Хелпикс

Главная

Контакты

Случайная статья





ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ 7 страница



— Так, значит, у вас есть свободная комната?

— Конечно, сэр. Мистер Тэпли — это старик, мой постоянный жилец, я еще вам говорила про него — так он всегда живет внизу. А верхняя комната, та, что окнами во двор, — а я только эти две комнаты и сдаю — сейчас свободна. Хотите взглянуть?

— Да, пожалуйста.

Какое счастье, подумал он, поднимаясь вслед за Дженни по крутой деревянной лесенке, что ей ничего о нем не известно и она приняла его со свойственным ей спокойствием и без всякого удивления, несмотря на то, что он явился так внезапно, без всякого багажа, из сырости и темноты.

Комнатка окнами во двор, хоть и походила по своим размерам на коробочку, отличалась чистотой и была приятно обставлена: гардероб из темного дуба, умывальник, плетеное кресло с подушкой и на покрытом навощенным линолеумом полу — два коврика ручной работы.

— Здесь, конечно, не очень просторно, — заметила Дженни, по-хозяйски оглядывая комнатку. — Зато уютно… есть газ… и чисто. Вы ведь помните, я всегда терпеть не могла грязи, мистер Десмонд.

— Здесь в самом деле очень мило. Если можно, я сниму ее.

— Вы желаете комнату со столом, сэр? Я даю мистеру Тэпли завтрак и ужин. Днем-то он почти никогда не бывает дома, да и вы тоже, наверно. Комната ваша будет стоить десять шиллингов без стола и фунт — со столом.

— Я думаю… со столом.

— Очень хорошо, сэр. А сейчас вы уж меня извините. Я только сбегаю к Липтону за чем-нибудь вкусным вам на ужин. Вы не возражаете против телячьей котлетки в сухарях?

— Нет… мне все равно, спасибо. — Его вдруг пробрал озноб, закололо в боку, и, пошатнувшись, он вынужден был прислониться к стене, чтобы не упасть. — Мне бы хотелось помыться.

Она понимающе кивнула и направилась к двери, тактично пояснив:

— Ванна в конце коридора. У нас там хороший душ, сэр. Надо только сунуть пенни в автомат счетчика.

Когда она вышла, он тяжело опустился в кресло и попытался собраться с мыслями. Какое счастье, что ему удалось найти эту славную комнатку! И Дженни такая хорошая. Уж она-то не будет действовать ему на нервы, а это сейчас для него главное. До чего противно чувствовать себя таким разбитым, но после напряжения последних недель ничего другого, конечно, нельзя было ожидать. Да и потом он ведь не ел весь день, только позавтракал, а после ужина он сразу почувствует себя иначе. Но ему трудно было дышать, и это его тревожило: он узнавал старого приятеля — бронхит, который всегда подкрадывался к нему в самые неожиданные минуты. Может быть, здесь душно, вот ему и не хватает воздуха. Стефен встал, чтобы открыть окно. Однако рама слегка разбухла и не поддавалась. Он напрягся, стараясь приподнять ее, и вдруг почувствовал во рту что-то теплое — знакомый солоноватый привкус. Он приложил к губам носовой платок и, уже зная, чего следует ожидать, с отвращением взглянул на него. «Боже, — подумал он. — Неужели опять! »

И, крепко стиснув зубы, сдерживая рвущуюся наружу пенистую жижу, он бросился в ванную, поспешно наклонился над умывальником и открыл кран с холодной водой. Хорошо хоть, что он ничего не испачкал! Но кровохарканье, хотя и менее обильное, чем в последний раз, в Испании, было все же сильнее, чем тогда в монастыре Гаронды, где его впервые свалила болезнь, — он видел это по количеству алой жидкости в фарфоровой, с голубыми прожилками, раковине. И Стефена охватила бессильная ярость при воспоминании о том, как проходили эти приступы, за которыми неизменно следовали лихорадка и долгий период выздоровления. Он не хочет, не должен здесь болеть. Нечего сказать, хорошенькая награда за гостеприимство этой женщины, которая, ничего не подозревая, приютила его. Прижав к затылку мокрое полотенце, он со всею страстью отчаяния молил небо о том, чтобы его минула эта несвоевременная напасть.

Наконец кровотечение стало уменьшаться и вскоре прекратилось совсем. Стефен выпрямился, осторожно вдохнул воздух, выдохнул, облегченно улыбнулся, увидев, что кровь больше не идет, вымыл умывальник и отер полотенцем онемевшие губы. Все его движения были как-то странно замедленны, точно их делал не он, а кто-то другой, где-то очень далеко. Увидев в зеркале свое перепачканное кровью, землистое лицо, Стефен с раздражением больного подумал, что такой вот зеленоватый оттенок старые испанские живописцы любили придавать трупам. Он старательно умылся. В голове у него была какая-то удивительная, звенящая пустота, а ноги казались тяжелыми, точно были налиты свинцом. Однако мозг его работал четко, подстегиваемый настоятельной необходимостью: он должен вернуться к себе. Вот если бы ему удалось добраться до своей комнаты, запереть дверь и лечь в постель — от ужина под каким-нибудь предлогом можно отказаться, — тогда никто бы не узнал об этом неприятном происшествии. А наутро он будет совсем здоров. Собрав последние силы, Стефен двинулся в обратный путь. Медленно, держась за стены, брел он по коридору, и это ощущение слабости было таким нелепым, что он даже улыбнулся побелевшими губами. Казалось, еще одно усилие — и он достигнет цели. Но когда он был уже почти у себя и протянул руку, чтобы открыть дверь, все вокруг вдруг заколебалось, покатилось куда-то и исчезло, осталась лишь черная тьма, в которую он и провалился, бесшумно, точно в мягкие объятия вечной ночи.

Очнувшись от бесконечно долгого забытья, он почувствовал, что лежит в постели раздетый, а у ног его — бутылка с теплой водой. Через некоторое время, когда глаза его вновь обрели способность различать предметы, он увидел у своей кровати Дженни и какого-то старика в полосатой рубашке с целлулоидовым воротничком и в подтяжках.

— Он приходит в себя. — Эта традиционная фраза, произнесенная полушепотом, вызвала у Стефена мучительное ощущение неловкости. «О боже, — подумал он, — до чего же я оскандалился, каким тяжким бременем оказался для этой бедной женщины». И он виновато посмотрел на Дженни.

— У меня что-то голова закружилась… Должно быть, я потерял сознание».

— Надо думать, что да, сэр. — В ее дрожащем голосе слышалось облегчение от того, что он пришел в себя. — Если бы поблизости не оказалось мистера Тэпли, уж и не знаю, как я сумела бы уложить вас в постель.

— Мне очень неприятно, что я причинил вам столько хлопот, — пробормотал он. — Завтра я уже буду на ногах.

— Ну, это мы еще посмотрим, сэр, — заметила Дженни, решительно вздернув подбородок. — Сразу видно, что вас крепко скрутило. Я вот думаю: не позвать ли доктора?

— Нет, нет. Я и так скоро поправлюсь.

— А вы как думаете, капитан Тэпли?

— Думаю, что мы его вылечим. Смотрите, вот он уже и не такой бледный. С вами бывало так раньше, дружок?

— Нет… не совсем так, — солгал Стефен. — Я последнее время очень много работал, вот и все.

— В таком случае немножко отдыха вам вовсе не повредит. И поесть чего-нибудь тоже надо.

— Конечно, — с готовностью согласилась Дженни. — Я не стану предлагать вам сейчас котлетку, сэр… к счастью, я ее так и не поджарила. Но вы только скажите, чего вам хочется.

— Можно мне немного молока? Холодного.

— Конечно можно, сэр. И я сейчас сварю вам крепкий мясной бульон.

И Дженни вместе со стариком вышла из комнаты. Но уже минуты через три она вернулась с маленьким лакированным подносом, на котором стоял стакан и пестрый кувшин, накрытый кружевной салфеточкой с бисерными кистями. Поставив поднос подле кровати, Дженни налила Стефену молока и подождала, пока он медленными глотками выпил его. Затем унесла грязный стакан и почти тотчас принесла обратно — уже вымытый и вытертый.

— Потушить свет? — спросила она, ставя стакан на поднос, подле кровати Стефена.

— Да, выключите, пожалуйста. — У него начало ломить виски, но холодное молоко подбодрило его, и он добавил, сам не веря тому, что говорит: — Я, пожалуй, посплю.

— Вам, правда, ничего не нужно?

— Истинная правда.

— Спокойной ночи, сэр.

— Спокойной ночи, Дженни.

Она потушила свет, и комната погрузилась в темноту, но он чувствовал, что Дженни еще тут. Немного погодя, стремясь облегчить душу, она тихо и почтительно проговорила, второпях переходя на простой народный говор:

— Не беспокойтесь вы только, мистер Десмонд. И не думайте вы об этом ни минуты. Вы были так добры ко мне на Клинкер-стрит. Вот уж чего я век не забуду. И теперь я только рада, что так ли, эдак ли могу отплатить вам добром.

Дверь за нею закрылась. Стефен лежал, вытянувшись, на спине, в незнакомой маленькой комнатке, неглубоко и с трудом дыша, и сколько ни старался справиться с нахлынувшими на него чувствами, из-под его сомкнутых век все же выкатились две скупые слезинки и медленно поползли по щекам.

 

 

Хотя Стефену очень хотелось поскорее встать, он чувствовал такую слабость, что вынужден был сдаться на уговоры, и почти неделю не выходил из комнаты. Несмотря на владевшую им апатию, он все снова и снова благословлял счастливый случай, который привел его в район доков, в этот домишко на окраине. Как часто в прошлом приходилось ему ютиться в жалких комнатенках — грязных, неуютных, плохо прибранных, где белье меняют редко, воды горячей почти не бывает, кормят ужасающе, у двери часами стоит грязный поднос с остатками завтрака и нет ни минуты покоя. А скопидомство и жадность корыстных хозяек, которые открыто тяготятся постояльцами и только и думают о том, как бы их обобрать, просто не поддаются описанию! Здесь же все сверкало чистотой. Дженни без устали хлопотала по дому, и лицо у нее было такое спокойное, точно она никогда не знала дурного настроения, волнений, никогда не падала духом от того, что в мире не все обстоит наилучшим образом… Натура на редкость независимая, Дженни всегда была всем довольна и, невзирая на смущенные протесты Стефена, старалась услужить ему, чем могла.

Во второй половине дня к нему неизменно являлся Джо Тэпли и помогал коротать время, насколько ему позволяли глухота и неумение поддерживать разговор. Старик Джо большую часть жизни проработал на Темзе — многие годы в качестве совладельца угольной баржи, а затем капитаном на речном пароходике, совершающем еженедельные рейсы в Хэмптон. Сейчас он ушел на покой, но с рекою не расстался: на свои сбережения он купил небольшую пристань, сдавал на ней в аренду причалы и держал лодку для желающих покататься. Он не мыслил своего существования без реки и каждое утро после завтрака отправлялся на пристань, садился там в деревянном сарайчике на конце мола у печурки и медленно, с трудом продвигаясь от слова к слову, прочитывал сообщения о прибытии и отправлении судов, печатавшиеся в «Гринвич меридиан». Иногда он отрывался от этого занятия, чтобы взглянуть сквозь очки в стальной оправе на проходящие мимо суда — как знакомые, так и незнакомые — и ответить на приветствие приятеля-капитана, скорее угаданное, чем услышанное.

Когда Стефен вернулся после своей первой — короткой и весьма неуверенной — прогулки по Кейбл-стрит, капитан уже отсидел положенное время у реки и находился дома. Будучи человеком общительным, он не закрывал двери своей комнаты и окликнул соседа, когда тот медленно поднимался по лестнице. Зайдя к нему, Стефен увидел Дженни — она сидела у окна и штопала носок.

— Ну, — спросил Джо, — как мы себя чувствуем после прогулки?

— Неплохо, благодарю вас. Только ноги немного дрожат.

— Еще бы им не дрожать. Присаживайтесь.

Стефен сел и, посмотрев сначала на одного, потом на другую, почувствовал, что в воздухе пахнет заговором.

Молчание длилось долго. Наконец Дженни, все это время с особым усердием штопавшая чулок, нарушила его:

— Я собираюсь, мистер Десмонд, поехать недельки на две к золовке, ее зовут Флорри Бейнс. Это, понимаете ли, сестра моего бедного Алфа. Я всегда езжу к ней в эту пору, перед тем как она откроет торговлю в ларьке. И вот мистер Тэпли считает, что вам нельзя здесь оставаться. — И она торопливо добавила, как бы извиняясь: — Он-то всегда сам о себе заботится, когда меня нет. Но ведь вы — другое дело… Вы такой больной… нипочем один не справитесь.

— Да, конечно. — Стефен понял, что они задумали, и его сразу охватила невероятная усталость. Он не винил их за то, что они хотят избавиться от него.

— Так вот, — продолжала Дженни и одним духом, прежде чем он успел сказать хоть слово, выпалила: — Мистер Тэпли считает, что вы должны поехать со мной. Вы нигде не поправитесь так, как в Маргете. Морской воздух — он чудеса делает.

— Доктор Маргет живо поставит вас на ноги, — с назидательными видом кивнул капитан.

На душе у Стефена потеплело. Но он был еще слишком подавлен и настроение у него после стольких дней горестного раздумья было слишком грустное, чтобы пускаться в такое путешествие. И он отрицательно покачал головой:

— Что вы, это будет для вас чересчур обременительно. Я и так уже слишком злоупотребляю вашей добротой.

— Нисколько вы нас не обремените, сэр. Флорри будет только рада. — И, заподозрив, почему он отказывается, Дженни добавила: — Вы будете платить ей за стол… ровно столько, сколько платите мне.

Стефен был еще так слаб, что у него не хватило сил противиться их уговорам, тем более что эти люди желали ему только добра и хотели, чтобы он снова стал здоровым. Да к тому же кратковременная прогулка на ветру по улице Степни основательно поколебала его надежду на то, что он скоро сможет взяться за работу — если вообще когда-нибудь сможет. Он понял, что не создаст ничего путного, пока не восстановит силы, а потому самое разумное — принять дружеское предложение Дженни.

В тот же вечер было написано письмо Флорри Бейнс, а в следующий понедельник, после второго завтрака, Стефен и Дженни если на вокзале Чэринг-Кросс в поезд и отправились в Маргет. Дженни, на чью долю выпадало довольно мало радостей, была в веселом, приподнятом настроении и болтала без умолку пока они мчались через Дартфорд и Чатам, через болота в устье Темзы, а затем выбрались на Кентскую равнину. Щеки Дженни так и пылали, точно она долго терла их щеткой, а глаза горели живым огнем. На ней было темно-зеленое бархатное пальто с воротником и капюшоном, отделанными тесьмой, — оно хоть и немного вытерлось на швах, но очень шло ей. Свои маленькие, огрубевшие от работы руки Дженни упрятала в белоснежные нитяные перчатки; на ногах ее блестели тщательно начищенные черные ботинки на пуговках. Зато шляпа была сущий кошмар: на макушке Дженни высилось хитроумное сооружение из атласа и каких-то немыслимых перьев, похожее на диковинную птицу в гнезде. Стефен положительно не мог оторвать от нее глаз, так что в конце концов Дженни, заметив его зачарованный взгляд, доверительно улыбнулась:

— Я вижу, вам нравится моя шляпка. Мне так повезло тогда — на январской распродаже. И потом, красный — это мой цвет.

— Шляпа в самом деле замечательная, Дженни. Но лучше снимите ее. А то вдруг влетит в окно искра и прожжет дырку.

Она тотчас послушалась. Волосы ее были недавно вымыты и лежали на лбу пушистой челкой. Без шляпы она снова стала самой собой — живая, безыскусственная невысокая женщина в белой бумажной блузке, чуть располневшая, не то что в Доме благодати. Какая она была тоненькая тогда, когда приходила к нему убирать комнату и заодно пришивала оторвавшиеся пуговицы. Стефен исподтишка разглядывал ее: она сидела в профиль, так что короткая верхняя губка и чуть вздернутый нос особенно бросались в глаза. Приличия ради она держала на коленях дамский журнал, который он купил ей в киоске и который она даже не раскрыла, и, словно завороженная, смотрела на мелькавшие мимо ветряные мельницы, сушильни для хмеля и ярко-красные кирпичные амбары.

— Поглядите-ка, мистер Десмонд, — воскликнула она, — сколько тут жердей для хмеля — и не сочтешь!

— А вы любите хмель, Дженни?

— Иной раз не брезгую пропустить стаканчик пивка. Прямо скажу — не прочь! — серьезно ответила она, затем взглянула на него и рассмеялась. — Но уж крепче ничего в рот не беру.

И она весело продолжала болтать на своем «кокни». Вскоре она поднялась и, сняв с багажной сетки сумку, достала пакет; не обращая внимания на двух других пассажиров, она развернула его и вынула сэндвичи с ветчиной и языком.

— Давайте перекусим, сэр. Нечего стесняться-то, — уговаривала она его. — Я обещала капитану, что вы у меня будете есть, как надо. А уж если я не заставлю, так Флорри заставит. Одно могу про нее сказать: готовит она отменно. Надеюсь, вы любите рыбу?

— Люблю, Дженни, — сказал он, откусывая сэндвич. — Насчет еды я не беспокоюсь. Тревожит меня другое: понравлюсь ли я вашей рыбнице… я хотел сказать — Флорри.

— Флорри, она славная. И голова у нее работает что надо. Она ведь такая самостоятельная. Со всем сама управляется, и помогает-то ей один только мальчонка — Эрни Вуд, племянник. Правда, жизнь у нее была нелегкая. Да и сейчас она часто прихварывает: все простужается. И ноги у нее больные. Но в общем вы с ней поладите.

— Надеюсь.

— Конечно, многого не ждите… Домик у нее малюсенький.

— Надеюсь, я не развалю его.

— Что вы, сэр, — со всею серьезностью возразила она. — Мы там вполне разместимся: я буду спать с Флорри, а вы — в моей постели.

При этом она взглянула на него и вдруг, поняв всю двусмысленность своих слов, мучительно покраснела. Наступило неловкое молчание, она отвернулась и принялась смотреть в окно.

Но они были уже почти у цели. В Маргет поезд прибыл около трех часов дня, и едва Стефен вышел на открытую платформу, как его точно током ударило — такой здесь был терпкий воздух: насыщенный испарениями реки и океана, запахом соли, ракушек, водорослей и целебной грязи, он одарял озоном скромных приезжих из лондонского Ист-Энда и был, конечно, плебейским, однако непревзойденным во всей Англии. Как и предполагала Дженни, на станции их встречал Эрни, низкорослый, но славный мальчик — лет пятнадцати. Багаж погрузили на тележку, запряженную пони, втиснув пожитки между двумя пустыми ящиками, и, разместившись втроем на переднем сиденье, направились в старинный город Маргет.

Дом Флорри находился прямо у гавани, на набережной, где выстроились старые и довольно ветхие домишки, пахнувшие смолою и морем; перед ними пролегала булыжная мостовая, а за нею смутно виднелся лес мачт, снасти, груды канатов, бочки, ящики, горы нанесенного прибоем ила, длинный мол и бьющие в него серые волны Северного моря. Лавка Флорри, помещавшаяся в доме № 49, низеньком и кособоком, была выкрашена в ярко-голубой цвет; за витриной виднелся мраморный прилавок, а над дверью висела вывеска, на которой было выведено золочеными буквами: «Флоренс Бейнс. Свежая рыба. Креветки и моллюски в большом выборе». Над лавкой помещались жилые комнаты, куда вела снаружи каменная лестница.

Эрни проводил гостей в парадную комнату с удобной мебелью, где уже стоял накрытый стол, но не было ни одного живого существа, кроме пушистой рыжей кошки. Эрни тотчас помчался вниз, чтобы сменить в лавке тетушку, и та вскоре появилась в гостиной — худощавая, угловатая женщина лет сорока, с крупным носом. Спустив на покрасневшие руки закатанные выше локтя рукава, она дружески расцеловалась с Дженни, внимательно оглядела Стефена и протянула ему влажные, холодные, как ее креветки, пальцы.

— Вы, конечно, не откажетесь от чайку. Садитесь, я сейчас подам.

Энергичная и подвижная, она быстро принесла из задней комнаты большой поднос, на котором стояла тарелочка с хрустящим хлебом, чайник и внушительных размеров блюдо с жареной рыбой, затем, держась очень прямо, села за стол и принялась угощать гостей, всем своим видом показывая, что уж кто-кто, а она голову никогда не теряет.

— Ну, как дела, Флорри? — спросила Дженни, отхлебнув чаю и слегка причмокнув от удовольствия.

— Не могу пожаловаться. Только вот с ларьком хлопотне.

— Ведь это всегда так, Флорри.

— Всегда.

— Опять этот дурацкий городской совет?

— Ну конечно, совет с его фокусами. Думают, раз я женщина, так надо мной можно сколько угодно измываться.

— Ничего, недельки через две все устроится.

— Через три, милочка.

— Неважно. Все эти хлопоты с лихвой окупятся, Флорри.

— Иной раз я не очень-то в этом уверена.

Флорри покачала головой, подавленная своими бесконечными тяжбами с чинушами: и почему только мир устроен так несправедливо, почему в нем господствуют мужчины? Казалось, она хмуро припоминала все беды, все, что вытерпели и выстрадали представительницы ее пола со времен грехопадения Евы.

Дженни улыбнулась Стефену, желая вовлечь его в разговор.

— Летом торговля здесь на славу. Флорри арендует ларек около бульвара. Ее все знают: креветки и моллюски у нее замечательные!

— Мне так думается, что я известна и мелкой камбалой. — Флорри была явно оскорблена тем, что Дженни забыла упомянуть об этом немаловажном обстоятельстве.

— Ну конечно, дорогая.

— Та, которую мы сейчас едим, просто великолепна, — вежливо заметил Стефен.

— Это не мелкая камбала, а крупная, — мрачно поправила его Флорри. — Кушайте на здоровье. В море ее сколько угодно.

Еда была вкусная и обильная, комната уютная, в камине весело потрескивал уголь, однако Стефену было не по себе: он чувствовал, что с самого начала возбудил недоверие хозяйки. Ему-то это было глубоко безразлично, но он счел необходимым — не ради себя, а ради Дженни — завоевать расположение торговки рыбой. Простою вежливостью, как он понял, тут ничего не добьешься — скорее наоборот. Он заметил, что Флорри неравнодушна к рыжему коту, усевшемуся на ручку ее кресла, — она то и дело давала ему куски со своей тарелки, — и, вынув из кармана блокнот и карандаш, принялся, пока обе женщины были заняты немногословной, однако дружеской беседой, рисовать кота.

Десять минут — и рисунок готов. Стефен оторвал листок и молча протянул его Флорри.

— Ну… скажу я вам… — На ее подвижном лице отразилось удивление, нерешительность, боязнь опростоволоситься — самые разнородные чувства, сменившиеся, наконец, удовольствием. — Да ведь это Рыжик — как живой. Вы, значит, будете художник?

— Если рисунок вам понравился, вы, надеюсь, согласитесь принять его от меня на память?

— Этак у вас и денег никогда не будет: разве можно раздаривать вещи?

Хоть это и было сказано не без иронии, тем не менее Флорри была явно довольна. Когда Стефен после чая заявил, что пойдет немножко прогуляться, она крикнула ему вслед:

— Остерегайтесь ветра. Ведь Маргет смотрит прямо на Северный полюс.

Этот географический факт был абсолютно точен, ко в противоположность Флорри Стефен любил холод: он всегда хорошо себя чувствовал в прохладную погоду. И сейчас, выйдя на приморский бульвар — пустынный в это время года, поскольку курортный сезон еще не начался, — он сразу ощутил прилив сил в своем ослабевшем после болезни теле. Целительный воздух, колючий, словно ледяное шампанское, без усилия наполнял его легкие, вызывал краску на щеках, бодрил. Впервые после суда в нем вспыхнула искорка оптимизма, однако он решил, что еще недели две не будет браться за работу — не будет даже делать набросков или писать маслом, как предполагал ранее, — а постарается раз и навсегда избавиться от этого дурацкого заболевания, которое на протяжении стольких лет то и дело докучало ему. Стоя один на бульваре в сгущавшихся сумерках, среди безбрежного серого простора, где небо сливалось с морем, а ветер гудел и вздыхал у него в ушах, словно в большой морской раковине, и песок, завихряясь, опадал у его ног, Стефен почувствовал, как кровь быстрее побежала у него по жилам, и, подняв голову, устало подумал:

«Может быть… я еще докажу… что я не совсем конченый человек… кто знает».

 

 

Шли дни, и настроение Стефена все улучшалось. Как ему было хорошо с этими простыми женщинами, которых люди его класса несомненно сочли бы «вульгарными»! А ему было с ними так легко, больше того: ему казалось, что он и сам такой же. Жизнь этого пропахшего солью района у гавани, приход и уход рыбачьих шхун, выгрузка улова — асе интересовало его, отвлекало его ум от горьких размышлений. Рано утром он ходил с Флорри на рыбный рынок, где наблюдал за тем, как она ловко покупает товар, вовремя ловя взгляд аукционщика, чей охрипший голос вел постоянную войну с грохотом лебедок. Постепенно Стефен стал удлинять свои прогулки по прибрежным скалам, спал с открытым окном, не боясь бриза. Но самым замечательным было купанье. Хотя купальный сезон еще не наступил и в воде действительно чувствовалась близость Северного полюса, на что не без сарказма не раз указывала Флорри, удержать Стефена было невозможно. Каждое утро он отправлялся на мол и бросался в воду, не отставая от местных смельчаков — членов клуба «Купайся круглый год», — те и в самом деле, как сообщил один из его новых знакомых, купались, даже когда на земле лежал снег. Это резкое погружение в холодную воду как раз и оказалось тем стимулирующим средством, которое больше, чем что-либо, ускорило выздоровление Стефена, возродив в нем не только желание писать, но и то, что было куда важнее: веру в свои творческие силы.

Он много времени проводил один: Флорри либо хлопотала, добывая разрешение на аренду, либо наблюдала за сооружением ларька, у Дженни полно было дел в лавке, а Эрни каждый день объезжал клиентов на тележке. Тем не менее в среду решено было «всем семейством» отправиться на экскурсию.

— А вы сможете поехать? — спросил Стефен Флорри.

— Мешай дело с бездельем, проживешь век с весельем, — изрекла она, затем, решив просветить этого невежественного человека, добавила: — В среду мы закрываемся в середине дня. Так что вполне можем поехать за креветками.

— За креветками?

— Вы что, в первый раз это слово слышите? Да сами же вы мне все уши про них прожужжали! Ну вот я и покажу вам, где, когда и как мы их ловим. После этого — к вашему сведению — мы вскипятим чайник и попьем чайку. А вы, если пожелаете продрогнуть до костей, сможете принять свою ледяную ванну. Это вас устраивает, мистер Михель Анжелло?

— Мне представляется это божественным, Флорри, — настолько любезно ответил он, что торговка даже слегка улыбнулась.

По мере того как проходили дни, она стала терпимее относиться к нему, хотя и старалась этого не показывать. Она не могла забыть, как он нарисовал ее Рыжика, и тщательно избегая разговоров на эту тему, все же отнесла потихоньку рисунок к некоему Смиту, чтобы окантовать и вставить под стекло. Затем неоднократные предложения Стефена посидеть в лавке — хотя Флорри отклоняла их самым решительным образом — привели к тому, что она перестала считать его «зазнайкой», особенно после того, как однажды вечером застала в рубашке с закатанными рукавами за мытьем посуды после ужина.

Наступила среда, день выдался пасмурный, но без дождя. Ровно в два часа лавку заперли, и вся компания, взгромоздившись на тележку, запряженную пони, выехала за город и покатила по прибрежной дороге на восток, в направлении Клифтонвилла. Проехав миль пять, Эрни свернул с шоссе на проселок, вившийся между двумя рядами набухшего почками боярышника, а затем переходивший в заросшую травою тропу, которую чуть дальше перегораживала калитка из ивняка; миновав ее, они выехали в поле, поросшее репейником и жесткой прибрежной травой. Здесь пони распрягли и оставили пастись, а Флорри с видом заправского гида повела своих спутников через щетинившиеся пучками травы дюны к уединенной песчаной бухточке, окруженной с трех сторон скалами.

— До чего же чудесное место! — воскликнул Стефен.

— Вода как раз схлынула, — заметил практичный Эрни. — Вот тут-то мы их и наловим.

— Поныряешь со мной, малыш?

— Мне еще надо набрать палок для ловли моллюсков, — извиняющимся тоном сказал Эрни и деловито побежал куда-то.

— Я вам составлю компанию, — предложила Дженни и, заметив изумление на лице Стефена, громко рассмеялась. — Давайте наперегонки.

Они разделись за двумя скалами, стоявшими не слишком близко друг к другу. Несмотря на, казалось бы, большую сложность дамского туалета, Дженни опередила Стефена и, бросившись в воду, нырнула под волну.

— Где это вы научились плавать? — Стефену лишь с трудом удалось нагнать ее.

— На пристани у Джо Тэпли. В детстве мы все время прыгали с нее в воду.

Она перевернулась на спину и, закрыв глаза, поплыла. Ее упругое тело казалось таким молодым, точно годы, прошедшие со времени их первой встречи, не оставили на нем никакого следа. Стефен смотрел на эту свежую, соблазнительную женщину и удивлялся, что она до сих пор не нашла себе мужа. Любопытство одержало в нем верх над врожденной застенчивостью, и он спросил:

— Дженни… почему вы так и не вышли больше замуж?

Она перевернулась на живот, взмахнув руками, подняв фонтан брызг, посмотрела на Стефена и тряхнула головой.

— Должно быть, случай не представился. Ну да… наверно. Увивалось тут за мною несколько парней. Да мне что-то ни один не нравился. — Она вдруг улыбнулась. — Вы ведь знаете, как это бывает, мистер Десмонд. Обжегшись на молоке, дуешь на воду.

И, прежде чем он успел что-нибудь сказать, она стремительно поплыла к берегу.

Одевшись, но оба босиком, они направились к скалистой части бухточки, где их поджидали Флорри и Эрни с сачками для ловли креветок; сачки эти были прикреплены к длинной палке с перекладиной, наподобие грабель.

— Лучше поздно, чем никогда, — язвительно приветствовала их Флорри. — Возьмите сачки у Эрни. И, если вы готовы, начнем.

Опустив конец палки с перекладиной в море, она двинулась по мелководью, толкая впереди себя сачок и поднимая со дна тучи песка. Эрни и Дженни неторопливо следовали за нею, а на некотором расстоянии позади шел Стефен. Вода была такая прозрачная, что — удивительная вещь! — он различал впереди смутные очертания креветок, шевелящих тоненькими усиками, различал, несмотря на то, что студенистые тельца их совсем прозрачны, а по окраске они напоминают переливчатый песок, — их выдает лишь крошечный черный, точно агат, глазок, видимо являющийся своеобразным жизненным центром этих хрупких существ и как бы предупреждающий их об опасности, ибо при его приближении все они вдруг начинали отчаянно метаться. Многие избегли ожидавшей их участи, и все же, когда сачки были извлечены из воды, в них оказалось достаточно поживы.



  

© helpiks.su При использовании или копировании материалов прямая ссылка на сайт обязательна.