Книга вторая 12 страница

Иногда меня посылали в портовые склады на Вельд Ки, присмотреть за кули или проследить за разгрузкой товара. На складах – в длинных рядах пакгаузов, выходивших к гавани, – было темно и жарко, и большинство хранилищ были под крышу из рифленого железа заполнены мешками с душистым перцем и перцем‑ чили, гвоздикой, корицей или бадьяном. Там было терпимо, но я не выносил те склады, где хранились листы копченого каучука. Их вонь впитывалась в одежду и волосы. Я возвращался в контору с прилипшей к телу рубашкой и распущенным галстуком и тут же опрокидывал в себя чайник чая, приготовленного госпожой Тэо.

Вскоре мне пришлось ездить в порт каждый день, потому что компартия Малайи подбивала кули‑ индийцев отложить полотенца для пота и выйти на общенациональную забастовку.

Однажды утром отец позвал меня в свой кабинет. Он уже несколько минут разговаривал по телефону с управляющим, господином Цзинем. Тот находился в состоянии, близком к панике, и кричал в трубку так громко, что я все прекрасно слышал: «Чертовы красные снова заварили кашу, что мне делать? »

– Разве правительство не запретило эту партию? – спросил я у отца.

– Это не мешает им лезть к нашим рабочим, – ответил он, надевая пиджак.

Мы отправились в пакгаузы. Когда мы перешли Бич‑ стрит, чтобы выйти к порту, у ворот уже собиралась толпа. Отец выругался: «Ублюдки! » На деревянном ящике стоял индиец и выкрикивал антибританские лозунги. Увидев нас, оратор повысил голос:

– Вот идут те, кто вас угнетает, эксплуатирует вас, как рабов, и платит гроши, которых не хватит накормить собаку!

Рядом с ним стояла кучка опрятно одетых китайцев, хранивших молчание.

– Они из КПМ[64], – прошептал мне отец.

Некоторые рабочие поддержали было оратора, но, увидев Ноэля Хаттона, снизили голоса и стушевались. На фоне молчания толпы голос индийца звучал еще пронзительнее. Он потряс кулаком.

– Чего вы боитесь? Почему дрожите, как слабаки?

Отец вышел в центр расступившейся перед ним толпы.

– Всякий, кто захочет присоединиться к этим смутьянам, волен это сделать, – сказал он по‑ малайски, на языке большинства рабочих. – Только завтра пусть не выходит на работу.

Он повторил то же на хок‑ кьеньском и повернулся кругом, глядя в глаза каждому.

– Те, кто решил связаться с этой макакой, пусть немедленно убираются с моей территории. Ваши имена будут опубликованы, и я позабочусь о том, чтобы вас никто больше не нанял.

Рабочие рассерженно загудели.

Китайский кули поднял изогнутый железный лом, из тех, которыми рабочие снимали джутовые мешки с деревянных поддонов, и бросился к нам. Отец бесстрашно остался стоять на месте. Я был готов сорваться и оттолкнуть его в сторону, но тут кули занес лом, и отец нанес ему удар в лицо, с хрустом сломав нос. Кули упал на колени, прикрыв ладонями размозженный нос; лом со звоном упал на землю. Рабочие разразились криками и бросились на помощь поверженному товарищу.

Один из докеров схватил цепь и стал медленно обходить отца.

– Позволь мне, – сказал я, ожидая, что он прикажет мне замолчать и отойти в сторону.

К моему удивлению, он сказал: «Он твой», – и отступил.

Я подошел ближе, и рабочие принялись скандировать, двигаясь в унисон. Кули был мускулистым и широкоплечим мужчиной, закаленным тяжелым трудом, с огрызком косички, срезанной много лет назад, когда маньчжуров сбросили с Трона Дракона[65]. Я видел, как ему подобные поднимают на плечи и несут по сотне фунтов риса, по пути не переставая сквернословить, смеяться и распевать деревенские похабные песни.

Кули начал раскручивать цепь быстрее, а я терпеливо выжидал подходящего момента. Мне не хотелось начинать первому, потому что он мог хлестнуть цепью, как хорошо размятым кнутом, и оттяпать мне пол‑ лица.

Он замахнулся, резко согнув кисть, конец цепи мотнулся вперед, но я отклонил туловище и легко увернулся. Он подтянул ее обратно и снова завертел, еще быстрее, так, что цепь запела, выписывая в воздухе восьмерку. Кули поднял руку, чтобы стегнуть меня, но я шагнул вперед и, вытянув руки, с силой толкнул его, когда он отклонился назад для замаха, лишив равновесия. Мои руки обвились вокруг его, поймали цепь, и, когда он пошатнулся, я обхватил его запястья в замок. Все услышали громкий хруст – я сломал ему кисть. Кули страшно закричал и упал на колени, прижимая к себе руку, как подстреленный зверь лапу. Я упруго крутанулся на пятке и ударил его ногой в челюсть. Хруст размозженной кости был еще громче, чем когда сломалось запястье.

Рабочие и члены КПМ в ужасе застыли, но ненадолго. Прибыла полиция, и они бросились врассыпную по переулкам и проходам между пакгаузами.

Отец подошел ко мне и взял за плечи.

– Ты в порядке?

– Да, – ответил я.

Во время схватки я был совершенно спокоен, а теперь обнаружил, что весь трясусь, – и это привело меня в замешательство. Как реакция задергалась икроножная мышца. Я сделал несколько глубоких вдохов, втягивая их в самую глубину живота, и вскоре мир восстановил равновесие. Впервые в жизни я нанес травму другому человеку, и чувство вины во мне боролось с эмоциональным подъемом.

Образ отца, ломающего нос кули, было трудно принять. Думаю, дети меньше всего ожидают увидеть родителей дерущимися в кулачном бою и еще меньше – ломающими чужие носы. И я мог сказать про него то же: отец никогда не ожидал увидеть, как один из его сыновей делает то, что сделал я. Он уставился на меня неподвижным взглядом.

– Уроки господина Эндо?

Я кивнул, и он покачал головой.

– А это что было? – задал я встречный вопрос, имитируя боксерский удар.

– А, это? Кубок Оксфорда одиннадцатого года: я выступал за Тринити[66] в полусреднем весе.

Напряжение боя схлынуло, и я рассмеялся. И коротко обнял отца, чем удивил нас обоих.

* * *

Сороковой досчитал последние минуты, наступил новый год. Я в некотором замешательств следил за тем, как быстро мелькали месяцы. Несмотря на ухудшающуюся военную ситуацию в Европе и Китае, дел было невпроворот. Мне столькому нужно было научиться, а отец был строгим начальником: часто засиживался в конторе допоздна и ожидал от меня того же. Хотя он и согласился с тем, что я продолжу брать уроки у Эндо‑ сана, всякий раз, когда я уходил с работы раньше, чем справлялся со всем, что отец запланировал для меня на день, на его лице мелькала гримаса раздражения.

У Эндо‑ сана вдруг тоже появилось много работы; он все чаще отсутствовал на Пенанге, и нам было трудно придерживаться регулярных занятий, поэтому он очень сердился, если мне приходилось опаздывать, пусть даже совсем чуть‑ чуть.

Я понимал, что Ноэль использовал работу как средство заставить меня пропускать занятия. Однажды я вошел к нему в кабинет и сел напротив.

– В те вечера, когда запланирована тренировка с Эндо‑ саном, ты всегда заставляешь меня задерживаться на работе.

Он не стал это отрицать.

– Я бы предпочел, чтобы ты ездил к нему пореже. Мне делают замечания насчет компании, которую ты водишь.

– Кто?

– Люди в городе. Наши партнеры.

Отец имел в виду представителей китайской торговой диаспоры, с которыми у него были давние и обширные связи.

– И что ты им ответил?

– Что это их не касается.

Несмотря на раздражение, я был тронут его заступничеством.

– Моя дружба с японцем вредит компании? – осторожно спросил я.

– В настоящее время нет. Но рано или поздно тебе придется выбирать между обучением у господина Эндо и сохранением лица нашей фирмы.

– Этот выбор для меня невозможен. Я обещал, что выучусь у него всему, чему он может меня обучить, а ты сам нас всегда учил, не могу нарушить слово.

Я встал.

– Мне пора. У меня тренировка.

– Я беспокоюсь не только о фирме. Мне совсем не хочется, чтобы ты оказался между двумя враждующими сторонами и из‑ за этого пострадал.

Я остановился на пороге.

– Я найду способ удержать равновесие.

Мой голос прозвучал увереннее, чем я себя чувствовал.

Несмотря на первоначальное нежелание работать в семейной компании, Уильям, к удовлетворению отца, постепенно втянулся в работу. Я знал, что эта вынужденная капитуляция перед отцовскими требованиями по‑ прежнему его раздражала, но брат хорошо это скрывал.

Так или иначе, у Уильяма появилась другая страсть. Однажды в воскресенье, когда я не поехал к Эндо‑ сану из‑ за слишком сильного дождя, он вошел ко мне в комнату с маленькой коробкой и положил мне на кровать. Открыл ее и достал фотоаппарат.

– Посмотри! Я заказал его в Сингапуре, только что привезли.

Я взял у него «лейку» и стал ее рассматривать. Фотоаппарат Эндо‑ сана был предыдущей модели, но в целом такой же. Уильям разорвал коробку пополам.

– В чем дело?

– Здесь нет инструкции!

Он в отчаянии потряс коробкой, и я заметил:

– Ты сейчас похож на мартышку из ботанического сада, которая разорвала пакет с едой.

Вид у него был несчастный, и мне стало его жаль. Внезапно меня снова резанули отцовские слова, сказанные больше года назад в библиотеке, когда я помогал расставлять книги: «Ты всегда отстраняешься, пытаешься не быть частью семьи».

– Постой, – сказал я. – Я умею им пользоваться.

Брат не поверил, но я показал ему – и он скоро убедился, что я был почти профессионалом. Да и как было не быть им, после того как я столько наблюдал, как это делает Эндо‑ сан, и помогал ему.

– Ты мастер, – соизволил признать он.

– Должен же я был чему‑ то научиться за все то время, пока ты заставлял меня помогать разбираться с твоими игрушками и постройками.

– А ты всегда отлынивал. Тебе больше нравилось в одиночку слоняться по пляжу.

Я понял то, чего он не высказал. Уильяма всегда влекло к механизмам или чему‑ то затейливо сконструированному. Всякую новую штуковину он всегда показывал мне в надежде, что разделю его восторг. Но я не разделял, и мне сейчас пришло в голову, что на самом деле он не игрушками хотел меня увлечь, а укрепить то, что нас связывало. Мне захотелось сказать это, показать, что я все понял, но годы самоизоляции мешали сломать возведенные баррикады. Я чувствовал себя узником, который видит мир за пределами камеры, но не может до него дотянуться.

Да и смог ли бы Уильям понять мое положение? Он никогда не сомневался в собственном месте в жизни, занятом с рождения. Ему никогда не приходилось драться с одноклассниками из‑ за происхождения, никогда не приходилось ловить снисходительные взгляды окружающих, будь то слуги, или друзья, или деловые партнеры отца. Ему никогда не приходилось чувствовать себя подкидышем в собственном доме.

Под моим пристальным взглядом Уильям явно чувствовал себя неловко. Мне хотелось заговорить, сказать, что его усилия не пропали даром. Но тогда я не смог открыть ему, насколько сильно меня изменили уроки Эндо‑ сана, благодаря которым я все лучше понимал свои отношения с семьей. Мне казалось, что Уильям не поймет чувства уверенности, которое вселил в меня мой сэнсэй. Укрепляя мое тело, Эндо‑ сан, как и обещал, укреплял мой разум. Постепенно это дало мне способность объединить противоборствующие стихии своей жизни и достичь равновесия.

Уильям подошел к окну.

– Тучи уходят. Пошли, посмотрим, как он работает. Если ты его не сломал.

Остаток для мы провели в саду. Новый фотоаппарат оказался намного лучше того, что был у Эндо‑ сана. Делая снимки, Уильям сказал, что он рад тому, что я тоже начал работать у отца, потому что мы теперь сможем вместе обедать в городе. Эдвард часто бывал в отъезде в Паханге, или Селангоре, или в Куала‑ Лумпуре. Война в Европе повысила спрос на олово и каучук, и мы все, включая Изабель, были заняты заполнением заказов и организацией транспортировки и отправки грузов.

– Уже слишком темно, и дождь, кажется, пошел, – сказал я часом спустя.

Мы прикончили весь запас пленки, но теперь, по крайней мере, Уильям чувствовал себя с фотоаппаратом уверенно. На подъездной аллее, у фонтана, я остановился и рассказал брату про поездку к деду.

– Помнишь, когда мы…

– Ловили стрекоз? Конечно, – ответил Уильям. – Мы были просто засранцами.

– Теперь я знаю, почему мама так строго нас за это наказывала.

Он выслушал мой рассказ и вздохнул.

– Мне жаль.

– Мне тоже. Но теперь уже слишком поздно.

Он закинул руку мне на плечи и обнял. На миг я снова стал маленьким мальчиком, а он – старшим братом, с которым мы всегда влипали в неприятности, тем, кого отец встречал вопросом: «Ну, что вы на этот раз затеяли? »

Я протянул ладонь и поймал начало нового ливня.

– Твой фотоаппарат намокнет. Пошли в дом.

В течение дня мы с Уильямом редко виделись, хотя и работали в одном здании. Он предложил ходить вместе обедать в китайский ресторанчик за углом от конторы. Платил всегда он. «Я зарабатываю больше, чем те крохи, которые отец тебе платит. Нет, не спорь. Я тоже через это прошел». И я всегда заказывал фирменные банановые блинчики. «Ты каждый день ешь одну и ту же дрянь», – жаловался Уильям.

Обычно мы встречались в ресторане перед обедом, чтобы занять столик получше. Как‑ то раз он опоздал. Я сидел в ресторане и наблюдая за прибывающей толпой.

– Почему ты задержался?

Уильям сел, и я понял, что он чем‑ то взволнован.

– Тебе придется как‑ то исхитриться и сообщить старику, что я записался на флот.

Я знал, что Уильям по‑ прежнему был недоволен тем, что уехал из Лондона, хотя с тех пор прошло уже больше года, и на работе я старался облегчить его участь, перетянув на себя самые скучные обязанности, которые раньше доставались ему. Но его новость меня обескуражила. Если он покинет Пенанг, мне будет его не хватать.

– Черт, он будет в ярости! Почему я?

– Ну, потому что ты – самый младший, и я могу тебе приказать, и, э‑ э, еще… потому что он склонен тебе потакать.

– Он не мне склонен потакать. Эта честь принадлежит Изабель. Кстати, почему бы тебе не попросить…

– Мы так не думаем, – парировал Уильям. Было очевидно, что с Изабель он уже все обсудил. – В любом случае, не думаю, что он прямо полезет на стену. В Англию меня не пошлют. Это местный флот. Ну… в Сингапуре. На случай, если японцы сойдут с ума и нападут на нас. И я обещал проработать здесь год, и год прошел. Обещание я выполнил.

Он обвел рукой ресторан. Несмотря на заляпанный жиром плиточный пол, грязные лопасти вентиляторов под потолком и грубых официантов, еда в этом заведении была лучшей в городе.

– Заметил? Здесь одни старики. Вся молодежь ушла сражаться.

– Ну, и скажи ему сам. Тебе лучше выложить все напрямую, чем ходить вокруг да около. Он терпеть этого не может.

– Хоть постой рядом, когда я буду говорить.

Несмотря на уже возникшее чувство утраты, я не смог сдержать улыбки. Передо мной сидел мужчина, которому хватило смелости собраться на войну, но который все еще боялся отца. Вид у Уильяма был умоляющий, и я согласился.

– Правда? Постоишь?

– Да‑ да. Постою. Пошли. Работа ждет.

В тот же вечер, наблюдая, как отец гуляет по саду и кормит карпа, я размышлял о его жизни, о том, как ему должно было быть одиноко после смерти обеих жен. Если любовница могла согреть ему постель, то, возможно, она могла бы согреть ему сердце. Ради него я наделся, что могла бы. После нашего разговора в библиотеке я больше не сомневался, что отец любил мою мать и что они с ней обрели, пусть всего лишь на миг, свое место в мире.

Я позвал Уильяма.

– По‑ моему, сейчас удачное время ему рассказать.

Мы вышли в сумерки. Вниз по улице садовник Хардвиков жег листья, и запах дыма оттенял свет сладостью и печалью. Когда мы прошли мимо фонтана и пальмовой рощицы, гравий на дорожке захрустел, словно размалываемый лед. Я взглянул на фонтан и снова сравнил его со стоявшим в саду у деда. Мне хотелось думать, что он давал матери хоть какое‑ то утешение.

Я обернулся и посмотрел на дом, его громада давала ощущение безопасности. Дом нависал надо мной как кровный защитник. Я кожей чувствовал его присутствие и на более глубоком уровне нашу с ним связь. Пока мы махали отцу, я спрашивал себя, чувствует ли Уильям нечто подобное.

Закатное солнце, окутавшее все шафрановой дымкой, и деревья с травой казались припорошенными золотой пылью. Ряды лилий вдоль подъездной аллеи наполняли воздух тонким ароматом. Отец выбросил в пруд остаток хлебных крошек, отряхнул ладони друг о друга и спросил:

– Ну, что вы на этот раз затеяли?

Уильям начал говорить, и его срывавшийся поначалу голос набирал уверенность, как родник становится ручьем, а ручей – полноводной рекой. Я увидел лицо отца, когда река впала в море. Гнев сменился печалью, перешедшей в согласие. Он медленно качал головой, но Уильям понял, что гроза миновала.

– Думаю, нам всем стоит поступать так, как мы считаем правильным, – сказал отец, обняв нас за плечи, и мы пошли обратно. Дом успел наполниться теплым сияющим светом, как китайский бумажный фонарик, и вдруг показался таким же хрупким.

Когда мы вошли внутрь, отец спросил:

– Как насчет праздника? Мы уже так давно ничего не устраивали. Будет Уильяму прощальная вечеринка. Устроим что‑ нибудь экстравагантное и легкомысленное, а то неизвестно, выдастся ли еще такая возможность.

Судя по голосу, отец уже видел признаки того, что война придет в Малайю и что наш старый уклад навеки смоет ее волной.

– Вы все так быстро выросли, – продолжал он, переводя взгляд с меня на Уильяма и потом на Изабель, которая вышла сказать, что ужин скоро будет готов. – Ну, кто поможет мне все устроить?

– Я, – откликнулся я одновременно с Уильямом, который, указав на меня, заявил: «Он».

Отец улыбнулся, радуясь, что я наконец стал частью семьи.

Я стал реже видеться с Эндо‑ саном, который все чаще бывал в отъезде. Каждый раз по возвращении он усиливал интенсивность тренировок, но потом стал уезжать так надолго, что организовал для меня тренировки в японском консульстве с телохранителями.

Консульство располагалось не очень далеко он нашего дома, в тихом предместье Джесселтон‑ Хайтс по соседству с Пенангским жокейским клубом. Я отправился туда на велосипеде. Когда часовой взмахом руки пропустил меня внутрь, чтобы не наткнуться на Хироси, я припарковал велосипед за посадкой манговых деревьев. Додзё был в отдельном здании, в стороне от консульской службы, рядом с кухней. Запах пищи пробудил во мне аппетит, но стоило мне войти и взглянуть на партнеров по тренировке, как мой аппетит улетучился. Вид у них был крепкий и мрачный, и я скоро убедился, насколько они свирепы. Все они были военными. С самого первого дня, с той минуты, как я им поклонился, мне пришлось несладко. Мне пришлось изменить стиль и начать обдумывать каждый удар, целясь в их болевые точки, как показывал Кон, вместо того чтобы бить в грудь или лицо. Тем самым я оказался с ними почти на одном уровне, хотя некоторые, выходцы с острова Окинава, бились не на жизнь, а на смерть, используя технику карате – «путь пустой руки». Когда несколько веков назад Япония подчинила Окинаву, новые правители запретили жителям владеть оружием, поэтому крестьяне были вынуждены тренироваться с применением традиционных крестьянских орудий, таких как цепы и серпы. Их основным оружием стали руки, закаленные и огрубевшие за годы практики. Получить удар такой рукой было не шуткой. Горо, мой основной спарринг‑ партнер, пробил мою защиту и задвинул кулак мне под ребра, и я полетел на пол. Несколько секунд я переводил дух, грудина горела от боли, которая разливалась по ней ядовитым химикатом. Я знал, что должен встать. В голове прозвучал голос Эндо‑ сана: «Мы не можем позволить себе роскошь разлеживаться на полу».

Горо рассмеялся.

– Китаец! Хуже, полукровка! – заявил он и пошел тренироваться с друзьями.

Я с усилием встал и уселся на скамейку. Согнувшись, я пытался унять тошноту, чтобы не опозориться еще больше или, еще хуже, опозорить Эндо‑ сана. Горо относился к персоналу консульства, хотя я не знал, чем именно он занимается. Ему было слегка за тридцать, и в его лице была какая‑ то грубость, которая не вызвала у меня ни симпатии, ни доверия. Горо был ярым последователем карате и на другие стили боевых искусств смотрел свысока.

Вечером того же дня, на острове, Эндо‑ сан растер мне грудь своей камфарной мазью.

– Тебе предстоит встречаться с разными людьми. Некоторые – хорошие, некоторые же такие, как Горо‑ сан. Тебе нужно подготовиться.

Я больше не спрашивал, к чему нужно готовиться: полагаю, глубоко в душе я уже знал ответ.

Я наблюдал за тем, как учитель ходит по дому, готовя нам ужин. Я подумал про тот день, когда он, выйдя из моря, вошел в мою жизнь и совершенно ее изменил. За это время наша близость упрочилась, мы жили, подчиняясь установившемуся между нами страстному распорядку, хотя по‑ прежнему изо всех сил старались не появляться вместе на публике. Антияпонские настроения были на пике и постоянно подпитывались кампанией помощи Китаю. Но всегда находился повод, будь то прием или ситуация на работе, когда нам с ним приходилось сталкиваться. Тогда мы вели вежливые беседы, наполненные осторожными ссылками на нашу жизнь. Мы усовершенствовали наш собственный язык до такой степени, что разговор о проведенной накануне вечером тренировке на публике превращался в рассуждения о требованиях рабочих‑ докеров.

У Эндо‑ сана прибавилось седины в волосах, и вид был усталым. Я вспоминал о проведенных с ним вечерах и вещах, о которых мы говорили. Он освободил мой разум и заставил его запылать, использовав свой разум как спичку. Я поблагодарил его за мазь.

– Приятный запах.

– Не особенно привыкай. – Он убрал флакон и сел рядом со мной у очага.

– В чем дело?

Мне хотелось спросить его, почему в консульстве столько военных. Помимо прочего, это беспокоило меня больше всего. Те скупщики каучука, которых я встретил в Кампонг‑ Пангкоре, – чем они на самом деле занимались? Я вспоминал вопросы, которые Эндо‑ сан часто мне задавал, и перед мысленным взором всплыли коробки сделанных им фотографий. Меня тревожили его частые разъезды по стране. Чем именно он занимался?

Но как было спросить? И – этого я боялся еще больше – каковы были бы ответы и как они повлияли бы на нашу с ним связь?

Он повторил вопрос, и я понял, что никогда не смогу произнести вслух свои вопросы и сомнения. Возможно, уже тогда я знал правду, но предпочитал ее не замечать, отпихнуть в сторону. Моя привязанность к нему была так сильна, что я принимал его без нужды в объяснениях. Уже тогда я любил его, хотя и не понимал этого, потому что никогда никого не любил прежде.

– Помните, как в нашу первую встречу вы сказали мне, как красиво выглядит море? – тихо спросил я.

Через двери‑ сёдзи виднелся усыпанный звездами кусочек ночного неба, затерявшийся между крон деревьев. Вдали летел к берегу прибой, с шипением тая на песке.

Он улыбнулся и глухо промолвил:

– Помню. Я увидел, как растаял твой взгляд. Словно камень превратился в мед.

Мысли роились в голове, как рой одурманенных бабочек: заботиться о нем, готовить ему еду, провести всю свою жизнь, обучаясь под его руководством, – мысли, которые навсегда останутся мыслями, никогда не воплотятся в реальность, раз уж даже признавать наше знакомство на людях было рискованно. Простые вещи, которые другие принимают как должное.

– О чем ты думаешь? – спросил Эндо‑ сан, зевая.

И я ответил, без малейшего намека на грусть о том, как устроен мир:

– О бабочках.

Глава 17

Я стал чаще навещать Кона. В школе друзей у меня никогда не было, и только с Коном, впервые в жизни, я узнал, что такая дружба возможна.

Я многому у него научился. Мы проводили вечера за разбором наших боевых приемов и пробуя новые. Айки‑ дзюцу Танаки‑ сана показалось мне намного мягче, чем стиль Эндо‑ сана, с движениями, намного более круговыми, чем те, которым был обучен я. В свою очередь, Кон считал мои прямолинейные рывки очень действенными и быстрыми – и так мы нашли равновесие, гармонию между кругом и прямой. Я рассказал другу про свои тренировки со служащими консульства, на что он ответил:

– Ерунда. Тебе надо попробовать бои без правил, они проводятся раз в месяц.

– А что это?

– Каждый две недели триады устраивают поединок в одном из пакгаузов в порту. За плату допускается кто угодно. Там нет ни правил, ни каких‑ либо ограничений. Восемнадцать лет, младше, старше, мужчины, женщины – неважно.

– Ты уже пробовал?

– Да, один раз. Когда Танака‑ сэнсэй узнал, он так разозлился, что пригрозил перестать со мной заниматься. Я больше никогда туда не ходил и по его настоянию пожертвовал выигрыш храму.

– Мы слишком стараемся угодить учителям, – заметил я, и Кон меня понял.

Мы вытерлись и переоделись в сухую одежду, сменив пропитанную потом тренировочную ги. И, прежде чем я успел сдержать или переформулировать вопрос, у меня с языка сорвалось:

– Тебе случалось убить человека?

Он сложил одежду в аккуратный сверток, туго скрутив его ладонями.

– Нет. Но раз ты спрашиваешь, тебе приходилось?

– Нет, но я одного покалечил.

Признание вырвалось само собой, и я не уже не мог спрятать его обратно в тайник памяти. Я рассказал о случившемся, о том, что я был вынужден сделать, чтобы защитить нас с отцом.

– Теперь меня беспокоит, что мне будет легче переступить черту.

– Тебе не нужно было этого делать. Члены КПМ мстительны. Предупреди отца, чтобы был начеку.

– Думаешь, они отомстят?

Он покачал головой, потому что не знал, что ответить, но после этого разговора мне стало легче.

– Приходи на вечеринку. Вместе с отцом и Танакой‑ саном.

– Приду. Пойдем. Хочу кое‑ что тебе показать.

Вид у Кона был взволнованный, и я спустился за ним по кованой винтовой лестнице во внутренний двор, распугивая голубей, разлетевшихся по карнизам. Мы подошли к гаражу за домом. Он открыл ворота, и на серебристом капоте стоявшего внутри автомобиля заплясал свет.

– Ничего себе, – сказал я, в изумлении уставившись на «Эм‑ Джи»[67]. – Твоего отца?

– Нет. Моя. Подарок на день рождения. Нравится?

– Везет же некоторым!

Я погладил теплый металл низкого обтекаемого корпуса. Кон открыл верх и запрыгнул внутрь. Заработал двигатель, и ворота гаража внезапно показались слишком хлипкими, чтобы удержать басистый рокот.

– Прокатимся?

Мы медленно проехали по улицам Джорджтауна, осознавая, что стали центром внимания, и наслаждаясь этим. Выехав на дорогу вдоль побережья, мы открыли дроссель и рванули вперед по узкой извивавшейся трассе, с опаской притормаживая на поворотах. С одной стороны мимо проносилась отвесная каменистая твердь, а с другой – нас держал в напряжении страшный обрыв в море, ощетинившийся прибрежными скалами. Когда Кон обгонял армейский грузовик, навстречу вылетел пассажирский автобус, и мы едва успели втиснуться на свою полосу, чуть не царапнув по скале. Солдаты в грузовике разразились одобрительными возгласами, и я обернулся им помахать. Мы оставили их далеко позади и мчались под рассеянным солнцем, пробивавшемся сквозь узор листвы.

Дорога тонула в густой тени, отчего создавалось впечатление, что мы едем по прохладному, влажному тоннелю, пахнущему землей и дерном. Сквозь просветы в листве теплой синевой сияло море, и крошечные суденышки Пенангского яхт‑ клуба казались цветными булавочными головками на сверкающем полотне.

Кон оказался хорошим водителем, и сцепление с дорогой у «Эм‑ Джи» было прочное, все равно что у гусеницы с веткой. Мы ехали целый день, пока дорога не кончилась, мимо пляжей Танджунг‑ Бундаха и Бату‑ Ферринги – я едва мог различить оставшуюся вдалеке Истану. Он свернул на грунтовую дорогу, ведущую к Бухте отраженного света у северо‑ западной оконечности острова, поехал по ней, распугивая кур в малайской деревушке, и остановился только тогда, когда колеса начали вязнуть в песке.

Я перевел дух.

– Это было как… – Я покачал головой и рассмеялся.

Мы вылезли из машины и уселись на берегу, наблюдая за сияющими зелеными волнами и чувствуя, как исчезает наполнивший кровь адреналин. На песке стояли рыбацкие лодки, и мы слышали крики привязанных к ним бакланов. Рыбаки часто сажали бакланов на привязь, чтобы те ловили рыбу, дополняя улов из сетей.

Лицо Кона было полно радости, молодости, самой жизни. Теперь, состарившись, после всего что с нами случилось, именно таким я его вспоминаю; как в тот день, когда мы нарушили все правила дорожного движения, а потом сидели на краю света, глядя на море, и Малаккский пролив перед нами сливался с Индийским океаном.

– Ты ведь знаешь про моего отца, – без предисловия сказал Кон.

Я задумался над тем, что ему хотелось от меня услышать, и, не зная ответа, решил сказать правду.

– Ну… до меня доходили слухи и всякие байки.

– Ты слышал о триадах?

– Дядюшка Лим о них рассказывал. Но лучше расскажи сам.

Он глубоко вздохнул.

– Триады – это такая странная историческая штука. Название происходит от треугольной диаграммы, которой они пользовались и которая означала единство Неба, Земли и Человека. Впервые они появились во времена монгольского завоевания Китая как силы сопротивления. На триады очень повлиял буддизм, и в самом деле большинство из основателей были буддийскими монахами. Но со временем это выветрилось. Отец считает, что современные триады зародились в начале правления династии Цин. Когда в семнадцатом веке Китай захватили маньчжуры, они пытались подавить любые формы сопротивления…

⇐ Предыдущая 8 9 10 11 121314 15 16 17 Следующая ⇒