоит вспомнить, о чем мне говорила эта странная троица, лица которых уже были скрыты беспросветной пеленой в моей голове.

Мне удалось вспомнить эксперимент, который провел один из них, не помню точно кто. Смысл заключался в том, чтобы показать, что не все есть таким как оно кажется. Взяв электрод (в форме длинного прутика) они проткнули им кусочек кожаной материи на куртке, после чего попытались сделать тоже самое с горлом. Помню как запаниковал в тот момент, но ничего не произошло, как ни странно, кожа оставалась целой, не зависимо от силы, которую к ней прикладывали.

Еще один, тот что был буддистом, рассказал несколько историй о своих предыдущих реинкарнациях, изучаемых сансарой. В подтверждение этого, он привел пример из детства, когда мог понимать фильмы на немецком, французском и даже на китайском, будучи по происхождению индийской крови.

Еще один рассказывал о своих путешествиях в различные миры, о том, как он бороздил просторы Вселенной, видел прекрасные создания, с которыми говорил с помощью телепатии.

Все это было весьма интересно, хоть и немного критично, с моей точки зрения. Единственное в чем я был уверен, так это в том, что все это меня забавляло и я снова был готов к творчеству.

Я попытался выкинуть все посторонние мысли из головы, что так и норовили испортить мне пару строк. Вслушавшись в тишину и спокойствие, что окружала меня своей пеленой я начал писать... писать о ней.

«…Миранда выросла со своей тетей. Отца она не знала, мать сильно пила. С детства была одарена талантом чувствовать красоту и передавать ее другим. ..

Отношения сложились лишь с бабушкой, которая хоть и до безумия любила внучку, но не могла ее забрать к себе. Дело в том, что Лидия (бабушка), после смерти мужа лишилась дома и всяческих средств, по этой причине вынуждена была жить в одном из городских, так называемых общежитий, что были созданы на государственный бюджет.

Часто навещав старушку, она рассказывала ей все свои секреты, а уходив оставляла пару рисунков, что были созданы карандашом во время беседы.

С теткой все было сложней. Они практически не общались, и маленькая Миранда часто запиралась в комнате и мечтала о маме, которую никогда не сможет получить»

Мне очень нравилось писать о ее жизни, составлять картинку ее самой. Казалось, что частью ее был я сам, некоторые кусочки пазла создавались из людей, которых я знал, ну и основная часть, естественно принадлежала ей. Я не мог ей управлять и казалось, что с каждой написанной страницей она становится все больше и больше. Иногда я терял контроль над ней и позволял управлять собой, мне даже приносило это удовольствие.

«Как-то раз, когда ей было около шестнадцати», -писал я, «она возвращалась через детский сад и заброшенные дома в квартиру, по дороге ее догнал приятель:

-Эи подожди, не спеши! –крикнул ей он.

Миранда не останавливалась, а лишь немного сбавила шаг. Подбежав к ней он попытался обнять ее, но она отстранилась.

-Ты чего? Я думал у нас любовь…

-Какая любовь, о чем ты?

Прелесть Миранды была в том, что она была слишком занята собой и своим искусством, чтобы замечать подобные ничтожества…

Сжав от обиды руку, он ударил ее по лицу. »

Пот покрыл мой лоб. Руки затряслись и боль в ноге, подобно урагану распространилось по всему телу. Я бросил писать и выбежал на улицу.

Жадно вдыхая прохладный ночной воздух, я старался прийти в себя. Хотелось все крушить, ломать. Я начал пинать листья, камни и все что могло попасть мне под ногу. Наконец успокоившись, я сел на землю и позволил воровать ей свое тепло. О том чтобы вернутся к написанию, не могло быть и речи, снова чувствовать ее страх и унижение…я просто не мог этого вынести.

На следующий день я постарался не возвращаться к этой ситуации, а описал пару моментов из ее жизни, первые рисунки и вдохновенье, что черпала она со всей жадностью из окружающего мира.

Писать о ней—лучшее, что могло со мной происходить. Сейчас она могла принадлежать только мне и я мог делать с ней абсолютно все, что, разумеется, в какой-то степени позволяла мне сама Миранда. Прошло уже больше недели, с того момента как Фредерик покинул меня и я наконец решился отправится домой.

Находясь в творческом порыве, как забвении, я начал видеть мир таким, каким и должен видеть его творец. Сейчас я замечал каждую мелочь, мгновенье, что способно было ускользнуть от взора обычного обывателя, я хотел все и сразу. Бежать за этим, гнаться, лишь бы оно не отдалялось…

Глава 13

Вот я дома. Да, именно так и не как иначе. Теперь я мог со всей уверенностью называть «это» домом. Не просто зданием, с холодными и мрачными стенами, что дороги вам почему-то с детства, а именно тем самым, первичным элементом, создаваемым вами, и тем, что создает вас.

Разобрав вещи, я хотел найти что-то поесть. В холодильнике ничего не оказалось и единственным подходящим вариантом для меня, стало кафе, что находилось не по- далеку от моего дома.

В заведении стояла спокойная атмосфера типичного четверга. Я заказал себе салат и какое-то мясное блюдо. В животе уже все урчало и это становилось не выносимым. Писать конечно всегда лучше на голодный желудок, потому что кровь тогда лучше поступает в мозг, а не в пищеварительные органы. Но и становиться злобным анорексиком я не собирался.

На стенах висели картины, каких-то псевдо художников, которые как ни странно, весьма благосклонно влияли на атмосферу в целом.

-Ну разве подобает такому человеку как вы, мой дорогой друг, сидеть в подобных местах? Боюсь, что они весьма отрицательно скажутся на вашем творчестве.

Подняв голову я увидел Фредерика. Я ни так долго его знал, но казалось, что он тот, кто был послан именно мне.

-Разве у меня есть выбор?

-Выбор есть всегда! - воскликнул он и как-то торжественно покрутил шляпой.

Фред пригласил меня в дом своего приятеля Кинсли, довольно зажиточного предпринимателя, что собирал званые вечере раз или два в неделю. Я всегда удивлялся и в то же время восхищался Фредериком. Такой разный, столько знакомств. Я не знал о нем практически ничего, но меня это ни капли не смущало.

Дом, в котором мне довелось побывать пах вычурнастью и напыщенностью. Кричал о роскоши, звинел дорогими бокалами и сиял праздными убранствами.

-Мистер Кинсли, позвольте вам представить моего приятеля!

Этот Кинсли оказался обычным снобом, что был лишен напрочь воображения, за исключением финансовой сферы, тут то ему навыков ни занимать. Все люди, собравшиеся в этот вечер под одной крышей были абсолютно разные, но в то же время, что-то их сближало. Я долго пытался понять, что общего между богатым стариком и юной девушкой в белом красивом платье. Позже я понял. Они были все мне отвратительны. От них воняло дорогими духами и развязностью напыщенной речи, они обсуждали темы политики, музыки и искусства, своими плоскими и не далекими умами, что врядли когда-нибудь поняли бы о чем играет Бетховен в своей Лунной сонате… Выделялся лишь Фредерик, он ходил мимо них, улыбаясь и поддерживая временами беседу, но в то же время оставался случайным гостем, проходящим мимо, что всегда смотрел на не многое, но видел все.

-Зачем мы здесь? – спросил уже обеспокоено я, устав от скучных бесед.

-Я думал вы поймете. Стивен, вы должны смотреть на разных людей, видеть разные души и слышать много голосов. Только так из вас может выйти дельный писатель. Более того, это так глупо, выбирать одну книгу из библиотеки, тем самым придавая остальных. Не важно о чем они, сколько страниц в них и кем написаны их жизни, вы должны их прочесть, прочитать каждую, чтобы создать собственную, поймите!

В словах Фредерика я находил смысл, собственно говоря, как и во всем, что он делал.

Выпив еще шампанского, я принялся вкушать не столь приятный мне аромат такой жизни. Что-то меня пугало, другое же, напротив, казалось смешным. Когда вечер был окончен и я получил возможность укрыться от всего этого, во мне ярко загорелись огни.

По дороге домой, в полном одиночестве, я заглядывал в желтые окна, в миг попадая внутрь каждого и в то же время оставался на улице. Я касался их взглядами, придумывал для каждого свою неповторимую историю. В одном жила счастливая семья, с мелкими детишками и нелепыми проблемами, в другой жил одинокий старик, что лишился внимания близких и был оставлен ими на скорую смерть. В третьем я увидел парня, что писал что-то в тетрадь слушая музыку. Окон было миллионы и про каждое я мог рассказать, увидеть его суть в несуществующих глазах.

Мой мозг находился во власти алкоголя, давай мне плод творческих размышлений. Когда иррациональная часть его притуплялась, я наконец мог четко выражать свои чувства и придаваться размышлениям, вкладывая в каждое маленькое зернышко, что ежесекундно начинало прорастать и пронизывать меня тонкой, приятной болью.

На следующий день я решил, что должен, просто обязан найти Миранду, чего бы мне этого не стоило. Первым делом я направился к газетному киоску, чтобы приобрести брошюру с достопримечательностями своего города. Ах, да, живу я в Нью-Йорке, совсем забыл вам рассказать.

Газетную лавку держала довольно-таки приятная особа, которую время, как мне казалось вовсе не задевало. Мисс Эворли была полноправной хозяйкой невзрачной, скрытой от мимолетных взглядов прохожих лавочки. На двери висело выцвевшое объявления, а внутри томились стопки старых журналов, книги, сборники историй, что уже покрылись изрядной пылью. Я ни разу не видел, чтобы у Эворли кто-то что-то покупал, кроме пирожных, которые она сама выпекала и продавала вместе со своей макулатурой. Пруженные солнцем и временем книги, были частью ее самой. Я был абсолютно уверен, что она прочла их всех, только все время забывала сюжет. Немного страдая забывчивостью, к стати в ее случае, это был явный плюс, она имела возможность перечитывать все по многу раз, словно в первый, и погружаться с головой в новый мир историй, что струится между блеклыми строчками и немного заляпан пирожным кремом. Наверное это был единственный способ понять, что книга уже читалась.

Улыбнувшись, я поздоровался:

-Здравствуйте миссис Эворли!

-Ой, Джордж! Так давно тебя не видела!

Говорить ей, что я на самом деле Стивен, не имела никакого смысла.

-Да, это я. Мне кое-что нужно.

-Тебе всегда что-то нужно, - сказала она теплым голосом, извергая запах сладостей из своего рта.

Засуетившись, Эворли начала судорожно перебирать стопки газет, книги, словно пыталась найти что-то очень важное, что постоянно ускользало от ее восприятия.

-Миссис Эворли, мне всего лишь нужен обзор достопримечательностей нашего города.

Вдруг на ее лице появилось безразличие, что быстро распространилось по всему лицу.

-Майк, впрочем ладно.

Одним движением руки она достала брошюрку и отдала мне:

-Двадцать. – сказала она, с какой-то грустью.

Я понимал, что она стоила не больше пяти и будь она какой-нибудь занятной книжкой, я мог получить ее абсолютно бесплатно, но спорить не стал.

В глазах Эворли мелькнула злоба, что сменилась умиртвленностью эмоций и не продолжив мне даже кекса, она молча продолжила читать раз пятый свой любимый роман…

В подборке я увидел самые популярные и самые посещаемые достопримечательности Нью-Йорка. Как оказалось, большинство из этих мест входят в списки самых посещаемых в мире, ежегодно здесь бывают миллионы туристов.

Начать я решил конечно же с самого знаменитого памятника не только в Нью-Йорке, но и в США. Это символ города, символ страны, свободы и демократии — Статуя Свободы. Саму статую в знак дружбы подарили французы, а спроектировал её знаменитый Густав Эйфель, автор проекта Эйфелевой башни. История строительства башни очень интересна, потому советую Вам почитать о ней в деталях. Вы наверняка узнаете множество новых фактов, рассказывать вам которые у меня нет ни времени ни желания.

Побродив вокруг до около возле нее, я встретил многих: и фотографов, и ценителей искусства и просто наблюдателей, все, кого только мог встретить, всех – кроме нее.

Следующей остановкой стал Бруклинский мост, который по словам многих опередил свое время, и это факт. Построенный более столетия назад, он до сих пор является потрясающим образцом мостостроения, и одной из самых узнаваемых достопримечательностей Нью-Йорка Мост простирается над проливом Ист-Ривер, соединяя острова Манхэттен и Лонг-Айленд, то есть Нью-Йорк и Бруклин. В связи с этим, в первые годы существования моста его называли то Нью-Йоркским, то Бруклинским, но с 1915 года за мостом официально закрепилось название Бруклинского моста. К стати, он один из первых мостов, что держутся на стольных тросах. Да, да, вы абсолютно правы, это то самый мост, на котором я впервые встретил Фредерика.

Нои здесь, ее не оказалось, лишь дуновение тихого ветра, шептало мне ее имя.

Набравшись терпения и вдохнув холодный призрачный аромат ее слепого присутствия, я отправился дальше.

Сердцем Нью-Йорка и Манхэттена является Таймс Сквер, площадь в самом центре мегаполиса. Это самая посещаемая достопримечательность в мире — ежегодно здесь бывает около 40 миллионов человек, сюда как магнитом тянет всех туристов, осматривающих Нью-Йорк, или большое яблоко, как его называют жители. И вот уже, когда небо начало затягиватся темнотой, я оказался на пересечении Бродвея и Седьмой авеню. Таймс Сквер называют перекрестком мира, здесь сосредоточена вся финансовая мощь Соединенных Штатов. Совершим небольшой экскурс в историю площади. До революции этот район считался сельской местностью, тут разводил лошадей глава городского ополчения Джон Скотт. Спустя несколько лет, в 1904, здесь был открыт офис Нью-Йорк Таймс, район начала развиваться, и уже спустя месяц здесь появилось первое неоновое рекламное объявление. Так началось развитие Таймс Сквер. В 1913 газета переехала в новое помещение, а по мере роста города площадь стала экономическим и культурным центром, сюда переносили свои офисы, строились театры и отели достинали успеха такие знаменитости, как Чарли Чаплин, Ирвинг Берлин и прочих тесно связана с Таймс Сквер и Манхэттеном. Здесь рождались многие таланты, ну а Бродвейские шоу стали знаменитыми на весь мир. Но с началом Великой Депрессии 1930 года ситуация стала меняться, этот район стал приобретать репутацию криминального, и продлилось это до самого 1990 года. Это был период общего упадка города, полиция не могла эффективно бороться с растущим уровнем преступности, на площади было открыто множество кабаков, сексшопов и дешевых сувенирных лавок, а знаменитые театры стали приходить в упадок. Лишь спустя долгое время все начало меняться.

Сейчас в канун Нового Года здесь собирается около миллиона человек, и ведется прямая трансляция этого события. Абсолютный рекорд был установлен в 2000 году, когда на Таймс Сквер собралось более 2 млн. человек, и был побит рекорд, установленный после окончания войны в августе 1945 года. Во время тех празднований был сделана самая знаменитая фотография в истории, где моряк целует девушку.

Сдесь бурлила жизнь ключом, неоновые вывески и толпы туристов окружили меня, заставив почувствовать песчинкой в пустыне. Самые известные магазины, рестораны и кинотеатры, а также офисы крупнейших компаний мира привлекали взгляды каждого, кто здесь проходил. Ну а символом рекламы несомненно являлся огромный неоновый баннер биржи NASDAQ, выплачивающей за эту рекламу 2 миллиона долларов в год. Установка этой рекламы также обошлась недешево и стоила 42 миллиона долларов.

Тут я понял, что даже при величайшем желании найти среди всех этих людей Миранду, у меня бы не вышло. Съев эту мысль, что была явно пересолена изначально я поволок свое мрачное состояние в глубь толпы, уподобляюсь ее зову. Людишки кричали, истерили, смеялись, а я…нелепый кусок, созданный по ошибке, не способен был даже на это.

Когда мои меланхоличные мысли достигли своего апогея, я решил отправиться домой, чтобы коротать свое нелепое состояние в склонном для него одиночестве.

В кармане осталась одна мелочь и мне пришлось смириться с тем, что такси мне не по карману, как и громкие чувства, что захватили толпу. Я нашел лавочку, в пустынном месте, возле воды и прилег туда, глядя на звезды, что еще больше говорили мне о собственной ничтожности. Хотелось писать об этом, вдыхая в каждое слово, в каждую строчку жизнь, но я четко понимал, что я был творцом, способным создать лишь оболочку, форму, а вот раскрасить ее, могла лишь она. Именно в ту ночь я попробовал написать свой первый стих, пока что в голове:

Странное чувство желание писать,
Когда нету сил и желание зависнуть.
Готов все сказать, о чем ты молчал
И выстрелить пулей прохожему в спину.
Кричать и писать о призрачной тени,
Другим ведь ее все равно не понять
Она воздвигнута ими, воплощена в твоем мире
Ты есть творец, не способный создать.

Кажется стих вышел весьма забавный, но какая-то плесень скрывалась между буквами и разрасталась по мне. Лишенный всяческого выбора я позволил ей себя заглотнуть и горькие слезы ринулись на мою грязную от мыслей куртку. Я плакал слезами ребенка, у которого забрали смысл жизни, вместе с той красивой конфеткой. Каждая слеза приносила мне облегчение и в тоже время погружула в пустоту, в которой я едва мог видеть ее лицо.

Я вскочил и начал бежать, куда только мог дотянуться мой взор. Бежал до тех пор, пока легкие не начали задыхаться и мои ноги не начали молить о пощаде. Хотелось себя ударить. Чтобы заглушить эту боль, что шла из глубин моей души, наивно полагая, что физическая боль сможет заглушить мои страдания. Я начал биться о столб головой, пока из моих ушей не хлынула кровь…много крови… она такая красивая…

Глава 14

Проснулся я в одинокой белой комнате, с перевязанным лицом. Ничего не понимая и ощущая невыносимую жажду, я попытался встать. Тут влетела мед –сестра, как я понял позже.

-Не вставайте, вам вообще не положено шевелится!

И она с какой-то опаской подошла ко мне, не давая встать.

-Что значит не положено? Разве я в тюрьме?

-Я не знаю, молодой человек, где вам место, может психиатрии, может в тюрьме.

Она сейчас напомнила мне змею, которая пыталась брызнуть ядом.

Тут вбежал Фредерик. С озадачаненным видом он выпалил:

-Немедленно оставьте моего друга в покое. Вам видимо, не успели еще объяснить, пройдите в 315, - сказал он уже держа ее под руки.

Когда ее фигура исчезла за дверью, я начал расспрашивать:

-Что она имела ввиду Фред, что произошло?

-Да ничего такого, что стоило бы внимания. Ты просто оказался в ненужном месте в неудачный момент.

-У меня болит голова, я едва помню, что я там делал.

Фредерик мечтательно скорчил улыбчивую гримасу и продолжил:

-Ты наткнулся на бандитов. Видимо, отсутствие денег в твоих карманах их огорчило, поэтому они тебя и отделали. А чего еще ты ожидал, шатаясь по темным переулкам нашего города? Ангела встретить?

-Да, ты как всегда прав, именно его я и искал.

Фредерик оказался как нельзя к стати, снова подовая мне руку, чтобы выбраться из трясины, созданную моей головой.

К тому же, он принес мне восхитительные булочки, что продавались не далеко от моего дома и приходились по вкусу всем, не только ближним обитателям.

Поболтав немного о погоде и последних происшествиях, Фред увез меня домой, не смотря на то, что это оказалось противозаконно. Сам не знаю почему, врачи были категорически против, и хоть моя голова еще болела, я-то знал, что с ней все в порядке. Заплатив кому надо, мы тихонько вышли через черный ход этого заведения, что оставил на моей коже запах лекарств и привкус тошноты на языке.

Дома мне полегчало. Я провалялся в постели несколько дней, а мой друг, все время помогал мне, это заключалась не только в домашних делах, а и безумных историях, что так будоражили мое воображение и снова подстрекали писать.

-Фред, - сказал ему как-то я, допивая чай, что он заварил.

-Вещай.

-Я так благодарен тебе, за все что ты делаешь, благодаря тебе я начал писать, узнал о возможности медитировать, научился принимать себя таким, каков я есть. Теперь, я чувствую себя обязанным, скажи, я могу тебе помочь, хоть капельку?

Фред почухал висок и наклонился к постели:

-Чем больше я помогаю тебе, … в общем считай, что я делаю это ради себя.

Пронизанный теплым чувством к своему товарищу, которого казалось знаю уже много лет, я вдруг почувствовал непреодолимое желание его обнять.

-Ну-ну, ладно тебе, не перегибай палку, а то она может сломаться. Лучше расскажи, что ты искал тогда? Вдохновения?

-И да и нет. Я искал ее. Когда нет Миранды моя жизнь становится слишком пресной и обыденной, она словно раскрашивает ее своими красками.

И я начал рассказывать о всех тех эмоциях, что принесла в мою жизнь эта незнакомка и уже такая родная женщина. Когда я закончил свою историю, Фредерик сказал:

-Не забывай только о том, что выбирая одну книгу, ты придаешь другие.

Я попытался возразить, но он упорно пошагал к двери и на последок добавил:

-Найди ее. Если это так важно.

«Легче сказать, чем сделать» - пронеслось у меня в голове.

Взглянув на себя в зеркало, я понял, что произвести впечатление на кого-то таким видом будет весьма сложно. Так что иллюзорную мысль о новом знакомстве, я выбросил в урну возле туалета, где ей было самое место.

Снова идя по невзрачной улице, я увидел свет и столпившихся людей над бездыханным телом какого-то бродяги. Она стояла одна, немного в стороне от толпы, и через головы людей наблюдала за происходящим. Свет падал на нее с разных сторон, так что она совсем не отбрасывала тени и от этой белизны ее лик казался неестественно бледным, словно его намазали мелом. Она задумчиво сжимала и разжимала руки, перебирая пальцы в руке. Я хорошо видел ее позу—плечи ссутулились, глаза зорко бегают по сторонам, губы чуть шевелятся, как раз на днях я писал именно о такой в моей книги. Казалось, что ее сильно встревожило происходящие, радовало то, что она не уподоблялась этому столпотворению, немного отдалившись от него.

Миранда вдруг почувствовала мой взгляд и повернулась в мою сторону—я отстранился. Нас разделяли каких-нибудь двадцать шагов, но я не мог позволить им сократиться. Когда она поймала меня взглядом я не выдал никаких эмоций, не улыбнулся и не двинулся с места. Мне казалось, что я смотрел на нее из другого мира. Торжественная стена нависла между нами, как занавес, и мне уже не верилось, что она видит меня так явно, как вижу ее я. К тому же, теперь я знал о ней все, о ее детстве, юности, желаниях и страха.

Вдруг я почувствовал странное наслаждения, которое прежде никогда не ощущал. Насмотревшись на нее вдоволь и прочувствовав каждый вздох, я решил удалиться.

Ненароком я заметил, как к ней подошел парень, я узнал его, это был тот самый Майк. Злость наполнила меня, как бездонный кувшин, но я быстро сделал в нем отверстие и позволил ей вылиться. Я знал Миранду, как себя, это ведь я ее создал. По этому я понимал, что она сейчас же от него избавиться.

Прийдя домой я снова мог писать с новой силой, как отформатированный элемент.

Тут меня осенило.

Глава 15

Утро ворвалось быстро в мое окно, принеся с улицы вонь от выхлопных газов машин. Но это ни капли меня не огорчило, собственно говоря как и не порадовало. Я вообще практически этого не заметил, мне было все равно.

Недавно я писал о ее болезни, все бы это было не так печально, если бы я не видел ее вчерашних увядших глаз. Я понял, что причина не в том незнакомце, которые лежал в безпамянстве на дороге, а в ней самой. Миранда последнее время перестала рисовать, а если и пыталась, то выходило что-то несуразное. Она была моей музой и творением, по этому я решил сделать ей подарок. Суть его заключалась в том, что она напишет потрясающую картину.

Я мало понимал в искусстве, но все постижимо.

Место, в котором я нуждался находилось между 82-й й 105-й улицами вдоль 5-й авеню. Там находился музей немецкого и австрийского искусства начала XX столетия

Из газетной статьи, что по старой теме, была найдено мной у миссис Эворли, я узнал, что музей был основан торговцем живописью Сержем Сабарски и его близким другом предпринимателем и филантропомРональдом Лаудером как «Галерея Сержа Сабарски» и располагался сначала на Мэдисон авеню, дом 987. В 1994 году они выкупили здание на углу 86-й стрит и 5-й авеню, где музей находится сегодня.

Добравшись туда, я ввалился туда, как нелепый бродяга в поисках хлеба или странника, потерявшего карту.

Походив немного, я уяснил, что собрание «Новой галереи» разделено на две части. Первый этаж посвящён австрийскому искусству начала XX века и включает работы Густава Климта, Эгона Шиле, Оскара Кокошки, на втором этаже находятся произведения немецкого экспрессионизма — работы Пауля Клее, Эрнста Людвига Кирхнера, Отто Дикса, Жоржа Гроса, Лионеля Фейнингера, Василия Кандинского. Хотя все эти имена безвучно отдавались мне в голове, все же я постарался немного понять их суть.

Одна из историй мне пришлась по душе:

В 1907 г. Густав Климт написал портрет Адели Блох-Бауэр I, супруги венского промышленника Фердинанда Блоха. Изображение Адели Блох-Бауэр в переплетениях золотого и серебряного орнаментов является «пожалуй, самым известным портретом Климта и основным произведением его так называемого Золотого периода», как было указано в каталоге, выпущенном к выставке художника, прошедшей в 2000 году в Австрийской галерее. Портрет часто называют «Золотой Аделью», чтобы отличать от другого портрета Адели Блох-Бауэр, написанного художником позднее. Стоимость картины оценивается в 100 миллионов евро.

Хотя я, будучи человек не очень понимающим в этом деле, заплатил бы за нее не больше тысячи.

В своём завещании Адель Блох-Бауэр просила своего мужа передать оба портрета вместе с четырьмя пейзажами кисти Густава Климта Австрийской галерее. Однако этого не произошло, поскольку к моменту своей смерти в 1945 г. промышленник еврейского происхождения Густав Блох-Бауэр в эмиграции в Швейцарии. Вся его собственность в Вене подверглась конфискации, а картины Климта по указанию национал-социалистов ещё в 1941 г. были переданы в Галерею Бельведера.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 Следующая ⇒