«Свидетельство. 3 страница

— Тебе нравится Туся? — спросила она. Галя деликатно ответила:

— Не очень…

Если Галя говорит «не очень нравится», значит — «очень не нравится». Почему бы это? А тут как раз зазвенел звонок, вошел Иван Иванович. Пришлось поскорее выбрасывать из головы все, кроме арифметики. На уроке Ивана Ивановича не может быть никаких посторонних мыслей.

Даже на стул не присел, раскрывает записную книжку и прямо с места в карьер:

— Мухина!

Лена Мухина, Муха Черная, невысокая девочка с умным и энергичным лицом, отвечает на вопрос, как всегда, толково и точно.

— Цветаева!

Туся вскакивает и говорит, глотая слова, — ей хочется рассказать как можно больше, даже то, о чем ее не спрашивали.

Иван Иванович останавливает ее движением руки.

— Пчелкина!

Маруся Пчелкина, Муха Белая, всегда так стесняется, отвечая урок. И до того она светленькая, голубоглазенькая и кроткая…

К доске Иван Иванович не вызывает. В начале урока ему отвечают с места, по вопросам, вразбивку. Весь класс в напряжении. Ивана Ивановича боятся, но любят. Именно потому, что любят, боятся еще больше.

Вот он шагает около столика и в проходах между партами, высокий и худой, очень подвижной, в неизменном своем костюме цвета перца с солью.

Бородка и волосы у него тоже цвета перца с солью.

А если кто зазевается, не сразу ответит или напутает что-нибудь, так и посыплются разные обидные словечки, с перцем, с солью.

— Короткова!

Короткова встает, глаза ее наполняются слезами. У этой девочки на фронте погиб отец, недавно только получили извещение. Она совсем не может разговаривать — сейчас же начинает плакать.

Другие учителя не спрашивают ее. Иван Иванович спрашивает на каждом уроке, и с каждым разом голос Катюши Коротковой звучит увереннее и тверже. Иван Иванович подошел вплотную к ее парте, чуть наклонился и как-то особенно бережно выслушивает ее ответ.

Не очень хорошо ответила Катюша, но Иван Иванович кивнул головой и поставил в записной книжке против ее фамилии (так, чтобы соседки видели) одобрительную закорючку.

Да, его есть за что любить, но и бояться, конечно, тоже необходимо.

Вот он повернулся и встретился глазами со Светланой.

— Соколова!

Светлана встает, волнуясь больше, чем на всех других уроках. По арифметике ее еще не спрашивали ни разу.

— Ты уже училась в четвертом классе?

— Нет, я только третий кончила. Со мной занимаются сейчас, я повторяю…

— Трудновато приходится? Перезабыла?

Теперь он подошел совсем близко, и глаза у него оказались неожиданно светлыми и добрыми. Издали они кажутся совсем другими из-за серых, косматых бровей.

И совсем просто было ему ответить:

— Да.

— Попробуй решить задачу.

Когда Светлана стала писать на доске условие задачи, у нее было ощущение человека, когда-то в детстве умевшего плавать, но теперь не верящего в свои силы: «А вода глубока, не выкарабкаться, сейчас буду медленно погружаться „с головкой“ и „с ручками“».

Иван Иванович не торопил. Вот так же отвечала ему Катюша Короткова — могла думать, сколько ей хочется. И вдруг оказалось, что задача совсем простая, даже как будто знакомая, что плыть не страшно, Светлана уже не боялась утонуть.

— Сначала узнаем… Во втором вопросе узнаем…

Еще раз сложить центнеры, потом тонны… Но она забыла, сколько центнеров в тонне — десять или сто? Кажется, сто. Светлана писала одну цифру за другой. По лицам девочек она поняла, что ошиблась. Взяла тряпку и стерла написанное. Нет, как будто правильно получается: 635 тонн 11 центнеров. А к ним прибавить…

И опять весь класс молчаливо подтверждает: неверно! Светлана положила мел и сказала с отчаянием:

— Забыла!

Обычно в таких случаях Иван Иванович вызывал другую девочку на помощь, иногда у доски собиралось трое или четверо. Поднялось несколько рук. Туся Цветаева подняла выше всех, улыбалась и даже шевелила пальцами от нетерпения. Мухи и Галя Солнцева рук не подняли, на их лицах выражалось страдание.

— Солнцева, напомни, — сказал Иван Иванович, как будто не замечая поднятых рук.

Галя подошла к доске и, подавая Светлане мел, сказала:

— Их десять, а не сто. Пиши один, а другой один прибавь к тоннам.

С точки зрения математической, это было очень несовершенно выражено, но Светлана поняла сразу. Все вспомнила о центнерах и тоннах.

Она стерла «635 т. 11 ц. » и написала: «636 т. 1 ц. »

Сказала смущенно:

— Я думала, что центнер от слова «сто».

— Правильно думала, — подтвердил Иван Иванович. — Почему же он так называется?

— Ах да! — радостно вспомнила Светлана. — В нем сто килограммов!

Галя отступила к окну, стараясь показать, что Светлана отлично управляется без нее. Даже решилась спросить:

— Мне можно сесть, Иван Иванович? Он усмехнулся:

— Садись, Ясное Солнышко!

Когда Светлана возвращалась на свое место, она была твердо уверена, что никогда в жизни не забудет, сколько центнеров в тонне и сколько килограммов в центнере.

Перед тем как рассказывать дальше, Иван Иванович диктует номера заданных на завтра задач и примеров. Пока девочки пишут, ходит между партами и успевает проверить несколько домашних работ.

— Мушка, дай промокашку! — шепчет Муха Белая своей подруге.

Иван Иванович говорит сурово:

— Не жужжать! — И добавляет, вышагивая длинными ногами по классу, растягивая одни слова и скороговоркой произнося другие: — Прромокашки, зубные щетки, носовые платки и гребешки должны быть у кажждого иннндивидуальны!

Как опытный артист, он делает паузу «на смех». Иван Иванович любит пошутить и любит, чтобы оценили его шутки. Это короткие антракты, предохранительные клапаны, открываемые во время урока. Без них слишком велико было бы напряжение в классе.

Галя, на беду, смешлива. Другие давно уже отсмеялись и пишут дальше.

— Солнцева! Довольно веселиться, пиши внимательнее.

На последней перемене в класс заглянула вожатая — девятиклассница Лида Максимова:

— Девочки, помните — у нас сбор!

Этой осенью Лида выросла на целый каблук, стала подвязывать крендельком темные косички и в первый раз надела платье с прямыми твердыми плечиками. Девочкам из четвертого «А» она казалась совсем взрослой.

После звонка Лида появилась опять:

— Пошли, пошли! Аня, Валя, обязательно приходите!

Девочки из детского дома обычно не ходили на школьные сборы. Но Аня и Валя знали, что сегодня будет очень интересно, и решили остаться.

Галя защелкнула портфель и крикнула Мухам:

— Мухи, подождите, мы идем!

Ей было неловко уйти без Светланы.

А Светлана не торопилась. Не поднимая глаз, она перекладывала что-то у себя в пенале, учебники еще лежали на парте.

— Пойдем, Светлана!

— Не жди меня, ступай. Я не пойду, — сказала Светлана тихо.

— Как — не пойдешь? — испуганно зашептала Галя. — Почему? Ох!.. Ты без галстука!.. Забыла, да? Или у тебя нет еще?

Вожатая подошла к ним:

— Это новенькая ваша? Светлана Соколова? Что же ты, Светлана, идем!

— У нее галстука нет, — вмешалась Нюра Попова, которой до всего было дело.

— Ничего, — сказала Лида, — пойдем так. Для первого раза прощается, — и взяла Светлану за руку.

Светлана стояла, то поднимая, то опуская крышку парты:

— Я не пионерка!

— Как же так? — удивилась Лида. — Ах да! Ведь ты… Все равно пойдем; как гостья у нас посидишь, а в ноябре дашь торжественное обещание и будешь настоящей пионеркой.

Светлана ответила страдальческим голосом:

— Нет, я не хочу.

— Как? Пионеркой не хочешь быть?

Туся Цветаева насмешливо сказала:

— Она в оккупации жила, ее фашисты научили, вот и не хочет!

— Замолчи! — строго сказала Лида.

Светлана, сжав кулаки, метнулась к Тусе. Вожатая с трудом удержала ее.

— Девочки, уйдите! Все уйдите! Идите в пионерскую комнату и ждите меня там.

— Не смеет! Она не смеет мне говорить так! — кричала Светлана. — Моя мама коммунисткой была, они ее убили за это! Никто не смеет мне так говорить!

Вожатая крепко держала ее за обе руки:

— Ну успокойся, успокойся!.. Уйдите, девочки!.. Сядь, Светлана, давай спокойно поговорим… Почему ты не хочешь быть пионеркой?

Светлана заговорила уже со слезами на глазах:

— Когда нас в третьем классе всех принимали… я больна была… а потом хотели осенью… а осенью немцы пришли… Ты думаешь, я не жалела, что у меня галстука нет? Уж я бы его вот как берегла!.. А теперь… что же я… торжественное обещание давать?.. С маленькими, с девятилетними?.. Ведь мне уже тринадцать с половиной лет! Я лучше через год прямо в комсомол…

Нюра Попова, которой до всего было дело, как раз в эту минуту просунула в дверь свой острый носик и воскликнула удивленно:

— Тринадцать лет? И только в четвертом классе учится?!

У Светланы опять начали кривиться губы:

— Вот видишь!

Лида подошла к двери:

— Нюра, уйди!

— Да я ничего! Ты придешь, Лидочка? — Нюра исчезла за дверью.

Светлана встала:

— Иди к ним, Лида, они тебя ждут. Только не говори, пожалуйста, никому.

Лида обняла Светлану — она знала, что иногда это помогает.

— Как же я тебя одну отпущу — такую расстроенную?

А из пионерской комнаты — нарастающий гул, там четвертый «А», предоставленный самому себе. И Евгении Петровны, классной руководительницы, нет, на беду, — хворает уже вторую неделю.

Лида заторопилась в пионерскую комнату:

— Подожди меня, Светлана, не уходи, я сейчас. Я только скажу им, чтобы они не кричали.

Когда Лида через минуту вернулась в класс, Светланы там уже не было.

Очень немногие девочки слышали то, что сказала Светлане Туся. Нужно ли говорить о поведении Туси сейчас, на сборе, или лучше с ней одной? Ведь Светлана просила не рассказывать, ей будет неприятно, если весь класс…

Ах, если бы эти маленькие девочки знали, как трудно бывает вожатой, когда вот такие непредвиденные обстоятельства!

На следующий день Светланы в классе не было. Муха Черная, староста, спросила сестер-близнецов из детского дома:

— Аня, Валя, а где Светлана? Почему не пришла?

Эти девочки всегда ходили вместе, и звали их через тире: «Аня-Валя», как будто это было одно двойное имя.

— Она пришла, — ответила Аня (она всегда отвечала за обеих), — только она теперь будет не у нас, а в четвертом «В», ее перевели.

Евгении Петровны сегодня опять не было, опять ее заменяли другие учителя. Первый урок был арифметика. Ивану Ивановичу сказали, кто отсутствует и почему. Гале показалось, что он пожалел о Светлане.

В конце урока, закрывая журнал и обводя взглядом класс, он вдруг сказал:

— Пасмурно что-то у вас сегодня, и даже Солнышко в тучах… — Он посмотрел на Галю Солнцеву: — Что, без подружки своей скучаешь?

Галя действительно уже привыкла к своей соседке за эти несколько дней. На перемене она расспрашивала Аню-Валю, что было вчера в детском доме.

— Ничего не было, — сказала Аня. — Мы ничего никому не рассказывали. Светлана велела не говорить.

Галя вздохнула. Должно быть, Светлана сама попросила перевести ее в другой класс.

— А у вас в детском доме знают, что Светлана не пионерка?

— Знают. Ей вожатая еще раньше говорила, что ее примут в ноябре.

— А Светлана?

— Она тогда ничего не ответила.

На большой перемене Галя вместе с Мухами поднялась на самый верхний этаж — внизу был только их класс, четвертый «А». В четвертом «В» они почти никого не знали — этот класс был целиком переведен из другой школы.

— Вы кого ищете? — Соколову.

— Она в учительскую пошла, за картами.

Спустились в учительскую. А там сказали, что Соколова только что понесла карты наверх — должно быть, по другой лестнице.

Опять поднялись наверх, заглянули в четвертый «В». Карты уже лежали там, их развешивала незнакомая круглолицая девочка, но Светланы в классе не было. А тут звонок…

В коридоре они столкнулись с вожатой Лидой, которая тоже разыскивала Светлану. Лида очень огорчилась, узнав, что Светлана будет в другом классе.

— Как нехорошо получилось, девочки! Ведь, должно быть, она сама просила ее перевести.

Галя увидела Светлану только в раздевалке, после уроков. Светлана стояла уже одетая с каким-то задумчивым, отчужденным видом. Она поджидала Аню-Валю: в ее новом классе попутчиков из детского дома не было.

Галя подошла к ней:

— Как жалко, что тебя перевели! — сказала она. — У нас все очень жалеют… И Лида тоже.

— Что же делать, — коротко и даже как будто враждебно ответила Светлана. И сейчас же отвернулась. — Аня-Валя, пошли!

Уже во дворе их перегнал Иван Иванович.

— Соколова, как на новом месте центнеры поживают? — добродушно окликнул он.

Светлана, вся вспыхнув, ответила:

— Ничего…

Когда они подходили к детскому дому, Светлана повелительно сказала Ане-Вале:

— Вы у нас никому не говорите, что я в другом классе!

И Аня-Валя покорно молчали…

На следующий день Иван Иванович спросил руководительницу четвертого «В», куда, как ему сказали, перевели Светлану:

— Как у вас Соколова с именованными числами справляется?

Учительница ответила даже несколько удивленно:

— Соколова?.. Хорошая девочка. Я ее как раз сегодня спрашивала, очень толково отвечала.

Иван Иванович одобрительно кивнул головой:

— Ну-ну!

Как раз в это время Галя опять разыскивала Светлану на верхнем этаже. Одна, без Мух. Она боялась, что Светлана опять посмотрит враждебно и скажет какую-нибудь резкость — пускай уж лучше ей одной скажет!

И опять, как вчера:

— Соколова в буфете…

А в буфете Светланы нет.

— Она в библиотеку пошла… И там не видно Светланы.

Казалось, что Светлана играет с Галей в прятки..

Несколько раз на лестницах, в коридоре, в буфете Галя видела вчерашнюю круглолицую девочку и встречала ее удивленный взгляд.

И все время перед глазами стояло грустное лицо Светланы, такое, какое было у нее вчера в раздевалке, отчужденное, даже как будто враждебное.

Три перемены, включая и большую, Галя потратила на поиски. Даже на уроках думала только об этом, даже Мухам отвечала невпопад… Мухам-то еще полбеды — Ивану Ивановичу ответила невпопад! Он посмотрел сурово — затуманилось Солнышко или нет, а на уроках должна быть полная ясность!

Наконец на последней перемене Галя опять поднялась наверх и решила ждать у двери четвертого «В» до самого звонка, с риском опоздать на географию. Почему-то она была уверена, что в классе Светланы не будет. Гале уже начинало казаться, что школа — совсем не школа, и что вообще все эти лестницы, все эти поиски и таинственные исчезновения Светланы — просто обыкновенный страшный сон, когда ищешь, входишь — и вдруг все оказывается совсем не то, ничего и никого не узнаешь, все незнакомое…

— Ты опять Соколову ищешь? — остановили ее в коридоре девочки. — Она только что в класс пошла, цветы поливает.

Галя открыла дверь. Пустой класс. Открытые окна. Светланы нет. С маленькой лейкой в руках стоит круглолицая девочка и поливает цветы.

Галя испуганно смотрела на круглолицую девочку, а круглолицая девочка — на Галю… и тоже начала немножко пугаться, даже порядочно воды пролила на пол.

— Кого ты ищешь? — спросила она наконец.

— Соколову, из вашего класса.

Круглолицая девочка неожиданно улыбнулась:

— Так Соколова — это я!

А у Гали все захолодело внутри, как будто она попала в заколдованное сказочное царство, где худенькая Светлана прямо почти на глазах превратилась в незнакомую круглолицую девочку.

XII

Дома Галя обедала и ужинала без аппетита, вечером на папины и мамины вопросы тоже отвечала невпопад. Мама даже пощупала губами Галин лоб, но жара, разумеется, не было.

— Что с тобой? — спросила мама. — Или отвечала неудачно?

— Да, — сказала Галя, — Ивану Ивановичу.

— Сколько же он поставил?

— Он у себя в книжечке, я не видела.

— Ну ведь не двойку же? Да ты, Галочка, не огорчайся так — исправишь.

Гале стало совестно, что мама беспокоится из-за предполагаемой двойки, и она сказала с тяжелым вздохом:

— Да я не потому.

Мама и папа переглянулись. Потом папа взял газету, а мама стала убирать посуду в буфет.

А Галя ходила от окна к окну и пощипывала узкие зеленые листья у пальмочек, даже оторвала один. Мама и папа сделали вид, что ничего не заметили. Потом Галя остановилась посередине комнаты и проговорила совсем трагическим голосом:

— Ну вот скажите: если я знаю, что кто-то делает что-то нехорошее, нужно сказать или нет?

Папа сразу отложил газету, а мама закрыла буфет. Папа спросил:

— Кому сказать?

— Ну… учителям!

— Может быть, сначала постараться, чтобы этот человек сам перестал делать нехорошее? — осторожно сказал папа.

— Меня не послушает. Скрывается от меня и от всех. Убегает. Видела его вчера и сегодня только в раздевалке. Сегодня, как только я вошла, вышел и ушел с Аней-Валей! По-моему, даже подозревает меня уже и ненавидит!

— Кто ушел с Аней-Валей? Кто ненавидит? — в один голос спросили папа и мама.

— Этот человек.

— Ты бы рассказала, Галочка, все, — посоветовал папа, — а то мы с мамой ровнешенько ничего не понимаем.

— Даете слово, что никому никогда про этого человека не расскажете без моего разрешения?

На этот раз мама и папа ответили невпопад. Мама сказала:

— Даю.

— Я такого слова не даю, — сказал папа.

— Почему не даёшь?

— Потому что раз слово дал — полагается его держать. А может быть, окажется, что этот человек разбойник или вредитель какой-нибудь, тогда я сразу иду к телефону и набираю ноль два, а что мама будет делать со своим честным словом?

— Я сказала не вообще, а без моего разрешения.

— А вдруг ты разбойника пожалеешь и не разрешишь?

— Это не разбойник, а девочка.

— Девочки тоже иногда бывают порядочные разбойницы… А ну-ка, Галочка, — папа пересел с кресла на диван и по дороге прихватил с собой Галю, — сядем мы с тобой рядком да поговорим ладком… Рассказывай про свою разбойницу.

Теперь Галя сидела между папой и мамой и видела совсем близко их внимательные глаза. Галя подумала, как страшно важно для папы и для мамы все, что ее занимает и волнует, и как хорошо, когда можно все, что тебя занимает и волнует, кому-нибудь рассказать.

И не нужно никаких особых честных слов, потому что у папы и мамы все слова честные.

Потом Галя подумала о Светлане — что некому ей рассказать про свои обиды и огорчения и никому про ее огорчения неинтересно слушать, У Гали затряслись губы…

Когда она кончила рассказывать, папа спросил, вставая:

— Где этот детский дом? Галя тоже вскочила с дивана:

— Папа, ты что хочешь делать? Ты хочешь туда идти?

— Для начала хочу позвонить по телефону. Даешь разрешение?

— Папа, если ей что-нибудь будет из-за меня…

— Честное слово, Галочка, я буду говорить так, будто та разбойница — моя собственная разбойница!

— Ну, тогда звони.

— По-моему, лучше не по телефону, — сказала мама.

— Так я же только сговориться, когда прийти.

В детском доме ответили, что директора нет, просили позвонить утром или прямо зайти. Говорила дежурная воспитательница. Папа положил трубку и вопросительно посмотрел на маму и на Галю.

— Лучше бы прямо с директором… — нерешительно проговорила мама.

— Хорошо, — сказал папа, — в таком случае, отложим до утра.

XIII

В это утро тетя Мариша в школьной раздевалке, как представитель власти, выслеживала правонарушителя. С молниеносной, почти автоматической, быстротой принимая и размещая на вешалках пальто девятиклассниц, она успела сказать:

— Вот эта девочка уже второй день: придет, пальтишко снимет вместе со всеми, а повесить мне не дает. Постоит немного… подружки в класс, а она оденется опять и уходит. А чуть звонок — опять, в школу, прямо с улицы. Стоит у двери и подружек ждет.

— Какая девочка? — спросила Лида Максимова.

— Вон: черненькая, кудрявая, в красном берете… Первый раз я думала — может, она забыла что, домой опять побежала. А теперь вижу — не в этом дело. Подозрительно мне ее поведение.

— Да где же? Где она? — сама удивляясь своему волнению, спрашивала Лида.

— Там, там, в уголке, за скамейкой…

Но красный берет был уже в тамбуре, между двумя стеклянными дверями.

— Светлана! — крикнула Лида. — Тетя Мариша, дайте мне скорее мое пальто! Девочки, пропустите, пропустите меня скорее! Это моя!.. То есть не моя, но все равно — наша!

И Лида исчезла за дверью.

Девочки выбежали вслед за ней на крыльцо. Ни красного берета, ни синей Лидиной шляпки…

— В чем дело? — спросил Иван Иванович, входя в раздевалку вместе с руководительницей четвертого «В», — Почему такое волнение?

Узнав причину волнения, он спросил учительницу:

— Светлана Соколова? Но ведь она была вчера на уроке? Вы спрашивали ее вчера!

— Наташу Соколову, — возразила та. — В четвертом «В» ни одной Светланы нет!

Тогда Иван Иванович потребовал у нянечки обратно свои калоши, а руководительница четвертого «В» пошла прямо в кабинет директора и сообщила таким голосом, будто предупреждала о могущем быть землетрясении:

— Иван Иванович просил предупредить, что он может опоздать на урок!

Маленький сад между двумя высокими домами.

Легкой спиралью кружит ветер на дорожках осенние листья.

Одна скамейка совсем в стороне, ниоткуда ее не видно за широким стволом дерева. Можно посидеть здесь, как вчера.

В саду никого нет. Дошколятам еще рано гулять, а те, кто во вторую смену учится, встают не торопясь, будут готовить уроки. А кто в первую смену — уже входит в класс…

Вчера здесь был слышен — правда, очень слабо, но все-таки был слышен — школьный звонок.

Из подъезда вышла женщина с кошелкой. Хозяйка отправляется за покупками. Кошелка огромная, да еще зеленая авоська на руке висит… Большая, должно быть, семья у этой женщины!

А другая женщина, наоборот, вошла в ворота. Заглянула в сад, присела на скамейку. Потом мимо всех подъездов прошлась, даже в закоулок посмотрела между домом и каменной стеной забора.

То ли квартиру чью-нибудь ищет, то ли думала, что двор проходной… А другого выхода нет, вот она и уходит. Нет, не ушла, остановилась на улице за воротами… Немножко похожа на Галю Солнцеву, в особенности в профиль. Вот такой же вид бывает у Гали, когда она очень волнуется, жалеет кого-нибудь и не хочет этого показать, и хочет все поскорее уладить, и не уверена — рассердятся на нее или нет. Хорошая девочка Галя Солнцева, только не смей ты меня жалеть и не вмешивайся не в свои дела, а то рассержусь!

Галя сейчас уже за партой сидит, вынула тетрадь по арифметике… Вместе со звонком войдет в класс Иван Иванович.

Школа живет где-то за чужими домами своей размеренной жизнью. Как и накануне, Светлану охватило горькое чувство непоправимости. Вот и еще один школьный день проходит мимо нее. И никому до этого дела нет. Ну и пусть никому дела нет. Сама ушла и больше никогда не вернусь! А все-таки обидно сидеть вот так, совсем в стороне, когда все равнодушны и никто ничего не замечает!

Женщина у ворот поджидает кого-то. Вот увидела — помахала рукой.

Чудеса! Иван Иванович идет… и не в школу, а совсем в другую сторону. Не может быть — ведь сейчас звонок будет… Слабый звон донесся из-за каменной стены. Свершилось невероятное: Иван Иванович опоздал на урок!

Светлана даже привстала со скамейки и, притаившись за деревом, в тревоге смотрела на улицу.

Иван Иванович подошел к воротам… А из переулка, откуда ни возьмись, Лида Максимова, пальто внакидку, бежит запыхавшись…

Они знают женщину, похожую на Галю. Должно быть, это Галина мама, вот и все! Подойдя к ней, они как-то сразу успокаиваются и смотрят в сторону площади, откуда идет через улицу мужчина в коричневом пальто, под руку с Натальей Николаевной.

Школа и детский дом — все перемешалось, все приходит в движение… И вдруг Светлана увидела себя в самом центре.

Вот и кончился ее наивный обман. И как быстро!

Первой мыслью было — спрятаться в одном из подъездов. Они были как темные норы — пускай не очень надежное, но все же укрытие. Нет, теперь уже поздно: от ворот будет видно, как она побежит.

Светлане вдруг вспомнилось, как однажды с ребятами она ловила ежика в лесу. Застигнутый врасплох, он метался по дорожке, топал и хрюкал сердито: отстаньте, мол, некогда мне, какое вам до меня дело! А норка была далеко, до нее не добраться. Тогда ежик прибегнул к последнему средству самозащиты — свернулся клубком и выставил все свои колючки…

Наталья Николаевна пошла к воротам.

Можно себе представить, что делается сейчас в школе и в детском доме! Сейчас они войдут во двор все вместе….

Раздув ноздри, Светлана снова села на скамейку и стала ждать. Ежик свернулся клубком и выставил все свои колючки.

Мужчина в коричневом пальто, не дойдя до ворот, отчаянным жестом показал на свои часы, приподнял шляпу, не то здороваясь, не то прощаясь, и помчался к трамвайной остановке.

Потом Лида с Иваном Ивановичем пошли налево, в сторону школы, а предполагаемая Галина мама — направо. У ворот осталась одна Наталья Николаевна. Она знала, где нужно искать, она шла прямо к Светланиной скамейке.

Светлана молча встала ей навстречу.

Лицо Натальи Николаевны не было таким спокойным, как всегда.

— Как ты напугала нас, девочка!

Она крепко обняла Светлану (тоже, должно быть, знала, что это помогает). Это помогает почти всегда! Но Светлана еще не хотела сдаваться.

Они сели на скамейку.

Маленькие дошколята, неведомо откуда появившиеся вдруг во дворе, окружили скамейку, смотрели любопытными глазами.

Наталья Николаевна встала:

— Пойдем, Светлана.

Светлана ответила горячим шепотом:

— Наталья Николаевна, я в школу больше никогда не пойду!

Наталья Николаевна взяла ее за руку:

— Я тебя в школу не зову. Пойдем домой.

XIV

А дома — то есть в детском доме — было большое волнение.

Уходя, Наталья Николаевна строго-настрого распорядилась ребятам ничего не говорить, не устраивать суматохи.

Но пришла воспитательница Тамара Владимировна. Ее не успели предупредить. А тут позвонили из школы, спросили, не вернулась ли в детский дом Светлана Соколова, которая убежала куда-то и уже два дня не ходит в класс.

Когда что-нибудь случалось в отсутствие Натальи Николаевны, Тамара Владимировна всегда терялась. По ее репликам в телефон ребята поняли, что Светлана куда-то пропала.

А тут еще Аня-Валя были разлучены в этот день кашлем. Они всегда болели вместе, но Валя уже успела начать кашлять, Аня же еще не успела, поэтому Аня пошла в школу, а Валя осталась дома.

Под натиском Тамары Владимировны, без поддержки сестры Валя сдалась очень быстро и рассказала про Светлану все, что знала.

Теперь, в свою очередь, Тамара Владимировна позвонила в школу. Как раз в эту минуту в кабинете директора сидела Аня-без-Вали, которой тоже пришлось капитулировать.

Галя Солнцева и обе Мухи, узнав, что Аню «повели к директору», превозмогая естественный для каждой школьницы страх перед этим святилищем, добровольно явились к дверям кабинета.

Потом в школу вернулись Иван Иванович и Лида. В четвертом «А» начался урок, и все стало понемногу успокаиваться.

А в детском доме нянечка Тоня вдруг закричала:

— Идут! Идут! Нашлась! Отворяйте!

И дверь распахнулась раньше, чем Наталья Николаевна успела позвонить.

Светлана увидела встревоженные лица Тамары Владимировны и Тони, заплаканную Валю-без-Ани и маленького Славика с льняными волосами, к которому она уже успела привязаться. Из всех дверей в переднюю выглядывали ребята.

Появление Натальи Николаевны подействовало на всех, как хороший прием валерьянки.

Наталья Николаевна провела Светлану к себе в кабинет и, показав на диван, сказала:

— Посиди здесь.

А сама вышла восстанавливать нарушенный порядок.

На этом диване Светлана провела свою первую ночь в детском доме.

Диван широкий, коричнево-зеленый, приветливо-мягкий, даже странно было на нем спать с непривычки. А рядом в кресле сидела Наталья Николаевна, сидела до тех пор, пока Светлана не заснула…

Может быть, теперь выгонят из этого детского дома? Кажется, есть такие специальные детские дома для трудновоспитуемых детей… Может быть, отправят в такой детский дом? Тогда — прощай, диван!

Светлана прижалась щекой к пестрому валику…

Наталья Николаевна вернулась в кабинет: должно быть, нарушенный порядок уже восстановился.

Нет, еще не совсем восстановился порядок в детском доме. Звонок. Голоса в передней, шаги и опять какая-то суматоха.

Наталья Николаевна молча прислушалась.

Стук в дверь. Нянечка Тоня вошла в кабинет с испуганным лицом:

— Наталья Николаевна, Светланин лейтенант пришел и вас спрашивает!

Наталья Николаевна вышла в переднюю, оставив дверь кабинета открытой.

Первым движением Светланы было вскочить и мчаться в переднюю. Но она сейчас же опять села на диван. Ведь она не знала, зачем Наталья Николаевна сказала: «Сиди здесь! » — просто чтобы все наконец успокоились или в наказание. Если Наталья Николаевна посадила ее на диван в наказание, Светлана была готова сидеть на диване, пока не умрет от голода и жажды!

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒