Часть вторая 6 страница

Польская война тянулась уже третий год. В мае тысяча шестьсот тридцать третьего года я собрал Земский собор, на который прибыли посланцы от взолновавшихся Волыни, Подолии, Киевщины и Запорожья. Они расписывали ужасы, коим подвергались православные в Речи Посполитой, клялись в страстном желании населения и шляхты этих земель, а также казачества перейти под руку Московского государя и умоляли немедленно послать войско на помощь своим собратьям. И, как мне докладывали, до начала собора, так сказать в кулуарах, весьма сильны были настроения насчет того, чтобы немедленно выступить на помощь восставшим. А что мешает-то? Армия — вот она. Для того чтобы собрать распущенные «на жилое» полки, требуется не больше месяца. Шведы замирены. Молодой султан османов Мурад IV, токмо вырвавшийся из-под опеки своей матери Кесем, тут же ввязался в очередную войну с персами. Иных угроз на границах России не предвиделось. Чего не воевать-то? Но я выступил на соборе довольно резко. Шибко попенял посланникам восставших на то, что они бунтуют противу своего короля. Заявил, что ежели бы у меня в царстве кто такой бунт поднял — то я бы раздавил его со всей строгостью. Напомнил собору о том, что пять лет все царство кряхтело под тяжелым налогом, коий только в этом годе должен был быть снят, а коли ввязаться в войну, то налог сей непременно сохранить надобно. А еще попенял посланникам, что они-де пришли предлагать земли под свою руку не по закону и правде, не единой душой, а токмо лишь от сеймиков взволновавшихся воеводств, на коих, судя по тем грамотам, что привезли послы, присутствовало даже менее половины шляхты. А в моем государстве право голоса имеют еще и крестьяне и посадские. В принципе, это все были придирки… но они давали мне возможность не ввязываться в войну немедленно. Несмотря на то что этого же хотело и большинство моей страны.

Поэтому собор прошел как-то растерянно. Нет, что хотелось — всем было понятно. Но это что же, против царя идти? Да еще такого… Так что я добился того, чего хотел. Более того, в конце даже пришлось закатывать еще одну речь, уже по поводу того, что своим православным братьям помочь все одно таки надобно. А посему я, государь, выделяю им с государевых хлебных складов сорок тысяч пудов хлеба и двадцать тысяч рублев денег помощи. И прошу собор кликнуть клич по русской земле также собрать братиям сколько кто сможет…

На том собор и закончился. Я отправил письмо с просьбами о сдержанности в наказании нерадивых подданных королю Владиславу и второе, с просьбой повлиять на короля Речи Посполитой, папе римскому Урбану VIII и принялся шибко обустраивать в Северских, Брянских и Смоленских землях карантинные избы, ожидая массового бегства крестьян из пределов Речи Посполитой. Прослышав о сем, туда же потянулись и помещики. Средний размер поместий составлял около ста четей доброй пахотной земли, крестьянская же семья способна была обрабатывать максимум десять, а редко в каких поместьях было более трех-четырех семей. Так что рабочие руки требовались. Но тут их догнал царский указ не брать по одной семье зараз. Мол, взяли одну, отвезли, посадили на землю — вернулись за другой. Черносошным землям также требовались крестьяне. К тому же практика распределения эмигрантов посемейно отныне становилась стандартной, так как при таком подходе резко снижалась вероятность того, что в одном поместье окажутся несколько семей-земляков. Что и было надобно. Быстрее ассимилируются.

Лето прошло для восставших с переменным успехом. На юге казаки под руководством избранного гетманом Тараса Трясило, да наняв за полученное от меня серебро едисанских ногаев, разгромили посланное против них войско польного гетмана литовского Криштофа Радзивилла, но на Волыни войско восставших под командованием православного шляхтича Миколая Прозорова потерпело сокрушительное поражение от Альбрыхта Радзивилла. И в мои пределы с Волыни устремился бурный поток беженцев…

Я же отправил посольство к шведам, прощупать почву. Они, конечно, сильно заняты в войне с Германией, но с поляками у них до сих пор мир не заключен. Вполне могут ввязаться, воспользовавшись случаем половить рыбку в мутной воде, так что лучше уж все обсудить заранее. Чтобы потом не цапаться по пустякам. К тому моменту я уже получил ответы из Рима и Варшавы. Папа скорбел вместе со мной, но настаивал на праве католического короля наказывать взбунтовавшихся против истинной власти, освященной его собственным, папы, авторитетом, схизматиков, как ему то заблагорассудится. Тем самым давая понять, что, если бы я в свое время принял католичество, к мой просьбе отнеслись бы куда более внимательно, а так, мол, сам виноват. Король же Владислав высокомерно посоветовал мне не лезть в дела его страны и заниматься своей собственной. Если честно — я не обиделся. Сказать по правде, я на подобное письмо ответил бы точно так же, если не более грубо. Так что письма Владиславу IV, как, впрочем, и Урбану VIII, были не более чем PR-акцией. Поэтому я постарался, чтобы об их содержании узнало как можно больше народу — как среди моих подданных, так и при европейских королевских дворах. Персы с османами тоже были введены в курс дела.

С наступлением зимы военные действия поутихли. К Рождеству через мои карантинные избы прошло уже около сорока тысяч душ беженцев, рассказывающих страшные истории о зверствах клятых «латинян». И страна глухо заворчала, косясь на своего государя, который допускает такое. Но по весне в войну вмешался еще один фактор — османы…

Над лагерем хрипло, с переливами запели горны. Стрельцы и драгуны, до сего момента группками кучкующиеся вокруг костров, повинуясь командам сержантов и капралов, с кусками мыла в руках и полотенцами на шее начали неторопливо выстраиваться в колонны перед титанами с кипяченой водой. Кашевары у ротных полевых кухонь, курившихся аппетитным дымком, заканчивали нарезать хлеб, доставленный утром из походных пекарен. А от рогаток под барабанный бой подходили колонны только что смененных дежурных рот, сменщики которых пообедали раньше. Можно сказать — вместе со мной… Около титанов с водой со строгим видом стояли ротные лекари, кои являлись все теми же обычными рядовыми, токмо обученными полковыми лекарями. Эти же были все поголовно из дохтуров государевых лечебниц и прибыли в войска со своим набором лекарств и комплектом хирургических инструментов, тремя учениками и… дистилляционной установкой. На непременной спиртовой дезинфекции как инструментов, так и ран настоял именно я, но у дохтуров на это особенных возражений не было. Тем более что наличие дистилляторов мгновенно поставило их в несколько привилегированное положение. За лишнюю чарку бойцы готовы были для дохтура в лепешку расшибиться. Что породило некоторые злоупотребления и вынудило применять меры. После публичного разжалования трех капралов, одного сержанта и одного лейтенанта, а также порку шести десятков рядовых (невзирая на сословные различия) и перевода злополучного дохтура в лекарский чин с заменой его вновь присланным коллегой из его лечебницы — злоупотребления мгновенно прекратились. И даже лишние чарки за помощь в обустройстве начали выделяться с большой опаской… У Мишки, судя по его донесениям, дело обстояло еще спокойнее. Он ограничился одним сержантом и одним дохтуром…

Все это — наличие полевых кухонь, использование для питья и мытья рук строго кипяченой воды, а также неукоснительное соблюдение правил личной и общей гигиены — позволило свести небоевые потери, являвшиеся настоящим бичом воюющих армий, к исчезающее малой величине. Нет, животом мои воины иногда маялись, но ни во что существенное это так и не переросло… К тому же где-то с год назад один из дохтуров, Еремей Панин, изобрел «велику травяну настойку» — нечто вроде бальзама на трех десятках трав, существенно укреплявшую пищеварение, суставы и, как я подозревал, иммунитет. Поэтому я после апробации велел наградить дохтура ста рублями, наладить массовое производство сей настойки и ввести ее в суточную норму довольствия в размере чарки на душу. С утра и вечером солдату полагался неполный шкалик[38] (как-никак на земле спят-то), а на обед — ложка. И сейчас ротные лекари, строго проверив у бойцов чистоту вымытых рук, как раз и угощали проконтролированных ложкой настойки… Я с довольным видом окинул взглядом раскинувшуюся картину. Вот что значит подавленные вражеские батареи. В принципе, Львов можно было брать уже пару дней назад, но я медлил, ожидая, пока гарнизон сдастся сам. Незачем гробить людей во время бесполезного штурма…

Весной тысяча шестьсот тридцать четвертого османы ударили не слишком великим войском. Их основные силы были заняты в Персии, где султан бодался с внуком Аббаса I — Софи-Мирзой, принявшим тронное имя Сефи I. Так что румелийский бейлербей привел всего около двадцати тысяч человек, усиленных теми же едисанцами, кои в прошлом году уже воевали на южной украине Речи Посполитой, нанятые запорожцами. Но само появление османского войска в границах страны вкупе с не до конца подавленным бунтом вынудило сейм объявить Посполитое рушение. И король Владислав выступил навстречу османам с сильным войском. Где османы, как в тысяча шестьсот двадцать первом году под Хотином, потерпели сокрушительное поражение под Тарнополем. А потом Владислав развернул собранные войска и обрушился на Подолию и Волынь…

И вот тогда стало понятно, что все, что творили «латиняне» до сего дня, были еще цветочки. Особенно зверствовали «новые католики», выходцы из ранее православных семей, принявшие католичество, — Вишневецкие, Радзивиллы, Сапеги… И страна окончательно встала на дыбы. Я понял, что войны не избежать, и, отправив Владиславу грозное письмо, одним из главных требований которого было отменить массовое охолопление православных, по осени снова собрал Земский собор. Прибывшие на него казаки и подоляне с волынцами бухались на колени, плакали, криком кричали: «Спасите, православные! Селами людей вырезают! Беременным женщинам животы вспарывают и нерожденных младенцев в колодцы скидывают. Все ветлы вдоль дорог повешенными заняты. Людей заживо в храмах православных сжигают…»[39] Я слегка опешил. Неужто правда… а с кем они останутся-то такими методами? Но собор единым духом порешил «воевать латинян» и утвердил чрезвычайный налог в прежнем размере. А посланцы восставших еще и предоставили мне от имени всех сословий согласно всем моим требованиям оформленные грамоты о том, что Киев, Волынь, Подолия и Запорожье просят меня взять их под свою руку… Достоверность этих грамот у меня лично вызывала сильные сомнения, но углубляться я не стал. Сейчас их наличие играло уже мне на руку. И потому я принял их благосклонно и сразу же после собора развернул в военных городках новое строительство. Потому как имеющихся в наличии помещений в них хватало только лишь для размещения пятидесяти тысяч человек. А я собирался мобилизовать все доступные войска. Хотя для разгрома Польши мне, по идее, хватало и гораздо меньшего числа. Но запас, как говорится, карман не тянет. К тому же денег на мобилизацию и ведение боевых действий всей армией должно было хватить, а соотношение сил довольно часто влияет и на число потерь, кои я собирался максимально ограничить. К тому же совсем нелишним было пропустить через военную кампанию возможно больше войск. Пусть армия приобретет боевой опыт…

После Крещения был объявлен сбор войск, отпущенных «на жилое», коих удалось собрать к началу февраля. И весь февраль, март и первую половину апреля войска восстанавливали форму. А во второй половине апреля тысяча шестьсот тридцать пятого года две армии, одна под моей командой, а вторая — под командой Мишки Скопина-Шуйского, двинулись на запад.

Войско Скопина-Шуйского в составе сорока пехотных, двадцати двух драгунских, трех кирасирских, трех полевых и двух осадных артиллерийских полков, да с тремя тысячами касимовских служилых татар общей численностью почти восемьдесят тысяч человек, паровым катком двинулось на Литву. В начале мая были взяты Орша и Витебск, в первых числах июня — Минск, а двадцатого июня Мишка прямо-таки молниеносно разгромил тридцатипятитысячное польское коронное войско, состоящее из шести тысяч кварцяного войска и Посполитого рушения во главе с самим королем Владиславом, и через четыре дня осадил Вильно. Я же с тридцатитысячным войском в начале июня осадил Киев. Город продержался полтора месяца, за это время ко мне присоединилось еще около десяти тысяч казаков и иных восставших войск, а Ромны, Полтава, Черкассы, Переяславль, Белая Церковь и Корсунь прислали депутации, дабы просить принять их под свою руку либо подтвердить верность уже отправленным грамотам.

До начала зимы Скопин-Шуйский взял Вильно, Тракайский замок, Гродно и Новогрудок. А я — Житомир и Острог. Рогачев, Могилев и Полоцк сдались сами. На сем кампания тысяча шестьсот тридцать пятого года и закончилась. Двадцатого февраля я прибыл в Вильно, где собравшийся съезд литовской шляхты торжественно низложил Владислава IV Вазу и обратился ко мне с просьбой принять титул Великого князя Литовского. А я… отказался! Это произвело шок. Но мне совсем не улыбалось вляпываться в разборки со своевольной, набравшейся польской спеси литовской шляхтой. Принятие же титула Великого князя Литовского означало для меня официальное подтверждение всех прав и вольностей шляхты… Съезд уговаривал меня три дня. Литовская магнатерия, организовавшая этот съезд, обивала пороги Верхнего замка, в котором я остановился, но я оставался непреклонным… Качумасов же в этот момент усиленно обрабатывал мелкую литовскую шляхту, разъясняя им, что Великим князем Литовским царь-де быть не желает, но вот ежели отдельные староства и воеводства пожелают перейти под его руку, то тогда, мол, царь, конечно… А дальше следовали разные намеки и откровенные предложения для тех, кто казался наиболее ловким и понятливым.

Кампания тысяча шестьсот тридцать шестого года оказалась гораздо труднее. Полякам зимой удалось-таки заключить мирный договор со шведами, которым явно очень не понравились мои польские успехи. И навербовать армию в землях Священной Римской империи германской нации, где произошла приостановка тянущейся уже почти двадцатилетие бойни, начинавшейся как война между католиками и протестантами, но теперь уже превратившейся в такую свалку, что сам черт ногу сломит. Так что в июне тысяча шестьсот тридцать шестого года Скопину-Шуйскому, чьи войска, вследствие того что почти двадцать тысяч человек было посажено гарнизонами в захваченных городах, несмотря на подошедшие подкрепления, уменьшились до шестидесяти пяти тысяч человек, удалось в довольно тяжелой битве разгромить армию короля Владислава, состоящую из двадцати тысяч наемников и тридцатитысячного Посполитого рушения. В отличие от прошлого года, когда поляки бросились бежать сразу после того, как пехотные полки опрокинули кварцяную пехоту, и потому потери шляхты оказались не слишком велики, это поражение обернулось для поляков настоящей катастрофой. В этот раз они дрались упорно. И потому потеряли только убитыми более десяти тысяч человек. Еще почти двадцать восемь тысяч попали в плен. И это означало, что польского войска больше нет…

До конца года Скопин-Шуйский «зачищал» Литву, продвинувшись до побережья Балтики на севере и до Ломжи и Бреста-Литовского в центре, старательно обойдя вассальную Владиславу Пруссию, ибо она являлась частью Священной Римской империи, с коей мне совершенно не нужно было никаких недоразумений, а я почти парадным шагом проследовал до Владимира-Волынского в центре и Каменец-Подольского на юге. Где и застрял на весь остаток года. Ибо Каменец-Подольский был сильнейшей крепостью, да и к тому же построен на скале, что делало невозможным минные работы. За это время сработали «мины», заложенные на Общелитовском сейме. И под мою руку в индивидуальном, так сказать, порядке перешло большинство староств и воеводств, расположенных вокруг Полоцка, Минска, Слуцка, Турова, Пинска, Владимира-Волынского, Луцка, Острога, Киева и иных восточных городов Литвы и южных украин Речи Посполитой. Причем все присланные грамоты были писаны «ото всех сословий» и просили меня принять сии земли под свою руку «по царской воле», что совершенно развязывало мне руки в преобразовании сих земель по образцу остальной России. Без всяких там сохранений шляхетских вольностей и строгого следования литовским статутам. А я именно этого и добивался.

В январе тысяча шестьсот тридцать седьмого Владислав в первый раз прислал ко мне послов прощупать почву насчет мира. Я выкатил требования признать за православием равные права и обеспечить их отменой всех дискриминационных эдиктов, а также введением в королевский совет равное католическому количество православных иерархов и православных шляхтичей… ну и признать присоединение к России всех староств и воеводств, кои уже присягнули мне на верность. На последнее посол короля князь Чарторыйский особого внимания не обратил. Ибо даже не подозревал о масштабах сего явления. Ну что там какие-то отдельные воеводства и староства… А вот по поводу первого заявил, что сие решительно невозможно. И вообще, в королевский совет люди подбираются по знатности, уму и влиятельности, а вовсе не по вероисповеданию. На что я ответил ему, что среди православных подданных Речи Посполитой были люди выдающейся знатности и огромного влияния, кои были специально склонены к принятию католичества усилиями нескольких поколений польских королей. Вот пусть теперь король и пожинает плоды недальновидности предков, среди которых был и его собственный отец. А если он откажется… что ж, тогда я сам изыщу способ обеспечить права православных. Чарторыйский покинул мою ставку с каменным лицом, и более никаких известий из польского стана мне не приходило. Похоже, король и окружавшие его магнаты еще на что-то надеялись…

С наступившим теплом мы двинулись вперед. И вот сейчас моя армия, за все время Польской войны не поучаствовавшая ни в одной серьезной битве, неторопливо осаждала Львов. На дворе стоял июль тысяча шестьсот тридцать седьмого года, и до декабря я планировал еще овладеть Перемышлем и Сандомиром. Скопин-Шуйский же захватил все правобережье Вислы и сейчас осадил Варшаву. Владислав же сидел в Кракове, собирая откуда только возможно войска и рассылая повсюду слезные письма, в коих просил помочь ему против «московитской напасти». Однако с помощью у него были напряги. Османы завязли в Персии, а лично румелийский бейлербей не рисковал атаковать практически нетронутое войско московского царя, армия которого громила тех самых поляков, кои всего как три года назад наподдали ему самому. Священная Римская империя германской нации, только-только вынырнув из своей религиозной распри, оказалась втянута в новую войну со старыми врагами шведами и новыми — французами. Шведы же соответственно были плотно заняты цесарцами. Так что если бы у Владислава каким-то чудом и нашлись деньги, то даже наемников ему нанять было неоткуда. Из более отдаленных сил, теоретически способных повлиять на ситуацию, испанцы также ввязались в войну с Францией, голландцы (возможно, пока еще) были скорее на моей стороне, а английский король Карл I (несостоявшийся женишок моего чуда) решал жуткие внутренние проблемы в Шотландии. Ну а папа Урбан VIII, теоретически являвшийся союзником Владислава и славший ему одно одобряющее письмо за другим, реально ничем помочь не мог. К тому же, как выяснилось из докладов моих агентов, он оказался большим транжирой, гурманом и практиковал непотизм, вследствие чего у него самого были кое-какие напряги дома. В общем, Владислав IV остался со мной один на один…

Я поднялся с барабана, на котором восседал (удобнейшая, оказывается, штука, а я-то думал, что Наполеон на таковом сиживал просто по приколу), и потянулся. Вот что значит правильно спланированная война… Ты — на коне, а противник — в глубокой заднице. Ну а население завоеванных земель тебя мало что не обожает. Еще бы, на все время военных действий я объявил, что полностью освобождаю вновь приобретенные земли от всех налогов и податей. Из-за «тягот войны». Единственное, что они были обязаны делать, это поставлять войскам продовольствие и фураж, ну и обеспечивать постой.

— Государь, государь!..

Я повернул голову. Ко мне галопом несся всадник в мундире драгунского лейтенанта. Кстати, я и здесь отступил от петровских идей, не стал копировать ни одну униформу европейской армии, а просто укоротил стрелецкий кафтан, дабы полы под ногами не путались, и повелел шить его из темно-коричневого сукна с зеленой выпушкой и «разговорами» на груди, отличающимися цветом от полка к полку. Кроме того, полки еще различались шевронами с полковыми знаками на правом рукаве. Знаки различия размещались на левом погоне, а правый, на котором переносилась тяжелая пищаль, оставался чистым, служа более подкладом, дабы плечо пищалью не слишком набивало. Еще в обмундирование входила накидка из плотной парусины зеленого цвета, используемая и в качестве плащ-палатки, и в качестве подстилки, и… шинель. Да-да, обычная солдатская шинель… ну не совсем обычная, по внешнему виду скорее напоминавшая эдакую гоголевскую (кто видел фильм «Шинель» по мотивам повести Николая Васильевича, тот меня поймет). А что — самый тот предмет. Более-менее теплая — на ходу, да если кормежка нормальная, человек ни в какой мороз не замерзнет, более-менее легкая, не тулуп и не полушубок — даже летом таскать не умаешься, да и в переноске удобная — хлястик расстегнул, в скатку скатал и на плечо накинул. Так что народ мгновенно оценил. Ну и еще моему бойцу был положен «сидор» — стандартный советский вещмешок со стягиваемой горловиной, который нормально дожил до двадцать первого века и сколько еще будет жить — неизвестно, а также миска из луженой жести и глиняная, глазурованная кружка со сплошной ручкой. Производство стандартного советского котелка, пусть даже не из алюминия, а из чего попроще, современные технологии освоить не смогли… Драгуны при том же снаряжении носили немного более нарядные зеленые мундиры с красной выпушкой и высокие ботфорты вместо стандартных сапог. У кирасиров были красные мундиры с золотой выпушкой и те же ботфорты.

— Государь! — Лейтенант лихо отсалютовал мне. Это приветствие я сам ввел в обращение, как-то раз забывшись и залихватски подбросив руку к виску во время парадного прохождения одного из новых полков, кои инспектировал. Ну внезапно ожившая армейская привычка сработала… И сей жест молниеносно распространился по всей армии. — Второй офицер третьей роты Рязанского драгунского полка лейтенант Пажий. Поляки парламентеров прислали.

Я удовлетворенно кивнул.

— Хорошо, лейтенант Пажий. Веди их сюда!

— Идут уже. Капитан Аниканов ведет, а меня упредить послал.

Я оглянулся. Из моего шатра выходили закончившие обед офицеры моего штаба, не разделившие моего желания сегодня пообедать гречневой кашей с тушенкой из солдатского котла. Что ж, как раз вовремя…

Поляки добрались до нас спустя пятнадцать минут. Как видно, идеальный порядок, царивший в лагере, произвел на них неизгладимое впечатление. Поскольку выступивший сразу после того, как они представились, львовский голова обратился ко мне с цветистой речью, в которой заявлялось, что город готов сдаться на милость победителя и его жители надеются, что солдаты столь прекрасно устроенной и, по всему видно, дисциплинированной армии будут к ним милостивы и незлобивы. Я молча слушал. Еще с начала войны я объявил, что сразу сдавшиеся города не будут подвергнуты никакому разорению и не понесут никакой иной тяготы, кроме расходов на снабжение и размещение войск. На города же, кои придется осаждать, будет наложена контрибуция. Для Львова она, например, составила сто пятьдесят тысяч злотых. Если же города, паче чаяния, придется штурмовать… Поэтому я спокойно ждал, что львовский голова скажет мне по этому поводу. В то, что контрибуция уже собрана, я ни секунды не верил. Ну ни один из захваченных мною городов не сделал этого. Торгашеская натура членов городских магистратов непременно требовала хотя бы попытаться поторговаться. На собственное горе… И он таки меня не подвел!

— Ваше величество, — бургомистр Львова на мгновение прервался и отвесил мне глубокий поклон, — городской магистрат нижайше просит вас войти в положение жителей города Львова, живущих торговлей и ремеслами, кои вследствие долгой войны пришли в полное расстройство, а также ввиду полной невозможности повлиять на графа Желябужского, командира Львовского гарнизона, решившего непременно оборонять город, и изменить необходимую сумму контрибуции.

Я милостиво кивнул, продолжая молча смотреть на львовского бургомистра, который выжидательно уставился на меня. За моей спиной послышался легкий шепоток. Я зна-аю, чем они там занимаются. Об заклад бьются, сволочи… Ну так вот вам!

— Двести! — эдаким скучающим тоном произнес я.

За моей спиной ахнули. Да, такого они от меня не ожидали. Все ж таки православный город… считается. Так что если в том, что я непременно увеличу первоначальный размер контрибуции, все были уверены — не раз были свидетелями подобного, то вот величина этого увеличения их поразила. Обычно я ограничивался увеличением максимум на десятую часть.

— Э-э-э… что? — не понял бургомистр.

— Вы просили меня изменить размер контрибуции? — все тем же нарочито скучающим голосом произнес я. — Я изменил. Новый размер — двести тысяч.

— Э-э-э… но, ваше величество, дело в том, что… — залепетал бургомистр.

— Вас не устраивает размер? — удивленно переспросил я. — Вы снова хотите его изменить?

— Нет! — взвизгнул бургомистр.

А он быстро соображает. Впрочем, иначе бы он не усидел на такой должности.

— Контрибуция должна быть готова завтра, к тому моменту, как я прибуду в магистрат. Если же сего не произойдет, я наложу арест на имущество всех членов магистрата. И возьму контрибуцию из него. Причем, — я сделал короткую паузу, — считать стоимость имущества будут мои учетчики.

На следующий день мои войска заняли Львов. Львовский гарнизон был разоружен и интернирован, его начальник и три десятка офицеров отпущены «по свои поместья». Но я не сомневался, что большая часть из них, если не все, спустя какое-то время окажутся в Кракове. Ну и пусть. Число распространителей паники никогда не бывает слишком достаточным, а оправдаться перед королем, как это они сдали такую большую и сильную крепость, как Львов, да еще даже без штурма, можно, только изрядно преувеличив силу страшного неприятеля…

В середине августа моя армия выдвинулась в направлении Сандомира, при подходе к которому я впервые за всю войну столкнулся с польским войском. Впрочем, войском собранное Владиславом ополчение можно было назвать с большой натяжкой. Возможно, именно поэтому Владислав не рискнул выступить против Скопина-Шуйского, осаждавшего столицу страны — Варшаву, а двинулся против меня. Ибо против Скопина-Шуйского у него не было даже гипотетических шансов, а здесь… и войско меньше, и что я за полководец — тоже не ясно. А вдруг?.. Ведь делать хоть что-то было надо. Территория, с которой он мог получить хоть какие-то ресурсы для продолжения войны, сокращалась как шагреневая кожа, а недовольство оставшейся ему верной шляхты из-за постоянных поражений и потерь лишь множилось. Так что перед Владиславом явственно маячила потеря не только страны, но и короны. Страну-то, чисто теоретически, еще можно было вернуть. Ну не вечно же продлится эта всеевропейская бойня? А там, глядишь, отыщутся союзники, обеспокоенные внезапным и явно опасным усилением этих московитов. А вот ежели утратить корону…

Особо одаренным полководцем я себя не считал, скорее тупо-осторожным. Поэтому, когда казаки принесли известие о приближении короля с доступным ему войском, собрал военный совет. Совет постановил перейти Вислу и двигаться навстречу королю в сторону Сандомира. Запереться в городе он вряд ли рискнет, ибо если я осажу Сандомир, то я его непременно возьму. После того как мои войска уже взяли столько хорошо укрепленных городов и первоклассных крепостей — это было совершенно понятно. А если Владислав и большинство ошивающихся вокруг него польских магнатов попадут в плен, на Польше как на стране можно было ставить крест… По всему выходило — король просто обречен именно на полевое сражение. Проиграть кое, учитывая то, что все его силы составляют набранное с бору по сосенке шляхетское ополчение численностью всего около двенадцати тысяч сабель и безо всякой артиллерии, мне надо очень и очень постараться…

Сражение завязали казаки. Шляхта ударила по ним с неимоверной яростью и, сломив не слишком-то и упорное сопротивление «лыцарей», за последние три года привыкших к почти бескровным победам, погнала их в сторону наших войск. Я же, получив известие о приближающихся поляках, отступил к ближайшему холму и приказал разворачивать на нем батареи, послав вперед драгун и велев им поддержать казаков огнем. Но те успели дать только один залп. Казаки улепетывали так шибко, что пролетели мимо спешившихся драгун, даже не притормозив. А поляки преследовали их с такой яростью, что не обратили на стрельбу драгун никакого внимания. Армию же, коя оттянулась с дороги к холму, ни те ни другие просто не заметили. И, промчавшись по дороге, затерялись в поднятой копытами пыли. Вот так и случилось, что армия короля Владислава, не успев ввязаться в сражение, мгновенно потерялась…

На холме войска простояли до вечера, разослав по округе патрули из драгун, а также из числа тех казаков, кои еще оставались при мне.

Поляки появились уже ночью, когда мы встали лагерем. Похоже, казакам изрядно досталось, так как поляки были хоть и уставшие, но воодушевленные. Потому что ничем иным нельзя было объяснить то, что они сразу же бросились атаковать уже предупрежденный патрулями и в принципе более-менее укрепленный лагерь. Пока они растаскивали рогатки, артиллеристы успели развернуть и зарядить орудия, так что накатывающаяся конная лава была встречена картечью в упор, а затем нарвалась на строгие шеренги пикинеров. Пока шла отчаянная схватка, вступили в действие более мощные орудия, размещенные ближе к гребню холма, а во фланг отчаянно сражающимся полякам ударили кирасиры и драгуны, большая часть которых были набраны из бывших поместных сотен, далеко не забывших, как пользоваться саблей. После чего поляки покатились назад. Я же все время этого крайне сумбурного сражения с важным видом проторчал на коне в центре лагеря, глубокомысленно кивая докладам вестовых и… не отдав ни одного сколь-нибудь внятного распоряжения. Со всем справились и без меня.

⇐ Предыдущая 12 13 14 15 161718 19 20 21 Следующая ⇒