Конец первой книги! 19 страница

– А как насчет этого?

Оставив ее менее, чем на минуту, Уес вернулся с парой своих чистых боксеров и одной из его футболок.

– Подойдет?

– Идеально.

Оставаясь в полотенце, Нора надела боксеры. Парень снова отвернулся, когда скинув полотенце, она облачилась в его футболку. Нахождение в его одежде было сродни нахождению в его объятиях – они были теплыми и чистыми, и благоухали летним утром.

Завернув волосы в полотенце, она с силой их отжала, пока Уес стягивал покрывало.

Нырнув в свою постель, Нора испытала облегчение от привычного запаха простыней, привычной ткани и Уесли поблизости.

– Который час?

За прошедшие несколько дней, время просачивалось сквозь ее пальцы, как песок. Единственное, что она знала, что была среда, за которой следовал четверг.

– Почти полночь.

Парень накрыл ее одеялом. С наслаждением зевнув, впервые с прошлой пятницы, Нора почувствовала себя человеком.

– Почти четверг.

Она увидела пелену, накрывшую его глаза. Уес точно знал, каким был завтрашний день.

– Ты собираешься с ним видеться?

Он сел неподалеку. Пробравшись ближе, она посмотрела на него усталыми глазами.

– Я должна.

Парень кивнул. По обыкновению, когда она говорила, что " должна" была что‑ то сделать, он спорил с ней, доказывая обратное. Казалось, что на этот раз, малой все понял.

– Ты до сих пор его любишь, так?

Нора послала ему грустную улыбку.

– " Большие воды" …

Проведя пальцами по своим мокрым волосам, она брызнула каплями воды на пол.

– " Большие воды не могут потушить любви", – Уесли закончил фрагмент, – " И да не зальют ее реки".

– " И реки не зальют ее", – исправила Нора. Католики трактуют песнь на современном языке.

– В молодежной группе мы используем новую, международную версию.

– Я не позволю ему причинить мне боль. Я тебе это обещала. Мне просто нужно с ним увидеться. Это все.

– Хорошо, – сказал малой. Но ночью ты вернешься домой, верно?

– Да, я вернусь домой.

Уесли кивнул и, поднявшись с кровати, начал расстегивать свои джинсы.

– Что ты делаешь? – спросила Нора, когда он снял их и кинул на рядом стоящий стул.

– Я же тебе сказал. Почти полночь. Двигайся.

Он стянул свою футболку, и она подвинулась, позволяя ему улечься рядом с ней. Выключив прикроватную лампу, парень притянул Нору к себе. Она медленно дышала, расслабляясь у его груди, тая в его руках. Нора не заслуживала его. Не заслуживала этого. Уес знал, что завтра она собиралась встретиться с Сореном, и он ее за это не ненавидел. Нора могла ненавидеть себя, но малой бы никогда этого не сделал.

Она водила пальцем по его ключице, а он, скользнув рукой под надетую на нее футболку, поглаживал ее поясницу. Норе казалось забавным это незнакомое ощущение – впервые в жизни, она лежала с ослепительным молодым парнем, и у нее не было абсолютно никакого желания его соблазнять.

– Мы оба в твоем нижнем белье, – после длительного молчания прошептала Нора.

– Могло быть хуже. Мы оба могли быть в твоем нижнем белье.

Она улыбнулась, зная, что чувство чистоты и безопасности, ей вновь подарило близкое присутствие Уесли, нежели принятие ванны. Когда Сорен касался Норы, она становилась его. Когда Уесли касался ее, она становилась собой. От груди парня, Нора пробралась к его руке. У него было вдвое больше мышц, чем у нее. Он мог причинить кому‑ нибудь боль дважды сильнее той, что причиняла она. Однако, Нора наверняка знала, что он никогда этого не сделает, разве только пытаясь защитить другого. Ей посчастливилось увидеть это своими собственными глазами.

– Уес, – позвала она, чувствуя, как проваливалась в сон.

– Что, Нор?

Я люблю тебя, подумала она, но не произнесла этого вслух.

– Спасибо за ванну.

Глава 28

К тому времени, когда на следующее утро Нора скатилась со своей кровати, Уесли успел уйти. Утро? – подумала она и глянула на часы. Было уже после полудня.

Выпутавшись из простыней, Нора подошла к шкафу и окинула взглядом его содержимое. Сегодня она сделает то, что делала только раз в году – оденется консервативно. Нора достала свою единственную юбку ниже колена, свою единственную пару туфель на низком каблуке, и свою единственную блузу, фасон которой не предусматривал выставление на показ каждого дюйма ложбинки между ее грудей. Она даже нашла нить жемчуга, когда‑ то преподнесенную ей бабушкой в качестве подарка, и надела ее. Нора собрала волосы наверх, изо всех сил усмиряя волнистую шевелюру, и нанесла лишь половину обычно используемой косметики. Сегодня она собиралась в церковь. Направляясь туда, Нора противостояла двум демонам – желанию и страху, которые именно в этот день, из года в год ее посещали.

В начале четвертого, она припарковалась у Католической церкви " Пресвятое Сердце". Здесь ее крестили, когда она была еще младенцем, здесь проходило ее Первое Причастие, и более восемнадцати лет назад, здесь она впервые увидела Сорена.

Под его наблюдением, церковь процветала. После Сорена, количество прихожан " Пресвятого Сердца", едва составлявшее порядка сотни человек, утроилось. Только прибывший, красивый, двадцатидевятилетний полиглот, являл собой полную противоположность обычному священнику, будучи эрудированным, остроумным и обворожительным. В течение последних двадцати лет, двое предыдущих священников из соседней епархии, освобождались от обязанностей из‑ за обвинений в сексуальных домогательствах. В эту же церковь, родители‑ католики возили своих детей толпами. Они знали, что Отцу С. можно доверять. И, несмотря на то, кем был Сорен за закрытыми дверьми, Нора не сомневалась в правильности поступков таких родителей.

Пройдя через ворота " Пресвятого Сердца", она нашла забавным, как мало из проведенного здесь детства ей помнилось. Даже Отец Грег, предшественник Сорена мелькал в ее сознании лишь мимолетным воспоминанием о доброте старца. Но в одно воскресенье, когда ей было пятнадцать, явился ОН, словно Благовещение; казалось, будто Сам Господь Бог окликнул ее по имени.

Остановившись в фойе, Нора оглянулась. Фойе… Сорен всегда поправлял ее, когда она его так называла.

– Это нартекс, Элеонор, – говорил он, скрывая улыбку, – не фойе.

В следующие раз, в его присутствии, она назвала это место " вестибюлем".

Посмотрев по сторонам, Нора попыталась пробраться сквозь тысячи, обрушившихся на нее, картинок из прошлого. В углу прохода она увидела небольшую раку Девы Марии с горящими под ней свечами. Встав возле раки, Нора закрыла глаза, и вспомнила…

Ей было шестнадцать, почти семнадцать, и у нее была лучшая и единственная подруга по имени Джордан. Замкнутая и робкая, она даже не представляла, что обладала потрясающей красотой, которая не бросалась в глаза. Они ходили в одну католическую школу, и посещали почти одни и те же занятия – кроме английского в заключительный год. Нора занималась в продвинутой группе, тогда как Джордан, в отличие от будущей писательницы, довольствовалась менее требовательным учителем. Она никогда не забудет мертвецки‑ бледное лицо своей подруги, после очередного учебного дня. Норе потребовалось трое суток, чтобы вытянуть из нее причину – учитель Джордан по английскому, женатый мужчина, разменявший пятый десяток, оставив ее после занятий, сунул руку ей под юбку. Он предложил Джордан отличный балл по своему предмету, в обмен на очевидное. Придя в ярость, Нора грозилась до смерти забить его своими голыми руками. Но Джордан рыдала, боясь того, что ей никто не поможет, никто не поверит. Ко всему прочему, учитель также являлся баскетбольным тренером, у команды которого намечался лучший сезон в году. Джордан заставила свою подругу поклясться, что она не сообщит об этом в школу, в ответ Нора заставила ее поклясться, что она расскажет обо всем Отцу С. По сегодняшний день, она не знала, что Сорен сказал или сделал. Единственное, что было известно Норе, что в пятницу он отправился в их школу, а в понедельник учителя уже не было.

В тот день, после занятий помчавшись в церковь, она нашла Сорена молящимся возле раки Девы Марии. Нора рассказала ему, как благодарна была Джордан, как потрясена была вся школа, и что никто не знает, по какой причине тренер уехал так внезапно. Сорен не улыбнулся и только зажег свечу.

– Было очень сложно? – Нора помнила, как стояла на этом самом месте, задавая ему данный вопрос. – Сказать, чтобы он оставил ее в покое.

– Вселить в него страх Божий было пугающе просто, – ответил Сорен, – и почти приятно. А почему ты спрашиваешь, Элеонор?

Застегнув свою толстовку с капюшоном, она стала нервно дергать за поношенные рукава.

– Я думала, что для вас это будет нелегко. Ну, поскольку вы меня любите.

Сорен посмотрел ей прямо в глаза, и Нора увидела, что она, по‑ настоящему, застала его врасплох – один из нескольких раз за восемнадцать лет.

– Элеонор, смертницы в Секторе Газа, гораздо менее опасны, чем ты.

Он направился в свой кабинет, и она, практически, бегом последовала за ним, поспевая за его широкими шагами.

– Значит, приму это за " да", – заявила Нора, когда они подошли к нужной двери.

– Мне всегда импонировали цистерцианские монахи, – Сорен шагнул в свой кабинет, – особенно их обет молчания, – и закрыл дверь перед ее носом.

Следующие две недели, Нора безостановочно улыбалась.

Открыв глаза, она отошла от раки, и от своего воспоминания. Ее каблуки стучали по деревянному полу, с годами ставшему блестящим и скользким. Нора думала, что застанет Сорена работающим в его кабинете. Она остановилась, услышав мелодию, доносящуюся через толстую, деревянную дверь. Поглотив приглушенные звуки, она скользнула в притвор и тихонько пошла в сторону алтаря, где за роялем сидел Сорен. Он не поднял взгляда, когда приблизившись к нему, Нора положила ладони на черный, полированный инструмент. Закрыв глаза, она позволила тонким, вибрирующим волнам пробраться сквозь и внутрь нее. Заключительная нота, поднявшись по ее рукам и опустившись по ее ногам, эхом разнеслась по всему притвору, и вернулась к алтарю. Нора открыла глаза.

– " Лунная Соната", – произнесла она, – моя любимая.

Улыбнувшись, Сорен проиграл последнюю часть.

– Я знаю.

Нора вернула улыбку и, наклонившись, провела по гладкой, блестящей поверхности.

– С годовщиной, Сорен.

Он снова улыбнулся, одной из редких, искренних улыбок, коснувшейся его глаз. У Норы что‑ то сжалось в груди, и ее улыбка сникла.

– С годовщиной, малышка, – произнес он голосом, таким же нежным, как последняя нота произведения.

От этих трех слов нахлынули тысячи воспоминаний. Они с Сореном никогда не были и не будут женаты, никогда не встречались в традиционном смысле этого слова, но никогда не сомневались в том, какой день символизировал начало их совместной жизни.

Ее первое избиение и лишение девственности пришлось на Страстной четверг, канун Страстной пятницы – дня возлегания Иисуса на Его трапезу во время Тайной Вечери. В тот день, Иисус, Сын Божий, встав на колени, омыл ноги ученикам Своим. Тринадцать лет назад, то же самое Сорен сделал и с ней. Даже с изменением литургического календаря, им ни разу не пришла мысль праздновать их годовщину в любой другой, кроме этого, незаслуженного позабытого церковного праздника день, последний день свободы Иисуса до Страстей, день, спокойствие которого Он разделил с теми, кого Он любил.

Сорен снова заиграл памятную мелодию, и Нора неотвратимо отдалась на волю настойчивого ритма. Она следила за его руками – его идеальными руками профессионального пианиста, слишком хорошо помня, насколько интимно она их знала, насколько интимно они знали ее. Один бесстрашный локон безупречных светлых волос Сорена грозился упасть ему на лоб. Норе до безумия хотелось протянуть руку и смахнуть его назад.

– Ты играл ее для меня в ту ночь, – сказала она, как только музыка стихла.

Закрыв глаза, Нора вернулась в прошлое.

– Ты играл ее, когда я пришла к тебе домой.

Она помнила ту ночь, как вчера – как она скользнула через обитую деревом заднюю дверь, преследуя музыку, раздающуюся в изысканной гостиной Сорена. Она стояла, молча наблюдая за священником – в ту ночь ставшим ее любовником – как в свете одинокой свечи, он играл самое прекрасное музыкальное произведение, словно оно было написано им для нее.

– На следующее утро я впервые проснулась в твоей постели.

– Лучшая ночь в моей жизни, – сказал Сорен.

– И в моей.

Почувствовав былую тягу этой любви, Нора выпрямилась, стараясь от нее отмахнуться.

– И когда в церкви появился рояль?

Сорен улыбнулся.

– В день моего рождения, некий таинственный незнакомец доставил к моему дому инструмент фирмы Bö sendorfer, марки Imperial. Таким образом, я подарил церкви свой прежний рояль Steinway.

– Очень благородно со стороны незнакомца, – с застенчивой улыбкой произнесла Нора.

– Полностью согласен. Хотя старый рояль, до сих пор, играет великолепно.

– У него уже сто лет проблемы с педалью.

– Да, и чья в этом вина?

– Не моя, – возразила Нора, – помнишь, что ты тогда со мной вытворял? Мне надо было за что‑ нибудь держаться, разве нет?

Сорен опустил глаза на свои руки. Его нависшие над клавишами пальцы, беззвучно перебирали призрачные ноты.

– Ты могла держаться за меня.

Нора лишь сглотнула, оказавшись в таком редком состоянии безмолвия. Вероятно, ощутив ее неудобство, Сорен опустил руки на клавиши, и снова заиграл.

– " Лунная Соната" необыкновенное произведение, – сказал Сорен, – его называли " ламентацией". Во время игры и бесконечных повторений чувствуется грусть, нужда. Сонату легко играть, но безумно сложно играть хорошо. Арпеджио предусматривает свободу выражения. Слишком много свободы для неискушенных, неумелых рук. Говорят, что Бетховен сочинил ее для семнадцатилетней графини Джульетты Гвиччарди. Возможно, он ее любил. Скорей всего, он попросту пытался ее соблазнить.

– Со мной это бы сработало.

– С тобой это и сработало.

На этот раз, улыбнувшись вызванным словами Сорена воспоминаниям, Нора в который раз с нежностью провела ладонями по роялю.

– Боже мой, на этом инструменте совершались невиданные акты преступления против природы.

– Надеюсь, ты не имеешь в виду мою игру.

– Ни в коем случае. Я знаю, какие одаренные у тебя руки.

– Прошу соблюдать некоторую благопристойность. Мы в церкви, Элеонор, – с наигранной строгостью напомнил ей Сорен.

– Простите, Святой Отец.

Выражение ее лица превратилось в шуточную маску раскаяния.

– Конечно, малышка. Я могу простить тебе что угодно. Но не рассчитывай, что в один прекрасный день, тебе за это не воздастся.

Прежде чем Нора успела ответить, за дверьми послышался безошибочный скрип кроссовок по деревянному полу. За ним последовал еще один, более громкий скрип, потом раздался оглушающий детский хохот.

– Делу время.

Сорен поднялся со скамьи. Пройдя с ним мимо рядов, Нора оказалась вне святилища. Из церкви они последовали на звук детских голосов, раздающихся со стороны помещения, являвшегося общинным залом и столовой. Сорен провел ее в общинный зал, часть которого отводилась под спортивный зал, часть под приемную, где ей открылась сцена настоящего животного хаоса. Мысленное описание Норы оправдалось после того, как она увидела со всех ног промчавшегося мимо них мальчика, одетого в костюм овцы.

– Что происходит? – спросила она, как только они нашли тихое место, рядом со столовой.

– На воскресенье дети репетируют спектакль, названный " Страстями", – объяснил Сорен.

Повсюду малышня бегала к родителям, от родителей, иногда через родителей. Однако, как только появление священника стало очевидным, гул стих, и начал устанавливаться порядок. Нору всегда восхищало это качество в Сорене. Своему присутствию он позволял говорить гораздо чаще своих слов. Нора остановила свой взгляд на отдаленно знакомой женщине. Как только очертания ее лица проявились лучше, она узнала владелицу, которой оказалась Нэнси Джеймс, одна из ее любимых приходских матерей. Временами, Норе было сложно представить, что всего лишь пять лет назад она посещала эту церковь, нянчила этих детей, общалась с этими родителями. В конце концов, поймав взгляд женщины, Нора улыбнулась. Через мгновение, узнав ее, Нэнси вернула улыбку. Пять лет… казалось, это было только вчера… или миллион лет назад.

– Они знали о нас?

Нора наклонила голову в сторону группы родителей. Она говорила неуместно тихим голосом. Среди всей этой малышни, она могла ничуть не страшась, прокричать свой вопрос Сорену.

– Я, до сих пор, священник. Смею предположить, что либо они никогда не подозревали, либо их никогда не волновало.

Нора невесело усмехнулась.

– Бывшая арестантка Элль Шрайбер и пресвятейший Отец Стернз. Конечно, они никогда не подозревали.

– Элеонор, они никогда не думали о тебе настолько плохо, насколько ты считаешь. Когда ты вернешься, они примут тебя с распростертыми объятиями.

– Я не вернусь.

Сорен изогнул уголки своих красивых губ в слабой улыбке.

– И, тем не менее, ты здесь.

Начав было спорить, в конце помещения Нора увидела проблеск зеркально‑ бледных глаз и застыла.

– Микаэль, – выдохнула она.

– Да, в этом году он помогает с постановкой " Страстей". Он довольно неплохо ладит с детьми. Среди них он расслабляется, что в иных ситуациях дается ему непросто.

На данный момент Микаэль выглядел каким угодно, только не расслабленным. Его длинные волосы были собраны в хвост, однако Нора заметила несколько выбивающихся, обрамляющих его лицо прядей. Дети безостановочно суетились. Он поправлял нимбы, подвязывал крылья, помогал маленьким ангелочкам… Когда " пастырь" чуть не налетел на Микаэля, он рассмеялся и ушел с пути.

– Он в порядке? – спросила Нора, терзаемая чувством вины.

– Микаэль и его мать стали прихожанами нашей церкви более двух лет назад. И его нынешнее состояние, действительно, самое удовлетворенное из всех, что я когда‑ либо видел. Сейчас он умиротворен. Почти счастлив. В его глазах читается новый посыл. Облегчение.

– Облегчение… что он не один?

– Да. Я рассказал ему о нас, о том, кем мы являемся, о том мире, в котором мы живем. Понимаю, что делая это, я сильно рисковал, но он успел впитать слова своего отца и убедить себя в своей ненормальности, в безнравственности своих желаний. Но слова действенны, только когда…

– Не говоришь, показываешь, – с унылой улыбкой произнесла Нора, отгоняя от себя мысли про Зака.

– Знаешь, это нечестно. Попахивает двойными стандартами. Ты подарил мне Микаэля в его пятнадцать лет. Меня же вынудил ждать до двадцати.

Сорен медленно вдохнул.

– Это была моя ошибка.

– Чудеса случаются. Ты только что признался в совершенной ошибке. И в чем она заключалась? В том, что ты не переспал со мной раньше?

– Моя ошибка заключалась в…, – повернувшись, он встретил ее взгляд, – заблуждении, что у нас имелся неограниченный запас времени.

Со сжавшимся от этих слов сердцем, Нора стала наблюдать за Микаэлем через разделяющее их пространство. Он был далеко не радостным, но напряжение в его теле ослабло, в глазах тлел огонь. Она бы никогда с первого взгляда не предположила, что под его часами и браслетом прятались такие жуткие шрамы.

– Ты должна быть благодарна Микаэлю.

Сорен прервал ее мрачные размышления.

– День, когда ты меня оставила, считался самым плохим в моей жизни. День, когда в машине скорой помощи я опустился на колени и соборовал четырнадцатилетнего мальчика…

– Сместил меня с первого места, так?

– Возможно, разделил его с тобой.

– Его шрамы ужасающие. Поверить не могу, что он выжил.

– Это была непреднамеренная попытка. Он разбил стекло и неумело полоснул по венам. Кровотечение было обильным, но недостаточно быстрым, поэтому его удалось спасти. И все же, лечащий врач назвал его выживание чудом.

– Я рада, что его спасли. Он хороший мальчик.

Как только Нора произнесла эти слова, Микаэль, впервые за все время посмотрел в их сторону. При виде нее, его серебристые глаза расширились от шока. Он мгновенно раскраснелся, и на его лице отразилось выражение чистейшей паники.

– Сорен…

Нора боялась, что мальчик потеряет сознание.

– Просто смотри, Элеонор.

Микаэль не отрывал от нее глаз. Она же делала так, как приказал Сорен. Закрыв глаза, мальчик сделал глубокий вдох. Краснота с его лица спала, и его тело стало расслабленным, спокойным. Открыв глаза, он снова посмотрел на Нору. И потом – подумать только – он ей улыбнулся.

– Микаэль в порядке, – произнес Сорен, – в конце концов, он один из нас.

– Заметно, что ты о нем очень печешься.

– Он стал для меня, как сын.

– Мило. Прямо как Авраам, породивший Исаака.

– Знаю, ты до сих пор сердишься, что я не сообщил о его возрасте. Но что бы изменилось в противном случае? Кроме впечатляющего притязания на праведный гнев?

Нора открыла рот, чтобы возразить, но мимо них с визгом пронесся мальчик пяти или шести лет.

– Оуэн! – позвал Сорен, останавливая того на полпути, – подойдите сюда, молодой человек.

Щелкнув пальцами, он указал перед собой. Ссутулившись, маленький Оуэн крадучись приблизился к требуемому месту. Норе пришлось прикусить свою нижнюю губу, чтобы не рассмеяться. Оуэн был самым симпатичным маленьким мальчиком, черные, курчавые волосы которого торчали в разные стороны.

– Да, Отец С? – спросил он, пнув деревянное покрытие, тем самым, намеренно скрипнув своей подошвой.

– Оуэн, прошу тебя осмотреть твою обувь.

Мальчик покорно опустил глаза, и все его тело пришло в движение от самого отчаявшегося вздоха, который только Норе доводилось слышать от ребенка.

– Я забыл.

Оуэн поднял на Сорена полный мольбы взгляд.

– Забыл их завязать или забыл, как их завязывать? – спросил он.

– Забыл как.

– Элеонор? Думается мне, что данный вопрос в твоей компетенции.

– Постараюсь, но я давно этого не делала.

Встав на колени, Нора попыталась продемонстрировать мальчику метод кролика Банни – две петли вместо ушек, одна заходит за другую… Тот просто смотрел на нее серьезными глазами.

– Ты что‑ нибудь запомнил, Оуэн? – поднявшись, спросила она.

– Не знаю. Это так сложно. Спасибо.

– Совершенно не за что.

Нора видела, как протянув руку, Сорен поставил палец мальчику между глазами. Оуэн их скосил, и они с Сореном оба рассмеялись.

– Ты свободен. Но прошу тебя следить за скоростью своего передвижения.

Оуэн снова тронулся с места, на этот раз более сдержанным шагом. Нора оглядела зал и столы с сидящими за ними, общающимися между собой, но не отрывающими от своих детей глаз родителями.

– Когда‑ то я тоже хотела иметь твоих детей, – сказала она, не встречаясь с Сореном взглядом.

– Я сказал, что Микаэль для меня, как сын. И ты его имела, разве нет?

Нора резко втянула в себя воздух.

– Есть разница между садизмом и жестокостью. Надеюсь, когда‑ нибудь ты это усвоишь.

– Напомни, что из них для тебя предпочтительней?

– Я ухожу, Сорен. Спасибо за очередную прекрасную годовщину.

Повернувшись на пятках, Нора помчалась вон из помещения. Она продолжала движение, даже различая позади себя шаги. Дойдя до выхода, она услышала свое имя. Нора остановилась, чтобы посмотреть на Сорена.

– Мне и без того сложно приезжать сюда, видеться с тобой. Тебе не обязательно это усложнять.

Подняв руку к ее лицу, он провел пальцами по ее щеке. Нора огляделась по сторонам, убеждаясь, что их никто не видел. Привычка, от которой она так и не избавилась.

– Прости меня. Для меня это тоже сложно.

– Не думала, что для тебя хоть что‑ нибудь бывает сложным.

Опустив руку, Сорен шагнул от солнечного света в тень, оставляемой ракой Девы Марии.

– Конечно, ведь ты единственная, у кого обо мне не самое лучшее мнение.

Улыбнувшись, Нора последовала за ним в тень.

– Увидев тебя впервые, я подумала, что ты был всемогущим.

– Тебе было пятнадцать, Элеонор.

– Я по‑ прежнему так думаю.

Последовавший смех Сорена был пустым и безрадостным.

– Будь я всемогущим, ты бы все еще была со мной, малышка. У меня не было сил остановить твой уход.

– Были, – ответила Нора, – но ты любил меня слишком сильно, чтобы к ним прибегнуть.

– Может быть, я всегда любил тебя слишком сильно.

Сорен перевел взгляд на статую Девы Марии.

– Один наш общий знакомый сообщил, что ты прекратила работу над своей книгой.

– Зак узнал о том, чем я занимаюсь. Он аннулировал контракт.

– Уверен, ты можешь писать и без него.

– Зато я в этом не уверена. Он заставил меня увидеть книгу другими глазами. До Зака я была всего лишь рассказчиком эротических историй. И совсем ненадолго ощутила себя настоящим автором.

– Ответь мне на один вопрос, Элеонор. Почему ты начала работать с нашим monsieur?

– У меня ничего не было. Он предложил мне работу.

– Ты могла выбрать любое другое занятие. Почему именно это?

– Он сказал, что я смогу зарабатывать кучу денег всего за несколько часов в неделю. Я подумала, что эта работа позволит мне…, – остановившись, Нора сглотнула, – думала, что она позволит мне писать.

– Твоя работа с Кингсли едва ли была средством достижения данной цели. Она никогда таковой не была.

Нора не знала, как на это ответить. Сунув руку в карман, Сорен вытащил черный, бархатный мешочек и положил ей в ладонь.

– Что это? – спросил она.

– Твой настоящий подарок на годовщину.

Открыв мешочек, Нора достала серебряный кулон на цепочке и поднесла его ближе.

– Образ святого, – рассмеялась она, – Я давно не носила подобных вещей. Кто на ней изображен? Святой Микаэль? Святая Мария Магдалена?

– Вообще‑ то, апостол Святой Иоанн.

– Святой Иоанн… покровитель дураков и бывших любовников? – осмелилась предположить Нора.

– Нет, – ответил Сорен мягким голосом и таким же взглядом. – Покровитель писателей.

У нее слегка дрожали руки, отчего она никак не могла надеть цепочку. Забрав медальон, Сорен застегнул украшение на ее шее.

Нора закрыла глаза, на секунду насладившись ощущением охватывающих ее рук.

– У нашего Господа Иисуса было двенадцать апостолов, – сказал Сорен, отступив назад.

– После Его Вознесения, их разогнали на все четыре стороны и преследовали до самой смерти. Довольно странно, но только Иоанн, покровитель писателей, ушел не мученической смертью.

– Тебе никогда не нравилось, когда я играла мучеников. Знаешь, я не уверена, что имею право его носить.

– " Бытие 1: 3, И сказал Бог: да будет свет. И стал свет…", Бог сотворил мир словами, Элеонор. Слова – есть нить на материи вселенной. Ты пишешь, потому что это приближает тебя к Богу. Когда‑ то я был глупцом, думая, что смогу это для тебя сделать. Теперь, я считаю иначе. Это то, кто ты есть.

– Зак так не считает.

– Значит, он еще больший глупец, чем я. Я знаю тебя, малышка. Однажды, писательской деятельностью ты выбралась из ада. Ты можешь сделать это снова.

– Книга еще не завершена, и близко, к тому же у меня всего неделя до отбытия Зака в Лос‑ Анджелес. Хотя, не думаю, что он заморочится чтением моего романа, когда тот будет закончен.

– Тогда, выражаясь твоими словами, Элеонор – хрен с ним. Закончи книгу. Не ради меня, не ради Закари, не ради Уесли, и даже не ради Господа. Закончи ее ради себя.

Нора рассмеялась сквозь слезы.

– Это приказ?

– А это должен быть приказ?

На мгновение, Нора подумала о сказанном, подумала об энергии, хлынувшей в ее вены. У нее была одна неделя до переезда Зака на западное побережье. Что, если она перепишет книгу без него? Она сможет отправиться к нему и швырнуть романом ему в лицо. Черт с ним, с контрактом. Нора закончит ее только потому, что ей хочется узнать, какой окажется развязка.

– Нет, думаю этого достаточно.

– Тогда иди.

Сорен кивнул на выход и Нора, практически побежала к воротам, но остановившись в последний момент, обернулась.

– Ты мог не отпускать меня, и ты об этом знаешь, верно? – спросила она.

Поднеся спичку, Сорен зажег свечу под ракой.

– Я и не отпускал тебя.

В ответ Нора была не в состоянии выговорить ни слова. Неважно, могла она говорить или нет, если она могла писать.

Выйдя из фойе, она оказалась среди солнечного света. Она в последний раз оглянулась на " Пресвятое Сердце", зная, что самое пресвятое сердце осталось внутри церкви. Временами, она думала про себя – мне тоже хотелось, чтобы ты не отпускал меня.

***

Когда Нора вернулась домой, Уесли ждал ее в гостиной комнате. Казалось, что он испытал небывалое облегчение, увидев ее невредимой. Нора улыбнулась тому, насколько благодарным он станет через несколько минут.

– Ты вернулась домой, – сказал малой.

– Мне нужно переписывать книгу.

Уесли растянулся в улыбке такой же яркой, как солнце. Но эта улыбка дрогнула, когда он протянул ей телефон прямого вызова.

– Он звонил, пока тебя не было.

Взяв трубку из его руки, Нора нажала на кнопку восемь. Она закончит эту книгу ради себя, и только ради себя. Но, по крайней мере, это она могла сделать ради Уесли.

⇐ Предыдущая 16 17 18 19 202122 23 24 25 Следующая ⇒