ГЛАВА IV. ГЛАВА V. ГЛАВА VI. ГЛАВА VII

ГЛАВА IV

Снова амфитеатр

Главка и Олинфа бросили в мрачную и тесную темницу, где обычно томились преступники, ожидая последней страшной схватки. Привыкнув к темноте, они теперь различали лица друг друга, и бледность, которая их покрывала, казалась здесь еще более мертвенной и ужасной. Но оба они сохраняли твердость, губы их были плотно сжаты. Вера одного, гордость другого, сознание своей невиновности и, быть может, взаимная поддержка делали их не жертвами, а героями.

Наконец дверь со скрипом отворилась, и на стены упал отблеск копий.

— Афинянин Главк, выходи, твой час настал, — сказал громкий голос. — Лев ждет тебя.

— Я готов, — отвечал афинянин. — Брат и товарищ, обнимемся! Благослови меня и прощай!

Христианин прижал молодого язычника к груди, поцеловал его в лоб и щеки, зарыдал, и его горячие слезы покатились по лицу нового друга…

Главк пошел к двери. Хотя солнца не было, стояла духота, и афинянин, еще не совсем оправившийся от действия зелья, чуть не упал, выйдя на воздух. Служители поддержали его.

— Смелее! — сказал один. — Ты молод и силен. Тебе дадут оружие. Не отчаивайся, ты еще можешь победить.

Главк не ответил, но, стыдясь своей слабости, сделал отчаянное усилие и овладел собой. На нем не было ничего, кроме набедренной повязки. Его натерли мазью, дали ему стиль (жалкое оружие! ) и вывели на арену.

Когда грек увидел глаза десятков тысяч людей, устремленные на него, он уже не думал о смерти. Страх исчез без следа. Его бледное лицо покрылось румянцем, он выпрямился во весь рост. Упругая красота тела, напряженное, но не злобное лицо, презрение и неукротимость, сквозившие в каждом его движении, в глазах, в изгибе губ, делали Главка живым воплощением мужества своей родины и ее религии — это был герой и бог в одном лице!

Когда его вывели на арену, раздался ропот, полный негодования и ужаса перед его преступлением, но вслед за тем сразу же воцарилось почти сочувственное молчание; все зрители, как один человек, устремили взгляды на большой решетчатый ящик посреди арены. Это была клетка со львом.

— Клянусь Венерой, сегодня ужасная жара! — сказала Фульвия. — А солнца нет. Хоть бы эти дураки как следует натянули тент.

— Да, жарко. Мне дурно, я сейчас упаду в обморок, — сказала жена Пансы; даже она дрогнула в ожидании борьбы, которая должна была начаться.

Льва не кормили целые сутки, и все утро он метался по клетке в беспокойстве, которое надсмотрщик приписал мукам голода. Однако вид у него был не свирепый, а, скорее, испуганный; он тоскливо завыл, понурил голову, понюхал воздух сквозь прутья, лег, потом снова вскочил и издал дикий рев, который разнесся далеко вокруг. Теперь он молча лежал в клетке, просунув нос сквозь прутья, ноздри его раздувались, дыхание взметало песок на арене.

Панса побледнел, губы его задрожали; он тревожно оглянулся, помедлил. Зрители уже начали выказывать нетерпение. Он подал знак. Надсмотрщик, стоявший позади клетки, осторожно открыл дверцу, и лев с грозным рычанием выскочил на свободу. Надсмотрщик поспешил уйти с арены через зарешеченный коридор, оставив царя зверей перед его добычей. Главк присел, готовясь встретить льва, и занес свое маленькое сверкающее оружие в слабой надежде, что один точный удар в глаз (он знал, что второй удар нанести уже не успеет) может поразить мозг его свирепого врага.

Но, к общему удивлению, лев как будто не замечал преступника.

Он резко остановился посреди арены, встал на дыбы и нетерпеливо начал принюхиваться; потом прыгнул вперед, но не на афинянина. Он рысцой обежал арену, беспокойно озираясь, словно искал пути к бегству; раз или два он пытался перепрыгнуть через стенку, отделявшую его от зрителей, и, когда это ему не удалось, вместо могучего царственного рева испустил жалобный вой. Он не проявлял никаких признаков злобы или голода; хвост его волочился по песку, вместо того чтобы хлестать по бокам, а когда на глаза ему попадался Главк, он равнодушно отворачивался. Наконец, видимо отчаявшись убежать, он, скуля, заполз обратно в клетку и лег.

Зрители, сначала пораженные безразличием льва, теперь возмутились его трусостью. Жалость к Главку сразу была забыта.

Панса подозвал надсмотрщика.

— Что это? Возьми копье, выгони его из клетки и закрой дверцу.

Надсмотрщик, испуганный, но еще больше удивленный, приготовился повиноваться, но тут у одного из входов раздался громкий крик. Поднялась суета, смятение, раздались протестующие возгласы, и вдруг все смолкло, когда прозвучал громкий голос, объяснивший, в чем дело. Глаза зрителей с недоумением устремились в ту сторону, толпа расступилась, и вдруг около сенаторских мест появился Саллюстий, растрепанный, задыхающийся, потный, выбившийся из сил.

Он быстро окинул взглядом арену.

— Уведите афинянина! — крикнул он. — Скорей, иначе умрет невинный! Арестуйте египтянина Арбака — это он убийца Апекида!

— Ты с ума сошел, Саллюстий! — сказал претор, вставая. — Что означает этот бред?

— Прикажи увести афинянина! Скорей, иначе кровь его падет на твою голову! Претор, ты своей жизнью ответишь за это императору! Я привел свидетеля смерти жреца Апекида. Дорогу! Посторонитесь! Люди, взгляните на Арбака — вон он! Дорогу жрецу Калену!

Бледный, осунувшийся, только что вырванный из когтей голода и смерти, с ввалившимися щеками и мутными глазами, отощавший Кален, поддерживаемый под руки рабами, прошел к тому ряду, где сидел Арбак. Освободители успели накормить его по дороге, к тому же его силы поддерживала мысль о мщении.

— Жрец Кален! Кален! — кричала толпа. — Неужели это он? Нет, это мертвец!

— Да, это жрец Кален, — сказал претор сурово. — Говори, Кален.

— Египтянин Арбак — убийца жреца Апекида. Я своими глазами видел, как он нанес удар. Боги избавили меня от темницы, куда он меня бросил, от мрака и от ужаса голодной смерти, чтобы я рассказал об этом! Освободите афинянина — он невиновен.

— Вот почему лев его не тронул! Чудо! — закричал Панса.

— Чудо! Чудо! — подхватила толпа. — Уведите афинянина! Арбака на арену!

Этот крик отдался эхом по окрестностям и долетел до самого моря.

— Арбака на арену!

— Уведите Главка, но держите его под стражей, — сказал претор. — Боги щедро изливают на нас чудеса. Кален, жрец Исиды, ты обвиняешь Арбака в убийстве Апекида?

— Да.

— Ты видел, как было совершено убийство?

— Претор, я видел своими глазами…

— Пока довольно — подробности расскажешь в суде. Египтянин Арбак, ты слышал обвинение. Что же ты молчишь? Отвечай!

Все взгляды давно уже были устремлены на Арбака, но он успел скрыть замешательство, охватившее его, когда появились Саллюстий и Кален. Услышав крики: «Арбака на арену! »—он задрожал, и его смуглые щеки снова побледнели. Однако он быстро обрел самообладание. Гордо оглядевшись вокруг, он отвечал претору спокойно и властно, как всегда:

— Претор, это обвинение настолько нелепо, что едва ли заслуживает ответа. Первый мой обвинитель, Саллюстий, — близкий друг Главка, второй — жрец! Я уважаю его одеяние и сан, но вы знаете Калена Он так жаден, что жадность его вошла в пословицу. Такого человека легко подкупить. Претор, я не признаю себя виновным.

— Саллюстий, — сказал судья, — где нашел ты Калена?

— В подземелье у Арбака.

— Египтянин, — сказал претор, нахмурившись, — значит, ты осмелился бросить жреца в подземелье? За что?

— Выслушай меня, — отвечал Арбак, вставая. Он произнес это спокойно, хотя на лице у него были заметны признаки волнения. — Этот человек пришел ко мне и грозил выступить с обвинением, которое вы сейчас слышали, если я не отдам ему половину своего богатства. Я пытался усовестить его, но он настаивал… Тише, не позволяйте жрецу перебивать меня! Благородный претор и вы, граждане города! Я здесь чужеземец, и, хотя совесть моя чиста, свидетельство жреца могло меня погубить. Я испугался и, пообещав отвести этого человека в сокровищницу, заманил его в темницу, где его и нашли. Я решил продержать его там до тех пор, пока не будет приведен в исполнение приговор над истинным преступником и угрозы Калена не станут бессильны. Вот и все. Быть может, я поступил опрометчиво, но кто здесь станет отрицать право самозащиты? Если я виновен, отчего этот жрец молчал на суде? В то время он был еще на свободе. Почему он не изобличил меня сразу же после того, как я обвинил Главка? Претор, пусть он ответит на это! Во всем остальном я отдаю себя в руки закона и прошу защиты. Уведите обвинителя и обвиняемого, я охотно подчинюсь решению законного суда. А здесь не место для споров.

— Он прав, — сказал претор. — Эй, стража, увести Арбака и следить за Каленом! Саллюстий, ты отвечаешь за свое обвинение. Возобновим игры.

— Как! — воскликнул Кален, обращаясь к толпе. — Неужели Исиде будет нанесено такое оскорбление? Неужели кровь Апекида будет по-прежнему взывать о мщении? Неужели правосудие не свершится теперь же и преступнику удастся ускользнуть? Неужели у льва отнимут его законную добычу? Богиня! Я чувствую, что моими устами вещает богиня! На арену, на арену Арбака!

Ослабевший, он изнемог от ярости, и в судорогах упал на землю; на губах его выступила пена, он и в самом деле был похож на человека, которым овладела сверхъестественная сила. Глядя на него, зрители содрогнулись.

— Богиня вдохновила его! На арену египтянина!

Тысячи людей вскочили, хлынули вниз. Они устремились к египтянину. Тщетно выкрикивал приказы эдил, тщетно надрывался претор, требуя уважения. к закону. Зрители обезумели, они уже были опьянены кровью и жаждали еще крови; жестокость подхлестывала суеверие. При виде своих жертв они забыли о подчинении властям. Это была невежественная толпа, состоявшая наполовину из свободных, наполовину из рабов, очень характерная для римских провинций. Власть претора была словно тростинка под натиском урагана; и все же по его приказу стражники протиснулись в проход, отделявший нижние скамьи, где сидела знать, от верхних, занятых чернью. Людская волна остановилась на миг перед этим шатким заграждением, и Арбак мог в последний раз взглянуть в лицо судьбе. В отчаянии и ужасе он забыл свою гордость, он смотрел на бушующую толпу, и вдруг прямо над головой, сквозь широкое отверстие в тенте, он увидел нечто такое, что вернуло ему самообладание.

Он поднял руку. На его надменном лице появилось повелительное и торжествующее выражение.

— Смотрите! — крикнул он громовым голосом, перекрывая рев толпы. — Смотрите, боги вступились за невинного! Молнии мстителя Орка испепелят лжесвидетелей!

Толпа посмотрела вверх и с ужасом увидела, что над вершиной Везувия поднимается облако в форме гигантской пинии; ствол ее был черный, а ветви огненные, и этот огонь менял цвет каждое мгновение: он становился то ослепительно ярким, то темно-красным, то снова ослеплял нестерпимым блеском.

Наступила мертвая тишина, которую вдруг разорвал рев льва, подхваченный в виварии тигром. Они возвещали неистовый гнев стихий.

Женщины подняли визг, мужчины молча смотрели друг на друга. В тот же миг все почувствовали, что земля трясется у них под ногами, стены амфитеатра задрожали, вдали послышался грохот обрушивающихся крыш, а еще через мгновение облако, стоявшее над горой, стремительно понеслось прямо на город, извергая из своей утробы град пепла, смешанного с раскаленными камнями. На сожженные виноградники, на пустые улицы, на самый амфитеатр, на море, вздымая фонтаны воды, — повсюду падал этот ужасный град. Толпа сразу забыла про Арбака, каждый думал лишь о своем спасении. Люди бросились бежать, заметались, тесня, толкая друг друга. Огромная толпа, топча упавших, среди стонов, проклятий, молитв и воплей хлынула через многочисленные выходы. Но куда бежать? Некоторые, ожидая нового землетрясения, спешили домой, чтобы взять свое добро и покинуть город, пока не поздно; другие, боясь града камней и пепла, который сделался чаще, попрятались куда попало — в ближайшие дома, храмы, портики, только бы не оставаться под открытым небом. Но все темней, огромней, зловещей сгущалось над ними облако. Словно мрачная ночь вторглась внезапно в царство дня.

ГЛАВА V

Главк выходит из темницы

Стражники отведи Главка, оглушенного, еще не верящего своему счастью, в маленькую нишу в стене амфитеатра и накинули на него легкую одежду. Вокруг толпились люди, поздравляли его, удивлялись. Снаружи послышался нетерпеливый крик, толпа расступилась, и слепая девушка, которую вела чья-то добрая рука, бросилась к ногам Главка.

— Я спасла тебя! — рыдала она. — А теперь дай мне умереть!

Но эта трогательная сцена была прервана бедствием, описанным выше.

— Вулкан! Землетрясение! — слышалось отовсюду.

Стражники бежали вместе со всеми, предоставив Главку и Нидии спасаться самим.

Поняв опасность, благородный афинянин сразу вспомнил про Олинфа. Значит, и его боги избавили от тигра. Неужели же ему суждено погибнуть не менее мучительной смертью здесь, в темнице? Схватив Нидию за руку, Главк по внутренним коридорам быстро добрался до темницы христианина. Олинф молился, стоя на коленях.

— Вставай, друг! — крикнул Главк. — Беги, спасайся! Видишь — сама природа освободила тебя.

Он вытащил удивленного христианина из темницы и указал на тучу, которая приближалась, становясь все темнее и обрушивая на землю град камней. Повсюду слышались крики и топот бегущей толпы.

— Это рука божия! Хвала господу! — сказал Олинф с благоговением.

— Беги! Ищи своих и спасайся вместе с ними. Прощай!

И Главк вместе с Нидией быстро побежал по городу, где на каждом шагу им грозила смертельная опасность. Афинянин узнал от девушки, что Иона все еще в доме Арбака. И он спешил туда, чтобы спасти ее. Немногочисленные рабы, которых египтянин оставил дома, отправившись в амфитеатр, не могли оказать сопротивления вооруженному отряду Саллюстия, а когда началось извержение вулкана, они, оглушенные и перепуганные, забились в самые дальние закоулки дома. Даже гигант эфиоп покинул свое место у двери. Главк, оставив Нидию у входа, пробежал через атрий, не встретив никого, кто мог бы указать ему комнату Ионы. Тьма сгущалась так быстро, что он с трудом находил дорогу. Украшенные гирляндами колонны дрожали и шатались; пепел с каждой секундой все гуще сыпался в открытый перистиль. Главк взбежал по лестнице и, задыхаясь, стал громко звать Иону. В самом конце галереи он услышал ее голос. Броситься вперед, выбить дверь, схватить Иону на руки и выбежать с ней из дому было для него делом одной минуты. Едва добрался он до того места, где оставил Нидию, как услышал шаги и узнал голос Арбака, который вернулся, чтобы забрать свои богатства и вместе с Ионой бежать из обреченного города. Но было уже так темно, что враги не видели друг друга, хотя были совсем рядом, и Главк лишь смутно различил белые одежды египтянина.

Главк, Иона и Нидия поспешили вперед. Куда?

Теперь ничего не было видно и в двух шагах, мрак стал непроглядным. Их окружала ужасная неизвестность, и смерть, которой Главк только что избег, казалось, лишь изменила облик и жаждала новых жертв.

ГЛАВА VI

Кален и Бурдон. Диомед и Клодий. Женщина изамфитеатра и Юлия

Внезапная катастрофа, которая поистине потрясла самые устои общества, освободила и узника и тюремщика. Она избавила Калена от стражников, которым его поручил претор. И когда толпа и темнота разлучили жреца с его спутниками, он неверными шагами поспешил к храму своей богини. По пути, прежде чем стало совсем темно, кто-то вдруг схватил его за одежду, и хриплый голос проговорил у него над ухом:

— Тс! Кален! Какой ужасный час!

— Да, клянусь головой моего отца! Но кто ты? Я плохо вижу твое лицо, а голос незнакомый.

— Ты не узнал Бурдона? Стыдись!

— О боги! Тьма сгущается! Гляди, как сверкают молнии над этой ужасной горой. Они так и пляшут. Аид вырвался на волю.

— Вздор! Ты же не веришь в эти глупости, Кален! Сейчас нам самое время разбогатеть.

— Как так?

— Слушай! В твоем храме полным-полно золота и всяких драгоценных побрякушек. Давай заберем их, а потом скорей к морю — на корабль. Сегодня что хочешь можно делать, все с рук сойдет.

— Правда твоя, Бурдон. Тс! Иди за мной. Кто теперь станет разбираться, жрец ты или нет. Мы всё поделим пополам.

Во дворе храма вокруг алтарей столпились жрецы; они плакали, молились, падали ниц. Они морочили других, пока им ничто не грозило, а в минуту опасности сами стали суеверны. Кален прошел мимо них в пристройку, которую и сейчас можно видеть в южной части двора. Бурдон не отставал от него. Жрец зажег светильник. На столе были вино и яства — остатки жертвенного пира.

— Кто не ел двое суток, у того даже в такой день зверский аппетит, — пробормотал Кален и с жадностью накинулся на еду.

Трудно представить себе что-либо ужаснее и чудовищнее, чем низкое корыстолюбие этих негодяев, ибо нет ничего отвратительней смелости, которую порождает жадность. Хищение и святотатство, когда сотрясаются самые основы мира! Насколько ужаснее делают стихийное бедствие человеческие пороки!

— Да перестань же наконец! — сказал Бурдон нетерпеливо. — Ты весь красный, и глаза у тебя уже на лоб повылазили.

— Не каждый день случается так проголодаться. О Юпитер! Что за звук? Это шипит вода! Неужели эта туча изрыгает не только огонь, но и кипяток? А! Я слышу крики. А теперь стало тихо. Погляди, что там.

Могучая гора выбрасывала теперь потоки кипящей воды. Смешанная с раскаленным пеплом, она то и дело низвергалась на улицы. На двор, где только что жались к алтарям жрецы Исиды, тщетно пытаясь воскурить фимиам, обрушился могучий каскад воды вместе с огромными каменными глыбами. Он упал на склоненные головы жрецов, и крики их были предсмертными, а молчание — вечным. Пепел и черная жижа облепили алтари, покрыли землю и погребли трупы.

— Они мертвы, — сказал Бурдон. Охваченный страхом, он бросился назад, под крышу. — Не думал я, что опасность так близка.

Два негодяя стояли, глядя друг на друга, и слышно было, как колотятся их сердца. Кален, более жадный и трусливый, чем его родич, опомнился первым.

— Нужно поскорей кончать дело и бежать, — сказал он шепотом, страшась даже звука собственного голоса.

Он переступил порог, помедлил, потом прошел по горячей земле мимо трупов своих собратьев в святилище и позвал Бурдона. Но бывший гладиатор задрожал и попятился.

«Тем лучше, — подумал Кален. — Мне больше достанется».

Он торопливо схватил сокровища, какие мог унести, и, не думая больше о своем товарище, поспешил прочь. При внезапной вспышке молнии Бурдон, неподвижно стоявший на пороге, увидел, что жрец убегает, согнувшись под тяжестью добычи. Он набрался смелости и бросился вслед за ним, но тут целый каскад пепла низвергся с неба прямо на храм. Он снова отступил. Его окружала тьма. А пепел все падал и падал; кучи его росли, от них поднимались зловонные, удушливые испарения. Бурдон начал задыхаться. В отчаянии он хотел бежать, но тут пепел завалил вход — негодяй вскрикнул и отскочил от кипящей жижи. Как спастись?

Он не мог выбраться на открытое место, но, даже будь это возможно, все равно страх сковывал его движения. Значит, лучше всего оставаться на месте: здесь, по крайней мере, сверху его защищает крыша. Он сел и стиснул зубы. Постепенно ядовитые пары наполнили помещение. Он начал задыхаться. Озираясь, Бурдон увидел жертвенный топор, оставленный здесь каким-то жрецом. Схватив его, он в отчаянии попытался прорубить стену.

Улицы тем временем почти опустели, люди поспешили укрыться в домах. Низины начали заполняться пеплом, но тут и там все еще слышались усталые шаги беглецов, и бледные, измученные лица их мелькали при голубых вспышках молнии или неверном свете факелов, которыми они пытались осветить себе путь. Но то и дело кипящая вода, пепел или порывы ветра, которые непостижимым образом налетали и тут же пропадали, гасили эти огни и с ними последнюю надежду людей.

По улице, которая вела к Геркуланумским воротам, сгорбившись, неверными шагами пробирался Клодий. «Только бы выбраться из города, — думал он, — там, за воротами, конечно, есть экипажи, а до Геркуланума недалеко. Благодарение Меркурию, мне нечего терять, все мое при мне».

— Э-эй! Помогите! Помогите! — закричал чей-то испуганный голос. — Я упал, мой факел погас, рабы меня покинули! Я Диомед, богач Диомед. Десять тысяч сестерциев тому, кто мне поможет!

В тот же миг Клодий почувствовал, как кто-то схватил его за ногу.

— Пусти, дурак, чтоб ты провалился! — крикнул он.

— Помоги, помоги! Протяни мне руку!

— Ну вот, вставай.

— Это ты, Клодий? Я узнал твой голос. Куда ты?

— В Геркуланум.

— Хвала богам! Я пойду с тобой до ворот. А почему бы нам не укрыться в моей вилле? Ты знаешь, там глубокие подвалы, туда никакой дождь не проникнет.

— Верно, — сказал Клодий, подумав. — Надо запастись едой, тогда мы сможем отсидеться несколько дней, если эта странная буря не утихнет раньше.

— Будь благословен тот, кто придумал городские ворота! — воскликнул Диомед. — Смотри! Вон под аркой горит свет. Он указывает нам путь.

Ветер ненадолго стих; фонарь на воротах был виден издалека. Беглецы вскоре добрались до ворот и прошли мимо часового; молния осветила его блестящий шлем и застывшее лицо, которого не коснулся страх. Он стоял на своем посту, прямой и неподвижный. Даже в такой час эта бездушная машина, порождение жестокого величия Рима, не ожила, не превратилась в разумного и мыслящего человека. Он стоял среди бушующих стихий, потому что не получил приказа покинуть свой пост.

Диомед и его спутник бросились дальше, но вдруг дорогу им преградила женщина, та самая, которая так часто и весело распевала: «Эй, эй! Веселья сладок зов! »

— О Диомед! — воскликнула она. — Помоги! Ты видишь этого малыша? — Она прижимала к груди ребенка. — Это мой сын. Он незаконнорожденный. До сих пор он был у чужих людей, но теперь я вспомнила, что я мать! Я взяла его из колыбели в доме кормилицы — она убежала. Кто мог подумать в такой час о ребенке, кроме той, которая родила его! Спаси нас! Спаси!

— Чего визжишь как зарезанная! Убирайся прочь! — буркнул Клодий сквозь зубы.

— Ладно, женщина, — сказал более человеколюбивый Диомед. — Иди с нами, если хочешь. Спустимся в подвал.

Они прибавили шагу, добрались до дома Диомеда и вошли в дверь, счастливые, думая, что опасность позади.

Диомед велел рабам отнести в подземную галерею большой запас еды и масла для светильников, после чего там укрылись Юлия, Клодий, женщина с ребенком, многие из рабов и несколько перепуганных гостей и клиентов Диомеда.

ГЛАВА VII

Разрушение продолжается

Облако, затмившее свет дня, теперь сгустилось в плотную, черную тучу. Это не было похоже даже на самую темную ночь — мрак был душный и слепой, как в тесной комнате. А молнии над Везувием сверкали все чаще и ослепительней. Исполненные жуткой красоты, они переливались невиданными цветами, ни одна радуга не могла бы сравниться с ними в разнообразии и яркости красок. То синие, как бездонное южное небо, то мертвенно-зеленые, они метались по небу, извиваясь, как огромные змеи, рассекая столбы дыма и озаряя весь город от ворот до ворот, вспыхивая нестерпимым алым блеском и тут же призрачно бледнея.

Когда пепел переставал сыпаться с неба, слышно было, как содрогается земля и тоскливо стонет море; а те, кто в страхе прислушивался к каждому звуку, слышали далекий свист и шипение газов, вырывавшихся наружу сквозь трещины в горе. Иногда туча раскалывалась и при свете молний приобретала форму огромных людей или чудовищ, бегущих во мраке; они налетали друг на друга и мгновенно исчезали в кипящей бездне тьмы. Перепуганным людям эти призраки казались исполинскими врагами и вселяли в них смертельный ужас.

Все бежали вслепую, в полном беспорядке. Во многих местах пепла навалило уже по колено, а кипящая грязь, которую изрыгал вулкан, затекла в дома, испуская удушливые пары. Огромные каменные глыбы, обрушиваясь на крыши, оставляли на месте домов кучи развалин, и с каждым часом передвигаться по улицам становилось все труднее. Время шло, земля тряслась сильнее, почва уходила из-под ног, и экипажи или носилки не могли удержаться даже на ровном месте.

Иногда глыбы, столкнувшись в воздухе, раскалывались на множество обломков, из них сыпались искры, которые вызывали пожары; это ужасное зарево рассеивало тьму за городскими стенами, где пылали не только дома, но и виноградники. В самом городе, у портиков храмов, у входов на форум, жители пытались установить ряды факелов, но эти огни горели недолго; дождь и ветер гасили их, едва они успевали загореться, и вокруг снова сгущался мрак, вдвойне ужасный, потому что он доказывал тщетность человеческих надежд.

Время от времени при свете этих гаснувших факелов встречались группы беглецов — одни спешили к морю, другие возвращались оттуда назад, потому что вода отступила от берегов, всюду царила кромешная тьма, и на стонущие, мечущиеся волны низвергалась целая буря пепла и камней, а укрыться было негде. Обезумевшие, измученные, терзаемые суеверным ужасом, эти люди, встречаясь, не могли даже поговорить, посоветоваться, потому что пепел и камни сыпались все чаще, почти непрерывно, гася факелы, на миг вырывавшие из темноты мертвенные лица, и беглецы спешили спрятаться под ближайшей кровлей. Общественный порядок рухнул. То и дело при тусклом, мерцающем свете можно было увидеть, как вор, нагруженный добычей, бежит на глазах у блюстителей закона и дико хохочет. Темнота разлучала мужей с женами, детей — с родителями, и нечего было надеяться найти друг друга. Все бежали вслепую, в полном беспорядке. Ничего не осталось от разнообразного и сложного механизма общественной жизни, кроме примитивного закона самосохранения.

Через этот хаос пробирался афинянин с Ионой и Нидией. Вдруг на них нахлынула тысячная толпа, бежавшая к морю. Эта толпа мгновенно поглотила Ни-дию, а Главка с Ионой увлекла вперед; и, когда наконец толпа (отдельных людей они не видели, такой густой был мрак) схлынула, Нидия исчезла. Главк стал звать ее. Ответа не было. Они вернулись назад — напрасно. Найти слепую девушку не удалось — как видно, людской поток увлек ее в другую сторону. Они потеряли друга и спасительницу. Ведь до сих пор их вела Нидия. Слепая, она одна могла найти дорогу в темноте. Привыкнув ходить по городу в вечном мраке, она безошибочно указывала им дорогу к морю, где они решили искать спасения. А теперь — в какую сторону идти? Это был лабиринт без путеводной нити. Измученные, подавленные, растерянные, они все же продолжали пробираться вперед, а пепел падал им на головы, и каменные осколки высекали искры у самых их ног.

— Увы! Увы! — шептала Иона. — Я не могу идти дальше. Я проваливаюсь в горячий пепел. Беги, милый! Предоставь меня моей судьбе!

— Не говори этого, моя любимая, моя невеста! Умереть с тобой лучше, чем жить без тебя! Но куда идти нам в этой тьме? Мне кажется, мы сделали круги теперь опять на том же месте, где были час назад.

— О боги! Смотри, огромная глыба проломила крышу дома! На улицах смертельно опасно.

— Благословенная молния! Гляди, Иона, гляди! Это портик храма Фортуны. Укроемся под ним; он защитит нас от камней и пепла.

Подхватив Иону на руки, он с трудом добрался до храма. Он отнес девушку в дальний, самый надежный уголок портика и склонился над ней, прикрывая ее своим телом от молний и камней. Красота и самопожертвование любви освятили даже этот ужасный час.

— Кто тут? — спросил глухой, дрожащий голос того, кто укрылся здесь еще до них. — Но не все ли равно? В этом светопреставлении нет ни друзей, ни врагов.

Иона обернулась на голос и со слабым криком снова спрятала лицо на груди у Главка. Взглянув в ту сторону, он увидел причину ее страха. Во тьме сверкали два горящих глаза. Молния, вспыхнув, повисла над храмом, и Главк увидел меж колоннами льва, который должен был его растерзать. А рядом, не зная об этом, лежал человек, который их окликнул, — раненый гладиатор Нигер.

Молния осветила зверя и человека, но ни один не испытывал вражды к другому. Наоборот, лев подползал все ближе к гладиатору, словно чувствовал в нем товарища, и гладиатор не боялся его. Страшная катастрофа поглотила все мелкие страхи, и привычные отношения нарушились.

Мимо храма прошла группа мужчин и женщин с факелами. Это была община назареян. Как и все ранние христиане, они в своем заблуждении верили, что скоро должен наступить конец света, и теперь решили, что час пробил.

— Горе! Горе! — кричали они пронзительными голосами. — Смотрите! Это бог нисходит на землю для страшного суда! Он явил людям огонь небесный! Горе! Горе вам, сильные мира сего! Горе тем, кто окружен ликторами и облачен в пурпур! Горе идолопоклонникам и тем, кто поклоняется скоту! Горе тем, кто проливает кровь святых и радуется смертным мукам сынов божиих! Горе! Горе! Горе!

Назареяне медленно прошли мимо. Некоторое время их факелы еще мерцали в темноте, предостерегающие голоса звучали грозно и торжественно, а потом замерли, и мрачная тишина воцарилась снова.

Пепел ненадолго перестал сыпаться с неба, и Главк, ободряя Иону, решил идти дальше. Когда они в нерешительности стояли на нижней ступени портика, мимо тяжело пробежал старик с сумкой в руке, опираясь на плечо юноши. Юноша нес факел. Это были отец и сын.

— Отец, — сказал юноша, — если ты не будешь бежать быстрей, я тебя брошу, не то мы оба погибнем.

— Что ж, беги, брось отца.

— Но я умру с голоду! Отдай мне золото. — И юноша схватился за сумку.

— Негодяй! Ты хочешь ограбить отца?

— Кто станет думать о сострадании в такой час? Пропадай ты, скряга!

Юноша сбил старика с ног, вырвал сумку из его ослабевшей руки и с криком побежал дальше.

— О боги! — воскликнул Главк. — Вы, верно, слепы или это мрак вас ослепил? Такое злодейство может погубить всех, и правого и виноватого. Пойдем, Иона! Пойдем!

⇐ Предыдущая 16 17 18 19 20 21 222324 25 Следующая ⇒