Терри Пратчетт. Делай Деньги. Плоский мир – 36. Терри Пратчетт. Делай Деньги

Терри Пратчетт

Делай Деньги

Плоский мир – 36

Терри Пратчетт

Делай Деньги

Глава 1

Ожидание в темноте — Заключенная сделка — Висящий человек — Голем в голубом платье — Преступление и наказание — Шанс сделать хорошие деньги — Золотистая цепь — Нет жестокости к лисам — Мистер Бент ведет счет времени

Они лежали в темноте, на страже. Не было способа измерить, сколько проходит времени, не было и необходимости его измерять. Было время, когда их здесь не было, предположительно, будет и время, когда их здесь опять не станет. Они будут где-то еще. Время посередине было несущественным.

Но кто-то разбился, а некоторые, самые молодые, совсем затихли. Вес нарастал. Что-то должно быть сделано. Один из них оживил сознание песней.

Сделка была трудной, но для кого? Вот в чем вопрос. И мистер Блистер, юрист, не мог добиться ответа. А хотел бы. Когда какие-то объединения или компании заинтересованы в приобретении бесполезной земли, то более маленьким компаниям, возможно, захочется приобрести любые соседние участки, лишь бы только разузнать, вдруг та, первая компания что-то где-то слышала, в хорошей компании, например.

Но сложно сказать, что было нужно в этом случае.

Он послал женщине на другом конце стола соответствующую заинтересованную улыбку.

— Вы понимаете, мисс Добросерд, что эта местность попадает под дварфийский закон о горном деле? Это значит, что все металлы и руды принадлежат Низкому Королю дварфов. Вам придется выплачивать ему за них роялти. Не то, чтобы они там обязательно окажутся, должен сказать. Считается, что там только песок и ил далеко вглубь, причем очевидно, очень далеко.

Он подождал какой-то реакции от женщины напротив, но она просто смотрела на него. Синий дымок от ее сигареты струился к потолку.

— Теперь перейдем к вопросу о древностях, — продолжил юрист, наблюдая за тем ее выражением лица, которое можно было разглядеть из-за дымки. — Низкий Король постановил, что все найденные вами драгоценности, вооружение, доспехи, кости, свитки, посуда и древние предметы, классифицированные как Устройства, также будут подлежать налогу или конфискации.

Мисс Добросерд замерла, как будто сверяясь с внутренним списком, потушила сигарету и спросила:

— А есть хоть какая-то причина предполагать, что там окажется что-нибудь из всего этого?

— Ровным счетом никаких, — с кривой усмешкой сказал юрист. — Все знают, что мы имеем дело с бесполезной и бесплодной землей, но король перестраховывается на случай, если все эти «все» ошибаются. Так ведь часто и случается.

— За такой короткий срок аренды он просит огромные деньги!

— Которые вы охотно платите. Понимаете, дварфы нервничают. Дварфу очень непривычно расставаться с землей, пусть даже на пару лет. Я полагаю, ему необходимы деньги из-за всего, что связано с Кумской долиной.

— Я плачу требуемую сумму!

— Это так, это так. Но я…

— Он будет соблюдать контракт?

— До последней буквы. Это уж по крайней мере можно сказать точно. Дварфы — ярые приверженцы правил в таких делах. Все, что от вас требуется — подписать и, к сожалению, заплатить.

Мисс Добросерд вытащила из сумки плотный лист бумаги и положила его на стол.

— Это банковский чек на пять тысяч долларов, полученный в Королевском Банке Анк-Морпорка.

Юрист улыбнулся.

— Достойное доверия учреждение, — сказал он и добавил — по крайней мере, считается таким по традиции. Подпишите, где я поставил крестики, хорошо?

Он внимательно наблюдал за тем, как она ставит подписи. Ей даже показалось, что он задержал дыхание.

— Вот, — сказала она, протягивая контракт через стол.

— Может, вы утолите мое любопытство, мадам? — спросил юрист. — Пока чернила сохнут?

Мисс Добросерд заговорщицки оглянулась, как будто старые громоздкие книжные шкафы скрывали множество ушей.

— Вы умеете хранить секреты, мистер Блистер?

— О, уверяю, мадам. Уверяю!

Она подозрительно посмотрела по сторонам.

— Даже так, это должно быть сказано потише, — сказала она свистящим шепотом.

Он с надеждой кивнул, наклонился вперед и в первый раз за много лет почувствовал женское дыхание вблизи своего уха:

— Я тоже, — сказала она.

Это было около трех недель назад…

Удивительные вещи можно узнать, болтаясь на водосточной трубе посреди ночи. Например, люди обращают внимание на маленькие тихие звуки — щелчок оконной задвижки, шорох отмычки — в большей степени, чем на такие шумные звуки, как падение кирпича или даже (потому что, в конце концов, это Анк-Морпорк) крик. Эти звуки настолько громкие, что их слышат все и потому они являются проблемой всего общества, и, следовательно, не моей личной. Но тихие звуки звучали рядом, предполагая такие вещи, как подкрадывание, а значит, были неотложными и личными.

Так что он старался не делать тихих звуков.

Внизу под ним двор Главного Почтамта гудел, как перевернутый улей. Новая круглосуточная служба работала очень хорошо. Ночные кареты прибывали, а в свете фонарей сверкал новый Убервальдский Экспресс. Все было так, как надо, вот почему для полночного лазутчика все было не так, как надо.

Карабкающийся человек вогнал клин в мягкую известку между кирпичами, переместил вес, подвинул ног…

Чертов голубь! Испугался и в панике взлетел. Вторая нога человека соскользнула, пальцы, держащиеся за сточную трубу, разжались, и когда мир перестал раскачиваться, от скорой встречи с далекими булыжниками его предотвращало лишь то, что он изо всех сил вцепился в клин, который, стоит признать, не представлял собой ничего, кроме длинного плоского гвоздя с Т-образным захватом.

И стену не обманешь, подумал он. Если раскачаться, рукой и ногой можно дотянуться до трубы, или штырь может выскочить.

Ла-а-ад — но…

У него были и другие клинья, и маленький молоточек. Можно ли вбить еще один, при этом не отпустив первый?

Над ним голубь присоединился к коллегам на высоком выступе.

Человек вогнал штырь в известь со всей силой, на какую осмелился, достал из кармана молоток и, когда внизу с бряканьем и звоном отбыл Экспресс, сделал один хороший удар.

Клин крепко встал на место. Человек бросил молоток, надеясь, что звук от его падения будет заглушен общим шумом, и схватился за новую опору прежде, чем молоток долетел до земли.

Ла-а-ад — но. А теперь я… Застрял?

Труба была ближе, чем в трех футах. Отлично. Должно сработать. Переместить обе руки на новый захват, осторожно раскачаться, обхватить левой рукой трубу и можно будет подтянуться до нее целиком. А потом все…

Голубь беспокоился. Вообще для голубей это нормальное состояние. Но этот выбрал именно данный момент, чтобы облегчиться.

Ла-ад — но. Поправка: обе руки теперь держатся за внезапно очень скользкий штырь.

Черт.

И в этот момент, поскольку беспокойство среди голубей перемещается быстрее, чем голый человек через монастырь, начался легкий дождь.

Есть минуты, когда выражения вроде «лучше и быть не может» не всплывают в памяти.

А потом голос снизу произнес:

— Кто там, вверху?

Спасибо тебе, молоток. Наверняка меня не видно, подумал человек. Люди смотрят наверх из хорошо освещенной улицы с никудышным ночным зрением. Но что с того? Они теперь знают, что я здесь.

Ла-а-д-но.

— Хорошо, ты меня застукал, папаша, — обратился он вниз.

— Воришка, да? — донесся голос.

— Ниче не трогал, папаша. Клево, если б кто-нить помог, папаша.

— Ты из Гильдии Воров? На их жаргоне говоришь.

— Не, папаша. Я всегда говорю «папаша », папаша.

Смотреть вниз сейчас было нелегко, но судя по звукам, конюхи и незанятые кучера подтянулись поближе. Это нехорошо. Извозчики обычно встречаются с ворами на пустынных дорогах, где преступники редко задумываются над тем, чтобы задавать милые вопросы вроде «Кошелек или жизнь? ». Когда их ловят, то справедливость и возмездие счастливо сочетаются с подвернувшимся под руку куском железной трубы.

Под ним слышалось бормотание, но похоже, что консенсус был достигнут.

— Так, господин Почтовый Вор, — раздался веселый голос. — Вот что мы сделаем, хорошо? Пойдем в здание, да, и я протяну тебе веревку. Вполне честно, так?

— Так, папаша.

Это было неправильное веселье. Это был задор слова «друг » во фразе «Чё, друг, на меня уставился? ». Гильдия Воров платила двадцатидолларовое вознаграждение за представленного живьем нелицензированного преступника, и существовало столько способов, о, все еще оставаться живым, когда тебя втаскивают внутрь и швыряют на пол.

Человек посмотрел вверх. Окно комнаты главного почтмейстера было прямо над ним.

Ла-а-ад…но.

Пальцы и руки онемели и одновременно болели.

Он услышал грохот большого грузового лифта внутри здания, удар распахнувшегося люка, шаги по крыше, почувствовал, как по руке ударилась веревка.

— Хватай или падай, — послышался голос, когда человек постарался вцепиться в нее. — В конце концов, результат один и тот же.

В темноте раздался смех. Люди крепко держали веревку. Фигура повисла в воздухе, затем оттолкнулась и качнулась в другую сторону. Прямо под водосточным желобом разбилось стекло, и веревка опустела.

Члены спасательной группы повернулись друг к другу.

— Ладно, вы двое, передние и задние двери, сейчас же! — распорядился самый сообразительный кучер. — За ним! Быстро в лифт! Остальные, мы зажмем его! Этаж за этажом!

Как только они погрохотали обратно по ступенькам и понеслись по коридору, из одной комнаты высунул голову человек в ночной рубахе, уставился на всех с удивлением и резко спросил:

— Что вы все, черт возьми, тут делаете? Вперед, за ним!

— Н-да? А ты кто такой? — один из конюхов притормозил и присмотрелся к говорившему.

— Он господин Мойст фон Липових, вот кто! — воскликнул кучер из задних рядов. — Он главный почтмейстер!

— Кто-то ворвался в окно, приземлился прямо между… В смысле, чуть ли не прямо на меня! — заорал человек в ночной рубахе. — Выбежал в коридор! Десять долларов каждому, если поймаете его! И кстати, Липовиг, вообще-то!

Это возобновило было суету, но конюх подозрительным голосом произнес:

— Эй, а ну-ка скажи «папаша », а?

— Ты что мелешь? — возмутился кучер.

— У него голос похож на того малого, — заметил конюх. — И дышит он тяжело!

— Ты идиот? — воскликнул кучер. — Он почтмейстер! У него чертов ключ! У него вообще все ключи! И на кой ему вламываться в собственную комнату?

— По-моему, надо заглянуть внутрь, — настаивал конюх.

— Да ну? А по-моему, то, от чего мистер Липовиг тяжело дышит в своей комнате — это его личное дело! — заявил кучер, активно подмигивая Мойсту. — И по-моему, десять долларов сейчас от меня убегает из-за твоей дурости. Извините нас на это, сэр, он новенький и ни стыда, ни совести. Мы покинем вас, — добавил он, притрагиваясь к тому месту, где, по его мнению, располагался его чуб, — с дальнейшими извинениями за любые неудобства, которые могут быть всем этим вызваны. А теперь ломанулись, вы, кретины!

Когда они скрылись из виду, Мойст вернулся в комнату и аккуратно запер дверь.

Ну, по крайней мере, хоть какие-то навыки остались. Легкий намек на женщину у него в комнате очень помог. Как бы то ни было, он и впрямь был почтмейстером и у него и впрямь были все ключи.

Оставался только час до рассвета. Опять он не ложился спать. Можно уже формально встать и повысить репутацию рвением к работе.

Они могли застрелить его прямо там, на стене, подумал он, складывая рубашку. Могли оставить его там висеть и делать ставки, сколько он еще продержится, прежде чем не выдержит и ослабит хватку, это было бы очень по-Анк-Морпоркски. Ему просто сильно повезло, что они решили нанести ему одно-другое качественное увечье перед тем, как отослать его на ящик Гильдии. А удача приходит к тем, кто оставляет для нее место…

Раздался тяжелый, но, тем не менее, каким-то образом вежливый стук в дверь.

— Вы Прилично Выглядите, Мистер Липовиг? — прогудел голос.

К сожалению, да, подумал Мойст, но вслух сказал:

— Входи, Глэдис.

Пол заскрипел и мебель на другом конце комнаты задребезжала, когда вошла Глэдис.

Глэдис была големом, глиняным человеком (или, чтобы избежать ненужных споров, глиняной женщиной) около семи футов ростом. Она — ну, с именем вроде Глэдис вариант «это» был немыслимым, а «он» уж тем более — носила очень обширное голубое платье.

Мойст покачал головой. Смысл всей этой глупости на самом-то деле был в этикете. Мисс Маккалариат, которая заведовала всеми стойками и прилавками Почтовой Службы с помощью железного кнута и луженой глотки, не устраивал чистящий дамские уборные голем мужского пола. Как мисс Маккалариат пришла к заключению, что они мужского пола больше по природе, чем по традиции, было загадкой, но спорить с такими, как она — занятие неблагодарное.

Таким образом, с дополнением в виде крайне большого ситцевого платья, голем стал для мисс Маккалариат достаточно женственным.

Странным было то, что каким-то образом Глэдис теперь и впрямь стала женщиной. Дело было не только в платье. Она чаще проводила время в обществе девушек за стойками, которые, похоже, приняли ее в свое сестринство, несмотря на то, что она весила полтонны. Они даже делились с ней модными журналами, хотя сложно представить себе, что значат средства по уходу за кожей в зимнее время для кого-то, кому тысяча лет и чьи глаза горят, как огонь в топке.

И теперь Глэдис его спрашивает, в приличном ли он виде. Как она сможет определить?

Она принесла ему чашку чая и городское издание Таймс, все еще сырое, только что из-под пресса. И то и другое было осторожно положено на стол.

И… О боги, они напечатали его иконографию. Его самую настоящую иконографию! Он, Ветинари и еще какие-то знатные лица вчера вечером, все смотрят на новую люстру! Он умудрился немного двинуться, так что изображение было слегка размытым, но это все равно было то самое лицо, которое каждое утро смотрело на него из зеркала при бритье. До самой Генуи были люди, обманутые, обдуренные, обведенные вокруг пальца и проведенные этим лицом. Единственное, чего он с ними не сделал, так это не облутошивал, и то только потому, что не знал, как.

Ладно, у него было универсальное лицо, похожее на множество других лиц, но было ужасным видеть его запечатленным в газете. Некоторые люди думали, что иконографии крадут душу, но у Мойста в данном случае на уме была свобода.

Мойст фон Липовиг, опора общества. Ха…

Что-то заставило его приглядеться повнимательней. Что это за человек за ним стоит? Похоже, что он смотрит через плечо Мойста. Полное лицо, борода, похожая на ту, что у Лорда Ветинари, но только если бородка патриция напоминала козлиную, тот же самый стиль на другом человеке выглядел как результат случайного, бессистемного бритья. Кто-то из банка, так? Было столько людей, столько рук для пожатия, и все хотели попасть на картинку. Человек выглядел загипнотизированным, но процесс снятия своей иконографии часто так на людей действует. Просто еще один гость или кто-то, занимающий важную должность…

И они поместили эту картинку на первую страницу лишь потому, что кто-то посчитал главный сюжет газеты про очередной лопнувший банк и толпу злобных клиентов, пытающихся повесить управляющего, не заслуживающим иллюстрации.

Что бы редактору не проявить чувство приличия и поместить картинку всего этого, добавив огоньку в повседневную жизнь? О нет, лучше пусть будет изображение Мойста чертового Липовига!

И боги, поставив человека перед перспективой виселицы, не смогли удержаться от еще одного раската грома. Вот, ниже на странице, заголовок «Подделывающий Марки Будет Повешен». Казнят Оулсвика Дженкинса. И за что? За убийство? За то, что он был печально известным банкиром? Нет, просто за подделку пары сотен листков марок. Качественной причем работы, Стража никогда бы не зацепилась, если бы они не ввалились к нему на чердак и не нашли бы полдюжины листков красных полпенсовых марок, вывешенных на просушку.

И Мойст давал показания, прямо там, в суде. Ему пришлось. Это был его гражданский долг. Подделка марок представлялась столь же страшной, как подделка монет, и он не мог уклониться. Он был главным почтмейстером, в конце концов, уважаемой фигурой в обществе. Он бы почувствовал себя немного получше, если бы человек ругался или свирепо смотрел на него, но он просто сидел на скамье подсудимых, маленькая фигурка с тонкой бородкой, и выглядел потерянным и смущенным.

Оулсвик подделывал марки стоимостью всего в полпенни, это так. Что не могло не разбивать сердце. О, он и сам подделывал бумаги большей ценности, но кто пойдет на такой риск за полпенни? Оулсвик Дженкинс пошел, и теперь он сидел в камере для смертников в Танти, и у него было несколько дней, чтобы поразмышлять над природой жестокой судьбы, прежде чем его поведут сплясать в воздухе.

Были там, знаем, подумал Мойст. Все померкло — а потом у меня вдруг появилась целая новая жизнь. Но я никогда не думал, что быть твердо стоящим на ногах гражданином настолько плохо.

— Эм… спасибо, Глэдис, — обратился он к фигуре, вежливо стоящей рядом с ним.

— У Вас Назначена Встреча С Лордом Ветинари, — сказала голем.

— Я уверен, что нет.

— Снаружи Стоят Два Стража, Которые Уверены, Что Да, Мистер Липовиг, — прогремела Глэдис.

О, подумал Мойст. Одна из таких встреч.

— А время этой встречи — прямо сейчас, ведь так?

— Да, Мистер Липовиг.

Мойст схватил брюки, и какие-то остатки воспитания заставили его поколебаться. Он посмотрел на гору голубого хлопка перед ним.

— Ты не могла бы? … — спросил он.

Глэдис отвернулась.

Она кусок глины, весом в потонны, угрюмо подумал Мойст, влезая в свою одежду. И безумие настигает.

Он закончил одеваться и торопливо спустился по черной лестнице в каретный двор, который совсем недавно грозил стать его предпоследним пристанищем. Рейс на Квирм как раз выезжал, но Мойст вскочил к кучеру, кивнул ему и с помпой покатил по Противостороннему Бродвею, пока не появилась возможность спрыгнуть около главного входа дворца.

Было бы здорово, мелькнуло у него в голове, когда он бежал вверх по ступенькам, если бы Его Светлость разделял мнение, что встреча — это что-то, зависящее не от одного человека. Но он был тираном, в конце концов. У тиранов тоже должно быть какое-нибудь развлечение.

Стукпостук, секретарь патриция, ждал у двери Продолговатого Кабинета и поторопил Мойста сесть напротив стола его светлости.

Через девять секунд усердного записывания, Лорд Ветинари поднял взгляд от бумаг.

— А, мистер Липовиг, — сказал он. — А что не в золотом костюме?

— Он в чистке, сэр.

— Надеюсь, день выдался приятный? До сих пор, по крайней мере?

Мойст огляделся по сторонам, наскоро припоминая все недавние маленькие проблемы Почтовой Службы. Кроме Стукпостука, который стоял возле своего хозяина с выражением почтительной бдительности, в комнате больше никого не было.

— Слушайте, я могу все объяснить, — сказал Мойст.

Лорд Ветинари поднял бровь с озабоченностью человека, который, найдя гусеницу в салате, осторожно приподнимает остальные листики.

— Прошу вас, — сказал он, откидываясь на спинку кресла.

— Нас слегка занесло, — начал Мойст. — Проявили слишком уж креативное мышление. Развели мангустов в почтовых ящиках, чтобы змеи держались подальше…

Лорд Ветинари ничего не сказал.

— Э… Которых, стоит признать, мы затащили в ящики, чтобы снизить количество лягушек…

Лорд Ветинари повторил свой ответ.

— Э, которых, по правде, служащие засунули, чтобы отвадить улиток…

Лорд Ветинари оставался безмолвным.

— Э… Которые, я вынужден отметить, сами заползли в ящики сожрать клей с марок, — закончил Мойст, опасаясь, что он скатывается в несвязное бормотание.

— Ну, по крайней мере, их вам не пришлось никуда засовывать, — весело заметил Ветинари. — Как вы сами заметили, это, возможно, было случаем, где свежую логику следовало бы заменить здравым смыслом, скажем, среднестатистической курицы. Но я вас не поэтому сегодня сюда пригласил.

— Если дело в клее для марок с капустным запахом… — начал было Мойст, но Ветинари взмахнул рукой.

— Занимательное происшествие, — сказал он. — И я уверен, что никто не пострадал.

— Э… Тогда Второе Издание Пятидесятипенсовой Марки?

— Той, которую называют «Влюбленные»? Общество Благопристойности посылало мне жалобу, да, но…

— Наш художник не понимал, что рисовал! Он не много знает о сельском хозяйстве! Он думал, что молодая парочка занимается сеянием!

— Кхм, — выразился Ветинари. — Но я думаю, что оскорбляющее чувства некоторых действие детально можно разглядеть только при помощи довольно сильной лупы, так что оскорбление, если его считать таковым, устраняет само себя.

Ветинари кинул одну из своих быстрых пугающих улыбок.

— Я так понимаю, что несколько экземпляров, которые ходят среди коллекционеров, приклеены к простому коричневому конверту.

Он посмотрел на ничего не выражающее лицо Мойста и вздохнул.

— Скажите, мистер Липовиг, хотите сделать по-настоящему хорошие деньги?

Мойст поразмыслил над этим и очень осторожно спросил:

— А что со мной будет, если я скажу «да»?

— Начнете новую карьеру, полную рискованных предприятий и трудностей, мистер Липовиг.

Мойст беспокойно заерзал. Ему не нужно было оглядываться, чтобы понять, что теперь у дверей точно кто-то стоит. Кто-то крепко, но не гротескно сложенный, в дешевом черном костюме, абсолютно без чувства юмора.

— А, просто для полной картины, что будет, если я скажу «нет»?

— Можете выйти в ту дверь, и вопрос больше подниматься не будет.

Дверь была в стене напротив. Мойст входил не через нее.

— Вот в ту, да? — уточнил он, вставая и показывая на дверь.

— Именно так, мистер Липовиг.

Мойст повернулся к секретарю.

— Могу я одолжить ваш карандаш, мистер Стукпостук? Благодарю.

Он подошел к двери и открыл ее. Потом театрально приложил ладонь к уху и уронил карандаш.

— Посмотрим, как глу…

Шмяк! Карандаш подпрыгнул и покатился по весьма солидным на вид доскам. Мойст поднял вещь и уставился на нее, а потом медленно вернулся к своему месту.

— А разве там, за этой дверью, не было глубокой ямы, полной острой шипов? — спросил он.

— Не представляю, почему вы могли бы так подумать, — ответил Лорд Ветинари.

— Уверен, она там была, — продолжал настаивать Мойст.

— Вы не знаете, Стукпостук, с чего бы мистеру Липовигу думать, что за этой дверью должна быть глубокая яма, полная острых шипов?

— Понятия не имею, милорд, — пробормотал Стукпостук.

— Я вполне счастлив с Почтовой Службой, знаете ли, — заявил Мойст и понял, что реплика прозвучала так, будто бы он оправдывался.

— Уверен в этом. Главный Почтмейстер из вас превосходный, — заметил Ветинари и повернулся к Стукпостуку, аккуратно вкладывая письмо в конверт. — Теперь, когда с этим покончено, лучше взяться за ночную почту из Генуи.

— Да, милорд, — ответил Стукпостук.

Анк-Морпоркский тиран склонился над работой. Мойст тупо смотрел, как Ветинари достал маленькую, но на вид тяжелую коробочку из ящика стола, вытащил из нее кусок черного воска и растопил из него маленькую лужицу на конверт, все это — с приводящей Мойста в бешенство увлеченностью занятием.

— Это все? — спросил он.

Ветинари поднял взгляд и казалось, удивился тому, что Мойст все еще здесь.

— Ну да, мистер Липовиг. Можете идти. — Он отложил кусок воска и взял из коробки черное кольцо с печатью.

— Я имею в виду, проблем ведь нет, так?

— Нет, никаких. Вы стали образцовым гражданином, мистер Липовиг, — сказал Ветинари, аккуратно впечатывая V в остывающий воск. — Каждое утро встаете в восемь, через полчаса вы уже за своим столом. Вы превратили Почтовую Службу из бедствия в четко работающий механизм. Платите налоги, а еще маленькая птичка мне на хвосте принесла, что вас рекомендуют на пост председателя Гильдии Торговцев в будущем году. Хорошая работа, мистер Липовиг!

Мойст встал было, чтобы уйти, но помедлил.

— А что плохого в должности председателя Гильдии Торговцев? — спросил он.

Медленно и нарочито терпеливо Ветинари положил кольцо обратно в коробку, а коробку — в ящик.

— Прошу прощения, мистер Липовиг?

— Просто вы так сказали, будто в этом есть что-то плохое.

— Уверен, что я этого не делал, — Ветинари взглянул на секретаря, — Было ли в моих словах что-либо унизительное, Стукпостук?

— Нет, милорд. Вы часто упоминали, что торговцы и лавочники — костяк и главная опора города, — ответил Стукпостук, передавая патрицию тонкую папку.

— У меня будет золотая цепь и все такое, — сказал Мойст.

— У него будет золотая цепь и все такое, Стукпостук, — известил Ветинари, разворачивая новое письмо.

— Так и что в этом плохого? — допытывался Мойст.

Ветинари снова посмотрел на него с искусным выражением неподдельного замешательства.

— С вами все хорошо, мистер Липовиг? Похоже, у вас что-то случилось со слухом. Бегите же, Центральное Почтовое Отделение открывается через десять минут, и я уверен, что вы рветесь, как всегда, подать хороший пример своим работникам.

Когда Мойст вышел, секретарь тихо положил на стол Ветинари еще одну папку.

Она была озаглавлена «Альберт Спэнглер/Мойст фон Липовиг».

— Спасибо, Стукпостук, но зачем?

— Приказ о казни Альберта Спэнглера все еще в силе, милорд, — пробормотал тот.

— А. Понимаю, — сказал Ветинари. — Вы думаете, что я укажу мистеру Липовигу на то, что его все еще могут повесить под его псевдонимом Альберт Спэнглер? Вы думаете, я мог бы указать ему, что мне достаточно лишь объявить газетам о своем шоке от того, что наш уважаемый мистер Липовиг — никто иной, как искусный вор, фальшивомонетчик и ловкий обманщик, который за многие годы украл много сотен тысяч долларов, взламывая банки и вынуждая честный бизнес вылетать в трубу? Вы думаете, я буду угрожать ему ревизией счетов Почтовой Службы, которая, без сомнения, обнаружит вопиющий факт присвоения чужого имущества? Вы думаете, что выявится пропажа всего пенсионного фонда Почтовый Службы? Вы думаете, я выражу всему миру свой ужас по поводу того, как негодяй Липовиг выпутался из петли с помощью неизвестных лиц? Другими словами, вы думаете, что я покажу ему, как просто скинуть человека с его положения настолько низко, что его бывшим друзьям придется наклоняться, чтобы плюнуть в него? Вы это подразумевали, Стукпостук?

Секретарь уставился в потолок. Его губы шевелились где-то около двадцати секунд, пока Лорд Ветинари разбирался с бумагами.

Затем он опустил взгляд и произнес:

— Да, милорд. Я думаю, это исчерпывающее объяснение.

— А, но ведь распялить человека можно не одним способом, Стукпостук.

— Лицом вверх и лицом вниз, милорд?

— Спасибо, Стукпостук. Вы знаете, что я ценю вашу развитую нехватку воображения.

— Да, сэр. Спасибо, сэр.

— На самом деле, Стукпостук, позволим ему построить себе собственную дыбу и самому же крутить рычаг.

— Не уверен, что улавливаю вашу мысль, милорд.

Лорд Ветинари отложил перо.

— Необходимо учитывать психологию личности, Стукпостук. Каждого человека можно представить как замок, к которому существует ключ. У меня большие надежды на мистера Липовига в грядущей схватке. Он до сих пор сохранил инстинкты преступника.

— Откуда вы знаете, милорд?

— О, есть множество мелких признаков, Стукпостук. Но наиболее убедительным, думаю, является то, что он ушел с вашим карандашом.

Заседания. Постоянные заседания. И довольно скучные заседания, что отчасти было причиной их существования. Скука любит компанию.

Почтовые службы больше не перемещались по городу. Они обосновались на местах и теперь эти места требовали работников, и штатных расписаний, и зарплаты, и пенсий, и ремонтных служб, и ночных уборщиков, и графиков дежурств, и дисциплины, и инвестиций, и еще, и еще…

Мойст печально посмотрел на письмо от госпожи Эстрессы Партлей из Кампании Равных Ростов. Почтовая Служба, очевидно, нанимала недостаточно дварфов. Мойст написал ей, по его мнению — весьма разумно, что треть всего персонала являются дварфами. Она ответила, что не в этом дело. Дело было в том, что раз дварфы обычно высотой в две трети человеческого роста, то Почта, как ответственное полномочное лицо, должна нанимать одного целого и треть дварфа на каждого служащего-человека. Почта должна стремиться к дварфийскому обществу, говорила госпожа Партлей.

Мойст взял письмо большим и указательным пальцами и отпустил падать на пол. Оно стремится вниз, госпожа Партлей, стремится вниз.

Еще там было что-то про жизненные ценности.

Мойст вздохнул. Как все изменилось. Он стал ответственным государственным служащим, и люди могли безнаказанно обращаться к нему с такими выражениями, как «жизненные ценности».

Тем не менее, Мойст был готов поверить, что существуют люди, получающие удовольствие от созерцания колонок цифр. Он в их число не входил.

Прошло уже несколько недель с тех пор, как он в последний раз придумывал марку! И намного больше с тех пор, когда он в последний раз испытал то покалывание в пальцах, тот зуд и то чувство полета, означающие, что в его голове возник коварный замысел, призванный перехитрить того, кто надеялся перехитрить его самого.

Все было таким… Респектабельным. И от этого становилось душно.

Потом он вспомнил про сегодняшнее утро и улыбнулся. Ладно, он застрял, но теневое братство ночных лазутчиков признавало здание Почты чрезвычайно сложной задачей.

И он смог проболтать себе выход из сложной ситуации. В целом, это была победа. Были даже моменты, между минутами дикого ужаса, когда он чувствовал себя живым и парящим.

Тяжелые шаги в коридоре свидетельствовали о том, что приближалась Глэдис с его полутренним чаем. Она вошла, низко пригнув голову, чтобы не удариться о косяк, и с ухватками огромного, но обладающего невероятной координацией, существа, поставила чашку и блюдце, не вызвав никакой ряби. И сказала:

— Экипаж Лорда Ветинари Ждет Снаружи, Сэр.

Мойст был уверен, что в последнее время в голосе Глэдис стало больше высоких ноток.

— Да я с ним час назад виделся! Чего он ждет-то? — воскликнул он.

— Вас, Сэр. — Глэдис отвесила книксен, а когда голем отвешивает книксен, то это можно услышать.

Мойст выглянул из окна. Черная карета стояла возле Почты. Рядом околачивался возница и спокойно курил.

— Он сказал, что у меня встреча?

— Кучер Сказал, Что Ему Было Велено Ждать, — ответила Глэдис.

— Ха!

Прежде, чем выйти, Глэдис сделала еще один книксен.

Когда дверь за ней закрылась, Мойст вернулся к стопке бумаг на столе. Верхняя пачка была озаглавлена «Протоколы Заседания Подкомитета Подвижной Почтовой Службы», но больше это было похоже на трактаты.

Он поднял кружку с чаем. На ней было написано « Не обязательно быть психом, чтобы работать здесь но это помогает! ». Он уставился на нее, потом рассеянно взял толстое черное перо и поставил запятую между « здесь » и « но ». А еще вычеркнул восклицательный знак. Он ненавидел восклицательный знак, его маниакальное, отчаянное веселье. Этот знак означал: «Не обязательно быть психом, чтобы работать здесь! Мы позаботимся, чтобы ты им стал! »

Он заставил себя прочесть «Протоколы», понимая, что глаза пропускают целые абзацы в целях самозащиты.

Потом взялся за Недельные Отчеты Районных Отделений Почты. После этого своими акрами слов растекся Комитет Медицины и Несчастных случаев.

Время от времени Мойст поглядывал на кружку.

В двадцать девять минут двенадцатого затрезвонил будильник на столе. Мойст встал, задвинул стул, прошел к двери, досчитал до трех, открыл ее, сказал «Привет, Тиддлс» вошедшему престарелому почтовому коту, посчитал до девятнадцати, пока кот совершал свой круг по комнате, сказал «Пока, Тиддлс», когда тот проковылял обратно в коридор, и вернулся к своему столу.

Ты только что открыл дверь престарелому коту, потерявшему представление об обхождении препятствий, сказал он себе, заводя будильник заново. И ты так делаешь каждый день. Думаешь, нормальные люди так поступают? Ладно, очень жалко смотреть на кота, когда он стоит часами, уткнувшись в стул, пока кто-нибудь его не сдвинет, но теперь ты каждый день встаешь, чтобы подвинуть стул для кота. Вот что с людьми делает честная работа.

Да, но нечестная работа чуть не довела меня до виселицы! — запротестовал он.

И что? Повешение длится пару минут. Комитет Пенсионного Фонда длится вечность! Это же такая скука! Ты заперт в золотой клетке!

Мойст оказался около окна. Возница ел печенье. Когда он поймал взгляд Мойста, то дружелюбно помахал.

Мойст чуть не отпрыгнул от окна. Он быстро сел на место и пятнадцать минут подряд подписывал требуемые формы FG/2. Потом вышел в коридор, ведущий в большой холл, и посмотрел вниз.

Он пообещал вернуть большие люстры, и теперь обе они висели здесь, сверкая как персональные звездные системы. Большой, блестящий прилавок сверкал в своем отполированном великолепии. Повсюду царил гул целеустремленной и важной деятельности.

Ему все удалось. Все работало. Это была Почта. И все веселье закончилось.

Он спустился в сортировочные комнаты, заглянул в раздевалку почтальонов, чтобы дружески выпить чашечку похожего на деготь чая, послонялся по каретному двору, загораживая дорогу людям, занятым своими делами, и, наконец, побрел обратно в свой кабинет, согбенный бременем скуки.

И случайно бросил взгляд в окно, как сделал бы всякий на его месте.

Кучер обедал! Кучер, черт его подери, обедал! Поставил на тротуар складной стульчик и разложил еду на складном столике! Большой кусок свиного пирога и бутыль пива! У него даже белая скатерть была!

Мойст бросился вниз по главной лестнице, как спятивший танцор чечетки, и выбежал наружу через большие двойные двери. В какую-то переполненную народом минуту, когда Мойст пробирался к карете, еда, стол, скатерть и стул были убраны в какое-то незаметное отделение, и кучер стоял около приветливо открытой двери.

— Слушайте, по какому это все поводу, а? — спросил Мойст, жадно глотая воздух. — У меня не…

— А, мистер Липовиг, — раздался из кареты голос Лорда Ветинари. — Садитесь. Благодарю, Хаусман, миссис Роскошь ждет. Шевелитесь же, мистер Липовиг, я вас не съем. Только что уже пообедал вполне приемлемым сэндвичем с сыром.

Что плохого в том, чтобы просто выяснить в чем дело? Вот вопрос, от которого за многие столетия было получено больше вреда, даже чем от: «Да что плохого, если я возьму только одно? » и «Все будет хорошо, только стой спокойно».

Мойст забрался в темноту кареты, дверь за ним захлопнулась, и он резко обернулся.

— Ну в самом-то деле, — сказал Лорд Ветинари. — Ее закрыли, не заперли же, мистер Липовиг. Успокойтесь!

Рядом с ним очень прямо сидел Стукпостук с большой кожаной сумкой на коленях.

— Что вы хотите? — спросил Мойст.

Лорд Ветинари изогнул бровь.

— Я? Ничего. Что вы хотите?

— Что?

— Ну, это вы залезли в мой экипаж, мистер Липовиг.

— Да, но мне сказали, что он стоит на улице!

— А если бы вам сказали, что он черный, вы бы тоже сочли необходимым что-нибудь предпринимать по этому поводу? Вот дверь, мистер Липовиг.

— Но вы тут все утро стоите!

— Это общественная улица, сэр, — заметил Лорд Ветинари. — А теперь садитесь. Хорошо.

Карета резко двинулась с места.

— Вы все не угомонитесь, мистер Липовиг, — произнес Ветинари. — Не беспокоитесь о своей безопасности. Жизнь потеряла вкус, не так ли?

Мойст ничего не ответил.

— Давайте поговорим об ангелах, — предложил Лорд Ветинари.

— Ага, да, я это помню, — горько сказал Мойст, — Вы мне уже рассказывали, когда меня повесили…

Ветинари поднял бровь.

— Почти повесили, прошу заметить. На волосок от смерти.

— Неважно! Меня повесили! И самым ужасным во всем этом было обнаружить, что Вестник Танти отвел мне вего лишь два абзаца! Представляете, два абзаца на целую жизнь гениальных, изобретательных и абсолютно ненасильственных преступлений? Да я мог быть примером для молодежи! Всю передовицу сожрал Дислексичный Алфавитный Убийца, а он всего-то осилил А и В!

— Не спорю, редактор, похоже, придерживается мнения, что заслуживающее внимания преступление это то, жертву которого собирают сразу по трем аллеям, но такова цена свободной прессы. Но нас обоих устраивает, не так ли, что Альберт Спэнглер покинул этот мир настолько… незаметно?

— Да, но я никак не ожидал такой загробной жизни! Мне теперь всю оставшуюся жизнь придется делать то, что прикажут?

— Поправка, вашей новой жизни. Но таковы голые факты. — ответил Ветинари, — Однако, позвольте мне перефразировать. Вас, мистер Липовиг, ожидает жизнь, полная уважения и спокойствия, гражданского достоинства и, конечно, по прошествии времени, заслуженной пенсии. Не говоря, разумеется, о достойной золотой цепи.

Мойст содрогнулся от этих слов.

— А если я не соглашусь, что вы сделаете?

— М-м-м? О, вы не так поняли меня, мистер Липовиг. То, о чем я говорил — это то, что будет с вами, если вы отклоните мое предложение. Если вы его примете, то вам придется ходить по краю пропасти, вам будут противостоять могущественные и опасные враги и каждый день будет подкидывать новые испытания. Вас даже могут попытаться убить.

— Что? Почему?

— Вы раздражаете людей. Между прочим, на новой работе вам и шляпу дадут.

— И на этой работе можно сделать хорошие деньги?

— Ничего, кроме денег, мистер Липовиг. Фактически, это должность начальника Королевского Монетного Двора.

— Что? Целый день выбивать монетки?

— Коротко говоря, да. Но традиционно этот пост совмещается с руководящей должностью в Королевском Банке Анк-Морпорка, которая и будет вашей основной работой. А деньги вы можете делать в свободное время.

— Банкир? Я?

— Да, мистер Липовиг.

— Да я ничего не знаю об управлении банком!

— Это хорошо. Никаких предубеждений.

— Я грабил банки!

— Превосходно! Просто выверните наизнанку ход мыслей, — просиял Лорд Ветинари. — Деньги должны быть внутри.

Карета остановилась.

— В чем тут дело? — спросил Мойст. — В чем по-настоящему причина?

— Когда вы приняли управление Почтовой Службой, мистер Липвиг, она была позором. А теперь вполне эффективно работает. Эффективно до скуки, фактически. В результате молодой человек может оказаться ночью на стене, или начинает вкрывать замки ради острых ощущений, или даже может увлечься Экстремальным Чиханием. Как вы подбираете отмычки, кстати?

Отмычки ему продала пожилая леди в маленьком магазинчике в одном темном переулке, причем кроме него, там больше никого не было. Мойст до сих пор не мог понять, почему он их купил. Они были только географически нелегальны, но от знания, что они лежат в куртке, возникало приятное волнение. Все это было очень печально и напоминало тех серьезных деловых людей, надевающих на работу строгие костюмы с галстуками ярких расцветок, в безумной, отчаяной попытке продемонстрировать, что они еще сохранили свободный неукротимый дух.

О боги, я стал одним из них. Ну, по крайней мере патриций, кажется, не знает про дубинку.

— У меня все не настолько запущено, — сказал он.

— А дубинка? Зачем вам дубинка? Вы же ведь пальцем никого никогда не тронули? Вы забираетесь на крыши и подбираете отмычки к собственным ящикам. Вы похожи на животное в клетке, которое рвется в джунгли! Мне бы хотелось дать вам то, что вам необходимо. Бросить вас львам.

Мойст начал было протестовать, но Ветинари поднял руку.

— Вы возглавили наше посмешище, Почту, и сделали из нее солидное предприятие, мистер Липовиг. Но банки Анк-Морпорка, сэр, отнюдь не посмешище. Ими заправляют упрямые ослы, мистер Липвиг. Слишком уж много было неудач. Они погрязли в болоте и живут в прошлом, знатное положение и богатство затмили им очи и они верят, что золото дороже всего.

— Э… А разве это не так?

— Нет. И такой вор и мошенник, как вы… — я еще раз прошу прощения, вы и сами это знаете в глубине души. Для вас это был просто способ набирать очки, — сказал Ветинари, — Что может золото знать об истинных ценностях? Посмотрите в окно и скажите, что вы видите.

— Эм… Маленькую грязную псину, которая смотрит, как какой-то мужик мочится, — ответил Мойст, — простите, вы выбрали неподходящее время.

— Если понимать мои слова менее буквально, — проговорил лорд Ветинари, наградив его Взглядом, — вы бы увидели огромный, суматошный город, полный опасных людей, которые добывают состояние из всего, что попадается им под руку. Они возводят, строят, вырезают, пекут, заливают, формируют, куют и замышляют странные и изощренные преступления. Но деньги они хранят в старых носках. Они больше доверяют носкам, чем банкам. Мы создаем искусственный дефицит металлических денег, вот почему ваши марки де факто являются валютой. Наша серьезная банковская система в полном беспорядке. Фактически, просто посмешище.

— Еще большее посмешище будет, когда вы поставите меня во главе, — заявил Мойст.

Ветинари послал ему быструю улыбку.

— Неужели? — сказал он, — ну, посмеяться иногда нужно.

Кучер открыл дверь, и они вышли.

Почему храмы? — размышлял Мойст, разглядывая фасад Королевского Банка Анк-Морпорка. Почему банки всегда строят похожими на храмы, несмотря на то, что многие значительные религии (а) традиционно против того, чем занимаются банки и (б) открывают там счет?

Конечно, он и раньше видел здание, но так до сих пор и не удосужился рассмотреть его. В отличие от многих денежных храмов, этот не был таким уж плохим. Архитектор, по крайней мере, знал, как построить достойную колонну, и когда нужно остановиться. И он был твердо настроен против херувимов, хотя над колоннами располагался благородно-возвышенный фриз, изображающий что-то аллегорическое с участием дев и ваз. В большинстве ваз и, как заметил Мойст, на некоторых девах, гнездились птицы. Злобный голубь покосился на Мойста с каменной груди.

Мойст часто проходил мимо этого места. Оно никогда не было особенно оживленным. А позади него находился Королевский Монетный Двор, который вообще никогда не подавал признаков жизни.

Сложно представить себе более уродливое здание из тех, что не выигрывали в архитектурных конкурсах. Монетный Двор был мрачной постройкой кирпично-каменной кладки, с высокими узкими зарешеченными окнами и дверями. Всем своим видом строение будто говорило миру «Даже не думай».

До сих пор Мойст о нем и не думал. Ведь это был монетный двор. Место, где вас переворачивают вниз головой над ведром и вытрясают все на свете, прежде чем выпустить наружу. И у них там всюду охрана и двери с шипами.

И Ветинари хотел поставить его во главе всего этого. В такой здоровенной бочке меда обязательно должна быть и нехилая ложка дегтя.

— Скажите, милорд, — осторожно произнес Мойст, — что произошло с человеком, занимавшим раньше эту должность?

— Я предполагал, что вы спросите, так что выяснил. Он умер на девяностом году жизни, от сердечного приступа.

Звучало неплохо, но Мойст прожил и повидал достаточно, чтобы продолжить расследование.

— Кто-нибудь еще в последнее время умирал?

— Сэр Джошуа Роскошь, председатель банка. Умер полгода назад в своей постели, в возрасте восьмидесяти лет.

— Есть множество неприятных способов умереть в собственной постели, — отметил Мойст.

— Не спорю, — признал Лорд Ветинари. — Однако, в данном случае это произошло в объятиях молодой женщины по имени Душечка после огромной порции устриц. Насколько это было неприятным, я боюсь, мы никогда не узнаем.

— Она была его женой? Вы сказали, это случилось в его собственной…

— У него были аппартаменты в здании банка, — прервал его Ветинари. — Обычная привилегия, весьма полезная в случаях, — Ветинари сделал секундную паузу, — когда он работал допоздна. Миссис Роскошь не присутствовала при этом событии.

— Если он Сэр, то разве она не должна быть Леди? — насторожился Мойст.

— То, что ей не нравится быть Леди — это весьма характерно для миссис Роскошь, — сказал Лорд Ветинари. — А я уважаю ее желания.

— И часто он «работал допоздна»? — Мойст старательно выделил слова Ветинари в кавычки. Не Леди, значит, да? — подумал он.

— С поразительной для его возраста регулярностью, как я понимаю.

— О, неужели? Знаете, кажется, я припоминаю некролог в Таймс. Но вроде там не было деталей такого рода.

— Да, и куда только катится пресса, диву даешься.

Ветинари повернулся и обозрел здание.

— Из этих двух я предпочитаю откровенность Монетного Двора, — сообщил он. — Он рычит на мир. Сборщики налогов занимают два верхних этажа, что может вызвать некоторое беспокойство… Как вы думаете, мистер Липовиг?

— Что это за круглая штуковина, которая торчит из крыши? — спросил Мойст. — Из-за нее здание становится похожим на свинью-копилку с застрявшей в щели монетой!

— Как ни странно, ее действительно называют Дурной Пенни, — ответил Ветинари. — Большое колесо, снабжающее энергией машины для чеканки монет и тому подобное. Оно приводилось в движение заключенными в те времена, когда термин «общественные работы» был не просто словом. Или словосочетанием. Под этим подразумевалось жестокое и необычное наказание, что, тем не менее, говорит о весьма небогатом воображении. Зайдем внутрь?

— Послушайте, сэр, что вы хотите, чтобы я сделал? — вопросил Мойст, когда они начали подниматься по мраморным ступеням. — Я немного понимаю в банковском деле, но как мне управлять монетным двором?

Ветинари пожал плечами.

— Понятия не имею. Думаю, что служащие дергают за рычаги. Кто-то говорит им, как часто это делать и когда остановиться.

— А почему кому-нибудь захочется меня убить?

— Не могу сказать, мистер Липовиг. Но вас пытались убить по меньшей мере один раз, даже когда вы просто безобидно доставляли письма, так что я предполагаю, что ваша карьера в банковском деле будет захватывающей.

Они поднялись на самый верх лестницы. Пожилой мужчина, одетый в то, что могло сойти за генеральскую форму армии самого нестабильного типа, отворил перед ними дверь.

Лорд Ветинари предоставил Мойсту возможность войти первым.

— Я просто осмотрюсь, ладно? — сказал тот, поколебавшись на пороге. — У меня ведь совсем не было времени обдумать ваше предложение.

— Само собой, — ответил Ветинари.

— Этим я ни к чему себя не обязываю, так?

— Ни к чему, — заверил Ветинари. Он прошел к кожаному дивану и сел, приглашая Мойста последовать его примеру. Вечно предупредительный Драмнотт расположился позади них.

— Какой приятный запах стоит в банках, вам не кажется? — спросил Ветинари. — Смесь полировки, чернил и богатства.

— И лисоимства, — добавил Мойст.

— Это означает жестокость к лисам. Думаю, вы имели в виду лихоимство. Церковь, похоже, не слишком выступает против него в наше время. Между прочим, никто, кроме нынешнего председателя банка не в курсе моих намерений. Для всех остальных сегодня вы просто проводите небольшую инспекцию от моего имени. Только к лучшему, что вы не надели сегодня свой знаменитый золотой костюм.

В банке стояла тишина, в основном потому, что звуки просто терялись в высоких потолках, а отчасти оттого, что люди всегда понижают голос в непосредственной близости от крупных сумм денег. Бросались в глаза красный бархат и позолота. Повсюду висели картины, изображающие серьезных людей в сюртуках. Время от времени раздавались быстрые шаги по мраморному полу, затихающие когда тот, кому они принадлежали, ступал на остров ковра. А внушительные столы были обиты серовато-зеленой кожей. С самого детства обшитые серо-зеленой кожей столы для Мойста означали Богатство. Красная кожа? Тьфу! Это для выскочек и хвастунов. Серо-зеленый означал, что уже ваши предки достигли Благосостояния и вы получили его в наследство. Для лучшего эффекта кожа должна быть немного вытертой.

На стене за стойкой тикали большие часы, поддерживаемые херувимами. Появление лорда Ветинари произвело определенный эффект. Служащие подталкивали друг друга и кидали в его сторону выразительные взгляды.

В действительности же, осознал Мойст, они не особо бросались в глаза. Природа наградила его способностью быть лицом с заднего плана, причем даже тогда, когда он стоял прямо перед вами. Он не был уродливым, не был привлекательным, он просто был таким незапоминающимся, что иногда удивлял самого себя во время бритья. А Ветинари носил черный, совершенно не стремящийся привлечь внимание цвет, но тем не менее он производил эффект свинцового груза, положенного на резиновую поверхность. Он искажал пространство вокруг себя. Люди не сразу замечали его, но моментально чувствовали его присутствие.

И сейчас люди шептали в переговорные трубки — патриций здесь, но никто его официально не приветствует! Будут неприятности!

— Как поживает мисс Добросерд? — поинтересовался Ветинари, не обращая внимания на возрастающую суматоху.

— Она в отъезде, — без выражения сказал Мойст.

— А, Траст, без сомнения, обнаружил еще одного погребенного голема.

— Да.

— Все еще выполняет приказы, отданные ему тысячу лет назад?

— Наверное. Он где-то в глуши.

— Она неутомима, — радостно изрек Ветинари. — Големы возвращаются к жизни из тьмы веков, чтобы крутить колеса торговли для всеобщего блага. Прямо как вы, мистер Липовиг. Она оказывает городу огромную услугу. И Голем-Траст тоже.

— Да, — согласился Мойст, пропуская мимо ушей все про возвращение к жизни.

— Но ваш тон говорит об другом.

— Ну… — Мойст почувствовал себя неловко, но все же продолжил. — Она вечно срывается с места, стоит им только найти очередного голема в какой-нибудь древней канализации или…

— И не срывается за вами, так сказать?

— А из-за этого последнего ее уже несколько недель нет, — игнорируя замечание, возможно, потому что оно было верным, продолжил Мойст, — и она не говорит, в чем дело. Говорит только, что это что-то важное. Что-то новенькое.

— Думаю, она заинтересовалась шахтами, — предположил Ветинари. Он начал медленно постукивать тростью по мраморному полу. Стук распространялся по помещению. — Я слышал, что, похоже, големы копают шахты на дварфийских землях в ближней Химерии, рядом с почтовым трактом. Должен добавить, это представляет весьма большой интерес для дварфов. Король сдал землю Обществу и наверняка заинтересуется тем, что они там откопают.

— У нее неприятности?

— У мисс Добросерд? Нет. Зная ее, скорее уж у короля дварфов могут появиться неприятности. Она весьма… Целеустремленная юная леди, как я заметил.

— Ха! Вы и представить не можете, насколько.

Мойст сделал мысленную пометку отправить Адоре Белль сообщение, как только закончит с банком. Ситуация с големами вновь накалилась, все из-за гильдий с их жалобами на то, что големы отбирают работу. Мисс Добросерд была нужна в городе — из-за големов, конечно.

Тут Мойст осознал, что слышит едва различимый шум. Он исходил сверху, и звучал как воздух, булькающий в жидкости, или как вода, выливающаяся из бутылки с характерным бломп-бломпаньем.

— Вы слышите? — спросил он.

— Да.

— Не знаете, что это?

— Будущее экономического планирования, как я понимаю. — Лорд Ветинари выглядел если не обеспокоенным, то уж по крайней мере необычно озадаченным.

— Должно быть, что-то случилось, — сказал он. — Обычно у мистера Бента заведено оказываться на этаже через пару секунд после моего прибытия. Надеюсь, с ним не случилось ничего неприятного.

Большие двери лифта распахнулись в дальнем конце холла, и из него вышел человек. Какое-то мгновение, незаметное тому, кто в свое время не зарабатывал на жизнь чтением лиц, человек выглядел встревоженным и озабоченным. Но это выражение бесследно исчезло, как только он поправил манжеты и заулыбался теплой, благожелательной улыбкой того, кто собирается вытянуть из вас немного денег.

Мистер Бент во всех отношениях казался уравновешенным и несгибаемым. Мойст ожидал увидеть традиционный банкирский сюртук, но вместо этого человек оказался одет в черный пиджак отличного покроя и полосатые брюки.

Еще мистер Бент был тихим. Он шагал бесшумно даже по мрамору, и у него были неожиданно большие ступни для столь щегольски одетого человека. Но его черные, начищенные до зеркального блеска туфли были очень выского качества. Может, он хотел ими похвастаться, потому что шел как лошадь на выводке, очень медленно поднимая каждую ногу с пола, прежде чем опять опустить ее. Кроме этой неуместной детали, мистер Бент создавал впечатление чего-то, что тихо хранится в футляре, пока не понадобится.

— Лорд Ветинари, я прошу прощения! — начал он. — Боюсь, было одно незавершенное дело…

Лорд Ветинари поднялся на ноги.

— Мистер Маволио Бент, позвольте представить вам мистера Мойста фон Липовига, — сказал он. — Мистер Бент здесь — главный кассир.

— А, изобретатель революционно ненадежной однопенсовой банкноты? — произнес Бент, протягивая худую руку. — Какая смелость! Очень рад познакомиться с вами, мистер Липовиг.

— Однопенсовой банкноты? — озадаченно спросил Мойст. Мистер Бент, несмотря на свои заверения, совсем не выглядел обрадованным.

— Вы вообще слушали, что я говорил? — поинтересовался Ветинари. — Ваши марки, мистер Липовиг.

— Фактическая валюта, — добавил Бент, и Мойста озарило. Ну, это было так, он знал это. Он подразумевал, что марки надо приклеивать к конвертам, но люди простодушно решили, что марка за пенни — это не что иное, как легкий, заверенный правительством пенни и, кроме того, его можно приклеить к конверту. Рекламные страницы пестрели предложениями, связанными с почтовыми марками: «Узнай Сокровенные Тайны Вселенной! Пришли восемь марок за буклет! ». Многие марки использовались в качестве денег и вообще ни разу не бывали в почтовых ящиках.

Что-то в улыбке мистера Бента раздражало Мойста. При близком рассмотрении она была не столь доброй.

— Что вы имеете в виду под «ненадежными»? — спросил он.

— Как вы утверждаете ее претензию стоимости в один пенни?

— Э, если приклеить ее к письму, то получите путь ценой в пенни? — предположил Мойст. — Я не понимаю, что вы…

— Мистер Бент из тех, кто верит в исконную ценность золота, мистер Липовиг, — сказал Ветинари. — Я уверен, что вы поладите быстро, как масло с огнем. Я покину вас и буду ожидать вашего решения со, эм, капитальным интересом. Пойдемте, Стукпостук. Может, заскочите завтра повидаться со мной, мистер Липовиг?

Его собеседники проводили его взглядом. Потом Бент уставился на Мойста.

— Полагаю, я должен все здесь вам показать… сэр, — произнес он.

— У меня такое чувство, что я вам не очень уж приглянулся, мистер Бент? — сказал Мойст. Бент пожал плечами, что было впечатляющим движением с его исхудалой фигурой.

Все равно что наблюдать, как гладильная доска грозит сложиться.

— Я не знаю ничего, что могло бы дискредитировать вас, мистер Липовиг. Но я верю, что у Ветинари и председателя на уме опасные махинации, и вы — их орудие, мистер Липовиг, их инструмент.

— Вы имеете в виду нового председателя?

— Именно так.

— Лично у меня нет намерения и желания быть инструментом, — заявил Мойст.

— Рад за вас, сэр. Но происшествия происходят…

Снизу раздался звон стекла и слабый приглушенный крик:

— Черт! Это ведь был платежный баланс!

— Может, пройдемся и осмотрим все? — весело предложил Мойст. — Начиная с того, откуда донесся этот крик?

— Эта мерзость? — Бент слегка содрогнулся. — Думаю, стоит подождать, пока Хьюберт там не приберет. О, полюбуйтесь только! Это же ужасно…

Мистер Бент двинулся через комнату к большим, внушительного вида часам. Он посмотрел на них так, будто бы они нанесли ему смертельное оскорбление, и щелкнул пальцами, но к нему уже спешил один из младших служащих с небольшой стремянкой. Мистер Бент поднялся по ступенькам, открыл часы и подвел секундную стрелку вперед на две секунды. После чего дверца часов была захлопнута, лесенка убрана, а бухгалтер, поправляя манжеты, вернулся к Мойсту.

Он смерил Мойста взглядом с головы до ног.

— Они теряют почти минуту в неделю. Я что, единственный, кому это кажется оскорбительным? Увы, похоже на то. Приступим к золоту, пожалуй?

— О-о-о, да, — ответил Мойст. — Приступим!

12 3 4 5 6 7 Следующая ⇒