Алексей Иванович Пантелеев 18 страница

В вагоне появился контроль: поездной кондуктор, работник ЧК и несколько красноармейцев с винтовками.

- Предъявите ваши документы! - возгласил кондуктор.

Те, у кого документы были, полезли в карманы, за пазухи, стали расстегивать кошельки, развязывать узелки; а те, у кого документов не было, забились поглубже под лавки, съежились там и перестали дышать.

У Леньки документы и деньги хранились в нагрудном кармане зеленой рубахи, которую ему когда-то перешила из солдатской гимнастерки Маруся. Когда подошла его очередь и кондуктор спросил: " А у тебя что? ", он сунул руку в карман и сказал:

- Пожалуйста.

Но сразу же почувствовал, - словно рыбья кость встала у него поперек горла. В кармане ни денег, ни документов не было. Соскочив с лавки, он принялся рытье" в других карманах - карманы были пусты.

- Ну что же ты? - сказал кондуктор.

- Сейчас, сейчас, - бормотал Ленька. - Одну минуточку. У меня есть мандат... Мне Чека выдала...

Он рылся за пазухой, выворачивал рваные карманы штанов, тряс штанину нигде мандата не было. Только тут он вспомнил ночную сцену в бараке и понял, что деньги и документы у него украли. Губы у него затряслись. Он заплакал.

- Товарищи, - проговорил он сквозь слезы, - меня обокрали.

- Брось заливать, - сказал кондуктор. - Это тебя-то обокрали? Ты сам небось чистишь карманы - по первой категории...

На ближайшей станции Леньку высадили. Когда он выходил из вагона, вдогонку ему неслись насмешки, ругательства и издевательства. Особенно старалась женщина, которая угощала его яблоками и рыбой. Поезд уже тронулся, и Ленька стоял один на пустой платформе, а она все еще высовывалась из окна и хриплым от негодования голосом кричала:

- Паразит!.. Обманщик!.. Воблу жрет, а у самого документов нету...

Ленька показал ей кулак, присел на корточки у кипяточного бака и снова заплакал. В эту минуту он услышал у себя над головой грубый мальчишеский голос:

- Эй, плашкет! Чего сопли распустил?

Перед Ленькой стоял ободранный загорелый паренек - его одногодок или чуть побольше.

- Нашпокали? - сказал он.

Ленька перестал плакать, угрюмо посмотрел на паренька и сказал:

- Кого нашпокали? Никого не нашпокали.

- Высадили?

- Высадили, - сказал Ленька.

- Чего ж плакать? Балда! Ты чей - одесский?

- Петроградский, - сказал Ленька, все еще дичась и с любопытством разглядывая паренька. У того было грязное, шелудивое, перемазанное мазутом, но очень красивое белозубое лицо.

- Если ты петхогхадский, - сказал он, передразнивая Леньку, - то очень приятно. В Петрограде, говорят, на ходу подметки срезают. Это правда?

- Не слыхал. Не знаю, - ответил Ленька.

- Ты что - втыкаешь?

Ленька не понял, но сказал:

- Нет.

- Ну и дурак, если нет. Давай на сламу работать?

- На какую сламу?

- Ну, на пару. На бану майданы резать. Айда?

- Айда, - сказал Ленька, хотя и тут не понял, на каком бану и какие майданы ему предлагают резать. Почему-то ему показалось, что бан что что-то вроде баштана, а майдан - арбуз или тыква по-украински. Но очень скоро он понял, что речь идет не о тыквах и не об арбузах. Белозубый паренек, которого звали Аркашкой, несмотря на свои четырнадцать лет, был уже очень опытным железнодорожным вором. Он предложил Леньке войти с ним в компанию и воровать на вокзалах и в поездах вещи у пассажиров.

Леньку не бросило в жар от этого предложения. Нет, после всего, что с ним было, он уже не мог смотреть на воровство с тем презрением, которого оно заслуживает. Но, выслушав Аркашку, он, не задумываясь, сказал:

- Нет, к чегту.

И пошел.

- Фасон берешь? - крикнул ему вдогонку Аркашка. - Ну, что ж... пожалуйста... без тебя обойдемся...

Подошел поезд. Ленька вскочил на ходу на подножку, пробрался в вагон. На следующей станции его высадили, надавав пинков.

Приближался вечер, заморосил дождь. Станция была маленькая, зала для пассажиров при ней не было.

Ночевал Ленька в виадуке под железнодорожным полотном.

На следующий день утром он голодный сидел на скамеечке у станционного домика и думал: что ему делать? Ни денег, ни документов у него не было. Пойти в милицию? Проситься в детдом? Или на какую-нибудь новую " ферму"? Нет, нет, только не это...

Он уже начал жалеть, что отказался от предложения Аркашки, как вдруг услышал рядом с собой знакомый голос:

- Здорово, фрайер!

Позже Ленька со стыдом вспоминал, как он обрадовался, узнав белозубого Аркашку.

- Обедал? - спросил тот.

- Нет, - пробурчал Ленька.

- Завтракал?

- Нет.

- Значит, прямо ужинать собираешься?

Ленька угрюмо ухмыльнулся.

- Ну как, - втыкаем? - спросил Аркашка, присаживаясь возле него на лавочку.

Не было рядом с Ленькой сильной руки, которая бы могла поддержать его. Не было матери, не было Юрки, не было Василия Федоровича Кривцова...

Вокруг было пусто, опять моросил дождь.

- Ну, что ж... Втыкаем, - сказал Ленька, тряхнув головой.

... С первым же поездом они отправились " на гастроли", как говорил Аркашка. На станции Казачья Лопань Аркашка унес из-под самого носа зазевавшегося пассажира большой кожаный чемодан. В чемодане, который они открыли на пустыре за железнодорожными складами, оказались такие богатства, что Ленька рот разинул. Здесь лежало хорошее, тонкого полотна мужское белье, яркие галстуки, крахмальные воротнички, бритва, махровое полотенце, душистое мыло, бутылка вина, белая булка, английские консервы, шоколад, несколько лимонов - вещи, которых Ленька несколько лет и во сне не видел. На самом дне чемодана в коробке из-под зубного порошка были запрятаны маленькие дамские часы на золотой браслетке.

Даже у видавшего виды Аркашки глаза разбежались при виде этих богатств.

- Ничего, ничего, пофартило, - говорил он, лихорадочно роясь в чемодане. - У тебя рука легкая. Из тебя человек выйдет, Ленька! А?

Эта похвала не очень порадовала Леньку.

Он спросил: у кого Аркашка украл этот чемодан? Что это за человек, который в голодные военные годы ест белый хлеб, сардинки и лимоны?

- Тоже, наверно, вор, - сказал Аркашка. - Или какой-нибудь буржуй недорезанный.

Ленька почему-то вспомнил Волковых. То, что вещи эти - буржуйские, немного утешило его.

- В общем - плевать! - сказал Аркашка. - Сейчас это все наше.

Он смеялся, потирал руки и без конца повторял:

- Ничего, ничего... Поживем, парень! Погуляем на славу!..

Хотя Ленька не принимал никакого участия в этой краже, Аркашка по-братски разделил с ним все награбленное. Они уехали в Харьков. И там около месяца жили припеваючи, проедая деньги, вырученные от продажи часов и других вещей.

Но скоро они расстались. Аркашка покинул Леньку. То ли ему показалось, что Ленька невыгодный компаньон, так как Ленька воровал хуже и не так удачно, то ли он ему просто надоел, но однажды Ленька проснулся и увидел, что Аркашки нет. Ночевали они на бульваре - в кустах акации. Ленька посидел, подождал и, забеспокоившись, решил пойти поискать товарища. Он уже хотел подняться, когда машинально сунул руку в карман, где лежали у него заколотые французской булавкой деньги. В кармане он нащупал что-то холодное, мягкое и пушистое. От обиды и отвращения он закричал. Оказалось, что Аркашка не только обокрал его, вынув из кармана все деньги, но еще и поиздевался над ним, засунув в карман маленького дохлого котенка.

... Расставшись с Аркашкой, Ленька не горевал. Но жизнь его уже опять пошла кувырком.

Споткнуться и упасть в яму нетрудно, выкарабкаться из нее гораздо труднее.

Стыдно, горько и больно вспоминать Леньке эту осень, зиму и лето, которые он провел в Харькове и в других городах Украины... Почти год скитался он, вместе с тысячами таких же бездомных ребят, по разоренным войной местам. Не раз побывал он за это время в отделениях милиции, в железнодорожных чека, в арестных домах угрозыска...

Иногда думал: как же это так получилось? Был честный мальчик, учился, читал, писал стихи... И вот все это рассыпалось, ничего не осталось, он вор, бродяга, отпетый человек.

Он делал над собой усилия, пробовал не воровать, работать. Ходил на вокзал, предлагал пассажирам помочь снести вещи. Но вид у него был такой, что пассажиры пугались.

- Знаем, - говорили они, - знаем, куда ты их снесешь...

И, оттолкнув Леньку, они сами тащили свои корзины и чемоданы, до трамвая или до тележечника.

Пробовал он и торговать. Когда начался нэп и открылась частная торговля, он купил у знакомого китайца сотню дешевых самодельных папирос, вышел на главную улицу и стал кричать:

- А вот кому папигос! Папигос кому?!

Но пока торговал, больше выкурил сам, чем продал. Вечером подсчитал убытки и понял, что частный капиталист из него не выйдет.

О возвращении в Петроград он уже не мечтал. Ему казалось, что он уже конченый человек, он не мог представить себе, как он встретится с матерью или сестрой и как посмотрит в глаза им...

... Но в конце лета снова напала на него тоска по родине. Он уже измотался, устал... По вечерам он с завистью поглядывал на освещенные окна, за которыми текла нормальная человеческая жизнь: люди сидели за самоварами, пили чай, матери ласкали детей.

Как-то под вечер он сидел у железнодорожного полотна на станции Сортировочная, ел вишни. И вдруг, неожиданно для самого себя, решил:

- Поеду в Петроград.

Он не стал заходить в город, - там не было у него никаких дел, никто не поджидал его там, и не с кем ему было прощаться. Он дождался первого поезда, вскочил на ходу на подножку, с подножки перебрался на буфер, а оттуда - по лесенке - на крышу. До Курска он ехал без приключений. Ночь была холодная, он сидел, скорчившись, у трубы вентилятора и думал о Петрограде. Глаза у него слипались, но спать было нельзя, так как во сне очень легко сверзиться с покатой крыши, а кроме того, подъезжая к станции, надо перебираться на сторону, противоположную платформе, чтобы не заметил с платформы агент. Но все-таки Ленька заснул. И только чудом каким-то не свалился и не попал под колеса. В Курске его сняли с крыши. Полтора часа он просидел в пикете, дал обещание зайцем больше не ездить и был отпущен. Добравшись до станции Курск-товарная, и отыскав подходящий поезд, он забрался на паровозный тендер и зарылся в уголь. Так, пересаживаясь с поезда на поезд, - на крышах, на буферах, на вагонных рессорах, в угольных ящиках, в нефтяных баках, - он ехал на родину. Однажды утром он проснулся и, заметив, что поезд стоит, высунулся наружу. Он увидел знакомый перрон и высокую застекленную крышу Николаевского вокзала. Сердце его застучало. Он был в Петрограде.

ГЛАВА X

Он шел по Невскому - оборванный, длинноволосый, босой, перепачканный углем и нефтью - и ему не верилось, что он шагает по родной земле. Слезы текли по его лицу, оставляя белые полосы на перемазанных углем щеках.

Больше трех лет прошло с тех пор, как он уехал из этого города. И вот он возвращается. Но разве это тот самый Ленька идет, который нотой 1918 года подъехал на извозчике к Николаевскому вокзалу и, увидев этот вокзал, с трепетом подумал: неужели ему и правда предстоит такой далекий путь, неужели он на все лето едет в деревню?

Нет, это уже не тот Ленька.

Он шагает по Невскому и с удивлением думает, почему это никто не смотрит на него и не показывает пальцами. Но таких, как он, на улицах очень много. Да и сам Петроград выглядит не таким чистеньким и нарядным, каким он выглядел четыре года назад. Город еще не оправился от разрухи. Уже отгремели пушки, но пахнет еще порохом гражданской войны. Булыжные мостовые разворочены. В витринах зияют огромные трещины. Люди выглядят больными и голодными, хотя на улицах уже попахивает жареными пирожками и над магазинами красуются новенькие, нарядные вывески: " Кафе", " Хлеб и булки", " Продукты питания"...

С трепетом поднимался Ленька по широкой полутемной лестнице, где каждая ступенька и даже каждая выбоина на ступеньке были знакомы ему и напоминали детство.

Клеенка на дверях была ободрана. Звонок не звонил. Ленька стучал минут пять. Наконец дверь наполовину отворилась. Из-за цепочки выглянула незнакомая женщина, старуха с завязанной щекой. У Леньки срывался голос, когда он спросил, дома ли Александра Сергеевна.

- Пошел, пошел, - ответила ему старуха и захлопнула дверь.

Ленька опешил, но, подумав и подождав, опять постучал. Женщина, не открывая двери, стала ругаться. Она заявила, что если Ленька сию же минуту не уйдет, она позвонит в домовой комитет и его заберут куда следует.

- Вы не ругайтесь, пожалуйста! - закричал Ленька. - Вы мне только скажите: Александра Сергеевна здесь живет?

- Никаких Александр Сергеевн здесь нету, - сказала женщина и, помолчав, добавила: - Уходи, пожалуйста...

Ленька, понурый, поплелся вниз. Он перешел улицу и заглянул в окна второго этажа. За окном - в бывшей детской - висела клетка с чижиком или канарейкой. На подоконниках стояли горшки с цветами. Форточка в бывшей столовой была заткнута полосатой подушкой.

До вечера Ленька бродил по городу. Вечером он решил поискать кого-нибудь из родных. На Екатерининском канале222 жила его тетка, мамина сестра. Ни номера дома, ни номера квартиры он не помнил. Только случайное детское воспоминание помогло ему отыскать этот дом. На высокой глухой стене он увидел огромный железный плакат: " Какао Жорж Борман". Толстый розовощекий повар в белом колпаке и в таком же переднике, зловеще улыбаясь, помахивал над головой банкой с какао. Ленька вспомнил, что этого повара он почему-то страшно боялся в детстве. Когда они с матерью подъезжали или подходили к этому дому, он отворачивался и зажмуривался. Этот повар снился ему иногда по ночам, как и позеленевший от петербургских туманов памятник композитору Глинке у Мариинского театра.

... Парадный подъезд был закрыт. Ленька поднялся по черной лестнице и позвонил. Облако вкусного пара ударило ему в лицо. На пороге стояла перед ним с поварешкой в руке его тетка. Не слишком храбро смотрела она на маленького оборванца.

- Что тебе нужно, мальчик? - спросила она, попятившись.

Ленька шагнул вперед. Сорвал с головы рваную кепку с полуоторванным козырьком, улыбнулся и сказал:

- Неужели не узнаете, тетя Рая?

Тетка всплеснула руками:

- Леша?!

Кинувшись с объятиями к Леньке, она остановилась на полдороге. Обнять и поцеловать его она не решилась. На ней было чистое нарядное платье и розовый в белую горошинку передник.

Конечно, первый вопрос, который Ленька задал, был:

- Что с мамой? Где она?

Он с ужасом ждал страшного ответа. И вдруг он видит, что тетка повернулась к дверям, высунула голову в коридор и кричит:

- Шурочка!

Он не успел опомниться и сообразить, в чем дело, как уже очутился в объятиях матери. Мать целовала его, плакала и смеялась, и черные угольные пятна покрывали ее лицо, руки и выгоревшее ситцевое платье.

- Боже мой! Какое счастье, - говорила она, прижимаясь щекой к его взлохмаченной грязной голове. - Лешенька... Сынок... Мальчик... Где ты был? Ведь мы давно похоронили тебя. Васюша был уверен, что тебя волки съели на этой ужасной ферме.

- А где он?

- Кто? Вася? Он с нами живет. Он скоро придет. Он у нас уже совсем взрослый - не узнаешь его - работает в булочной. А эту ты узнаёшь?

В дверях стояла и с недоумением смотрела на происходящее десятилетняя курносенькая девочка, в шерстяном клетчатом платьице, из которого она давно успела вырасти.

- Мама, кто это? - проговорила она испуганно.

- Лялька! Да ты что - не узнала?

Девочка вскрикнула, завизжала и кинулась целовать брата. Леньку вымыли в ванне. Мать сама остригла ножницами его сбившиеся в колтун космы, сама отскребывала его костлявую, покрывшуюся черной коркой спину жесткой греческой люфой.

Через полчаса пришел с работы Вася. Он еще больше возмужал, вытянулся, был на полголовы выше Леньки. Когда они целовались, в нос Леньке ударил приторный запах кондитерской: несвежего масла, помадки, каких-то эссенций... Волосы у Васи были осыпаны мукой, к пальцам у ногтей пристало засохшее тесто.

- Ты что так рано сегодня, Васюша? - спросила Александра Сергеевна.

- Мы не работали, у нас забастовка, - басом ответил мальчик.

- Какая забастовка?

- Хозяйчик договор не подписал, - важно объяснил Вася, и Ленька с удивлением и с уважением посмотрел на младшего брата.

За чаем, когда собралась вся семья, начались взаимные расспросы. У каждого было что рассказать.

- Мы думали, что тебя волки загрызли, - говорил Вася. - Я два дня по лесу ходил, искал тебя. Ты почему, чудак, мне-то не сказал, что бежать собираешься?

- Я боялся. Ведь Дракон обещал убить меня.

- А что ж, и убил бы... Ему ничего не стоило. Между прочим, усмехнулся Вася, - ты знаешь, что с этим Драконом случилось?

Ленька вздрогнул.

- Что?

- А вот что!.. - и Вася, вместо ответа, сложил из четырех пальцев решетку.

- Арестовали?

- Всех. И Дракона, и помощников его... Конопатого помнишь? В очках такой... И его взяли за шкирку. Оказалось, что все они - бывшие офицеры, белогвардейцы...

- Погоди, - сказал, побледнев, Ленька. - А как его фамилия?

- Чья?

- Директора.

- Гм... Шут его знает. Забыл. Ах да, вспомнил! Поярков Николай Михайлович.

- Я так и знал! - воскликнул Ленька.

- Что ты знал?

- Мама, ты помнишь?

- Кого? - удивилась Александра Сергеевна.

- Пояркова.

- Нет, мальчик. Откуда же мне знать его?!

- Ну, что ты! Офицер... В Ярославле... Сын хозяина гостиницы. Еще мы на пароходе с ним встретились. Еще я его отпустил, дурак...

- Не может быть. Наверно, это совпадение, - сказала Александра Сергеевна.

- Не совпадение. Он только бороду отрастил. А я его еще на ферме узнал... Честное слово, я все время думал, что это он. Теперь бы я его, негодяя, не выпустил, - сквозь зубы сказал Ленька и увидел, что мать с удивлением и даже с испугом покосилась на него.

Рассказала коротко и она свою историю. И на ее долю тоже выпало немало передряг и злоключений.

... Ранней весной девятнадцатого года Александра Сергеевна выехала из Петрограда, сдав на вокзале в багаж несколько ящиков электрических лампочек, ноты, книги, канцелярские принадлежности и другие вещи, за которыми она и ездила в командировку. Поезда, которыми она ехала, шли медленно, как и полагалось им ходить в те дни, но почти до конца пути все было благополучно, и Александра Сергеевна рассчитывала, что через день-другой она увидит и сестру и детей.

До Уфы оставалась одна ночь пути. Ночью Александра Сергеевна проснулась от выстрелов, криков и стонов. На поезд напал дезертирский отряд. Бандиты разграбили поезд, расстреляли всю поездную прислугу, убили и ранили многих пассажиров, а человек двадцать увели с собой.

Александре Сергеевне удалось спастись. Вместе с соседкой по купе, известной уфимской коммунисткой, она спряталась на тендере, зарывшись с головой в угольную крошку. Когда бандиты скрылись, женщинам полуодетым пришлось идти восемнадцать верст до ближайшей станции. Дорогой Александра Сергеевна простудилась. В Уфе ее положили в больницу. Там от соседки по койке она заразилась сыпным тифом и прохворала больше двух месяцев. Из больницы выписалась летом. Стала разыскивать багаж. Оказалось, что багаж ее случайно шел с тем же поездом, на котором она ехала последний перегон и который подвергся разграблению. Отряд чекистов, высланный на поимку бандитов, обнаружил в окрестных деревнях большое количество электрических лампочек. Лампочками играли дети. Это помогло напасть на след бандитской шайки. Бандиты были схвачены. Но розыски вещей продолжались долго. Несколько раз Александра Сергеевна писала сестре, два раза писала Леньке, но почта в те годы работала скверно, и письма ее не доходили.

Когда в конце лета Александра Сергеевна вернулась к семье, она узнала от Ляли, что три дня тому назад Ленька бежал из города, взяв направление на Питер.

... Пришлось и самому Леньке рассказать о себе. Конечно, он рассказал не все, добрую (или, вернее, недобрую) половину утаил, но его и так слушали, разинув рты...

- Леша, а на какие же деньги ты жил это время? - спросила у него Ляля, когда Ленька кончил свой рассказ.

- Глупая... помолчи, - перебил ее Вася.

Ленька почувствовал, что краснеет. Губы у него запрыгали. Он сам удивился. Ему казалось, что за эти годы он уже разучился краснеть и смущаться.

Александра Сергеевна быстро поднялась и вышла из комнаты.

- Леша! На минутку, - позвала она его.

Он вышел. Она обняла его, крепко поцеловала и сказала на ухо:

- Ведь больше этого не будет, мальчик?

- Чего? - пробормотал Ленька.

- Ты понимаешь, о чем я говорю. Я не хочу тебя осуждать. Я знаю, как много трудного тебе пришлось перенести. Но ведь теперь с этим кончено? Правда?

- Да, - сказал Ленька, прижимаясь к матери. И в первый раз за этот день он выговорил слово, которое уже много лет не произносил вслух. - Да... мамочка, - сказал он задрожавшим голосом.

Она улыбнулась, потрепала его по щеке.

- Не унывай, детка. Все устроится. Скоро начнутся занятия, поступишь в школу, будешь учиться...

- Нет, - сказал Ленька.

- Как? Ты не хочешь учиться?

- Я хочу работать, - сказал Ленька.

... Семья лишь недавно вернулась в Петроград. Квартиру их, как бесхозную, заняли за это время другие люди. Александру Сергеевну с ребятами приютила сестра. Здесь же - в прихожей на старом " казачьем" сундуке устроился и Ленька.

Жить было трудновато. Мать еще нигде не работала, перебивалась случайными уроками. Иногда по вечерам она заменяла знакомую тапершу - играла на пианино в маленьком частном кинематографе на Лиговке.

Ленька искал работу. Вася предложил помочь ему устроиться в той же кондитерской на Вознесенском, где работал он сам. Но Ленька отказался. Он мечтал о другом - о заводе.

Ему запомнилась фраза, сказанная когда-то в Мензелинске покойным Юркой:

- Тебе, Леничка, индустриальная закалка нужна...

О работе у станка, на заводе, он теперь мечтал, как недавно еще мечтал о возвращении в Петроград, а некогда мечтал о кругосветном путешествии, о разбойниках или о побеге на фронт.

Но найти работу в те годы было не так-то просто. Тогда не висели, как нынче, на каждом углу объявления: требуются плотники, требуются маляры, требуются инженеры, требуются подсобные рабочие... В те годы не работа искала человека, а человек искал работу. Страна еще не успела оправиться от жестоких ран, которые нанесли ей империалистическая война и иностранная интервенция. Еще не все заводы и фабрики работали - не хватало сырья, не было топлива. Даже опытные, кадровые рабочие, возвращаясь из армии домой, не сразу находили место. А у Леньки не было никакой специальности, никакой квалификации. И все-таки он не падал духом - искал. Целыми днями он скитался по городу. Он ходил на окраины - за Нарвскую и Московскую заставы, на Пороховые, на Выборгскую сторону. Он побывал на всех известных петроградских заводах - на Путиловском, на " Большевике", на " Красном Выборжце", на " Скороходе"... Он толкался в толпе безработных на Бирже труда, заглядывал в маленькие частные мастерские, в типографии, переплетные, словолитни... Всюду ему говорили одно и то же:

- Мест нет.

А на пути его подстерегало немало соблазнов. И нужно было иметь много мужества, чтобы бороться с ними. Он видел мальчишек, которые стайками вертелись у дверей магазинов, кинематографов и пивных. Опытный глаз его сразу определял профессию этих бледнолицых и чубатых парнишек в полосатых тельняшках и в широченных матросских клешах. Он проходил мимо, не останавливаясь, не желая иметь никаких дел с этими воришками-карманниками. Зажмурившись, он шагал мимо дверей чайных, кофеен и магазинов, откуда заманчиво пахло жареными пирожками, колбасой, пирожными, яблоками и конфетами.

В животе у него постоянно урчало. Дома сидели на пшенной каше и на черном хлебе. Правда, жизнь впроголодь не была ему в диковинку. Но за эти годы Ленька разучился сдерживать себя: сегодня он голодал, завтра подвертывался " случай" и он наедался до отвала, лакомился мороженым и конфетами, ходил в кино, курил дорогие папиросы...

Теперь он курил, потихоньку от матери, махорку или окурки, которые подбирал на улице.

Но главным соблазном были книги. За эти годы мальчик так изголодался по чтению, по печатному слову, что любой обрывок газеты, старый журнал, брошюра приводили его в трепет. Он способен был часами толкаться в галереях Александровского рынка, где в маленьких полуподвальных лавочках торговали букинисты. Рыться в книгах стало для него настоящей страстью. По сравнению с другими вещами, книги были дешевы. Их было много. Но Ленька не мог покупать их, - у него не было денег. Мечтая о работе, он мечтал и о том дне, когда, получив первую получку и вручив матери ровно половину, с другой половиной он явится на рынок и накупит целую кучу книг. Роясь в книжной завали, он откладывал и прятал, засовывая куда-нибудь подальше, в темный угол, те книги, которые он рассчитывал впоследствии купить.

Но пока это были только мечты. И неизвестно было, осуществятся ли они когда-нибудь.

Усталый и голодный возвращался он вечером домой.

Мать ставила на стол ужин, с тревогой посматривала на сына и робко спрашивала:

- Ну как, Лешенька?

- Пока ничего нет, - мрачно отвечал он, наваливаясь на опротивевшую пшенную кашу.

- Ну, что ж... Тем лучше, - утешала его Александра Сергеевна. - Значит, не судьба. Запишем тебя в школу. Будешь учиться.

- Нет, я буду работать, - угрюмо твердил Ленька.

... Был случай, когда он заколебался.

Проходя как-то вечером по Литейному, он остановился у витрины книжного магазина, загляделся и не заметил, как слева от него выросла какая-то фигура. Вдруг его сильно толкнули локтем в бок. Ленька оглянулся. Высокий молодой человек с потрепанным портфельчиком под мышкой, низко наклонившись и близоруко сощурившись, очень внимательно разглядывал на витрине толстую иностранную книгу.

- Вы что? - сказал, опешив, Ленька.

- А ничего, - спокойно и так же не глядя на него, ответил парень. И, наклонившись еще ниже, он по складам прочел: - Фрэнч... арчи-тектз энд скалп-торз... оф тзе... Гм. Это что же такое? Вы по-английски не кумекаете, сэр? Нет? Ах, вот как? Вы и разговаривать не желаете?!

" Сумасшедший", - подумал Ленька.

Парень повернул к нему худое смешливое лицо.

- Не узнаешь? Серьезно?

Верхняя губа его, над которой росли какие-то серенькие жиденькие усики, подрагивала, сдерживая улыбку.

- Ах, Леша, Леша! Нехорошо, голубчик! Ей-богу, нехорошо!.. Братьев забывать - великий грех. Вот, погоди - гости придут, они тебе в наказание все бутылочки побьют.

- Сережа! Бутылочка! - испугался и обрадовался Ленька.

- Он самый.

Крестные братья сунулись обниматься, но не обнялись почему-то, а только сильно тряхнули друг другу руки. Через минуту они уже шагали по Невскому в сторону Садовой.

- Ты почему не приходил? - спрашивал Ленька.

- Как не приходил? Я два раза у вас был. В девятнадцатом был - не достучался. А в прошлом году пришел - вас нет. Какая-то прыщавая тетка меня выгнала да еще и мазуриком обозвала.

- Да, я и забыл. Мы ведь в другом месте сейчас живем.

- И мы тоже. Впрочем, ведь ты у нас не бывал. Мы теперь недалеко от Эрмитажа, на Миллионной228 живем. Барона Гинцбурга не знал случайно? Вот мы у него в квартире и обретаемся. Ничего квартирка. Холодно только. А ты что такой бледный, Леша?

- А ты-то, думаешь, розовый?

- Крестная как? Здорова?

- Да, спасибо. А Аннушка как?

- Какая Аннушка? Ах, мама? А что ей делается? Работает, как всегда, белье стирает. Ты где учишься?

- Нигде, - сказал Ленька и почему-то смутился и поспешил объяснить: - Я работать буду. То есть, еще не знаю, буду ли. Хочу во всяком случае. А ты?

Бутылочка посмотрел на него с удивлением.

- Учусь, конечно. В будущем году вторую ступень кончаю.

- Постой!.. Когда же ты успел?

- Что ж не успеть? Мы не зевали, братец. За два года три классика успели отмахать.

- Ты же ведь хотел, я помню, кондуктором или вагоновожатым стать.

Бутылочка громко засмеялся.

- Ну и память же у тебя!.. Да. Совершенно верно. Вагоновожатым хотел. И на газетчика тоже одно время курс держал. Но это, братец мой, когда было? В доисторические времена. До семнадцатого года. А сейчас у меня другие намерения; хочу, понимаешь, инженером быть.

У Садовой крестные братья расстались.

- Крестненькой кланяйся, - сказал Сережа, обнимая Леньку и целуя его в щеку.

- Ты же к нам придешь?

- Приду, конечно...

Бутылочка тщательно записал адрес, подробно расспросил, как удобнее пройти - подъездом или через ворота, - но почему-то не пришел. Следующая встреча крестных братьев состоялась лишь через пять или шесть лет, когда Бутылочка уже кончал институт инженеров путей сообщения.

А после этого разговора на Невском Ленька несколько дней ходил растерянный. Сережа ему ничего не сказал, не упрекнул его, но удивленный взгляд, который он бросил на крестного брата, узнав, что тот не учится, запомнился Леньке. Два-три дня он действительно колебался: не послушаться ли матери, не подать ли заявление в школу?

Но подумав, он решил не сдаваться. Он продолжал ходить и искать.

⇐ Предыдущая 13 14 15 16 171819 20 21 22 Следующая ⇒