В Зазеркалье

Политический пресс был очень существенным, но не решающим обстоятельством заграничных гастролей. Путешествие в Новый Свет должно было решить какие-то самые важные внутренние вопросы существования этого театра, для которых революция стала лишь катализатором. Станиславский предчувствовал возможную катастрофу. Его богатое воображение рисовало мрачные картины американского провала, пустующих залов и равнодушия публики, невозможность вернуться из-за океана даже по шпалам, как положено было по русской артистической легенде. Но какой-то слабый голос «оптимиста» нашептывал и рисовал перед внутренним взором основателя МХТ иную картину, вполне отвечавшую мессианскому духу создателя системы: «Каждый день Полные сборы. Мы откладываем целый капитал, обеспечивающий Наш театр на многие годы тяжелого переходного революционного периода в России. Это поможет нам удержать и сохранить все сделанное за несколько веков в нашем искусстве. Америка поймет {34} и полюбит наше искусство, окрепнет связь, и восстановится чуть ли не мир и благоденствие всех стран и народов…»

Таковы были внутренние претензии того, кто возглавил «первую группу», отправившуюся в конце декабря 1922 года на огромном океанском пароходе «Мажестик» из Франции в Соединенные Штаты. Путь через океан описан Станиславским с уютными бесчисленными подробностями, столь свойственными его искусству. Под его пером возникает образ океанского парохода как символа пугающей новой цивилизации. Техническое совершенство одновременно заключает в себе какие-то дьявольские соблазны и предвещает катастрофы. Еврейские эмигранты, отправляющиеся в Новый Свет в поисках счастья, звуки чудовищного фокстрота, под который толстая старуха, обнявшись с толстым потным стариком, «работают, качаясь в тесной толпе» и удушьи, вопрошание будущего среди мрачной бездны и голубого неба, «мнимая смерть старого и рождение нового года» (они встретили 1923 год в океане), наконец, его театр и он сам на переломе судьбы — все это возбуждало и волновало фантазию артиста: «… Грозное море напоминало о суровой жизни, жестоких нравах и бессердечных сердцах озверевших людей всех стран и национальностей. Являлись мысли о смерти».

«Мажестик» стал для Станиславского своего рода прообразом Америки. Коренной москвич, патриархально воспитанный, привыкший встречать Новый год в кругу семьи, он воспринимал свое путешествие в Новый Свет как крупнейшую перемену жизни. Приезд в Америку к тому же совпал с его шестидесятилетием. Прощальный крик Лилиной на вокзале в Париже — «Берегись автомобиля и снимай квартиру не выше пятого этажа» — долго звучал в его ушах и подпитывал ужас. Интонации его мемуарной прозы иногда напоминают мечтания Подколесина, для которого любой выход из дома, из привычного замкнутого пространства становится событием метафизического значения.

Будто в каком-то сновидении он представлял улицы Нью-Йорка, которые были устроены вопреки всем законам инженерного и строительного искусства. Поезда подземных железных дорог он видел сквозь фантастические плиты стеклянного тротуара. По домам и крышам его Нью-Йорка неслись воздушные поезда. Одни из них уходили в туннели в стенах домов и пропадали там, а другие неслись над ними, повиснув над крышами небоскребов, перелетая по рельсам, висящим над улицами. И над всем этим {35} катились по невидимой проволоке вагоны какого-то фуникулера, выше которого были только аэропланы. Из бешеного автомобильного потока не было никакой возможности свернуть в переулок, и он мчался в этом потоке, стиснутый со всех сторон. «Когда я строил эту жизнь в своем воображении, сердце замирало и все тело напрягалось при виде воображаемой картины моего Нью-Йорка».

Как обычно, собственное избыточное воображение отравило ему встречу с реальностью. Америка оказалась на удивление нормальной страной, в которой, правда, как он однажды вскользь заметит, даже понятия не имеют о подлинном театре. Тем больше возможностей оставить свои семена, бросить их в плодородную и на редкость восприимчивую почву.

Его американские страхи были из разряда детских русских снов: некая страшная страна, где доллары сыплются из переполненных карманов, а толпы народа давят друг друга среди закопченных узких улиц, закрывших небо и солнце. «Все куда-то спешат, и не решаешься никого окликнуть или остановить. А если и решишься на это, то не обрадуешься». На самом деле он столкнулся с совершенно другой страной. «Народ — очаровательный, Ласковый, добродушный, наивный, жаждущий познания, совершенно не самонадеянный, без европейского снобизма, смотрящий вам в глаза и готовый принять все новое и настоящее» — так он {36} завлекает Немировича Америкой, чтобы тот сменил его на посту гувернера «первой группы».

Пожив в Америке несколько месяцев, К. С. освоился в ней как дома. «Американизмы», которые он, конечно, подмечает своими зоркими глазами, отступают на задний план перед «русской Америкой», которая заявляет о себе на каждом шагу. Эта «русская Америка» аплодирует В. Качалову в его, как он выразился, «еврейском турне». Эта «русская Америка» устами одесского портного, помнящего еще «шухер», который устроил МХТ в Одессе, предрекает театру невиданный успех (по свидетельству Шверубовича, К. С. верил этому портному больше, чем всей американской прессе, вместе взятой). Выяснилось, что для русских это наиболее благоприятная среда обитания. «Тот, кто был в Америке и почувствовал эту необъятную громаду, тот, кто увидал бесконечные хвосты народа, целый день — у кассы… Тот, кто услыхал голоса и зов из провинции, из сотни городов с миллионным населением, из которых большинство — русских, — поймет, что дело делать можно только в одной Америке». Так он обрисует ситуацию Немировичу-Данченко.

Особенно трогательна эта простая подмена, которая привилась потом по всему миру, — еврейская эмиграция, смешавшаяся с русской, представляет Россию. «Нас, русских, они искренно любят. В Америке без языка чувствуешь себя совершенно как дома. Можно говорить, кричать по-русски. Всем это только нравится». Местная так называемая американская аристократия («миллиардеры») напоминает ему лучшие русские купеческие дома: «большие комнаты, всего много, много лакеев, угощения. Разница — что публика очень наивная и доброжелательная».

Америка — Зазеркалье, где все понятия, вывороченные на Родине, получают свое истинное значение: «Все американцы — бизнесмены (деловые), т. е., по-нашему, жулики», — обронит как бы невзначай К. С.

Дело можно делать только в одной Америке, это так. Но можно ли здесь заниматься театром? Этот существенный вопрос не раз возникает у К. С. и у многих актеров его труппы, приглядывавшихся к возможности остаться за океаном. Театра в том смысле, в каком он его понимает, в Америке нет. Есть общая тяга к познанию искусства, есть удивительные солисты, музыканты и дирижеры, есть, наконец, способность собрать со всего света самых талантливых людей, но того театра, который он любит, в Америке {37} нет. Безошибочный вкус к артистической индивидуальности (в этом американцам нет равных ни в Старом, ни в Новом Свете), изумительная организация труда, которая и не снилась в России, — это да. Ансамбль, коллективная игра, театр, живущий по законам дома, семьи, товарищества, — вот о таком театре в Америке не слыхали. Ни с чем не сравнимый успех первого американского сезона — все с теми же старыми спектаклями — К. С. склонен объяснить тем, что искусство театра находится здесь в зачаточном состоянии. Американская публика с жадностью хватает все хорошее, что привозят в Америку, но этой свежей стране еще предстоит вырабатывать свое собственное представление о драматическом театре. Станиславский пытается побольше оставить здесь семян именно такого театра, который был сотворен им в России.

Старые мхатовские спектакли убеждают его, что такой труппы, такой коллекции редчайших артистических индивидуальностей, которую он привез в Америку, нет нигде в мире. Богатая Америка не может позволить себе собрать в одном спектакле несколько суперзвезд. Мхатовский ансамбль, стиль и образ жизни в искусстве восхищает их, но кажется расточительным. Они пытаются проникнуть в тайную душу русского театра, понять природу этого магического и завораживающего искусства.

Мало кто из американских критиков подозревал тогда, какие процессы происходят внутри «первой группы», какое страшное заболевание постепенно стало подтачивать Художественный театр и разъедать клетки его организма.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒