ГЛАВА II. ГЛАВА III

ГЛАВА II

Два достойных мужа.

На заре истории Древнего Рима жречество было занятием не прибыльным, а почетным. Жрецами становились самые благородные граждане, плебеям же доступ в их среду был закрыт. Позднее, но еще задолго до того времени, о котором идет речь здесь, доступ в жреческое сословие был открыт для всех, — во всяком случае, когда дело касалось не высоких жреческих должностей, а служения отдельным богам. Даже жрец Юпитера, предшествуемый ликтором и имевший доступ в Сенат, лишь сначала был из патрициев, а впоследствии его стал избирать народ. Менее древним и почитаемым богам обычно служили жрецы из плебеев; и многие шли в жрецы, как теперь католики идут в монахи: не из религиозных побуждений, а по расчету, вынуждаемые бедностью. Кален, жрец Исиды, был самого низкого происхождения. Его предки, правда дальние, были рабами. Он получил не слишком строгое воспитание и унаследовал после отца небольшое состояние, которое вскоре промотал. С отчаяния он стал жрецом. И, хотя доходы этой священной профессии в те времена, по-видимому, были невелики, жрецы часто посещаемых храмов все же не могли пожаловаться на заработки. Нет более доходного занятия, чем наживаться на суевериях толпы.

У Калена остался в Помпеях только один родственник — Бурдон. Темные и грязные узы, которые были еще крепче кровных, соединяли их. Жрец Исиды, переодетый, нередко тайком покидал свой храм, где якобы вел строгую и суровую жизнь, проскальзывал в заднюю дверь дома бывшего гладиатора, стяжавшего недобрую славу, и с радостью сбрасывал с себя неудобную маску, ибо лишь главная страсть этого человека, жадность, побуждала его притворяться добродетельным.

Завернувшись в широкий плащ, какие вошли в употребление у римлян, когда они перестали носить тогу — его широкие складки совсем скрадывали фигуру, а своего рода капюшон так же надежно скрывал лицо, — Кален сидел теперь в каморке при винном погребе, куда, как почти во всех домах в Помпеях, вел узкий коридор от задней двери.

Напротив него, за столиком, сидел великан Бурдон, тщательно пересчитывая монеты, которые жрец только что высыпал горкой из кошелька — кошельки тогда были так же распространены, как теперь, с той только разницей, что они были гораздо красивее.

— Видишь, — сказал Кален, — мы хорошо тебе платим, и ты должен быть благодарен мне за то, что я нашел такое выгодное дельце.

— Я благодарен тебе, брат мой, — отвечал Бурдон, любовно ссыпая монеты в кожаный кошель, который он тут же спрятал за пояс и затянул пряжку на толстом брюхе туже обычного. — И клянусь Исидой, Крысидой и Мышидой или какие там еще боги есть в Египте, моя крошка Нидия — настоящая Гесперида, хранительница золотых яблок.

— Она хорошо поет и играет, как Муза, — сказал Кален. — За эти таланты мой хозяин охотно платит.

— Да он просто бог! — вскричал Бурдон с жаром. — Всякий богатый человек за щедрость должен быть причислен к богам. Но выпей вина, старый дружище, и расскажи обо всем подробнее. Что она там делает? Она напугана, говорит, что дала страшную клятву, и молчит, как воды в рот набрала, от нее ничего не добьешься.

— И от меня, клянусь своей правой рукой! Я тоже дал клятву молчать.

— Клятву! Что такое клятвы для нас с тобой?

— Это верно, обычные клятвы — ничто. Но эта… — И здоровенный жрец содрогнулся. — И все же, — продолжал он, осушив большую чашу неразбавленного вина, — признаюсь, я не столько боюсь нарушить клятву, сколько опасаюсь мести. Клянусь богами, этот человек могучий чародей и выпытает все даже у луны, вздумай я ей проболтаться. Не будем же больше говорить об этом. Клянусь Поллуксом, хотя у него на пирах чего только не бывает, скажу тебе, я никогда не чувствую себя там свободно. Хоть все стены тут и в копоти, те часы, которые я провожу с тобой и какой-нибудь простой, немудрящей веселой девушкой, из тех, что приходят сюда, мне гораздо больше по душе, чем великолепные оргии, которые тянутся до утра.

— Ну, если так, сделай одолжение, приходи завтра вечером, и мы славно кутнем.

— С удовольствием, — сказал жрец, потирая руки и пододвигаясь ближе к столу.

В этот миг они услышали за дверью шорох, словно кто-то нащупывал ручку. Жрец поспешно надвинул на лицо капюшон.

— Тьфу! Да ведь это слепая девчонка, — сказал хозяин шепотом, когда Нидия открыла дверь и вошла.

— Эй! Девка! Как ты смеешь… постой, ты бледна — допоздна была на пиру? Ну, не беда, молодо-зелено, — сказал Бурдон.

Девушка, ничего не ответив, в изнеможении упала на одну из скамей. Потом вдруг подняла голову и сказала решительно:

— Хозяин, можешь морить меня голодом или бить, но даже под страхом смерти я не пойду больше в этот нечестивый дом.

— Молчи, дура! — взревел Бурдон и сдвинул косматые брови, низко нависшие над свирепыми, налитыми кровью глазами. — Ты что, не слушаться? Гляди у меня!

— Ты слышал, что я сказала, — проговорила бедняжка и скрестила на груди руки.

— Как! Моя скромница, моя нежная весталка, значит, ты не пойдешь туда? Ладно же, тебя поведут силой.

— Я подниму криками весь город, — сказала она решительно и покраснела до корней волос.

— Мы и об этом позаботимся — тебе заткнут рот.

— Тогда, да помогут мне боги, — сказала Нидия, вставая, — я буду жаловаться властям.

— Помни о клятве, — раздался глухой голос. Это Кален в первый раз вмешался в разговор.

Услышав его, бедная девушка затрепетала; она умоляюще сложила руки.

— Ах я несчастная! — воскликнула она и зарыдала.

Как видно, эти горестные звуки привлекли Стратонику, потому что в тот же миг ее грозная фигура появилась в дверях.

— Отчего шум? Что сделал ты с моей рабыней, негодяй? — сердито спросила она Бурдона.

— Помолчи, жена, — сказал он сердито, хоть и не без робости. — Ты хочешь иметь новые пояса и красивые одежды, не так ли? Тогда усмири свою рабыню или тебе долго придется ждать обновок. Да падет гнев богов на голову этой дряни!

— В чем дело? — спросила старая карга, переводя взгляд с мужа на Нидию.

Девушка, которая стояла, прислонившись к стене, бросилась в ноги Стратонике, обхватила ее колени и, глядя вверх своими незрячими, но полными мольбы глазами, воскликнула:

— Добрая хозяйка! Ты женщина, у тебя были сестры, ты была молода, как и я, пожалей, спаси меня! Я не пойду больше на эти ужасные пиры!

— Молчи! — сказала старая карга и, грубо рванув Нидию за нежную руку, способную лишь плести венки, заставила ее встать. — Молчи! Эти чувства не для рабыни!

— Вот, жена, — сказал Бурдон, вынимая кошель и позвякивая монетами. — Слышишь эту музыку? Клянусь Поллуксом, ты больше не услышишь ее, если не взнуздаешь хорошенько эту кобылку.

— Девчонка просто устала, — сказала Стратоника, кивая Калену. — Когда она снова тебе понадобится, то будет не такой строптивой.

— «Тебе»! Кто здесь? — вскричала Нидия, поворачивая голову во все стороны и словно напряженно вглядываясь, так что Кален в испуге привстал.

— Эти глаза видят! — пробормотал он.

— Кто здесь? Отвечай, во имя неба! Ах, будь ты слеп, как я, ты не был бы так жесток! — воскликнула она и снова заплакала.

— Уведи ее, — велел Бурдон жене. — Терпеть не могу, когда скулят!

— Пойдем! — сказала Стратоника, подталкивая бедную девушку к дверям.

Нидия высвободилась с решительностью и достоинством.

— Послушай, — сказала она, — я повиновалась тебе беспрекословно, а ведь я была воспитана… Ах, мама, моя бедная мама! Думала ли ты, что меня ждет такая участь! — Она вытерла глаза и продолжала: — Приказывай что угодно, я буду повиноваться, но говорю тебе: как бы жестока, сурова и непреклонна ты ни была, я больше туда не пойду; а если меня поведут силой, я буду просить защиты у самого претора. Боги свидетели, я клянусь в этом!

Глаза Стратоники сверкнули. Она вцепилась девушке в волосы одной рукой и занесла другую — огромную правую руку, удар которой мог сокрушить хрупкое и нежное тело. Эта мысль, видимо, пришла в голову ей самой, потому что она удержала руку, потащила Нидию к стене, схватила с крюка веревку, которая часто — увы! — употреблялась для этой цели, и через мгновение пронзительные, жалобные крики слепой девушки огласили дом.

ГЛАВА III

Главк делает покупку, которая дорого ему обойдется.

— Здравствуйте, храбрецы! — сказал Лепид и, наклонив голову, вошел в низкую дверь таверны Бурдона. — Мы пришли посмотреть, кто из вас оказывает больше чести своему ланисте.

Гладиаторы встали, приветствуя трех знатных людей, которые были известны как самые веселые и богатые юноши в Помпеях — ведь от них во многом зависела репутация гладиаторов.

— Каковы звери! — сказал Клодий Главку. — Достойны быть гладиаторами!

— Жаль, что они не воины, — отозвался Главк.

Забавно было видеть, как избалованный и капризный Лепид, который на пиру морщился от малейшего луча дневного света, а в банях оберегался от дуновения ветерка, человек, в котором природа переплела самым нелепым образом все побуждения, соединив н одно сомнительное целое постыдную изнеженность и житейскую ловкость, теперь был весь нетерпение — он хлопал по широким плечам гладиаторов своей белой девической рукой, поглаживал и щупал их железные мускулы, охваченный расчетливым восхищением перед этой мужественностью, которую он всю жизнь старательно вытравлял в себе самом.

— А, Нигер! На чем будешь ты сражаться? И с кем? — спросил Лепид.

— Меня вызвал Спор, — отвечал угрюмый гигант. — Будем драться насмерть.

— Уж это само собой, — проворчал Спор, и его маленькие глазки сверкнули.

— Он возьмет меч, я — сеть и трезубец. Бой будет на диво. Надеюсь, тот, кто останется в живых, получит кругленькую сумму и сможет достойно носитьсвой венок.

— Будь спокоен, мы не поскупимся, мой Гектор, [44] — сказал Клодий. — Погоди-ка! Значит, ты сражаешься с Нигером? Главк, я ставлю на Нигера.

— А я что говорил! — воскликнул Нигер с торжеством. — Благородный Клодий меня знает. Считай, что ты уже мертв, мой милый Спор.

Клодий вынул навощенную табличку.

— Ставлю десять тысяч сестерциев. Что скажешь?

— Принимаю, — сказал Главк. — Но кто еще здесь есть? Я раньше никогда не видел этого героя. — И он посмотрел на Лидона, чьи руки были тоньше, чему его товарища, а в лице сохранилось изящество и даже благородство, которое его профессия еще не успела стереть.

— Это Лидон, новичок. До сих пор он тренировался только деревянным мечом, — ответил Нигер снисходительно. — Но в жилах у него настоящая кровь — он вызвал Тетраида.

— Нет, Тетраид меня, — поправил Лидон. — А я принял вызов.

— Чем же вы будете сражаться? — спросил Лепид. — На твоем месте, мой мальчик, я не спешил бы сразиться с Тетраидом.

Лидон презрительно улыбнулся.

— Он свободный или раб? — спросил Клодий.

— Свободный. Мы все здесь свободные граждане, — ответил Нигер.

— Дай-ка руку, мой милый Лидон, — сказал Лепид с видом знатока.

Гладиатор, бросив на своих товарищей многозначительный взгляд, протянул руку, которая хоть и была потоньше, чем у других, но с такими твердыми мускулами и такой красивой формы, что все три гостя издали восторженное восклицание.

— Ну, приятель, каким же оружием вы сражаетесь? — спросил Клодий, держа табличку наготове.

— Сперва будем драться на цестах, а потом, если оба останемся живы, на мечах, — сказал Тетраид угрюмо, бросив на Лидона завистливый взгляд.

— На цестах! — воскликнул Главк. — Ты совершаешь ошибку, Лидон: бой на цестах — греческий обычай, я его хорошо знаю, и тебе надо бы сначала обрасти мясом, ты слишком худ. Откажись от цестов.

— Не могу, — отвечал Лидон.

— Но почему?

— Я же сказал — он меня вызвал.

— Но он не станет непременно требовать цестов.

— Моя честь этого требует! — гордо возразил Лидон.

— Ставлю на Тетраида два против одного на цестах, — сказал Клодий. — Принимаешь, Лепид? И один против одного на мечах.

— Если ты даже предложишь три против одного, я все равно не соглашусь, — сказал Лепид. — Лидон умрет прежде, чем дело дойдет до мечей. Нет уж, благодарю.

— А ты что скажешь, Главк? — спросил Клодий.

— Принимаю — три против одного.

— Тридцать тысяч сестерциев против десяти?

— Идет.

Клодий записал ставки на табличке.

— Прости меня, мой благородный покровитель, — сказал тихо Лидон Главку, — но как ты думаешь, сколько получит победитель?

— Сколько? Ну, вероятно, семь тысяч сестерциев.

— Ты уверен, что не меньше?

— Уверен. Но что я слышу? Грек на твоем месте думал бы о славе, а не о деньгах. О италийцы! Вы всегда и всюду остаетесь италийцами!

На смуглых щеках гладиатора показался румянец.

— Ты несправедлив ко мне, благородный Главк. Я думаю и о славе, но, если б не деньги, я никогда не стал бы гладиатором.

— Презренный! Да падешь ты на арене! Жадному не бывать героем.

— Я не жадный, — сказал Лидон гордо и отошел.

— Но я не вижу Бурдона. Где же он? Мне нужно с ним поговорить! — воскликнул Клодий.

— Он там, — сказал Нигер, указывая на дверь в конце комнаты.

— А Стратоника, наша храбрая старуха, где она? — спросил Лепид.

— Была здесь за минуту перед тем, как вы пришли. Но она услышала какой-то шум и побежала туда. Клянусь Поллуксом, сдается мне, старик Бурдон ухватил в задней комнате какую-то девчонку. Я слышал, как она плакала.

— Ха! Вот это здорово! — воскликнул Лепид со смехом.

В этот миг громкий крик боли и страха заставил всех вздрогнуть.

— Пощадите, пощадите, я еще маленькая, я слепая! Неужели вам мало?

— О Паллада! Мне знаком ее голос — это моя бедная цветочница! — воскликнул Главк и бросился на крик.

Он распахнул дверь и увидел, что Нидия извивается в руках разъяренной старухи; веревка, уже окровавленная, вновь была занесена и вдруг повисла в воздухе.

— Фурия! — сказал Главк и вырвал Нидию из рук Стратоыики. — Как ты смеешь бить эту девушку, ведь она еще ребенок! Нидия, бедное дитя!

— Ах, это ты, Главк? — воскликнула девушка с радостью; слезы сразу высохли на ее щеках; она улыбнулась, прильнула к его груди и поцеловала егоодежды.

— А как смеешь ты, дерзкий незнакомец, становиться между свободной женщиной и ее рабыней? Клянусь богами, несмотря на твою богатую тунику иблаговония, которыми от тебя пахнет, я сомневаюсь даже, римский ли ты гражданин, мой милый!

— Хорошо сказано, хозяюшка, хорошо сказано! — заметил насмешливо Клодий, входя вместе с Лепидом. — Это мой друг и названый брат. Его надо защитить от твоего языка, камни так и сыплются у тебя изо рта.

— Отдай мою рабыню! — заорала сварливая старуха, толкнув грека в грудь могучей рукой.

— Ни за что, даже если все твои сестры фурии слетятся к тебе на помощь, — сказал Главк. — Не бойся, милая Нидия, афиняне никого еще не покидали в беде!

— Эй! — сказал Бурдон, неохотно вставая. — Что за шум из-за какой-то рабыни? Оставь, жена, ради него можно простить дерзкую девчонку.

Говоря это, он отвел или, вернее, оттолкнул свою свирепую супругу в сторону.

— Мне кажется, когда мы вошли, здесь был еще один человек, — сказал Клодий.

— Он ушел.

Жрец Исиды воспользовался благоприятным случаем, чтобы вовремя исчезнуть.

— Это один мой приятель: мы с ним часто выпиваем вместе, он тихий и не любит шума, — сказал Бурдон небрежно. — Ступай же, дитя, ты порвешь тунику господина, если будешь так за него цепляться, ступай, я тебя прощаю.

— О, не покидай меня! — воскликнула Нидия, еще крепче прижимаясь к афинянину.

Тронутый ее горькой судьбой, ее мольбами, ее милой прелестью, грек опустился на одну из грубых скамей. Он целовал Нидию, осушая слезы на ее щеках, шептал ей тысячи утешений, какими успокаивают ребенка. И так красив он был в своем милосердии, что даже злобное сердце Стратоники смягчилось. Его присутствие, казалось, осветило это скверное и грязное логово. Молодой, красивый, блестящий, рядом с девушкой он был как бы символом: счастливец, которого земля одарила всеми благами, утешает обездоленную.

— Кто бы мог подумать, что наша слепая девчонка удостоится такой чести! — сказала старуха, утирая со лба пот.

Главк повернулся к Бурдону.

— Добрый человек, — сказал он, — это твоя рабыня. Она хорошо поет и умеет ухаживать за цветами. Я хочу подарить ее одной даме. Продай ее мне.

При этих словах он почувствовал, как бедная девушка затрепетала от радости. Она вскочила, откинула с лица растрепанные волосы и огляделась, как будто — увы! — и в самом деле могла видеть.

— Продать нашу Нидию! Ну нет, — сказала Стратоника сердито.

Нидия с глубоким вздохом вся поникла и снова ухватилась за тунику своего заступника.

— Вздор! — вмешался Клодий властно. — Вы не посмеете отказать мне. Что это еще за разговоры? Попробуйте оскорбить меня, и вы разорены. Разве ты, Бурдон, не клиент моего родственника Пансы? Разве я не оракул для амфитеатра и для его героев? Довольно мне сказать слово, и можете перебить все своисосуды с вином — все равно не продадите ни капли. Главк, эта рабыня твоя.

Бурдон поскреб в затылке — он явно был в затруднении.

— Эта девушка мне дороже золота.

— Назови цену, я богат, — сказал Главк.

Древние италийцы все готовы были продать, а тем более бедную слепую девушку — в этом отношении они мало отличались от нынешних итальянцев.

— Я заплатила за нее шесть тысяч сестерциев, а теперь она стоит двенадцать, — пробормотала Стратоника.

— Ты получишь двадцать. Пойдем сейчас же к претору, а потом ко мне за деньгами.

— Я не продал бы нашу дорогую Нидию и за сто тысяч, но мне хочется услужить благородному Клодию, — сказал Бурдон жалобно. — А ты поговоришь с Пансой насчет места распорядителя на играх, благородный Клодий? Оно как раз по мне.

— Ты его получишь, — сказал Клодий и добавил шепотом — Этот грек может тебя озолотить: деньги сыплются из него, как из сита; отметь этот день белым камешком, мой Приам. [45]

— Что ж, по рукам? — спросил Главк, как обычно при заключении сделки.

— По рукам, — ответил Бурдон.

— Значит… значит, я пойду с тобой? Какое счастье! — прошептала Нидия.

— Да, моя красавица. Отныне самой тяжкой твоей обязанностью будет петь греческие гимны красивейшей женщине в Помпеях.

Девушка высвободилась из его рук. Лицо ее, такое радостное мгновение назад, переменилось; она тяжело вздохнула и, снова схватив его за руку, сказала:

— Я думала, ты возьмешь меня к себе!

— Да, на первых порах. Но пойдем, мне недосуг.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒