ХОРОШЕГО ПОНЕМНОГУ 5 страница

Повесть

(отрывок)

Глава 1

Универ у нас – барахло: несгораемые шкафы, стенгазета, фоно, панно и унылое говно. Даже окна открываются только с одобрения деканата. Единственная свежесть в этом коридоре – Лилечка, остальное – инвентарная пустошь и мракобесие.

– А Диляра Тахировна не поставит нам прогул? – спрашиваю я самую несущественную для себя вещь.

– Ты хотел сказать Лярва Рахитовна? – заразительно смеется Лиля.

У Лильки три старших брата, кажется, она донашивает за ними плохие манеры. Я называю её «пацанка с осанкой». Хотя, она может быть очень женственной, когда это нужно. Например, сегодня она ходила на поклон к ректору и оделась просто сногсшибательно: брючный костюм, лакированные туфельки, изящный поясок с бляшкой.

– Я тут купил хорошую книгу – «Смех» Анри Бергсона: много думал о природе комического…

– Тебе надо собрать все свои бесполезные книги вместе и уронить их на Плюхареву – вот это будет экшен-муви!

– Почему ты так её не любишь?

– А зачем мне её любить? Люби её сам! У вас что-то уже было?

– Нет.

– Жаль, ты бы сильно поднялся в моих глазах…

Лилька умеет направлять. Она – капитан студенческой команды КВН, а мы – её матросы с пулеметной лентой на плечах. Смольный не брали, но Дворец культуры металлургов – уже́. Она, как наш Ленин: вдохновляет, манипулирует и картавит. Всегда замечал, что картавые женщины – очень властные, они словно бы добирают твердость звука делами. Все диалоги для сцены я пишу ей без буквы «Р», больше о ней я никак позаботиться не могу…

– Будем делать бомбовоз: пять панчлайнов, четыре отбивки, зонг, танец и кода. Закрыть выступление надо на эпике, сам диРЕКТОР цирка придёт смотреть!

– С каких это пор Карпатыч смотрит КВН?

– С тех самых пор, как я его позвала.

– Пацанка гнёт осанку?! – ехидно спрашиваю я. – Прогиб-то хотя бы засчитан?

– Не умничай, сам ведь знаешь, что нам надо ехать на фестиваль, кто-то же должен это проплатить. Может, ты хочешь?

– Горю желанием!

– С чем тебя только не видали – только не с деньгами!

– Плюхарева видела меня при деньгах неделю назад – мы ходили в ресторан, – бессовестно вру я.

– А говоришь, ничего у вас не было… – наконец-то желанная ревность рь-рь-рь-резонирует в голосе.

– Это же Плюхарева, я не форсирую.

Плюхарева была жертвой оранжерейного воспитания и филфака. Она искренне старалась жить по заветам института благородных девиц. Все её процессы были сакральны и мучительны. Мы три месяца переходили на «ты» и приучали эту жирафу делать нормальный мейкап. Её типаж в нашей команде – дурочка с переулочка без всякой достоевщины, которую она так старательно тянет на себя. КВН – вещь простая и грубая. Она требует механизма, где каждая шпонка на своем месте, а уж место Лиля покажет!

***

– Ну, чего ты ходишь по сцене с холодным носом, а, Плюхарева? Просто репетиция тебя уже не зажигает, где тебе почесать-то?!

Лилин режим Станиславского набирал обороты. Уже который раз всё начиналось как невинный капустник, а кончалось творческой казармой. На пятом часу репетиций эмоции и таланты просто выходят с по́ том, и по сцене шатаются бренные людские оглоды. Сейчас наше с Плюхаревой танго сыпалось как маца, её ключица на седьмом такте была взведена до предела, но упорно не хотела стрелять.

– Плюхарева в зажиме, – безжалостно констатировал я.

– Вы даёте друг другу физику, а надо – химию!.. – резюмировала Лилька.

– И… природоведение! – вставил свои пять целковых Борямба.

На Борямбу даже отвлекаться не буду. Это сплошной жир в боках и словах. Из его рта бежит, как из шаурмы, и не одной глубокой мысли за год.

– Плюхарева, мы тут нетленку делаем или что? Партнер тебе совсем не нравится? Он же не чумной, ну, прижмись ты к нему тесней!

– Это личное дело, прошу уважать чужие границы!

Она хотела обиженно сквозануть в кулису на своих невообразимо длинных цирлах, но я вовремя схватил её за острый локоть.

Лилька сделала выразительную паузу перед вдохновленной речью.

– Когда в зале сидит двести пятьдесят человек — это не личное дело, а дело общественное! Через неделю хуева-тутуева куча студентов придёт смотреть на нас. От них тянет древесиной, врубаетесь?! Эти инвалиды даже подкатить нормально не могут!!! Ни ума, ни фантазии, ни шарма! Вы должны задать стандарт качества, чтоб они вспотели там все до последнего ряда!

После ликбеза умница Плюхарева отяжелела в моих руках и стала вполне комфортным материалом. Вместо медной чеканки под рукой заиграла мякоть, свежая как апельсиновый фреш. От неё даже пахло терпким цитрусом. Интересно: можно ли хотеть Плюхареву, а любить Лильку? Можно ли делать наоборот? Нужно ли задавать такие вопросы в двадцать лет, когда ощущаешь себя животным? Обязательно ли называть всю эту маету отношениями? В природе всё перестает быть естественно, когда мы даём имя и срок…

Танго выходит на свой финальный аккорд.

Роняю Плюхареву, принимаю вес тела на бедро и левую руку. Она лежит откинутая и роскошная, как дорогая шуба. Теперь уже не соответствую я, впереди ночь тренировок.

***

На звуки музыки из комнаты вышел отец, на его пальце болтается початая бутылка пива. С алкоголем он обручился давно и плотно. Не любит, когда выдыхается, но всегда теряет крышки. Пьёт и живёт очень медленно, зажился уже, если говорить честно...

– Ну, Гоча, ёк-макарёк, ты чего тут танцульки развёл, а? Лучше бы лампочку в холодильнике починил. – Отец поставил в старенькую «Бирюзу» очередной початок. Так он называл початые бутыли, которые, как правило, выливать приходилось с боем. – Лампочка тридцать рублёв сто́ ит!

– Пиво твоё тоже чего-то стоит… – привожу я факт из очевидного.

– Да уж не дороже денег, ты сам меня разбудил! Сон – это не в розетку включить! Режим, он и в Африке – режим, а в Африке такой режим, что не дай боже!

Отец может вечно генерировать этот треш-ток. Он так устаёт от этого, что нигде не работает.

Я в армии даже на метле мог уснуть. Меня плац поставят убирать, а я дрыхну стоически… Кто в армии служил, тот в цирке не смеётся!

Когда батя заводит такие разговоры, я считаю трещины на стене, иногда даже вслух, если отец сильно пьян. Ни один фантаст не расскажет мне чего-то нового о параллельных мирах.

Ты меня слушаешь или где?

Или где...

Уши заложило? Прочистим!

Папины лапы начали неумело корчевать провод. «Моторческие» движения ветерану домашнего насилия уже давались с трудом, но почему-то я был не в силах их остановить. Сыновья покорность опять выходила боком. Музыка обиженно стихла, чёрный провод ужом полез на кулак.

Деньги есть?

Нету.

Сечь буду до красной юшки!

Провод обидно ужалил по рукам. На отцовской шее проступили безобразные жилки. Слабый замах, как следствие, удар скользком, невелик ущерб, но и руки мои немногим толще провода.

Две сотки в куртке, бери и проваливай!

Я пойду, а ты – на щеколду. Знаем – плавали! Сам иди – возьми того же самого по красной цене!

Красный, значит, стоп, разве нет?

Всечь тебе на вход ноги? Скидочную карту взял?

Взял, сейчас пойду и скинусь с ней прямо с крыши!

И не вздумай на вокзал идти – автобусам в жопу пялится!

Иду на вокзал. Открываю блокнот и пишу размашистым почерком «Стендап – десять признаков нищеброда… Ты не найдешь косарь в зимней куртке, потому что у тебя нет зимней куртки. Когда холодно, ты просто начинаешь быстрей ходить в осенней. Ты не выходишь в магазин без пакета, дисконтной карты, купона, страпона и чувства вины. Единственная одежда, которая подходит к твоим убитым кедам – это бахилы…» Бахила жива, пока она синяя, а сколько протяну я? И куда протяну?

***

Не помню, поздоровался ли я с Плюхой. По-моему, просто взял её за руку и потащил на жёсткой сцепке через этаж гуманитарных наук. Тщетно пыталась она остановить меня важностью доклада о Паустовском. Доклад о Паустовском – это что ещё, твою мать, за дистиллированная вода?! Я был на взводе, за шаг до совершенства, моё тело помнило каждое микродвижение дня вчерашнего. Даже это уже казалось не актуальным, а вы тут со своими покойниками!

– Включай! – велел я Плюхаревой.

– Тебе не кажется, что в нашем танцевальном классе пахнет калом? – едва уловимым движением головы Плюхарева кивнула на туалет.

– Это жизни моей запах– я привык!

Она дала мощный залп цитруса, разбавляя притор духов собственным сладким по́ том. Мы спехом прогнали танец. Финальная поддержка была ниже всякой критики.

– Плюхарева, ну, common! – взмолился я.

– Прости, я просто увидела синяк на твоей руке и боялась сделать больно.

– Ты делаешь больно, когда не делаешь нормально!

– Прекрати разговаривать со мной в таком духе!

– Я вообще сейчас матом начну разговаривать, если мы не повторим!

– Вот и прекрасно. Мы на филфаке собираем нецензурную лексику!

– Приходите тогда к моему отцу, он вам баночку наполнит до краёв!

– А вот и придём! Борис давно уже хотел поговорить с ним, по-мужски, отомстить за тебя.

– Борис у нас, значит, эталон мужского поведения?

– А почему бы и нет?!

– А голым ты его случайно не видела?

– Господи, почему в нашей команде всеёсводится к физиологии, неужели тем других нет?!

– Тел других нет!

– Гоша… Мы кажется придумали ещё одну шутку на биатлон!

Неожиданно появляется Лилька, впрочем, она всегда появляется неожиданно.

– Тайминг урезали, у нас четыре минуты. Капралов толкнет речь! Ещё и звукарь заболел.

– Звукарь-говнарь, блин.

Лилька бережно взяла меня за руку. И приняла выражение лица «сейчас попрошу».

Я знал эту мину очень хорошо и не раз на ней подрывался.

– Ты должен сесть вместо него.

– За кого мне ещё сесть? За всех декабристов сразу?

– Гоша, я серьёзно. Сядь вместо этого сраного звукаря.

– Я не для этого танго репетировал. Давай срежем Борямбу?

– Борямбу – нельзя. Он наш комедийный тяжеловес.

– Я тебя умоляю…

– Это я тебя умоляю! Хочешь, на колени встану?

– Не протри только!

Лилька дала мне звонкую короткую затрещину, наверное, такой же когда-нибудь я смогу ответить папе. В который раз я просрал превосходство в разговоре из-за своего квадратного юмора. Лилька обиженно отвернулась от меня.

– Я сделаю всё, как ты просишь...

Лилька кинула мне в лицо сценарий подзвучки. Видимо, она обиделась всерьёз и это было прекрасно. Не всё же ей меня обижать!

***

Я открыл это чертов сценарий за двадцать минут до начала. Это было почти фатально. Прогона по мероприятию не было, потому что грешно отрывать малых детей от светлой учёбы. Прогон мне был нужен как воздух!

Композиция концерта была просто жалкой: целый час убили на бла-бла-шоу и показули. Вишенкой на этом тухлом торте, конечно, была команда КВН «Бодряне». Можете называть меня тщеславным ублюдком, но каждый артист по сути своей эгоцентричен, хотя топовые уже научились отыгрывать стеснявость, но поверьте мне – это тоже маска лица. Хотя имею ли я право на экспертное мнение? Меня закрыли в будку звукорежиссёра, как щенка без родословной, удалили из команды, как папиллому! Вместо близости с Плюхаревой я трахаюсь теперь со стареньким ноутбуком времен неолита. Если вытащить из него убогую внутряшку и насыпать зерна – пользы от корыта будет гораздо больше. Экран этой шайтан-машины отдаёт нездоровой синевой и снижает мое зрение наглухо. Реальность не лучше – окошко, через которое я смотрю на сцену, треснуто и заляпано краской. От пыльных кулис Плюхарева вечно бьётся в аллергенном припадке, но зато по документам мы – вуз инновационный, почти Хогвартс.

Первые пятьдесят шесть минут концерта я отработал спокойно, без эмоционального вовлечения, но, когда вышли мои ребята, я поймал неслабый клин. Во-первых, я лажанул на первом зонге, и Борямба ждал меня несколько секунд в нелепой позе (как будто у него есть другие), во-вторых, я сильно затроил с нужной отбивкой и включил какой-то невообразимый шлак, а вот моё «в-третьих» стоило мне общения с Лилькой, но обо всём по порядку.

Вначале было слово и слово это было позорно. Лилька изрекала какую-то околесицу. Позже выкатился Боря с огромным самоваром.

Выбегает Гоша. В руках самовар. Он начинает делать непонятные манипуляции.

– Ты чего делаешь, окаянный?

– Угли меняю, я же кальянщик!

– Пошел прочь, неразумный!

– Вот такие у нас парни: кальянщики да вейперы, трейдеры да блогеры, а хочется, чтоб как раньше – богатыри были! Эх, сейчас таких не делают! (выносит из левой кулисы портрет ректора). Вот он самый достойный муж нашего института. Наш незаменимый, невозмутимый, непоколебимый ректор – Савелий Антипович Капралов! Такого мужика, да всем бабам в избу! (Пауза, аплодисменты зала! ) Эх, что–то замечталась я, музыку!..

На самом сочном месте крякнул компьютер. Видимо, он нагрелся от этого танца не меньше меня и начал выдавать из себя катастрофально-чудовищный монозвук.

Лилька в этом номере проявила себя одновременно как настоящая сука и большая умница. Она просто замерла, словно сломанная кукла с портретом на груди, имитируя конвульсивные движения. Это был, мать его, лучший номер за всю историю «Бодрян». Через несколько секунд эту кататоничку уже тащил за кулисы Борямба. Зал взорвался аплодисментами.

Глава 2

Ковыряли давеча на семинаре тему лишнего человека. Для меня много личного в природе лишнего. Я везде вижу людей глупых и несуразных, выпуклых, как горбы, и неподходящих. Не дай бог работать под началом такого фрика – того и гляди, начнёшь сам выгибаться и хромать.

Обо всём по порядку. Копралыч в одну подачу делегировал нас своей «замше» – чудовищно глупой женщине по имени Гульнара. Она хотя и приходилась нашему универу замреком, но была мелочна, недоверчива и кропотлива, как ключница. Лучше всего на свете у неё получалось поливать цветы и закрывать двери в девять ноль-ноль.

Гуля ясно видела перед собой две задачи: убрать всё конфликтное и сгладить остроумное.

– Главное на этом мероприятии – никого не обидеть! – ворковала она.

Обидишь там кого-то, как же, сильнейшие команды премьер-лиги!

«Бодрян» начали посылать на фестивали КВН с выверенной до стерильности программой неудач. В шутках лишь студенческий быт и политкорректность, «халява приди», «голуби улетели», «сессия» и прочий юмористический шлак.

Весь тротил из выступлений убрали, осталось только хер да маленько – обидный минимум, с которым трудно на что-то в этом мире рассчитывать!

Безнадега в коллективе нарастала и множилась. Мы начали избегать репетиций, отчаялись чем-то удивить зрителя. Я предложил прилюдно повеситься на самой большой сцене нашего края.

Гуля меланхолично ответила, что если я хочу висеть там, то лучше делать это в образе купидона.

– Вам не хватает любви? – ехидно спросила Лилечка. Гуля в ответ поджала губы. В тот же вечер мы решили подложить под неё Боряна. Подло жить, а делать что-то надо! По Лилькиному замыслу симпатия к Боряну должна была как-то ослабить нашу редактуру, но растопить Гулькино сердце не получилось (а что в принципе могло получится у Боряна? ).

Крепатура силилась и крепла неумолимо. Когда появился план проведения репетиций, я плюнул и ушёл в стендап!

***

Качели полетели в другую сторону – ломались запреты, кеглями разлетались моральные принципы и табу. Наше стендап–движение выступало в душных маленьких барах, публика хотела соли и перца на пивной стол. Полными горстями сыпались шутки про сексуальные домогательства в самой извращённой форме. Чей-то стендап вполне мог открыться фразой: «сегодня меня изнасиловал отчим, а, впрочем... ». Это, черт возьми, заходило: девушки в газовых блузах обнажали жемчуга зубов, их кавалеры пускали носом густое пиво. Сальная культура подворотен проникала в лофты, как пары аммиака. Сначала работать было сложно – чистое мешалось с поганым, мокрое с мягким, мысли в голове вязались друг с другом, аки псы.

Как сейчас помню своё выступление.

Мои зажимы были чудовищны. Речь скрипела ржавой калиткой. Озноб окутал всё тело, стало холодно, как в операционной. По глазам зрителей я понял, что сейчас меня будут препарировать без наркоза. Кто-то упорно ловил меня глазком телефона. Кажется, я даже извинился в конце своего номера – настолько всё было плохо!

Флагманом нашего города по части стендапа был Володька Макаров. Сила трения на него как будто не действовала. Всё на этом свете ему давалось слишком легко. Он вёл свадьбы, мероприятия, играл в футбол и даже по улицам ходил как-то особенно невесомо. Даже донаты он собирал, не унижаясь. Просто вставал у выхода и говорил:

– Кому понравился стендап, киньте денежку в ведро, только чтоб без звона!

К символическим донатам Володька относился пренебрежительно. Он просто пускал их по ветру, не отходя от барной стойки. С деньгами и женщинами у него было слишком хорошо. Он не вёл им счет, не запасал впрок, просто купался в них.  

***

Как-то чудным майским вечером на стендап ко мне зашла Лилечка. Я очень старался тогда, а делать это нельзя категорически. Стендап – это культура чада и кутежа, закатанных рукавов, обнажённых запястий и вскрытых душ (главное не перепутать! ), это разговорный блюз, если хотите, без гаек и гвоздей.

– Как тебе наши выступления? – спросил я Лилечку прямо.

– Это похоже на детский треп! Мы с братьями запирались в штаб и говорили там до утра! Могли часами рассказывать друг другу всякую ересь. У вас тут тоже самое!

– Тебе понравилось или нет?

– Это мило.

– Мило как щенок с хорошей родословной или как наивное искусство городского сумасшедшего?

– Скорее второе. Почему ты спросил?

Мимо проходил Володька. Он сразу начал агрессивно кобелировать:

– Гоча, почему ты никогда не знакомишь меня с такими хорошенькими девушками?

– Отвали. Мы отдыхаем.

– Разве? Она же томится рядом с тобой.

– Я сказал – ОТВАЛИ!

– Тебе бы стоило поучиться применять эту злость на сцене.

– Тебе бы тоже стоило многому поучиться – ехидно улыбнулась Лилька. – Дикция – как воды в рот набрал!

– Умоляю, станьте моим личным логопедом! – чёртов паяц припал перед Лилькой в преклонённую позу.

– Я не даю благотворительных уроков!

– Намёк понял… – Володька наигранно захлопал ухоженными руками по карманам пиджака.

 – Наличные, карты, банковские чеки, борзые щенки – есть всё, чем предпочитаете принимать гонорар?

– Щенками.

– Любите собак?

– Люблю преданных.

– Каждый из нас кем-то предан! – выпалил я.

– Гоша, ты чего? – ласково посмотрела на меня Лилька.

– Это стены на него давят. Предлагаю переместиться на крышу моего дома…– елейно предложил Макаров.

Я уже хотел было что-то возразить, но Лилька уже все для себя решила. Я знал её слишком хорошо.

***

Я плевался с крыши и придумывал для Володи всё новые и новые прозвища: Волдырь, Волдон, Волопут. Наконец, остановился на «мудак Шрёдингера». Парадокс Вовы состоял в том, что чем больше он переставал быть мудаком для Лильки, тем становился всё большим мудаком для меня. Он купил для нашей дорогой любительницы собак купажированный виски, достал из чердачной подсобки никелированный мангал и деловито начал готовить шашлык. Честно сказать, мне очень хотелось бы увидеть приезд пожарных, чтобы Володька, обтекая белой пеной, извинялся и хныкал, а Лилька брезгливо поджимала губы. Я бы сделал из этого свой лучший стендап. Лилька бы меня разглядела, мы бы начали робко встречаться, потом бы продолжили пылкие отношения, хапнули жизни, остепенились, загс, голуби…

Сверху на темечко что-то капнуло. Это был привет от тех самых голубей, кажется, Бог ответил: «Нет»!

***

После недолгих возлияний я обнаружил себя за вентиляционной трубой. Долго ласкал пальцами травинку, торчащую из гудрона, смотрел на звезды, просил рестарта. Вселенная разрешила, и я, кажется, хотел сигануть вниз, но цепкие Володины пальцы закусили мой воротник. Я сознательно запечатал в себе этот отрезок памяти. Найду его потом, когда стану великим, или просто сильным, или, или просто...

Володька приволок меня в пустую квартиру, положил на постель, укрыл одеялом. Пожелал мне «приятных вертолётов» и уехал с Лилей на дачу кормить собаку.

Где-то часа через пол мне очень захотелось посмотреть на фото этой псинки. Пароля на компьютере не было, и я начал бессовестно рыться во всех папках, нашёл фотки отца, дачи и надувного бассейна, но пса нигде не было. Кто же там: шпиц, мопс, корги, шарпей?

У всех собачников есть видео в Инстаграме, иначе не в счёт... Может, они подобрали собаку на улице и стесняются её? Может, у этой собаки боязнь вспышки, плохое зрение и пьющий отец?!

Я долго ещё ковырялся в чужой клавиатуре и листал ленты многочисленных Володиных друзей, с кем-то ругался в случайных чатах, искал травмат на продажу. Всем незнакомым людям я писал очень важное одностороннее предупреждение:

«В районе неизвестного коттеджа бродит голодная собака. Виляет копчиком, питается человеческими сердцами. Не кормить! Не любить! Не гладить! При встрече усыпить! Зовут Лиля…»

Глава 3

Лилька начала меня мелко видеть и даже перестала здороваться. Так бывает: ты кожей чувствуешь, что человек остыл к тебе до нуля, а подогреть его не можешь. Она просто бросила меня в учебном потоке как подыхающую рыбу, у которой вырастает по «хвосту» за каждый новый день сессии. Преподаватели больше не подмахивали мне зачётку не глядя, ибо золотым активом «Бодрян» я быть перестал. Мои ребята начали работать по своим сценариям, а, вернее, по чужим копиркам, ещё вернее, по копиркам чужих копирок и повторам самоповторов.

Единственным верным мне человеком оставалась Плюхарева. Она протянула мне руку немощи. Сначала глупая пыталась давить, потом подчинить меня через ласку и участие, угрожать и мотивировать, при этом всякие потуги на близость отвергала. Позже она призналась, что ей отчаянно хотелось красивого захода: цветов, шампанского, тарталеток, а все мои деньги, очевидно, уходили на проезд и обувной клей.

Я, действительно, много ездил. Наше стендап-комьюнити цеплялось за любую площадку: бар, ДК, ИК – не важно. Запитали микрофон и – вперёд! Не суть: кафе или антикафе, главное, улыбнуть народец. Когда на проезд не хватало, приходилось идти пешком через весь город, и штиблеты мои бесстыжие открывались миру.

И пусть сейчас я пинал дырявыми кедами ветер перемен, впереди было великолепное и непуганое будущее. Это витает в воздухе, когда тебе 18+, и горе тем, кто этого в себе не ощущает. Самоуверенность – топливо молодых!

Плюхарева тоже не хотела, как все, она хотела быть моделью и в каждом диалоге с ней я развлекался как мог. А мог ли не развлекаться?

– Скажи мне, моделью какого самолета ты хочешь быть?

– Я хочу быть обычной человеческой моделью!

– Я бы все-таки посоветовал кукурузник!

– Ты – энергетический вампир, Гош. Я тебе помогаю, а ты...

– Я могу быть ассистентом фотографа, могу закрыть рукой твой огромный нос или рот!

После таких разговоров Плюхарева всегда смотрелась в зеркало, а я мог украдкой посмотреть на неё. Нет, конечно, что-то в ней, безусловно, было и било в самую точку, но зерно это было ею ещё не понято и заперто в долгий ящик.

Именно я научил Плюхареву по-настоящему обижаться. Не принижайте во мне этого! Обида – мощное оружие и первейший навык женской самообороны. Когда критическая масса обид перевалила за тонну, Плюхарева сломалась в районе каблука. Это была эпичная истерика – она плакала и смеялась одновременно, ходила по асфальту пауком и грязно ругалась.

Я тогда просто взял её на руки и нёс через целый микрорайон. Она обижалась, но держалась цепко до самой мастерской. Изгиб её бедер идеально ложился в руку, от волос пахло свежим сеном и корицей.

Хорошая была мастерская: много обуви, старый мастер и никаких камер. Пока Плюха щебетала с ремонтником, я высмотрел и украл себе отличные кроссовки. Хорошая реплика, почти новая, на ноге сидят идеально, как влитые, только правая подошва странно скошена под углом, словно кто-то орудовал напильником. Я немного подумал над этим и просто сложил их в набрюшный карман толстовки – таков был мой план овеществления...

Плюхарева не оценила. Она плакала, бранилась, делала серьёзное лицо. Требовала больше никогда не воровать и платить за всё аки лох.

– Пойми ты, дура грешная, если я не пришёл голый, значит, я что-то украл! В нашей семье нет карманных денег, нет НЗ и бюджета! Волков ноги кормят. Я ворую всё, что стоит дешевле тысячи рублей, чтобы не попасть под уголовку! Это моя естественная схема бытия!

– Я больше не могу с тобой рядом быть – ты меня разрушаешь!

– Помири меня с Лилькой, ей – нормально...

***

Плюшка жила в новострое. Туда она и позвала Лильку. Видно было, что в её жилище ничего ещё не горело, не текло и даже не выцвело. Мне тут было даже как-то не по себе. «Мы, вампиры, предпочитаем коммунальные квартиры! » В своем фамильном гнезде я ничего ни разу не обустроил. Либо ты создаёшь быт, либо он создаёт тебя. Я был создан чуть больше, чем полностью, своей чумазой раковиной, старым трюмо и порезанным колченогим столом. Когда-то я пытался делать там уроки, теперь уже я ничего не пытаюсь…

Да кто я есть? Людской отбросок.

Изгой, гонимый в никуда.

Я некрасив и недоносок, не глядя на мои года,

Я тут как пес среди людей под видом человека.

Я для своих родных злодей, для остальных – калека…

Лёша Маэстро.

Слишком много поэзии в голове – это когда страшно! Страшно, что скажет мне Лилька, страшно, что ей скажет обо мне Плюхарева. Не травите меня критикой, ибо я неоспоримый и гениальный. Просто дайте мне время, возможность и сил на новый рывок, а мнение можете оставить при себе-бе-бе-бе-бе!

Лилька уже стояла за дверью. Даже дверной звоночек кричал об этом: «лильк, лильк, лильк, лильк! » Потом вся это возня в коридоре: обнимашки, поцелуйчики, разувания. Зачем женщины целуют друг друга? Какой в этом смысл без мужчин? Плевать!

– Лиль, мы позвали тебя как старосту поговорить о Гошиной учёбе!

– М-м-м… – Лилька презрительно поджала красивые губы. – А ему вообще это надо?! –– По-моему, он прекрасно лежит на диване и обтекает.

– Лиль, но его же отчислят, заберут в армию и будут там бить!

– Скорее всего…

– А зачем меня просто бить, давайте сразу – убьём!

– Бить тебя всё же надо!

– Зачем?

– Ты инфантильный и не хочешь взрослеть!

– Я стар и мудр, как великий Ошо!

– Ты будешь паясничать или заткнёшься?

– Я заткнусь! И ты, Плюхарева, тоже заткнись!

Лилька подошла и влепила мне короткую пощечину. Стало больно и очень волнительно.

– Это тебе за Плюху! Ты что позволяешь своему мужчине так с тобой разговаривать? Он, вообще, твой мужчина?

Плюхарева застыла в нерешительности. Её опять толкали к непонятному рубикону.

– И не «мужчина», и не «твой»! – вынесла вердикт Лилька.

Лилька надавила мне на кровавые мозолЯ. Пусть я ничей, но это сейчас, а дайте только время, и гирлянда из женщин повиснет на мне.

– Мы работаем над этим! – отчеканила Плюха.

Всех в комнате обдало запредельной серьезностью. Так, наверное, докладывали в ЦК КПСС о готовности водородной бомбы. Меня вмиг переполнило редкое чувство благодарности – сегодня меня отстояли перед самым важным для меня человеком. «Без пяти минут модель» над чем-то там работает со мной – доходягой и оглодом! Лильку это, почему-то, насмешило до ужаса.