Кэтрин Кингсли 9 страница

Рассуждения как‑ то сами собой оборвались под молящим взглядом, который, казалось, проникал в самую душу. Разве Джоанна не просила Господа о том, чтобы Мило начал как‑ то реагировать на происходящее вокруг него? И вот реакция налицо. Причем совершенно естественная и правильная. А раз так, то к черту запреты его отца! В конце концов, лорда дома нет, а если бы и был, может, в такой ситуации отдал другое распоряжение.

– Стой здесь, – сказала Джоанна мальчику, почти бегом направляясь в его спальню. – Мы спустимся во двор и заберем его сюда, малыш, – продолжила она через пару секунд, вернувшись с детскими ботинками и пальто. – Боско не должен бегать на улице в такой холод, и ему нужно знать, что ты его хозяин всегда, а не только днем.

Пока Джоанна помогала Майлзу одеваться, ее душу заполняло чувство радости. То, чего она так долго ждала, свершилось! Ребенок начал контактировать с окружающим миром. После первой встречи с Боско Майлз ежедневно гулял с ним рядом. Но именно рядом, не более того. Он уделял ему не больше внимания, чем паре прекрасных лебедей, которых Тумсби как‑ то показал им в небе. Джоанна порою даже сомневалась, замечает ли вообще Майлз собаку во время этих довольно продолжительных прогулок.

Она решила, что на своих ножках Майлз будет непозволительно долго идти до выхода, поэтому взяла его на руки и прижала к груди. Еще секунда потребовалась на то, чтобы схватить с каминной полки свечу. Прибежав на кухню, Джоанна поставила мальчика на пол и открыла дверь.

– Давай, Мило! – подбодрила она его, легонько подталкивая в спину и выходя следом на улицу. – Подзови его к себе.

Она понимала, что, вытащив мальчика посреди ночи на улицу, действует довольно рискованно. Но это был шанс. Если Майлз полюбил Боско, он непременно поддастся на ее уловку и позовет собаку, прервав тем самым свое добровольное молчание.

Она ждала. Мальчик стоял с засунутым в рот пальчиком, переминаясь с ноги на ногу. Порывы холодного ветра пронизывали, казалось, до самых костей. Мелькнула мысль, что если это продлится еще какое‑ то время, они превратятся в ледышки.

– Пойми, Мило, Боско сейчас не в теплой конюшне, – сказала Джоанна, потирая руки от холода и слегка отодвигаясь от Майлза, чтобы тот мог представить себя в положении одинокого замерзающего Боско. – Если тебе так холодно в теплом пальто, то каково ему, защищенному только шерстью? И вот о чем подумай – Боско не приучен находиться на улице по ночам, но почему‑ то убежал. Наверное, ему очень захотелось быть рядом с тобой, и он оставил свою уютную постель, чтобы показать, как ему одиноко без своего маленького хозяина.

Майлз пристально посмотрел на нее снизу вверх со странным, не поддающимся точному определению выражением лица, чем‑ то поразительно напоминая сейчас своего отца. Затем отвернулся и сделал пару шажков вперед.

– Боско! Боско, ко мне! – раздался его чистый высокий голос, прозвучавший в морозном воздухе на удивление громко.

Джоанна сделала глубокий вдох, но выдохнуть сразу не смогла. Мешали противоречивые желания – больше всего ей сейчас хотелось броситься к Майлзу, обнять его и вместе с ним радоваться победе, но голос разума удерживал от такого проявления чувств.

Майлз сделал еще один шажок, затем еще один более широкий.

– Боско! Ко мне, парень, сюда!

Теплые слезы покатились по ее щекам, когда она увидела, как Боско выскочил из‑ за угла западного крыла дома и что было сил понесся к раскрывшему объятия мальчику. То, что при их трогательной встрече Боско сбил весом мальчика с ног, значения уже не имело. Все были счастливы. Майлз обхватил шею собаки руками и сжал изо всех своих маленьких сил. Боско как‑ то ухитрился вывернуться и принялся облизывать мальчика с такой энергией, будто целью всей его жизни было отмыть хозяина от чего‑ то ненужного и только ему ведомого.

Майлз, отбиваясь от этого стремительного натиска, весело хихикал. Джоанна вздрагивала, плача и смеясь одновременно.

– Идем, малыш, – сказала она, наконец взяв себя в руки. – Придется брать наверх вас обоих. За мной, Боско! Ты ведь тоже хороший мальчик, правда?

Боско немедленно подбежал к ней и встал рядом. Джоанна не смогла сдержать улыбку.

Когда они вернулись в детскую, она уложила Майлза в постель, затем поставила у кровати ящик и положила в него одеяло. Мило, не отрываясь, следил за каждым ее движением.

– Это будет постель для Боско, малыш, – объяснила она. – Теперь, если ты проснешься ночью, то будешь знать, что он рядом и готов защитить тебя от всего на свете, даже от страшных снов. Я тоже буду рядом, в соседней комнате, как всегда. Если потребуется, можешь обращаться и ко мне, как ты, будучи умным мальчиком, сделал этой ночью. Но теперь у тебя есть главный охранник, как часовой в армии.

Мило кивнул и, повернувшись на бок, опустил руку к деловито устраивающемуся на своем новом месте Боско. Пес лизнул его пальцы и, вздохнув, положил голову на лапы. При этом он посмотрел из‑ под лохматых бровей на Джоанну, как бы говоря: «Понимаешь теперь? Я знаю, где мое место. А тебе потребовалась куча времени, чтобы уяснить это, глупая ты женщина».

Джоанна усмехнулась, подумав, что примерно то же самое она услышала бы и от Банч.

– Имей в виду, Мило, теперь тебе придется вставать пораньше, одеваться и выводить Боско на улицу. В отличие от нас, он лишен такой роскоши, как ночной горшок.

Мило вновь кивнул и уткнулся в подушку, однако Джоанна могла поклясться, что видела, как перед этим у него на лице появилась что‑ то очень похожее на счастливую улыбку.

– Спокойной ночи! Хорошего сна вам обоим, – сказала она, склоняясь над мальчиком и целуя его в висок.

Затем взяла подсвечник и вышла из комнаты, тихо закрыв за собой дверь. Но прежде чем пойти спать, она опустилась на колени и мысленно обратилась к Богу и его ангелам, горячо благодаря за ниспосланное чудо.

Палата лордов, Лондон.

15 февраля 1819 года

– Гай? Гай! Проснись же ты, наконец, парень, – шептал Рэндольф, граф Тревельян, толкая друга локтем в бок. – Ты выступаешь следующим.

Гай тряхнул головой, возвращаясь к реальности. Нет, он не спал. Он вряд ли смог бы уснуть, даже если бы очень захотел. Все его мысли в последние время были обращены к Вейкфилду. О том, как там живут контесса ди Каппони и его сын, он думал постоянно.

Гривз заставил себя сосредоточиться, поднялся, прочистил горло и начал говорить, все яснее осознавая, что его речь звучит сбивчиво и нелогично.

Рэндольф сообщил, что именно так оно и было, шесть часов спустя, когда они обедали в Уайтхолле.

– Послушай, Гай, – сказал он, откидываясь на спинку стула и вытирая губы салфеткой, – думаю, что будет лучше, если ты откровенно расскажешь мне, чем занята твоя голова. С момента приезда в Лондон я постоянно замечаю, как тебя что‑ то серьезно беспокоит, и уверен, что это не выкуп этих чертовых изумрудов.

Гай лениво подцепил вилкой кусочек палтуса и отправил его в рот. Есть ему не хотелось. Откровенно говоря, аппетита не было на протяжении всех двух месяцев, которые он находился в Лондоне.

– Я пустил петуха сегодня, только и всего. Бывает.

– Ты не просто пустил петуха. Было такое ощущение, что выступаешь не ты, а кто‑ то другой. В твой речи не было и следа блестящей логики, которая всегда тебя отличала. Меня это тем более удивляет, потому что я видел, как тщательно ты готовился к выступлению. Не хочу давить на тебя, но, поверь, я действительно беспокоюсь.

– Полагаю, это все из‑ за того, что моя голова занята не этим. Майлз не очень хорошо себя чувствует.

– О боже! Что же ты раньше не сказал? Ты же знаешь, как я люблю своего крестника. Что с ним? Не легкие, надеюсь?

– С легкими, слава богу, все нормально. Хотелось бы только, чтобы он лучше ими пользовался, – ответил Гай, откладывая нож и вилку. – Он совсем не разговаривает, Ран. Не разговаривает, не играет, не делает вообще ничего, только смотрит в окно день и ночь. И ни я, ни кто другой не знает, что с ним делать.

В устремленном на него взгляде Рэндольфа мелькнул ужас.

– Ты имеешь в виду… что он…

– Нет, он не умалишенный, если ты об этом подумал. Он просто… как бы отстранился от мира. Молчит. Не контактирует ни с кем. Думаю, Майлз очень скучает по матери, ее смерь настолько шокировала его, что он никак не может оправиться.

– О, наверное. Но бедный ребенок был жертвой ее постоянных истерик, и я не думаю, что ему сильно их не хватает.

– Ммм. – Гай в задумчивости покрутил бокал. – Мне тоже всегда казалось, что сыну было не по себе, когда Лидия буквально душила его в объятиях. Но теперь не исключаю, что это не так. Они действительно могли быть так сильно привязаны друг к другу, как она утверждала.

– Прошу прощения, но твоя жена столько всего утверждала, что все быть правдой просто не может.

Гай кивнул:

– И все‑ таки первопричиной отстраненности Майлза была его тоска по матери. Другое дело, что я сам еще более ухудшил ситуацию. После смерти Лидии я нанял для него няню. И, как недавно понял, это был самый худший выбор, который я когда‑ либо делал. Эта ужасная женщина применяла совершенно варварские методы воспитания. Во время ее работы у нас Майлз и перестал разговаривать. Хотелось бы знать, это самый худший результат ее воспитания или было еще что‑ то пострашнее.

– А кто сейчас приглядывает за Майлзом? – спросил Рэндольф, жестом приказывая официанту подлить вина.

Гай провел рукой по лицу, размышляя о том, как рассказать другу эту часть истории, чтобы тот правильно понял.

– Эй, дружище! – насмешливо окликнул его Ран. – Почему ты вдруг так помрачнел?

– Я должен тебе кое‑ что рассказать, но не знаю, как это сделать, чтобы ты поверил. – Гай, неожиданно ощутив сухость во рту, провел языком по нижней губе. – Может быть, помнишь историю кузины моей жены – некой Джоанны Кару, которая с позором покинула Англию из‑ за скандального поведения, а затем осела в Италии и вышла замуж за виконта ди Каппони?

– О да… Припоминаю кое‑ какие разговоры. Не о ней ли говорили, как о Борджиа наших дней, которую подозревают в отравлении мужа или в чем‑ то в этом роде?

– О ней, – ответил Гай, остро ощущая неловкость, поскольку теперь не верил ни одному из обвинений в адрес Джоанны.

– Напомни, пожалуйста, в чем там дело, – попросил Рэн с явным любопытством.

Поднимать эту тему Гаю сейчас хотелось меньше всего, но было очевидно, что разговор зашел слишком далеко, чтобы просто так его прекратить. Поэтому он принял небрежную позу, стараясь выглядеть как можно более спокойным и равнодушным.

– Об этом говорили по всей Англии где‑ то года три назад, – начал Гай, сразу вспомнив, какие взрывы гнева и истерики вызывали эти разговоры у Лидии. – По слухам, Джоанна вышла замуж за Космо ди Каппони по банальной причине и по той же причине решила избавиться от него несколько месяцев спустя. Однако подозрения так и остались подозрениями, никаких доказательств найдено не было. Лидию, естественно, страшно раздражало то, что в этих сплетнях затрагивалось и ее имя.

– Естественно, – сухо сказал Рэн, отрезая кусочек сыра. – И ты хочешь сказать, что эта кузина имеет какое‑ то отношение к Майлзу, не так ли?

– Да. Она его новая няня или гувернантка, если тебе так больше нравится.

Гай не удивился бы, если бы друг, услышав такую новость, закричал на него или даже выругался. Но как объяснить ему, какова Джоанна на самом деле, он не знал. Собственно, он и сам себе не мог бы это объяснить.

У Рэндольфа отвисла челюсть, и он несколько мгновений сидел, не шевелясь, с открытым ртом.

– Ты это не серьезно, – произнес он наконец. – Прошу тебя, Гай, не шути такими вещами.

– Но я сказал абсолютную правду, – сказал Гай.

Он сделал изрядный глоток вина и начал быстро, но достаточно подробно и все более увлекаясь рассказывать о том, что произошло, начиная с того момента, когда Джоанна объявилась в библиотеке, и заканчивая разговором у конюшни и его отъездом.

– Теперь ты понимаешь, почему я рассеян и слегка не в себе, – закончил Гай свою печальную историю.

Забывший о еде Рэндольф молчал, опустив свою златокудрую голову и сложив пальцы домиком. В отличие от Малколма, Рэндольф имел привычку обдумывать полученную информацию обстоятельно и не торопясь, но зато и сделанные им выводы почти всегда были правильными.

Наконец Рэндольф поднял голову и внимательно посмотрел на друга.

– Вот что я тебе скажу, Гай. Я считаю тебя рассудительным человеком. И ты всегда был таким, а знаю я тебя с тех пор, когда мы оба были еще мальчишками. В твоем здравомыслии я засомневался только единственный раз – когда ты решил жениться на Лидии. Но это особый случай, имеющий под собой известные смягчающие обстоятельства.

– Спасибо, конечно, что ты извиняешь меня за этот поступок. Но я совершил его вполне сознательно и несу за него полную ответственность, – сказал Гай. – Это касается и того, что происходит сейчас.

Рэн на мгновение задумался, затем с одобрением посмотрел на друга своими голубыми глазами.

– Это несомненно. Ты ни за что не оставил бы Майлза с кем‑ то, в ком не был бы уверен. Тем более учитывая неважное эмоциональное состояние мальчика, о котором ты только что рассказал.

– Безусловно, не оставил бы. Конечно же, в том, что касается Майлза, я ей полностью доверяю. Но я не это пытаюсь тебе объяснить, – с легким раздражением сказал Гай.

– Что же тогда? – спокойно спросил Рэн.

Гай взъерошил пальцами волосы, пытаясь отогнать воспоминания о Джоанне – о том, как она, заливаясь слезами, совершенно потерянная сидела с опущенной головой в детской, о том, как страшно закричала, узнав, каким образом погибла Лидия.

О боже! Эти образы преследовали его постоянно. Он вновь и вновь ощущал тепло ее мягкого тела, почти так же ясно как тогда, когда поддерживал ее у окна, ощущал аромат роз, который источала упавшая на его щеку прядь шелковистых волос. Он видел, как она, будто ребенок, забыв обо всем, плачет – всхлипывая, судорожно глотая воздух, хлюпая носом и растирая кулачками опухшие от слез глаза. Джоанна представала в его памяти трогательной, ранимой… и необыкновенно милой. Такой он видел ее позже, стоящей рядом с Майлзом и собакой, которую она тому подарила. Тогда Джоанна улыбалась так, будто десять раз отметила Рождество и получила лучшие подарки. Тогда он попросил у нее прощения, держа ее за руку и жалея о том, что надо уезжать. Интересно, что чувствовала в его присутствии она? Безусловно, Джоанна достаточно умна, чтобы понять смысл подаренного им стихотворения Донна. Но сможет ли она простить его хамское поведение? Хочется надеяться, что сможет. Но это только надежда.

Гай глубоко вздохнул.

– Я пытаюсь объяснить, что не доверяю себе самому, – ответил он наконец. – Я… я никогда не думал, что могу настолько запутаться в собственных чувствах.

– О! Кажется, я понял, – сказал Рэн. – Раз дела обстоят так, я полагаю, что тебе немедленно следует ехать в Вейкфилд. Здесь в таком состоянии ты ничего путного не сделаешь. И вообще, сейчас тебе гораздо важнее побыть с сыном, кстати, это нужно вам обоим, и разобраться, какие чувства ты на самом деле испытываешь к Джоанне ди Каппони. – Он одним глотком опустошил бокал. – Что тебе ни в коем случае не следует делать, так это оставаться в городе и изводить себя мыслями или пытаться спрятаться от проблем.

Какое‑ то время, уперев взгляд в стол, Гай размышлял над словами друга. Конечно, Рэн прав. В Лондоне он попусту тратит время. Сейчас его место в Вейкфилде рядом с Майлзом. С Майлзом и Джоанной. О боже, пора признать, что он ужасно скучает по ним обоим. Именно мысли о них мешают ему сосредоточиться на чем‑ то ином.

Решение было принято. Гай встал.

– Ты совершенно прав, – сказал он, бросая на стол салфетку. – Утром я еду в Вейкфилд.

Мыслями он уже был там и думал только о том, чтобы это поскорее стало реальностью.

– Вот, теперь я вижу настоящего Гая де Саллисса, которого знал всегда, – сказал Рэн, хлопнув друга по плечу, – твердого и решительного. Я позабочусь, чтобы здесь твой отъезд был воспринят нормально.

– Спасибо, друг. Я постоянно буду на связи.

– Рассчитываю на это, – сказал Рэн, направляясь к выходу.

Гай последовал за ним, думая о возвращении домой.

Вейкфилд‑ эбби.

17 февраля 1819 года

– Мило, как здорово ты нарисовал! – воскликнула Джоанна, взяв со стола подвинутый к ней мальчиком лист бумаги и внимательно разглядывая рисунок.

Удивляло и забавляло полное отсутствие определенных форм и сходства с чем‑ либо. Но, конечно же, это не имело никакого значения. Важно было то, что мальчик пытался выразить состояние своей души, и она у него явно начала выздоравливать.

Уже более месяца Майлз покрывал своими непонятными каракулями листок за листком, с такой энергией водя по ним кисточкой, будто задался целью изрисовать всю бумагу в доме. Джоанне и Маргарет приходилось тратить немало времени, чтобы очистить оставшиеся повсюду после его самовыражения следы краски.

Все началось вечером того дня, когда благодаря Боско случился прорыв в его поведении. Джоанна, сидя за столом, рисовала, а Майлз молча и вроде бы без особого интереса наблюдал. Это уже стало привычным, и она даже не предложила ему краски и бумагу, как безуспешно делала много раз ранее.

Углубившись в свои мысли, Джоанна смешивала кистью акварельные краски, добиваясь необычных оттенков, и резкими мазками наносила их на бумагу. О содержании будущего рисунка она не думала, скорее пыталась выразить цветом свои чувства. Интересно, может ли успокоить обычный лист бумаги с нанесенными на него красками? А развеселить? А рассердить? Чем дольше она рисовала, тем становилось интереснее.

Ранее Джоанна никогда не пыталась выразить себя таким образом. Она всегда старалась сосредоточиться на том, каким образом наносить краски, как лучше зафиксировать образ, старалась добиться правильного баланса цвета и соблюсти пропорции.

Такая философская живопись могла бы продолжаться сколь угодно долго, но неожиданно подошедший совсем близко Майлз ухватился за листок и потянул его к себе. Ей ничего не оставалось, как только улыбнуться, вручить мальчику кисточку и подвинуть к нему будущую картину.

С тех пор художественное творчество Майлза не прекращалось ни на день. Позавтракав, он незамедлительно хватался за бумагу и краски. Все его рисунки Джоанна рассматривала с большим вниманием, и каждый из них добавлял штришок к истории маленькой непростой жизни. Истории, которую невозможно было рассказать словами, но теперь понятную по рисункам. Это была грустная история, которая могла разбить сердце Джоанны, если бы она не видела, как счастлив Майлз от того, что нашел способ рассказать о себе миру.

«Молчаливое искусство скорее привлечет молчаливого ребенка», – вспомнила Джоанна свою мысль и порадовалась, что оказалась права.

Молчащий мир Мило был заполнен грозовыми разрядами. Джоанна ужаснулась, когда начала понимать, сколько обид и злости скопилось у него в душе, и в очередной раз возблагодарила Бога за то, что нашелся путь для выхода хотя бы части отрицательной энергии.

Примерно через две недели мальчик начал разговаривать короткими фразами.

Услышав его голос первый раз, Джоанна пришла в изумление.

– Джоджо! Еще бумаги, пожалуйста. Она кончилась.

Джоанна вздрогнула от неожиданности.

– Бумаги? Еще бумаги… – запинаясь повторила она. – Да, да. Конечно. Только подожди минуточку, малыш. У меня в спальне есть новая пачка.

Она увидела, как чистившая каминную решетку Маргарет подняла голову и смотрела на Майлза широко раскрытыми от изумления глазами. Ведь до сих пор Майлз произнес всего несколько слов, обращаясь к Боско, и для всего остального мира оставался нем.

«До сих пор. До сих пор», – в такт убыстрившимся ударам сердца мысленно повторяла Джоанна. Прибежав в спальню, она ненадолго остановилась, восстанавливая дыхание, затем достала из шкафчика упаковку рисовальной бумаги и вернулась в детскую.

При виде бумаги лицо Майлза озарилось по‑ детски искренней, милой улыбкой.

– Спасибо, Джоджо, – сказал он и тут же вновь начал рисовать.

Маргарет опустилась на диван и принялась молча вытирать повлажневшие глаза. Джоанна быстро подошла к окну и закрыла лицо руками, собирая все силы в кулак, чтобы не расплакаться. Только Боско, лежащий, как обычно под столом в своей излюбленной позе – положив хвост около ног Мило и высунув морду так, чтобы можно было видеть всю комнату, оставался таким же невозмутимым, как его хозяин.

Даже сейчас, по прошествии трех недель с того дня, когда она впервые услышала голос Мило, Джоанна стремилась не демонстрировать открыто свою реакцию на еще одну перемену в поведении мальчика, хотя ее, вне сомнения, можно было отнести в разряд важнейших. Если Джоанна чему‑ то и научилась за последнее время, то именно тому, что пользы можно ожидать лишь от тихой похвалы и ненавязчивого внимания – мальчик был очень стеснителен и в качестве самозащиты выработал в себе привычку избегать всего, что могло быть связано с сильными эмоциями.

Сегодня, разглядывая очередной рисунок Мило, Джоанна заметила, что мальчик время от времени поглядывает на нее вполне осознанно. Это навело ее на мысль, что, испытывая трудности с речью, Майлз, чтобы что‑ то сказать, пытается использовать руки вместо голоса. Отсюда и такое обилие рисунков.

– Как хорошо ты нарисовал, малыш, – выразила она восторг по поводу изображенных на листе голубых и зеленых завитушек. И вдруг будто что‑ то щелкнуло в голове. – О небо! – Джоанна еще раз посмотрела на рисунок, чувствуя, как быстрее забилось сердце от волнения. – Послушай, Мило, а не твой ли пони здесь нарисован? – спросила она, внимательно приглядываясь к жирному коричневому шару, имеющему нечто напоминающее четыре ноги, а также два маленьких выступа сверху, которые при определенной фантазии можно было идентифицировать как уши.

Майлз улыбнулся и решительно кивнул.

– Пампкин, – сказал он. – Пампкин в своем загончике. Ждет меня.

– Ну, конечно же, Пампкин. Не пойму, как я сразу его не узнала.

Хотелось прыгать и кричать от радости – наконец‑ то Майлз нарисовал что‑ то, относящееся к реальной жизни! Но Джоанна, разумеется, этого не сделала.

– Давай‑ ка отложим рисунки и приберемся, – спокойно сказала она. – Тогда мы сможем пойти на конюшню, и ты покатаешься на Пампкине. Тумсби подготовит лошадку, раз уж ты ее нарисовал.

Майлз поспешно согласился. Ему никогда не удавалось пойти в конюшню пораньше, как хотелось. Из‑ за этого катание на Пампкине превратилось в главное и самое ожидаемое событие дня, что Джоанне не очень нравилось.

О, если бы появилась возможность рассказать Гаю о том, как улучшилось состояние Майлза, а еще лучше – показать. Джоанна зажмурилась.

Гай… Она постоянно думала о нем, и избавиться от этого наваждения было невозможно. Даже когда Джоанна спала, он постоянно вторгался в ее тревожные сновидения.

Как могло случиться, что она потеряла контроль над собой? До сих пор никто и ничто не могло овладеть ее мыслями и желаниями до такой степени. Разве что живопись. Но только не мужчина. Хотя был еще один мужчина, мысли о котором не оставляли ее ни на минуту, – Майлз. Но он – сын Гая, мысли об одном неизбежно вызывали воспоминания о другом, и наоборот. Круг замкнулся – в ее сознании они, будто сиамские близнецы, нераздельно были связаны друг с другом.

Джоанна собрала краски в предназначенный для них ящичек и принялась аккуратно укладывать рисунки, сделанные после обеда Майлзом. Мысли по‑ прежнему были далеко – она без особого успеха пыталась отделаться от образа Гая, сидящего у окна и улыбающегося ей в рождественскую ночь. Чем сильнее Джоанна старалась отогнать это воспоминание, тем больше деталей всплывало в памяти.

Взъерошенные волосы. Рубашка с распахнутым воротом – уже потом она поняла, что «носовой платок», который он ей дал, на самом деле был его шейным платком. Не удивительно, что от этого платка так хорошо пахло. А улыбка Гривза! Разве можно забыть теплый свет в глазах Гая и складочки, появлявшиеся у уголках губ. Она видела его улыбку всего несколько раз. Самая очаровательная в тот момент – когда он наблюдал за своим сыном, впервые увидевшим Боско. Тогда в лице лорда было столько нежности, столько сопереживания, что сердце и сейчас сжималось при воспоминании об этом.

Прошло почти восемь недель, и надо признать, что Джоанна успела соскучиться по Гаю. Но главная проблема была не в этом, а в том, что она совершенно не знала, что делать, когда он вернется. Необходимо было найти способ оттолкнуть его от себя. Но как это сделать, если она не в состоянии отогнать даже воспоминания? В памяти вновь всплыло чувство надежности, которое она испытала, когда прижималась к его груди. А хитрая память тут же добавила к этому силу его рук, скользящих по ее плечам, и тепло дыхания, от которого щекотно зашевелилась прядка волос за ухом.

Но выбора не было – в память о Лидии собственные чувства Джоанны должны отойти на второй план! Все правильно. Вот только щемило в груди и не давало покоя полуосознанное, почти мистическое желание такой силы, какой она раньше и представить не могла. Что делать с этим?

Джоанна сердито дернула головой, смахивая выступившие на глазах слезы, взяла тряпку и принялась резкими круговыми движениями протирать стол. О, если бы можно было стереть из памяти Гая де Саллисса так же, как оставшиеся после художественных упражнений Майлза пятна со стола.

При виде пришедшего на двор конюшни мальчика лицо Тумсби расплылось в широкой улыбке:

– Вот и вы, молодой человек. А угощение для Пампкина имеется?

Майлз кивнул и, разжав кулачок, показал лежащий на ладони кусочек сахара.

– Вот!

– Ну тогда иди вон к тому загону. Пампкин уже заждался тебя.

Мальчик мгновенно сорвался с места и побежал так быстро, как позволяли его маленькие ножки. Рядом несся, виляя хвостом, Боско.

Джоанна и старый грум пошли следом, не торопясь, и она успела рассказать ему о картинке, которую нарисовал Майлз.

– Да, он здорово продвигается, и не только в рисунках и речи, – сказал Тумсби. – И лошади ему в этом помогают, также как и его отцу.

– Да он целый день играет со своими лошадками, а как много для него сделали Памкин и вы, конечно, я даже не могу выразить. Знаете, он вас прямо обожает.

– Ппф, – фыркнул Тумсби. – Лучше бы он обожал своего отца.

– Этого не легко добиться, когда отца нет рядом, – сказала Джоанна, обходя небольшую лужицу. – Послушайте, Тумсби, а лорд Гривз всегда проводил так много времени вне дома?

– Ну, не всегда. По крайней мере, до того, как ушел на войну. Мы почти три года не знали, где он и что с ним. А потом он женился, и жена не очень‑ то жаловала это место. Ей нравилась городская жизнь. Но вы сами знаете это, вы же родственницы и все такое.

– Мне известно, что Лидия не была здесь счастлива, – сказала Джоанна, – но не знаю, насколько это связано с ее отношением к Вейкфилду. Я думаю… В общем, если честно, мне кажется, что она и лорд Гривз совершенно не подходили друг другу.

Тумсби почесал щеку и внимательно на нее посмотрел.

– Это как запрягать в упряжку двух лошадей, миссис. Если вы возьмете одну со спокойным нравом, а другую резвую и норовистую, то они обе вскоре начнут вести себя как сумасшедшие и могут перевернуть карету.

Джоанна улыбнулась – Тумсби поразительным образом умел свернуть любой разговор на лошадей. Но аналогия была вполне ясна.

– Я понимаю, что вы имеете в виду. Лидия… Ее светлость, как бы это поточнее сказать… была человеком возвышенной души, а характер лорда Гривза, мягко говоря, кротким никак не назовешь.

– Просим прощения, миссис, но его светлость всегда был спокойным и ровным в поведении, как летний день. Изменился он после возвращения с войны.

– Что?! – воскликнула она, замедляя шаг. – Что вы имеете в виду?

– Я не много знаю о том, что там произошло, сам он очень редко упоминал о своем участии в боях. – Тумсби гордо вскинул голову. – Мистер Амброз, самый старший из слуг в этом доме, рассказывал, что его светлость был капитаном гвардейских гренадеров и они о нем очень высокого мнения, особенно после того, что он для них однажды сделал.

– А что он сделал? – с искренним интересом спросила Джоанна.

– Мне не известны детали. Все, что я знаю точно, это то, что он был уже не тем спокойным человеком, когда вернулся домой. Ничего более я не могу сказать. А женитьба не дала ему ничего, кроме кучи проблем, причем как раз в то время, когда он больше всего нуждался в мире и в том, чтобы спокойно заниматься лошадями.

Джоанна остановилась.

– Вы считаете, что моя кузина сделала лорда Гривза несчастным?

Тумсби машинально поправил свой кепи.

– Еще раз просим прощения, миссис, но это правда, так же как и то, что его светлость излечил только видимую рану, внутри у него остались ссадины похлеще. Вот что я думаю.

– Он… Он был ранен в ногу, да?

Возбужденный затронутой темой Тумсби решительно кивнул.

– Говорят, что на войне он вел себя очень достойно, как настоящий герой, миссис. Я горжусь тем, что ему верно служил мой мальчик Джулиус. О, этот конь не останавливался ни перед одной преградой. А его светлость никогда бы не стал рисковать лошадью, если на то нет особой необходимости. – Тумсби стянул кепи и почесал затылок. – Говорят, в Испании он спас много своих солдат, – сказал он полушепотом, наклоняясь к уху Джоанны. – Этот мистер Ламбкин говорил мне, что он один из них и что его светлость рискнул собственной жизнью ради своих людей.

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒