Змей с женской грудью, или как верно «читать» средневековый образ

«ПЕСТРЫЙ ЗВЕРЬ РЫСЬ»:

АНТИХРИСТ В СРЕДНЕВЕКОВОЙ ИКОНОГРАФИИ

УДК
993, 5527, 433

Antichrist is the key figure of the apocalyptical prophecies, the last and the main enemy of the Church. In the East and the West of Christian world the sinister “son of devil” drew attention of many authors and painters. Since the first centuries A. D. there have appeared different ideas about the nature and appearance of the Enemy. The iconography of Antichrist has embodied an array of variable interpretations. He was depicted as a seven-headed monster, dappled Beast, seductive young man, imperious ruler. His visual images include gestures of sorrow, triumph, fury, desperation or fear. In Russian icons, frescos and miniatures multiple figures of Antichrist spread rather late, starting from the second half of the XVI^th century. The article is focused on the semiotics of these diverse images. In the first part, which is published in this number, the author reviews Muscovite Rus' eschatological tradition and early Christian texts that have influenced Russian iconography of the Enemy.

Ключевые слова: Средневековье; иконография; семиотика; агиография.

Key words: Middle ages; iconography; semiotics; hagiography.

E-mail: antonov-dmitriy@list. ru

лицевом сборнике XVIII века, на обороте 391-го листа, помещена очень странная фигура. Она расположена в самом центре миниатюры и доминирует на изображении. Это царь, одетый в красную мантию, с короной из красных и голубых лепестков на голове. За его плечами расправлены большие разноцветные крылья. Царь склонился и изрыгает изо рта нечто, напоминающее камни, на стоящих внизу бесов. Сзади ангел поднимает обнаженный меч, а подпись разъясняет читателю, что «ангелъ Господень повелениемъ Божиим хощет Антихристу главу отсещи, положивъ на краи земли»^{^[1]}.

В средневековой иконографии Антихрист – персонаж с удивительно подвижной, вариативной иконографией. Его образы часто поражают неожиданными решениями. В этом он уступает, пожалуй, лишь сатане и бесам, которые в христианском искусстве предстают в бесчисленных масках и личинах. Такое многообразие объясняется напряженными эсхатологическими ожиданиями, которые пронизывают культуру Средневековья. И на Западе, и на Руси Второго Пришествия ждали в связи с самыми разными событиями. В грешных правителях, отступниках и еретиках видели «предтеч» Антихриста. В Церковных расколах, эпидемиях и войнах угадывали признаки скорого конца света. Визуальная традиция зрелого и позднего Средневековья вполне предсказуемо наполнялась образами «великой» и «малой» (посмертный Суд) эсхатологии.

Если в древнерусской иконографии демонологические и эсхатологические мотивы были редки, то искусство второй половины XVI–XVII веков активно обращается к теме загробных мук, посмертного и Страшного суда. Помимо сатаны и бесов, «героями» множества композиций становятся персонификации сил тьмы и персонажи Апокалипсиса: Смерть, Ад, Зверь-Антихрист, Змей-сатана и Зверь-Лжепророк, Гог и Магог, народы-псоглавцы, «прузи» (саранча с человеческими лицами и хвостами скорпионов) и др. На исходе русского Средневековья образы демонических сил стремительно завоевывают пространство храмовых и книжных изображений^{^[2]}. В XVIII веке визуальная демонология продолжает развиваться в старообрядческой среде^{^[3]}.

Безусловно, такая «драматизация» иконографии множеством нитей связана с культурными процессами и социальными катаклизмами XVI–XVII веков. Однако визуальные образы – не калька и не зрительный «слепок» тех или иных исторических явлений. Средневековое искусство не только отражает религиозный климат эпохи, но и само воздействует на него, формируя ментальный образ невидимого. Визуальный язык всегда перформативен, нацелен на практику. Приемы, которые использовали древнерусские мастера, находили самое разное отражение в культуре и зачастую влияли на тексты. Это могло происходить, по крайней мере, несколькими способами.

Змей с женской грудью, или как верно «читать» средневековый образ

Примеров, когда визуальная традиция оказывала воздействие на средневековую книжность, немало. В древнерусских произведениях можно встретить прямые «цитаты» из иконографии и аллюзии, которые по более сложной траектории соотносятся с визуальным образом. Наконец, некоторые описания были основаны на неверной «дешифровке» иконографических знаков. Последние случаи особенно интересны.

На древнерусских иконах с библейской сценой «Пророк Даниил во рву львином» иконописцы часто представляли двух зверей, лаконично отображая идею множества. Этот прием рикошетом отразился в текстах. Как заметил А. И. Кирпичников, если раньше авторы часто говорили о семи львах, то впоследствии, ориентируясь на изобразительную традицию, некоторые стали упоминать двух зверей^{^[4]}.

Еще один пример буквального и, следовательно, не вполне корректного считывания образа можно найти в оригинальном памятнике второй половины XVI в. – письме игумена Снетогорского монастыря Корнилия своему сыну, попу Ивану. Отговаривая его от вторичной женитьбы, желая устрашить и вразумить, игумен описал «историю» дьявола и создал, по сути, краткий демонологический трактат (совершенно необычный жанр для древнерусской книжности). Корнилий использовал не только библейские рассказы, но и сюжеты западноевропейской визионерской литературы^{^[5]}. Среди прочего, речь идет здесь о змее-искусителе, в которого вселился дьявол, чтобы соблазнить Еву в раю: нечистый нашел «Избранную змию от некоего рода змиина, лице имущу девиче, и подвиже глаголати язык ея ко Евзе…»^{^[6]} (курсив мой. – Д. А. ). Столь необычная идея – змея с женской головой – скорее всего, основана на буквальном прочтении визуальной композиции Грехопадения.

Сцена искушения Адама и Евы в Эдемском саду, у Древа познания добра и зла, была популярным сюжетом миниатюр, икон и фресок. В Священном Писании змей упомянут как мудрое животное, которое обмануло Еву и было наказано Богом за содеянное (Быт. 3: 1-15). В христианской мысли это трактовалось так, что сатана либо вошел в змею, либо преобразился в нее («видевъ же диаволъ, яко почести Бог человека, позавидевъ ему, преобразися въ змию…»)^{^[7]}. Обычно змей, висящий меж ветвей или протягивающий Еве яблоко, представлен в виде простой змеи^{^[8]}. Однако часто встречаются и более сложные образы, которые срывают с искусителя маску и позволяют разглядеть под ней дьявола.

В средневековых европейских рукописях в сцене искушения можно увидеть гибрид змея и женщины: чешуйчатое тело оканчивается головой с длинными распущенными волосами, в женском платке или шляпе. Синкретический образ акцентирует мысль о том, что искушение пришло в мир через Еву^{^[9]}. Иногда на ветвях Древа познания добра и зла изображалась фигура женщины со змеиным хвостом^{^[10]} или такая же женщина, во весь рост, помещалась на его стволе, раскинув по ветвям руки, будто символизируя своеобразное анти-Распятие^{^[11]}.

Аналогичный прием использовали древнерусские иконописцы. На многих иконах и миниатюрах тело змеи оканчивается безбородым человеческим лицом, напоминающим женское^{^[12]}. В отдельных случаях эта визуальная параллель (змей – Ева) выражена еще ярче: у змеи видны не только женское лицо и волосы, но и обнаженная грудь^{^[13]}. Такой гибрид иногда напоминает русалку – девушку с рыбьим хвостом, какой она известна в романтической традиции XIX–XX вв. ^{^[14]} Реже у змея появляются человеческие руки или темные крылья – знак, выдающий в нем падшего ангела ^{^[15]}.

Змей-искуситель с женским торсом. Справа: фрагмент английской миниатюры XIV в. Вверху: фрагмент русской миниатюры XVIII в.

Суггестивный потенциал визуальных образов в Средние века был достаточно силен. Он, в частности, способствовал «эмансипации» многих аллегорических фигур-персонификаций (как Смерть и Ад) от породивших их текстов и контекстов, в результате чего они превращались в самостоятельных героев иконографии. Нередко отдельные мотивы, образы или элементы, возникшие в пространстве искусства, проникали в книжность и народную культуру (так, облик бесов в разных описаниях, зафиксированных фольклористами, часто генетически восходит к древнерусским визуальным типам)^{^[16]}. Посчитав, что девичье лицо змея-искусителя – не маска сатаны, а «биологическое» свойство той самой змеи, в которую вселился дьявол, игумен Корнилий, вероятнее всего, оказался под воздействием убеждающей силы образа^{^[17]}.

Помимо таких случаев, в книжности известны и прямые «цитаты» из иконографии. Их легко найти в агиографических памятниках. Если лицевые и толковые Подлинники указывали иконописцу, как следует писать того или иного святого, то создатели житий, в свою очередь, утверждали, что святой явился человеку именно в том облике, в котором он представлен на определенной иконе («И видехъ умныма очима чудное видение: Господа Бога ветхи денми, яко же описуютъ иконописцы…»)^{^[18]}. Такие же отсылки к визуальным образам можно встретить в речах простых людей, которые давали показания по делам о колдовстве. Так, в 1754 году на следствии в Сыскном приказе 80-летний мельник, колдун и заклинатель бесов Марк Тихонов сын Холодов из подмосковной деревни Новленской, показал, что видел демонов в человеческом обличье, в образе коровы с одним рогом, а также «в подобии таком, как печатаются на картине о Страшном суде Христове»^{^[19]}. Образ однорогой коровы мог быть вдохновлен иконографией «Плоды страданий Христовых» (распространилась с 1682 г. ), где дьявол представлялся с коровьей головой^{^[20]}. «Как на картине…» – значит в облике тех антропоморфных и звероподобных существ, которые населяют иконы, фрески и гравюры Страшного суда XVII–XVIII вв. Бесы являются колдуну такими, какими он привык их видеть, а ссылка на иконографический образ избавляет от необходимости описывать их в деталях.

Говоря об аллюзиях и различных случаях обыгрывания визуального образа в книжности, можно вспомнить, как авторы в разном контексте упоминали хохлы или остроконечные шапки врагов – еретиков, грешников, захватчиков. Такие прически или головные уборы явно соотносили их с демонами византийской и русской иконографии (см. ниже). Здесь не стоит разбирать эти примеры^{^[21]}. Как уже видно, визуальные образы могли активно формировать представления о незримом. Позже мы проследим, как из разных – визуальных и текстовых – «кирпичиков» складывался средневековый образ Антихриста. Но сперва нужно понять, чт о вызвало к жизни стремительную экспансию апокалиптических образов в Московской Руси.

12 3 4 5 6 7 8 Следующая ⇒