«ИСКУССТВО СДЕЛАЛО ИЗ МЕНЯ ДРУГОГО ЧЕЛОВЕКА»

Антон Борисов.

«ИСКУССТВО СДЕЛАЛО ИЗ МЕНЯ ДРУГОГО ЧЕЛОВЕКА»

Разговор состоялся 29 августа 2013 г. в Казани, куда приехал Д. Хворостовский для участия в концерте ежегодного оперного фестиваля «Казанская осень».

Спустя короткое время после июньского выступления на Красной площади певец снова пел под открытым небом. Около 20 тысяч человек, несмотря на хмурую, уже осеннюю погоду и стойкую перспективу дождя, пришли на площадь перед Дворцом земледельцев, чтобы вживую услышать звезду мировой оперы. В сопровождении Государственного симфонического оркестра Республики Татарстан под управлением Заслуженного артиста России Александра Сладковского прозвучали арии из опер Верди, Чайковского, Вагнера, Рубинштейна, а также русские романсы.

В апреле этого года Дмитрий Хворостовский выступил в партии Онегина в Венской опере в творческом союзе с Анной Нетребко и Дмитрием Корчаком. Наши певцы имели оглушительный успех, хотя сама постановка, уже привычно изобилующая штампами из русской реальности — снегом, медвежьими шкурами, гимнастикой и водкой, — мало обсуждалась в прессе. Лишь Анну Нетребко, как дебютантку в партии Татьяны многократно интервьюировали журналисты. Между тем, наш выдающийся баритон и исполнитель титульной партии не упустил случая выразить прямо на венской сцене свое истинное отношение к спектаклю довольно забавным и остроумным способом.

В своем интервью Дмитрий Хворостовский рассказывает об этой и других постановках «Онегина», делится своими мыслями о современной режиссуре, а также сокрушается о состоянии умов молодежи и их родителей в России и во всем мире.

— Дмитрий Александрович, если вы не против, начнем с вашего апрельского выступления в Вене в опере «Евгений Онегин». В последнем действии спектакля после слов: «Я возвратился и попал, как Чацкий, с корабля на бал» — вы делаете довольно пренебрежительный жест в сторону стоящих за вашей спиной участников массовки. А чуть позднее звучит ваша шутка про «берет» (Дмитрий спел: «Кто там совсем уж без берета…», отсылая нас к «бородатой» театральной байке советских времен). Не проявилось ли таким образом ваше негативное отношение к режиссуре Фалька Рихтера?

Как вам сказать… Довольно трудно было скрыть истинное отношение к такому сомнительному прочтению нашего великого оперного полотна, видя до такой степени неуважительное обращение с нашей святыней, с тем, что мы любим и называем «жемчужиной» нашей культуры. Привыкнуть к этому и спокойно на это смотреть невозможно. Поэтому такие вещи происходят со мной подспудно, и я, честно говоря, сделал это, видимо, даже не задумываясь. Конечно, вы поняли мою шутку и жест абсолютно правильно.

Разве вы, мега-звезда оперной сцены, не имеете возможности в таких случаях вмешаться в процесс режиссуры на этапе репетиций?

— Нет. Этот спектакль не новый, как раз в процессе его постановки я не участвовал. Ведь в подобных репертуарных театрах артисты приглашаются в уже готовую, давно поставленную оперу, и они должны просто влиться в спектакль в том его виде, в каком он там идет, — хотят они того или нет. И, как правило, когда заключаются контракты, артист не всегда знает, какой и о чем будет постановка. Да откровенно говоря, не всегда знает и в том случае, когда принимает участие в работе над ней с самого начала.

— У вас ведь, кажется, был случай, когда вы порвали контракт о своем участии в «Онегине» в постановке Кшиштофа Варликовского в 2007 году?
— Да, можно сказать и так, что я порвал контракт и отказался от участия в мюнхенской постановке.
— Это повлекло за собой штрафные санкции в отношении вас?
— Нет, по моему карману это не ударило, я всё сделал загодя. Я обговорил условие, чтобы мне показали видео спектакля. Дело в том, что он был поставлен без меня, состоялся один прогон, и его записали на видео. Эту запись мне и прислали. Помню, мы смотрели ее вместе с моим папой. И, знаете, мне было его просто жалко! Он даже не мог себе представить, что можно так трактовать содержание оперы, что можно позволить себе так относиться к нашему наследию, святому для нас. И я, конечно, с негодованием отверг это предложение.
(Напомним нашим читателям, что речь идет о постановке оперы «Евгений Онегин», в которой Онегин и Ленский были представлены людьми с нетрадиционной ориентацией, что вызвало негодование не только Дмитрия Хворостовского, но и многих других поклонников шедевра Чайковского. )
— Видите ли вы в подобной режиссуре русских опер на Западе политический аспект, проявляется ли в таком обращении с нашим наследием отношение к России — в мире вообще и у отдельно взятых режиссеров в частности?
— Я не хотел бы связывать с политикой все подобные случаи. Но если говорить конкретно о мюнхенской постановке, то режиссер оперы по национальности — поляк. Нетрудно представить, каково отношение этой нации, испытавшей гнет советской системы, к нам и, соответственно, к нашей культуре.
— В Венской постановке, с которой мы начали, у вас, певцов, был оглушительный успех, публика по окончании спектаклей неистовствовала. Но, конечно, удивительно: разве ей совсем безразлична режиссура? Почему не было осуждения самой постановки со стороны венцев?
— Может, я выскажу сейчас циничную мысль, но в последнее время я все больше убеждаюсь в том, что она верна: я думаю, что настоящих ценителей оперы во всем мире сегодня единицы — тех людей, которые могут отличить исполнение одного певца от другого, услышать и оценить нюансы, штрихи, особенности певческой техники каждого исполнителя. Таких знатоков мало. В основном же на спектакли ходят люди определенного уклада, которые едва ли не обязаны посещать оперу, так как к этому их подталкивают понятия их круга, а не потому, что они ее любят. Зачастую они не в силах разобраться, хорошая постановка или плохая, и понять, в чем уникальность именно оперного исполнения. Многим из этой публики нравятся постановки эпатажные, с вызывающими внешними эффектами. Ради таких зрителей и ставятся оперы в такой вот режиссуре. К сожалению, такова тенденция развития европейской оперы и вообще театрального искусства, главная цель которого — заводить, шокировать, заинтересовывать именно вот такую публику, ожидающую от постановки прежде всего какого-нибудь скандала.
— Вы сказали, что в Вене спели Онегина в последний раз. Не жалко вам расставаться с этой ролью, все-таки вы, можно сказать, Онегин всех времен и народов?
— (Смеется) С какой это стати, почему вы так решили?
— Это же ваша коронная партия. Разве, к примеру, постановка Роберта Карсена в Мете в 2007 году с Рене Флеминг не шедевр?
— Тут я с вами абсолютно согласен! Это прекрасная постановка. Причем опера была поставлена режиссером не русским, но как тонко, с каким глубоким пониманием! В то же время мы все имели необычайную свободу, ничто над нами не довлело, она была воздушной, прозрачной, просторной, какой-то космической. И к тому же там была осень — любимая пора и Пушкина, и Чайковского.
— В венском спектакле, кстати, на сцене одна сплошная зима. Девицы-красавицы поют на снегу.
— Да уж…. Нет, все-таки в «Онегине» я спел не в последний раз. Будет еще одна постановка — та самая, которой в сентябре откроется сезон в «Метрополитен-опере», в ней заняты Аня Нетребко, Мариуш Квечень, дирижирует Валерий Гергиев. Я буду петь в этой постановке в следующем году.
— В последнее время всякие современные режиссерские экзерсисы на материале классических опер преподносятся как способ привлечь в театр новую публику, заинтересовать оперным искусством молодежь. Считаете ли вы этот способ действенным?
— Вообще вся наша жизнь — в искусстве ли, в науке ли, в политике ли — стала поверхностной, неглубокой, как и те люди, которые возглавляют эти сферы. И все чаще и чаще я вспоминаю тут сказку Андерсена о голом короле. Она отражает сермяжную правду о реальном положении дел в любой области человеческой деятельности. Вот на почве этой всеобщей профанации возникает такое явление и возможность заниматься подобными вещами. Этому подвержены не какие-то отдельные люди, но всё общество.
— Наверное, это закончится тем, что еще меньше станет знатоков и любителей оперы?
— Да, боюсь, что так и будет, да. Боюсь, что мы вообще идем к какому-то черному концу и кризису всего. Впрочем, кризис уже и так есть. Дальше уже двигаться некуда, мне кажется. Новое поколение автоматически забудет, перелистнет страницу культуры, и классическое искусство останется где-то за их плечами, в другом веке. Я имею в виду не только Россию, так будет везде. И я не вижу тут никакого просвета и все больше убеждаюсь в неизбежности этого.
Вот я исполнитель. Любой исполнитель, занимаясь тем, чем он занимается, растет, он двигается к каким-то вершинам, к идеалу, посвящает этому свою жизнь и не видит предела собственному совершенствованию. На этом пути его нельзя остановить. Мое искусство сделало из меня совершенно другого человека. Ведь кем я был? Сибирским мальчиком. Но благодаря тому, чем я занимаюсь, что я люблю, что я исполняю, что мне дорого и составляет смысл моей жизни, я переродился, я стал другим, я стал лучше. И через 10 лет я буду продолжать меняться, если доживу, и через 20 лет. Это нормальный процесс, нормальное развитие человека. Но когда я вижу людей, которые не делают этого и даже не хотят узнать о такой возможности, мне становится страшно за будущее.

Вел разговор Антон Борисов.