Глава 2. Часть вторая. Часть третья. Первый сон Гавейна

Чёрные вдовы… Для чего Господь послал их на мою горную тропу? Чтобы испытать моё смирение? Разве не достаточно того, что я спас ту добрую чету и раненого мальчишку в придачу, сразил дьявольского пса, от силы час проспал на мокрых от росы листьях, а проснувшись, узнал, что груды мои не окончены и что нам с Горацием нужно снова отправляться в путь, да не вниз, за деревенским приютом, а вверх по крутой тропе под серым небом? Но нет, он послал мне навстречу вдов, сомненья нет, и я справился, обойдясь с ними вежливо. Даже когда они опустились до глупых оскорблений и принялись швырять в круп Горация комья земли – словно Гораций способен позорно удариться в панику и понести! – я едва глянул на них через плечо, при этом нашёптывая Горацию в ухо напоминание, что нам следует выносить подобные испытания с честью, потому что на дальних вершинах, где собрались грозовые тучи, нас ждёт испытание куда более великое. Кроме того, эти битые жизнью женщины в трепещущих на ветру лохмотьях были когда-то невинными девами, некоторые из них обладали красотой и грацией или по крайней мере свежестью, которая на взгляд мужчин не менее ценна. Разве не такой была та, которую я порой вспоминаю, когда передо мной расстилается простор настолько широкий, пустой и безлюдный, что его не проскакать и за целый тоскливый осенний день? Не красавица, но её прелести мне было довольно. Я видел её лишь мельком, когда сам был молод, и заговорил ли я с ней тогда? И всё же иногда она вновь встаёт перед моим мысленным взором, и думаю, что она давно навещает меня во сне, потому что я часто просыпаюсь в непонятном удовлетворении, хотя сны мои всё время от меня ускользают.

Именно такую томительную радость я испытывал, когда Гораций разбудил меня сегодня утром, переступая копытами по мягкой лесной земле, на которую я прилёг после утомительных ночных трудов. Ему отлично известно, что силы у меня уже не те и что после такой вот ночи мне нелегко вновь отправиться в путь, проспав всего какой-то час. Но, увидев, что солнце поднялось высоко над тенистым лесным сводом, Гораций вознамерился меня разбудить. Он топал копытами, пока я не встал, звеня кольчугой. Я всё больше кляну свои доспехи. От чего такого они меня уберегли? В лучшем случае от пары пустячных ран. За крепкое здоровье мне нужно благодарить меч, а не доспехи. Я встал и посмотрел на опавшие листья. Ведь лето едва началось, почему же их столько нападало? Может, деревья, под которыми мы нашли приют, страдают от хвори? Горацию на морду упал луч, пробившийся сквозь высокую крону, и я видел, как он замотал головой из стороны в сторону, словно луч был мухой, посланной, чтоб ему досадить. Его ночь тоже была не из приятных: прислушиваться к окружающим лесным шорохам, думать о том, навстречу каким опасностям отправился его рыцарь. Как бы ни было велико моё неудовольствие оттого, что он так рано меня поднял, я шагнул к нему лишь затем, чтобы нежно обнять его за шею и на миг склонить голову ему на гриву. Суровый ему выпал хозяин, знаю. Я частенько понукаю его идти вперёд, понимая, что он устал, или ругаю его обидным словцом, когда он не сделал ничего дурного. Всё это железо для него не меньшая обуза, чем для меня. Сколько ещё предстоит нам с ним скакать вместе? Я нежно его похлопал, приговаривая: «Мы скоро найдём приют в деревне, и тебе достанется завтрак получше, чем тот, который ты только что съел».

Я говорил это, полагая, что с мастером Вистаном вопрос уже решён. Но едва мы оказались на тропе, даже из лесу выехать не успели, как нам встречается чумазый монах в стоптанных башмаках, который спешит пуще нашего в лагерь лорда Бреннуса и рассказывает, что мастер Вистан, оказывается, сбежал из монастыря, предав своих ночных преследователей смерти, причём от многих остались лишь обугленные кости. Что за человек! Странно, но сердце моё возрадовалось этой новости, несмотря на то что теперь нам снова предстоит трудное дело, а я-то думал, что все труды уже позади. Поэтому мы с Горацием оставили мысли о сене и ростбифе в доброй компании и снова карабкаемся в гору. Отрадно, по крайней мере, что мы удаляемся от того проклятого монастыря. В глубине души, и это правда, я чувствую облегчение, что мастер Вистан не сгинул в лапах монахов и окаянного Бреннуса. Но что за человек! Каждый день проливает столько крови, что Северн скоро выйдет из берегов! Чумазый монах говорил, что он ранен, но кто же поверит, что человек вроде мастера Вистана вот так запросто позволит себе лечь и умереть? Какую же глупость я совершил, позволив мальчишке Эдвину сбежать, кто теперь рискнёт поставить на то, что они не найдут друг друга? Сглупил, да, но я тогда слишком устал, да и не думал вовсе, что мастеру Вистану удастся спастись. Что за человек! Будь он мужчиной в наше время, даром что он сакс, Артур бы им восхищался. Даже лучшие из нас убоялись бы встретить в нём врага. Но вчера, наблюдая, как он бился с солдатом Бреннуса, я заметил, что в защите слева он давал слабину. Или то был хитрый приём? Если мне доведётся снова увидеть его в бою, я это выясню. Воин он искусный, сомнений нет, и нужно быть рыцарем Артура, чтобы заподозрить неладное, вот я и заподозрил, покуда смотрел бой. Я сказал себе: «Смотри, ошибочка слева». Умелый противник мог бы этим воспользоваться. Но кто из нас не стал бы его уважать?

Но эти чёрные вдовы, зачем они переходят нам дорогу? Разве не достаточно у нас забот? Мало нашему терпению испытаний? «Сделаем привал на следующем гребне», – говорил я Горацию, пока мы брели вверх по склону. «Сделаем привал и отдохнём, хотя собираются чёрные тучи, и наверняка будет буря. И если деревьев там не окажется, я всё равно усядусь прямо в кустах вереска, и мы обязательно отдохнём». Но, когда дорога наконец прекратила подъём, мы вдруг увидели огромных птиц, рассевшихся на камнях, и тут они все разом поднимаются, но летят не в тёмное небо, а к нам. Тогда я увидел, что на тропе перед нами собрались не птицы, а старухи в развевающихся плащах.

Зачем выбирать для сборища такое пустынное место? Ни каирна^{^[9]}, ни высохшего колодца, чтоб хоть как-то его отметить. Ни хилого деревца, ни куста, чтобы укрыться от солнца или дождя. Только меловые скалы, с которых они и слезли, торчат из земли по обе стороны дороги. «Давай убедимся, – сказал я Горацию, – давай убедимся, что мои старые глаза меня не подводят и это не разбойники, которые собираются на нас напасть». Но вытаскивать меч из ножен не понадобилось – клинок до сих пор смердит слизью дьявольского пса, хоть я и воткнул его глубоко в землю, прежде чем уснуть, – потому что это и вправду оказались старухи, хотя парочки щитов от них нам бы не помешало. Это были женщины, Гораций, – теперь, когда мы наконец-то от них избавились, давай вспоминать о них, как о женщинах, потому что разве не заслуживают они жалости? Мы не станем называть их старыми каргами, хотя их поступки и вводят нас в искушение. Давай помнить, что когда-то хотя бы некоторые из них обладали грацией и красотой.

«Вот и он, – закричала одна, – самозваный рыцарь! » Когда я подъехал ближе, остальные подхватили её крик, и мы могли бы рысью промчаться сквозь их ряды, но я не из тех, кто бежит испытаний. Поэтому я остановил Горация прямо посреди толпы, посматривая, однако, на следующую вершину, словно изучая собирающиеся тучи. Только когда вокруг меня захлопали на ветру лохмотья и я почувствовал, как от криков сотрясается воздух, я глянул вниз с высоты седла. Их было пятнадцать? Двадцать? К Горацию потянулись руки, хватая его за бока, и я зашептал ему на ухо, чтобы успокоить. Потом я выпрямился и сказал: «Дамы, если хотите поговорить, прекратите шуметь! » Они поутихли, но взгляды их остались сердитыми, и я продолжал: «Что вам от меня нужно, дамы? Зачем вы так на меня накинулись? » На что одна из женщин выкрикивает: «Нам известно, что вы – тот самый глупый рыцарь, которому недостаёт смелости выполнить то, что ему поручено». И ещё одна: «Если бы давным-давно вы сделали то, о чём просил вас Господь, разве бродили бы мы по этой земле, стеная от горя? » И ещё одна: «Он страшится исполнить свой долг! Это написано у него на лице».

Я сдержал гнев и попросил их объясниться. И тут вперёд выступает старуха чуть вежливее остальных.

– Простите нас, рыцарь. Много долгих дней бродим мы под этими небесами, и тут являетесь вы – во плоти – и смело скачете прямо к нам, и мы не смогли сдержаться и утаить от вас свои жалобы.

– Госпожа, может, с виду я и обременён годами, но я по-прежнему рыцарь великого Артура. Если вы скажете, что вас гнетёт, буду рад помочь, чем смогу.

Меня обескуражило, что в ответ все они – вежливая тоже – саркастически расхохотались, а потом чей-то голос произнёс: «Выполни вы свой давний долг и убей дракониху, не бродили бы мы сейчас такими горемыками».

Слова эти меня потрясли, и я воскликнул: «Что вам известно? Что вам известно о Квериг? » – но вовремя спохватился. И продолжил уже спокойно: «Объясните же, дамы, что заставляет вас бродить по дорогам в состоянии столь плачевном? » На что из-за спины откликнулся хриплый голос: «Вы спрашиваете, рыцарь, почему я брожу по земле? С радостью вам расскажу. Когда лодочник задавал мне вопросы, а возлюбленный мой уже спустился в лодку и протягивал руки, чтобы помочь мне сделать то же самое, я обнаружила, что мои самые драгоценные воспоминания у меня украли. Тогда я ещё не знала, но знаю сейчас, что татем, меня обобравшим, было дыхание Квериг, того самого чудища, которое вам уже давным-давно пора порешить».

«Госпожа, с чего вы это взяли? » – Я был не в силах далее скрывать свой ужас. Как сталось, что хранимый так надёжно секрет открылся нищим скиталицам? На что вежливая холодно улыбнулась: «Мы – вдовы, рыцарь. Мало, что может от нас укрыться».

Только тогда я заметил, как дрожит Гораций, и услышал свой голос: «Кто вы, дамы? Живые вы или мёртвые? » – на что женщины снова расхохотались, да так глумливо, что Гораций нервно переступил с ноги на ногу. Я похлопываю его по загривку и спрашиваю: «Дамы, отчего вы смеётесь? Разве вопрос мой настолько глуп? » И хриплый голос сзади отвечает: «Смотрите, как он испугался! Теперь он боится нас так же, как боится дракона! »

«Госпожа, что за чушь вы несёте? – кричу я в ярости, а Гораций вопреки моей воле пятится назад, и мне приходится натянуть поводья, чтобы его удержать. – Никакой дракон мне не страшен, и, как бы свирепа ни была Квериг, мне доводилось встречаться кое с чем похуже. Если я и не тороплюсь её убить, то лишь потому, что она уж очень хитроумно прячется среди высоких скал. Вы упрекаете меня, мадам, но много ли вы слышите о Квериг? Было время, когда она запросто разоряла по деревне в месяц, но с тех пор, как мы в последний раз слышали о чём-то подобном, мальчики успели стать мужчинами. Она знает, что я близко, и не смеет высунуть носа за пределы гор».

Пока я говорил, одна из женщин распахнула свой драный плащ, и о шею Горация ударился комок земли. Я сказал ему, что терпение моё иссякло и нам нужно ехать дальше. Что знают эти старушенции о нашем долге? Я подтолкнул его вперёд, но он вдруг оцепенел, и мне пришлось вонзить шпоры ему в бока, чтобы заставить сдвинуться с места. К счастью, чёрные фигуры расступились, и взгляду моему вновь предстали дальние вершины. Сердце моё сжалось при мысли, какое одиночество меня там ждёт. Если бы мне было дано выбирать, возможно, я предпочёл бы компанию этих жутких ведьм завыванию тамошних холодных ветров. Но, словно чтобы развеять эти мои мысли, женщины затянули у меня за спиной песню, и я почувствовал, как в нас полетели новые комья земли. Что же они напевают? Они смеют обзывать меня трусом? Я развернулся было, чтобы обрушить на них свой гнев, но вовремя опомнился. Трус, трус. Да что они знают? Они там были? В тот далёкий день, когда мы поскакали навстречу Квериг? Стали бы они тогда называть трусом меня или кого-то ещё из нас пятерых? И после того великого похода – из которого вернулось лишь трое – разве не поспешил я, дамы, не отдохнув толком, на край долины, чтобы сдержать слово, данное юной деве?

Она назвалась Эдрой. Не красавица и одета проще некуда, но как и в той, другой, которая иногда мне снится, в ней цвела весна, тронувшая моё сердце. Она шла по дороге с мотыгой в руках. Только недавно ставшая из девочки женщиной, она была маленькая и хрупкая, и при виде подобной невинности, беззащитно бредущей в такой близости от ужасов, из которых я только что вырвался, я не мог проехать мимо, даром что спешил выполнить своё поручение.

– Возвращайся обратно, дева, – крикнул я ей со своего скакуна, – в те дни, когда даже я был молод, Горация со мной ещё не было. – Какая глупая блажь толкнула тебя в ту сторону? Разве ты не знаешь, что в долине бушует битва?

– Прекрасно знаю, сэр, – отвечает она, бесстрашно глядя мне в глаза. – Я долго шла, чтобы сюда добраться, и скоро спущусь в долину и вступлю в битву.

– Дева, неужто ты околдована? Я только что вернулся из долины, где закалённые воины блюют кишками от страха. Тебе же хватит и далёкого эха. И на что тебе такая большая мотыга?

– Сейчас в долине сражается знакомый мне саксонский лорд, и я всем сердцем молюсь, чтобы Господь защитил его и он остался невредим. Потому что после того, что он сотворил с моей дорогой матушкой и сёстрами, он должен умереть только от моей руки, для того я и несу мотыгу. Зимой по утрам она хорошо пробивает мёрзлую землю, а уж с саксонскими костями справится и подавно.

Я был просто обязан спешиться и взять её за руку, хотя она и пыталась отстраниться. Если она ещё жива – она назвалась Эдрой, – теперь ей почти столько же лет, сколько и вам, дамы. Может даже статься, что она сейчас среди вас, почём мне знать? Не великая красавица, но как и в той, другой, меня привлекала её невинность. «Пустите, сэр! » – вскричала она. На что я ответил: «Ты не станешь спускаться в долину. Уже с края зрелище будет такое, что ты тут же упадёшь в обморок». «Я – не слабачка, сэр, – кричит она. – Пустите меня! » И вот мы стоим на обочине, словно двое ссорящихся детей, и мне всё же удаётся её успокоить.

– Дева, вижу, ничто тебя не разубедит. Но подумай, насколько мала вероятность, что ты в одиночку осуществишь месть, которой так жаждешь. С моей же помощью шансов у тебя будет во много раз больше. Поэтому наберись терпения и посиди немного в тени. Вот, присядь под этой бузиной и дождись моего возвращения. Я еду вместе с товарищами выполнить поручение, которое, хоть и опасно, надолго меня не задержит. Если я погибну, ты увидишь, как я проеду здесь, привязанный к седлу этой самой лошади, и поймёшь, что обещания уже не сдержу. Если же нет, клянусь, что вернусь к тебе и мы вместе отправимся вниз, чтобы осуществить твою мечту о мести. Наберись терпения, дева, и, если дело твоё правое, каким я его и полагаю, Господь не позволит этому лорду пасть прежде, чем мы его настигнем.

Дамы, слова, которые я промолвил в тот самый день, когда выступил навстречу Квериг, разве то были слова труса? Стоило нам покончить с нашим делом и я понял, что жив – а ведь двоим из нас выпала иная участь, – как поспешил назад, забыв об усталости, на край той деревни, к бузине, где всё ждала меня дева, по-прежнему с мотыгой в руках. Она вскочила на ноги, и её вид снова тронул мне сердце. Но, когда я вновь попытался заставить её изменить намерение, потому что страшился вести её в ту долину, она промолвила в гневе: «Неужто вы лжец, сэр? Вы не сдержите данного мне обещания? » И я усадил её в седло – она схватилась за узду, прижав мотыгу к груди, – и, спешившись сам, повёл лошадь с девой вниз по склону. Побледнела ли она, когда до нас донёсся грохот сечи? Или когда на краю поля битвы мы столкнулись с гнусными саксами, которых преследовали по пятам? Упала ли она духом, когда изнурённые воины побрели перед нами, припадая к земле от ран? Несколько слезинок, да, и я видел, как задрожала мотыга у неё в руках, но она не отвернулась. Потому что глаза её были заняты, рыская по кровавому полю из стороны в сторону, то забегая взглядом вдаль, то возвращаясь обратно. Тогда я тоже вскочил на коня, держа её перед собой, точно нежного агнца, и мы вместе поехали в гущу битвы. Казался ли я трусом, рубя мечом, прикрывая её щитом, разворачивая коня то в одну сторону, то в другую до тех пор, пока битва не швырнула нас обоих в грязь? Но она тут же вскочила на ноги и, подхватив мотыгу, принялась прокладывать путь среди бесформенных, разбросанных повсюду куч. Наши уши наполнились дикими воплями, но она их словно не слышала – так благонравная дева-христианка пропускает скабрёзные шутки неотёсанных мужланов. Я был тогда молод и лёгок на ногу, и потому бегал вокруг неё с мечом, разрубая всякого, кто замыслил причинить ей вред, прикрывая её щитом от постоянно сыпавшихся на нас стрел. Наконец она увидела того, кого искала, но – странное дело – мы словно плыли по зыбкой воде, и, хоть наш остров и казался близок, волны продолжали держать его вне досягаемости. В тот день это был наш рок. Я сражался, раздавая удары, и охранял её, но, когда мы оказались перед тем саксом, мне показалось, что прошла вечность, к тому же с ним было ещё трое, которые его прикрывали. Я передал щит деве, сказав: «Прикрывайся как следует, потому что приз почти у тебя в руках», – и, хотя я вышел один против троих и видел, что они искусны в бою, я поразил их одного за другим, пока не встал лицом к лицу с саксонским лордом, которого она так ненавидела. Он был по колено в запёкшейся крови из-за месива, по которому брёл, но я увидел, что воин из него никакой, и свалил его наземь, где он и распластался, тяжело дыша, с ногами, теперь бесполезными, вперив в небо источающий ненависть взгляд. Тогда она подошла и встала над ним, отбросив щит в сторону, и от её взгляда кровь у меня застыла больше, чем от чего бы то ни было на том жутком поле. Потом она опустила вниз мотыгу – не с размаху, а тычком, и ещё раз, и ещё, как будто окапывала овощи в огороде, пока я не крикнул, потеряв терпение: «Прикончи его, дева, или я сделаю это сам! » На что она отвечала: «Сэр, оставьте меня. Я благодарна вам за службу, но вы своё дело сделали». – «Только наполовину, девица, пока я не увезу тебя невредимую из долины». Но она уже не слушала, вернувшись к своей грязной работе. Я бы продолжил наш спор, но в тот миг из толпы вышел он. То есть мастер Аксель, под каким именем я теперь его знаю, в те дни человек ещё молодой, но уже тогда с ликом мудреца, и стоило мне увидеть его, как весь шум битвы вокруг нас заглох, сменившись тишиной.

– Зачем подвергать себя опасности, сэр? Ваш меч всё ещё в ножнах? Поднимите, по крайней мере, чей-нибудь щит и прикройтесь.

Но он продолжает смотреть вдаль, словно стоит на ромашковом поле благостным утром.

– Если Господь решит направить сюда стрелу, – отвечает он, – я не стану ей препятствовать. Рад видеть вас в добром здравии, сэр Гавейн. Вы прибыли недавно или были здесь с самого начала? Так, словно мы повстречались на летней ярмарке!.. И я вынужден крикнуть снова: «Прикройтесь, сэр! На поле полно неприятеля». Когда же он продолжает осматриваться, я отвечаю, вспомнив его вопрос:

– Я был здесь в начале битвы, но Артур избрал меня в числе пятерых, которым поручил отправиться на дело великой важности. Я только что вернулся.

Наконец я привлёк его внимание.

– Дело великой важности? И успешно ли оно завершилось?

– К прискорбию моему, мы потеряли двух товарищей, но мастер Мерлин остался доволен нашей работой.

– Мастер Мерлин. Может, он и мудрец, но от этого старика меня бросает в дрожь. – Потом он ещё раз оглядывается вокруг со словами: – Мне жаль ваших павших товарищей. До скончания дня не досчитаются ещё многих.

– Но победа обязательно будет за нами. Проклятые саксы. Зачем им сражаться дальше, если, кроме Смерти, никто не скажет им за это спасибо?

– Думаю, они это делают только из гнева и ненависти к нам. Ведь до их ушей наверняка дошёл слух, что сталось с их невинными родичами, оставшимися в деревнях. Я сам только что вернулся оттуда, так почему новости не достичь и саксонских рядов?

– О какой новости вы говорите, мастер Аксель?

– О той, что женщины, дети и старики, оставленные без защиты под наше клятвенное обещание не причинять им вреда, все безжалостно убиты нашими же руками, все, до последнего младенца. Если бы такое сделали с нами, разве нашей ненависти был бы предел? Разве не сражались бы мы до последнего, как они, считая каждую рану неприятеля бальзамом на собственную?

– Зачем думать об этом, мастер Аксель? Нашей сегодняшней победе ничто не угрожает, и она принесёт нам славу.

– Зачем об этом думать? Сэр, это те самые деревни, расположения которых я добился во имя Артура. В одной из деревень меня называли Рыцарем мира, а сегодня я видел, как дюжина наших солдат промчалась по ней без намёка на милосердие, и выступить против них могли только мальчишки, ростом едва нам по плечи.

– Печально слышать такие новости. Но я снова прошу, сэр, возьмите хотя бы щит.

– Я ехал из деревни в деревню и видел всё то же самое, и наши собственные люди похвалялись тем, что сотворили.

– Сэр, не вините ни себя, ни моего дядю. Великое соглашение, достигнутое с вашей помощью, было поразительным достижением, пока сохраняло силу. Скольким невинным, и бриттам, и саксам, удалось благодаря ему за эти годы сохранить жизнь? В том, что оно не сохранило силу навсегда, вашей вины нет.

– Но до сего дня они верили в нашу сделку. Это я завоевал их доверие, которое пришло взамен страха и ненависти. Сегодня же деяния наши превратили меня в лжеца и убийцу, и не рад я Артуровой победе.

– Сэр, что за дикости вы говорите? Если вы замышляете предательство, давайте без промедления встанем лицом к лицу!

– Сэр, вашему дяде нечего меня опасаться. Но как же вы, сэр Гавейн, можете радоваться победе, завоёванной такой ценой?

– Мастер Аксель, сделать то, что случилось сегодня в саксонских селеньях, мой дядя приказал бы только с тяжёлым сердцем, не зная иного способа сохранить мир. Подумайте, сэр. Очень скоро те саксонские мальчики, которых вы оплакиваете, стали бы воинами, алчущими мести за павших сегодня отцов. А девочки понесли бы новых воинов в чревах своих, и круговорот резни не прервался бы никогда. Посмотрите, как глубока жажда мщения! Вот, взгляните на ту прекрасную деву, я сам её сюда привёл, смотрите, она ещё за работой! Но одержанная сегодня великая победа даёт нам редкую возможность. Мы можем раз и навсегда разрубить этот порочный круг, и для этою великому королю должно действовать без колебаний. Пусть же сегодняшний славный день, мастер Аксель, станет тем, от которого наши земли станут отсчитывать годы мира.

– Сэр, я не понимаю вас. Пусть сегодня мы убили целое море саксов, равно воинов и младенцев, на другом берегу их осталось без счёта. Они приходят с востока, швартуют корабли к нашим берегам и каждый день строят всё новые деревни. После того, что сегодня сотворено, сэр, круговорот ненависти не прерван, а выкован из железа. Теперь я отправлюсь к вашему дяде и сообщу о том, что видел. И его лицо выдаст мне, верит ли он в то, что Господь улыбнётся нашим деяниям.

Те, кто избивал младенцев. Вот, значит, кем мы были в тот день? А та, кого я сопровождал, что сталось с нею? Она сейчас среди вас, дамы? Зачем окружать меня, когда я спешу исполнить свой долг? Отпустите старика с миром. Избиение младенцев. Но меня там не было, а даже если бы и был, разве пристало мне спорить с великим королём, да в придачу ещё и дядей? Тогда я был всего лишь молодым рыцарем, а, кроме того, разве правота его не становится очевиднее с каждым годом? Разве не в мирное время довелось вам состариться? А раз так, дайте нам проехать и не кляните вслед. Закон невинных и вправду великий закон, приближающий людей к Господу, – сам Артур всегда так говорил или это мастер Аксель придумал ему название? Тогда мы звали его «Акселум» или «Акселус», но теперь он зовётся Акселем, и у него прекрасная жена. Зачем вам попрекать меня, дамы? Разве я виноват в вашем горе? Уже скоро пробьёт мой час, и я не вернусь обратно бродить по земле, как вы. Я поприветствую лодочника с радостью, войду в его качающуюся лодку, о борт которой плещутся волны, и, возможно, подремлю немного под скрип весла. И дрёма моя пойдёт на убыль, и увижу я, что солнце почти опустилось и лишь край его виднеется над водой, а берег отодвинулся ещё дальше, и снова предамся грёзам, пока голос лодочника снова тихонько меня не потревожит. И если – как гласит молва – он станет меня расспрашивать, я отвечу ему честно, ибо что мне скрывать? Жены у меня не было, хоть временами мне и хотелось её завести. Но всё же я был благородным рыцарем и до конца выполнял свой долг. Так я ему скажу, и он увидит, что я не лгу. Я не стану с ним спорить. В тёплом свете заката на меня упадёт его тень, когда он перейдёт из одного конца лодки в другой. Но это подождёт. Сегодня нам с Горацием предстоит взобраться по пустынному склону на следующую вершину под серыми небесами, потому что труд наш не окончен, и Квериг нас ждёт.

⇐ Предыдущая 8 9 10 11 12 13 141516 17 Следующая ⇒