Сцена третья

Та же декорация. Мишель и Мотл друг против друга. Остальные сидят у печки.

Мотл (играет ). Капитан Дрейфус, надеюсь, вы хотели бы избавить свою родину от стыда представить миру печальный спектакль — военный суд по обвинению в государственной измене над офицером генерального штаба французской армии… Вы совершили чудовищное преступление, и я надеюсь, что у вас достанет, по крайней мере, мужества выдержать его последствия и самому свершить правосудие.

Кладет на стол револьвер и удаляется.

Мишель (медленно подходит к столу и смотрит на револьвер. Читает по тетрадке ). Они хотят, чтобы я застрелился? Они говорят о правосудии? Но за что? Что я сделал?.. Командир приказывает мне покончить с собой, и, как хороший солдат, я обязан повиноваться, но… почему, почему? Почему он говорил о военном суде? О том, что я виновен в государственной измене? Почему мне желают смерти? Во имя родины, сказал он? Родина хочет, чтобы я умер?.. Родина?

Берет револьвер, некоторое время смотрит на него, потом подносит к виску, держит в нерешительности, затем отбрасывает далеко в сторону.

Морис (вопит ). Бабах…

Мотл (играет ). А! Я так и думал!.. Вам легче изменять, чем раскаиваться!.. Вот под какой удар подставляет себя армия, принимая ваших в свои ряды: на стыд и бесчестие обрекает она себя!

Мишель (читает по тетрадке ). Вам ли, майор, говорить о бесчестии? Вам, кто обвиняет меня в измене без всяких оснований? Вам, кто требует, чтобы я покончил с собой, в то время как я не совершил никакого проступка и не знаю даже, о чем, собственно, идет речь… У меня нет никаких причин бояться чего бы то ни было, даже и военного трибунала; что до моей родины, которую я боготворю, то я готов отдать жизнь за нее, но сражаясь с врагом, а не так!

Мотл (играет ). Наденьте наручники на изменника!..

Морис. Прошу тебя, Мотл, сделай хотя бы жест!

Мотл. Какой жест? Кому? Никого нет!

Морис. Будет солдат, ты его подзовешь жестом, а он наденет наручники…

Мотл. Почему же его нет?

Морис. Эти детали добавляются в самый последний момент!

Мотл. Ну тогда и я сделаю этот жест в последний момент!

Морис. Пожалуйста, Мотл, что тебе стоит? Если никто не будет стараться…

Мотл. Вот это мило, мало того что я играю всех сволочей в этой пьесе, меня еще и поносят за то, что я не делаю жеста кому-то, кого попросту нет… Ладно…

Вздыхает и делает неопределенный жест, как будто бросает через голову все свои огорчения.

Наденьте наручники на этого изменника!.. Так хорошо?

Мишель (читает по тетрадке ). Наручники? Мне? Офицеру французской армии? Как пережить подобное оскорбление? Майор, честью своей, женой, детьми клянусь вам, я невиновен и ничего не знаю о том, что мне вменяется в вину!

Морис. Хорошо, пока остановимся здесь.

Арнольд. Что, перерыв?

Морис. Да, перерыв!..

Все садятся у печки. Залман наливает чай. Пауза.

Арнольд. Если была бы хоть капелька водки, можно было бы…

Залман. Никто не запрещает ее принести…

Арнольд. О, я-то не пьянчужка какой-нибудь!.. Могу обойтись… Пусть другие приносят, если хотят…

Морис, прихлебывая чай, ободряет Мишеля, который кажется обескураженным.

Морис. Ну, что ты хочешь… постепенно все получится, потихоньку дело продвигается вперед… Кое-что и сейчас уже хорошо, даже отлично. Вот эта сцена, к примеру…

Мотл. Я согласен, а когда еще у него будет…

Морис (прерывает его вежливо, но твердо ). Прошу тебя, не надо об этом!

Мотл. Ладно, ладно… не буду… но все же костюм, он свое берет…

Морис. Кстати, скоро ли будут готовы костюмы?

Мотл. Доверься мне! Останешься доволен…

Морис. Ты используешь гравюры?

Мотл. Я?

Морис. А кто же еще? Я ведь тебе дал гравюры? Ты их смотрел?

Мотл. Так, посмотрел…

Арнольд. Прямо или косо? (Смеется. )

Морис (Мотлу ). Они будут похожи?

Мотл. Что?

Морис. Будут ли похожи костюмы на те, что нарисованы на гравюрах, которые я тебе дал?

Мотл. А почему они должны быть похожи?.. Старые гравюры, чуть ли не заплесневелые… пфуй… (Жест отвращения. )

Морис. Это гравюры того времени. Французские офицеры в 1895 году были одеты так, как на этих гравюрах!

Мотл. Та, та, та, та!

Морис. Что «та, та, та, та»? Говорю тебе, они были одеты так!..

Мотл. Ладно, ладно, предположим, они были одеты так, что дальше?

Морис. Ничего, ты делаешь костюмы, ориентируясь по возможности на эти гравюры, как мы и договаривались…

Мотл. Я ориентируюсь, ориентируюсь, именно так… форма будет такая же…

Морис. И цвет тоже!..

Мотл. Ну, это… (Залману. ) Немножечко сахару, пожалуйста…

Морис. Что «ну это»? Что «ну это»? Что все это значит?

Мотл (спокойно, выпив глоток чаю и откусив сахару ). То это: форма — да, цвет — нет!

Морис. Ты спятил? Он что, спятил?.. Я специально купил эти гравюры, чтобы у тебя был образец!

Мотл. Благодарю за доверие… А ты хотел бы, чтобы я пригласил режиссера, настоящего, чтобы у тебя был образец?

Морис. При чем здесь это? Речь идет о верности действительности, об истине! Костюмы были голубые, они должны быть голубые… во имя исторической правды!

Мотл. Да кому нужна твоя историческая правда? Лично я открою тебе одну истину, самую подлинную: у меня много лет лежит отрез чистой шерсти прекрасного качества, но красный… голубого у меня нет… Вот какова правда! Костюмы будут красные!

Всем.

Красный цвет для офицерского мундира, разве это плохо?

Ответная реплика присутствующих, скорее одобрительного характера.

Морис. Красный?

Мотл. Ну, скажем, гранатовый, чтобы быть точнее. Но гранатовый отличный, не такой, как бывает, линялый или замызганный, нет, гранатовый густой, теплый, гранатовый, как цвет граната!

Морис (глуповато хихикая ). Ты что, смеешься? Хочешь меня разыграть?

Мотл. Я?

Морис (орет ). И перестань переспрашивать по всякому поводу, как говорящая ворона…

Мотл (показывая на него пальцем ). Глядите на него… Глядите-ка… Можно подумать, что я бросил ему в суп дохлую крысу… Красный, сударь, красный, и с пышными эполетами с золотой бахромой… В таком-то костюме и самый маленький из карликов почувствует себя великаном!

Показывая на Мишеля.

Как только он в него влезет, персонаж войдет ему в плоть и в кровь, начнет жить в нем, кипеть, и вот тогда-то он вскричит: «Невиновен, невиновен! » — по-настоящему искренне и убежденно, так что нас всех прошибет слеза и мы начнем рыдать, рыдать… Да, да, держу пари, держу пари… Костюм в театре — это все, все… остальное — вздор и чепуха!

Морис. Мотл, Мотл, давай поговорим спокойно! Твой красный, или, как ты говоришь, гранатовый, отрез ты аккуратненько положи в нафталин, и он полежит до нашего следующего спектакля, в котором, клянусь тебе, ты сможешь непременно его использовать, мы специально выберем пьесу на этот красный цвет, но сейчас мне нужны костюмы голубые, голубые, как на гравюре…

Мотл (некоторое время смотрит на него, короткая пауза, потом говорит ). Скажи мне, это что, каприз или навязчивая идея?

Морис. Мотл, в последний раз повторяю тебе, что костюмы солдат и офицеров французской армии в 1895 году были…

Мотл (прерывая его ). Знаю, знаю, они были голубыми, бесповоротно голубыми!.. Но здесь никто, кроме тебя и меня, никогда не будет иметь случая увидеть вблизи ли, издалека ли ни твои чертовы гравюры, ни твоих солдат 1895 года, тем более — офицеров; а если ты оденешь их в гранатовые мундиры, каждый скажет: глянь-ка, французские солдаты и офицеры носили гранатовые мундиры… И еще они скажут: что ни говори, а французы имеют вкус; это что-то такое особенное — французский шик, пехотинцы в гранатовых мундирах — какая элегантность!.. А если, не дай Бог, какой-нибудь тип скажет: стоп, пардон, французские солдаты 1895 года носили голубое, а не гранатовое, никто ему не поверит, он будет выглядеть сумасшедшим или лгуном… «Что, в голубом, как наши крестьяне, солдаты польской армии? » И ему придется взять свои слова обратно и покинуть зал… Где же будет тогда истина? И потом, между нами говоря, голубой ли, гранатовый, черный, серый, зеленый — что это изменит? Жаба останется жабой, солдат останется солдатом, какого бы цвета ни была его спина! Чтоб они все сдохли в аду в страшных мучениях, эти бандиты, которые только и умеют, что воевать, чтоб они не нашли нигде покоя, чтобы день и ночь являлись им все сироты и все несчастные, которых они обрекли на нищету и отчаяние, за исключением, конечно, тех, кого завербовали силой, несчастные ребята, они здесь ни при чем, такие же жертвы…

Морис (внезапно хватает его за горло ). Голубые, я требую, чтобы они были голубые! Слышишь? Если ты мне принесешь гранатовые, я запихну их тебе в глотку! В глотку!

Мотл (вырывается ). Хорошо, хорошо, хорошо! Пускай! Понял. Голубые, голубые!.. С тобой невозможно спорить!.. Нельзя даже высказать мнение о том предмете, который знаешь лучше, чем ты!.. Можно подумать, что я первый день работаю портным! Можно подумать, что я в первый раз в жизни шью костюмы… Можно подумать, что это не я шил сутану для кюре, да, сударь, пусть это вас не удивляет! И как раз из этого красного… И не для какого-нибудь завалящего кюре, отнюдь, сударь, а для ученого… со степенью, мой мальчик… Что, прикусил язычок? Растерялся? Нет, вы подумайте, это, видите ли, не пойдет. Для кюре с ученой степенью годилось, а для твоего дерьмового шпиона, капитана пархатого, не годится? Мания величия, знаешь ли, погубила не одного человека, и покрупнее, покрепче тебя; так ты скоро потребуешь шляпы делать по мерке!.. Голубые, голубые, голубые!.. Ну, будут у тебя голубые, а персонажа он так и не почувствует! Вот тебе и историческая правда!

Короткая пауза.

3алман. А если сшить, к примеру, штаны гранатовые, а куртки голубые?

Арнольд. Браво, браво! Царь Соломон смело режет по живому! Достойный старик, в самом деле, твоя мудрость может сравниться только с моей щедростью!

Мишель. Это не глупее любого другого предложения. Что ты на это скажешь, Морис?

Морис (сидит в стороне от всех, схватившись руками за голову ). Мне безразлично, пусть каждый делает, что хочет и как хочет, — мне все едино…

Мотл. Метр десять и три тринадцать… да, может получиться… Все надо ставить на обсуждение, видишь, Морис, в спорах рождается истина!..

Морис (внезапно вскакивает одним прыжком, встрепенувшись ). Ну что, вопрос решен? Можно теперь репетировать?..

Арнольд. Почему бы и нет?

Мотл. Мы для этого и пришли!

Морис. Я хочу посмотреть все сцены Золя, Матье…

Арнольд. Эмиль здесь, я его держу!

Страшно взревев и направив указательный палец на кончик носа Залмана.

Я обвиняю!..

Залман (воздевая глаза к небу ). Сделай так, чтобы он задохнулся от собственного голоса…

Мори с. А Матье, где Матье?

Арнольд. Матье?

Морис. Натан, который играет Матье Дрейфуса, брата Альфреда… Ты читал пьесу или нет?

Арнольд. Читал ли я пьесу?

Остальным.

Он спрашивает меня, читал ли я пьесу?

Морис. Тихо! Тихо! Чем он там занимается, этот Натан, никогда его нет! Берет роль и не приходит репетировать, в чем дело?

Мотл (тихонько ). Морис, я должен тебе сказать одну вещь: он очень занят…

Морис. А мы что, не заняты? Можно подумать, что мы манной небесной питаемся!

Мотл (все так же тихо ). Не в этом дело, он не работой занят…

Морис. А чем же?

Мотл (еще тише, на ухо Морису ). Он тренируется!

Морис. Тренируется?

Мотл. Тс!.. вместе с другими, это целая группа, постарше, помоложе… Они учатся драться!..

Арнольд. Что?

Мотл (еле слышно ). Группа обороны!

Арнольд (так же тихо ). Против кого?

М о т л. А ты как думаешь?

Арнольд. Да он спятил, рехнулся, твой Натан, он — ненормальный, он социально опасен, мы все будем иметь неприятности из-за него!.. Ой, ой, ой, ой… Дело пахнет погромом, дело пахнет погромом, ой, сердце, сердце, дайте скорее стул, я чувствую, мне сейчас будет плохо…

Мотл. Нечего дрожать, эта группа в Лодзи, а не здесь!..

Морис. Но тогда Натан…

Мотл. Вот именно, он уехал туда… ты знаешь, что у его брата есть магазин… Брат попросил его приехать — якобы помочь в магазине, но на самом деле там у них организация — «Сионские львы» называется, и Натан как раз…

Арнольд (прерывая его ). «Сионские львы»? Хрен без головы!

Морис. Значит, он не может играть?

Мотл. Думаю, что нет, так как…

Морис. Немыслимо!.. Немыслимо!.. Просто взял и уехал, не предупредив…

Мотл. По правде говоря, вообще-то он меня предупредил. Он сказал, чтобы я тебе тихонько сказал, ты же понимаешь, он не хочет, чтобы это стало достоянием… Если вдруг его мать об этом узнает…

Арнольд. И чего им спокойно не живется? А потом будем удивляться, когда нас схватят за задницу!..

Мотл (Арнольду ). Вот именно…

Арнольд. Именно что? Что именно, господин мой, безмозглый? Ты можешь мне что-нибудь по этому поводу объяснить? «Сионские львы»… они нас отдадут на съедение, на съедение; ты знаешь, что это значит — оставаться на месте, и не искать насекомых в головах у тех, кто сильнее тебя, и не пытаться сойти за человека, если ты кусок дерьма?

Морис (Мотлу ). И ты мне ничего об этом не говорил.

Мотл. О чем?

Морис. О его отъезде…

Мотл. Но я ведь только что это сделал, Морис, опомнись!..

Морис. Ну а раньше? Почему ты раньше ничего мне не сказал?

Мотл. Он не хотел, чтобы об этом знали, из-за матери.

Морис. Ну, а после этого?

Мотл. После чего, Морис?

Морис. Сразу после его отъезда…

Мотл. Честно говоря, я не хотел морочить тебе голову еще и этим, у тебя и так много забот, у тебя не слишком легкая пьеса, тебе не хватает стольких актеров… да еще и с Мишелем, который… да что говорить, я решил про себя: «Надо оставить его в покое, я здесь, чтобы ему помочь, а не для того, чтобы он брал себе в голову и волновался». Вот…

Морис. Вот! И в результате уже две недели я спрашиваю, куда подевался Натан-Матье, а он в Сионе…

Мотл. Нет, в Лодзи, у брата, это группа называется…

Морис. Помолчи… помолчи… а теперь слушай, и послушай меня хорошенько: если ты еще раз со мной заговоришь, опасайся за свою жизнь, слышишь, за жизнь!

Пауза.

Арнольд. Так что, мы репетируем или?..

Морис. Лично я считаю, что мы достаточно порепетировали! Можете считать себя свободными, полностью и окончательно свободными!.. Идите домой и там оставайтесь!..

Пауза.

Все удрученно смотрят друг на друга.

Мотл (трижды стучит себе по лбу указательным пальцем, бормоча, чтобы всем было слышно ). Совсем не варит глупая башка, совсем не варит…

Все уходят. Морис остается один, обессиленный, держится руками за голову.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 Следующая ⇒