Две метели 2 страница

— Вы — Никколо Оллонетти?

— А что вас не устраивает? Моя молодость? Или, может…

Не говорить же ему о собственной ошибке? Снегов, отвлеченный своими тягостными раздумьями, но все же не сильно рефлексируя, протянул художнику письмо Белозерского и вновь принялся разглядывать портрет Вассы-воительницы.

— Так это сильно меняет дело!

Снегов, не понимая, уставился на воодушевившегося художника, а тот, помахав руками, цепко ухватился за рукав его мундира и потянул за собой.

— Пойдемте! Пойдемте, уважаемый…

— Господин Снегов.

— Господин Снегов, вам невероятно повезло, я как раз сейчас раздумываю над новой концепцией…

И, рассказывая что-то об игре света и тени, художник увлек Снегова в соседнюю комнату, где на мольберте был установлен девственно-чистый холст, натянутый на неровно сбитый подрамник.

— Я напишу вас в усадебном интерьере… или лучше нет… деревянные стены и метель за окном… да-да-да!

Снегов хотел было откланяться, но вовремя сообразил, что так ничего и не узнал по интересующему его вопросу. А пару сеансов натуры он уж как-нибудь выдержит…

Филька явился на призывный свист с доской наперевес, но быстро сориентировался и растопил зачахшую печь. Снегов распорядился подать сани через два часа, а пока отвезти записку Домбровскому — старик мог навоображать себе невесть что.

Сидя на колченогом стуле с отломанной спинкой Снегов размышлял о печальном опыте Белозерского. Действительно, удовольствия никакого, а хлопот… Одна радость — художник оказался разговорчив. И вот теперь Снегов пытался выудить зерно истины из путаных рассуждений.

— А что ваша Афина?

— О-о… это моя боль…

— Почему же?

— Я ее не дописал и вряд ли когда-нибудь допишу.

— Надоело?

— Разве работа над такой натурой может надоесть?

— А что тогда?

— Настроение… игра… свет…

— Она перестала приходить?

— Не в этом дело…

— Отказывается позировать?

— Если бы все было так просто…

Снегову были чужды эти непонятные метания. Если художник хочет продолжать работу, но не может, значит, что-то не то с натурщицей, оставалось выяснить что.

— Когда она приходила в последний раз?

— Освещение в комнате не соответствует настроению…

И как с таким разговаривать?

— Когда вы ее видели…

— Вот-вот-вот… то самое выражение! Замрите! Прошу!

— Но…

— Молю! Вот так… именно…

Надо ли уточнять, что через два часа таких мучений Сергей Сергеевич был не в самом лучшем расположении духа?

Когда Снегов уже взбегал по ступенькам дома Домбровского, его чуть не сбил с ног Гончаров, спешащий куда-то на ночь глядя.

— Стой!

— Что вам от меня надо? — дерзко вскинулся Гончаров.

— Только то, чтобы ты не влез, куда не…

— Да сколько можно? Какое вам дело до моих терзаний?

— Мальчишка! Что ты вообще знаешь…

— Все, что необходимо! Вы не мой учитель, поэтому не понимаю, какое вам дело…

Мальчишка своим неуважительным поведением умудрился задеть в душе Снегова те струны, о существовании которых он успел позабыть.

— Ты такой же избалованный засранец, как и твой отец!

— Верю вам на слово!

Гончаров сердито зыркнул и почти побежал в сторону конюшни, оставив Снегова стучать кулаком об одну из каменных колонн портика. Он никогда не переоценивал свой педагогический талант, но считал, что не заслуживал такой истерики от пускай и влюбленного, но все же ученика… хоть и бывшего. Злость на Гончарова пересилила тревогу за него же, и Снегов решил не выяснять, куда тот направился.

10. 12. 2015

Следующий день утомленный искусством Снегов решил посвятить сбору сведений, поэтому прямо с утра поехал к Грейнджерам «по-простому», как и обещал. Герман Рудольфович встретил его как родного и сразу же увлек в гостиную, где, воровато оглядевшись, достал из-за дивана бутылку можжевеловки и маленькие рюмки «для разговора». Домбровский не зря характеризовал Грейнджера как завзятого сплетника, тот с огромным удовольствием перемывал косточки соседям, не забывая ни о ком и смакуя подробности. Так Снегов узнал, что Кузякин привечает «всякий сброд» и «сам не ведает, кто у него гостит». Это было уже интересно, ведь помимо художника у того числились многочисленные музыканты, комедианты и ценители искусств «разной степени просвещенности». Сам Кузякин был человеком «добрым» и «не от мира сего», что, однако, не мешало ему устраивать шумные попойки, в которых принимали участие и дамы.

Об участии дам Грейнджер сообщил прискорбным шепотом, а в его описании одной из «вавилонских блудниц» Снегов узнал Вассу Чернышеву.

— Скажите, любезный Герман Рудольфович, а вам довелось самому бывать в этом шалмане?

— Упаси боже, Сергей Сергеевич!

— А откуда же…

— От людей ничего не скроешь…

— Папенька, говорите прямо, что наш кузнец Михаил женат на дочери кузякинской кухарки, которая служит там с незапамятных времен…

Девица Грейнджер вошла совершенно беззвучно, и оставалось только гадать, сколько она успела услышать.

— Доброе утро… — Снегов замешкался, не зная, как обратиться к хозяйской дочке.

— Зовите меня Грушенькой.

— Хорошо, Аграфена Германовна, — согласился Снегов.

Девица поморщилась, выразительно посмотрела на отца и после его тягостного вздоха поправила Снегова:

— И все-таки лучше Грушенькой.

Снегов прикусил язык, чтобы не начать расспрашивать о причинах выбора такого необычного имени:

— Если вы так настаиваете… Аграфена.

Девица хмыкнула, довольно дерзко пообещала распорядиться по поводу обеда и ушла, а Герман Рудольфович поспешил вернуться к волнующей его теме:

— А еще поговаривают, что у нас в уезде люди стали пропадать.

— Крепостные бегут?

— Нет… все люди вольные и, я бы даже сказал, зажиточные. Помяните мое слово, это не к добру. Плотник Сухаревских рассказывал, что у его тещи видение было, а та провидица известная.

Снегов знал, что в таких с виду пустых сплетнях может таиться рациональное зерно, поэтому и поинтересовался:

— И что же она напророчила?

— Что антихрист в наших краях объявился, который пока семь душ не погубит — не переродится.

Грейнджер и сам верил в то, о чем говорил. Ох уж эти пророчицы! И ведь непременно число трагедий у них или три, или семь, или девять… а в самом жутком случае — тринадцать. Чтобы отвлечь хозяина от мистических рассуждений, Снегов обратил его внимание на открытую книгу, лежащую на столе:

— Скажите, Герман Рудольфович, а вы читаете по-гречески?

Лицо Грейнджера разом просветлело:

— Это все Грушенька. Она увлекается языками и историей. Слышали бы вы, с каким пылом она рассказывает про пирамиды!

Про пирамиды и сам Снегов мог рассказать, а вот то, что провинциальная девица самостоятельно изучает древние языки, заслуживало похвалы.

— А какие языки она изучает?

— Итальянский, английский, древнегреческий и латынь… это помимо французского и немецкого.

— Весьма недурно… весьма.

Грейнджер расплылся в улыбке и стал похож на сытого кота:

— Она у меня умница.

Умница Аграфена позвала их отобедать, и когда разговор коснулся похода наполеоновской армии в Египет, буквально расцвела. Чувствовалась ее увлеченность этой темой, и Снегов отдал должное грамотности ее суждений. Однако приятный разговор был прерван самым неожиданным образом: вбежала дворовая девка, чуть оправила растрепанные косы и заголосила:

— Ой, что деется! Люди добрые! Да что же это такое?

— Что случилось? — Герман Рудольфович был строг, но спокоен.

— Кешку Рябова нашли… мертвого… в полынье всплыл…

Девка начала сбивчиво рассказывать о том, что в полынье, там, где теплые ключи, всплыл труп Иннокентия Рябова. После нескольких наводящих вопросов Снегов понял, что над телом надругались, и Домбровский оказался прав, как, впрочем, и всегда, — Знак Мрака был начертан у убитого чуть выше вырезанного сердца. Сославшись на неотложные дела, Снегов покинул гостеприимный дом и поспешил к Белозерскому.

Лаврентий уже уехал в город, наверняка, чтобы узнать подробности убийства, и если бы не Чернышев, Снегов бы развернулся и отправился восвояси.

— Каким ветром занесло в наши края столь редкий экземпляр Нюниус Вульгарис?

Сергей Сергеевич смерил взглядом противника и, криво усмехнувшись, прошел в гостиную, где уселся в кресло и взял книгу, выказывая намерение дождаться хозяина. Чернышева такое поведение взбесило, и он, брызжа слюной, принялся выкрикивать оскорбления. Чем больше он распалялся, тем спокойнее становился Снегов, который от этой склоки уже начал получать удовольствие.

— Что здесь происходит?

Натали Белозерская появилась, как всегда, кстати. Теперь можно было уйти, сохранив лицо, однако у хозяйки были свои планы на Снегова.

— Сергей Сергеевич, я не ошибусь, если предположу, что Лаврентий Амвросиевич был бы очень рад видеть вас именно сегодня.

«Она тоже знает», — догадался Снегов и выразил желание дождаться хозяина в библиотеке. Натали принялась что-то тихо втолковывать непутевому братцу, но вслушиваться в ее речи не хотелось, и Сергей Сергеевич поспешил оставить их.

Стоило открыть дверь в библиотеку, как Снегов заметил тень, метнувшуюся от стеллажей. Васса! Она явно что-то спрятала среди книг, вот только что? Васса невозмутимо вышла из-за стеллажей и оглядела Снегова с чувством собственного превосходства:

— Шпиониш-ш-шь, Сереж-ж-жа?

Вот же змея!

— Добрый день, Василиса.

— Был. Пока не появился ты. Что ты здесь вынюхиваешь?

— Жду старинного приятеля.

— Этого мелкого мошенника?

— С чего ты взяла?

— Только не нужно рассчитывать на то, что я расскажу тебе все, что знаю.

— И в голову не приходило.

Васса рассмеялась:

— Какой же ты скользкий! Все так же хочешь знать все и про всех, да, Сереж-жа?

Снегов кисло улыбнулся:

— Все так же меришь остальных по себе?

— Если бы! Устала обольщаться… — Васса брезгливо повела плечами и рывком открыла дверь. — Счастливо оставаться!

Змея! Снегов успел заметить измазанные чернилами тонкие пальцы, судорожно дергающие бронзовую ручку, и его осенило: «Письмо! Она писала ему…»

Стоило двери закрыться, как Снегов бросился к столу, на котором лежал ворох бумаг. Нет… никакой зацепки. Если черновик и был, то… Снегов разобрал корзину для мусора и метнулся к печи. Сероватый пепел — вот все, что осталось от возможного черновика. Сергей Сергеевич, помня еще об одном фокусе, принялся внимательно разглядывать чистые листы, в надежде, что Васса подкладывала под свое письмо другой лист, а учитывая силу, с которой она давила на перо, там должны были бы остаться следы. Он по очереди крутил чистые листы перед массивным канделябром до тех пор, пока в неверном свете свечей ему не показалось, будто он что-то увидел. Выдохнув, чтобы успокоиться, Снегов набрал грязно-серой золы и потер чистый лист. С замиранием сердца он смотрел, как на испачканном листе проступают белые буквы…

Разочарование было сильным — Сергей Сергеевич узнал буквы греческого или даже древнегреческого алфавита, и в очередной раз пожалел, что пренебрегал языками в корпусе, уделяя внимание точным наукам. Он аккуратно переписал на чистый лист все открывшиеся ему символы, дождался, пока высохнут чернила, и спрятал оба листа в потайной карман. Теперь стоило проверить еще один след.

Сергей Сергеевич отошел к двери, определяя место, где он застал Вассу, и решительно направился к этому стеллажу. Что же она там скрывала? Бумаги? Книгу? Благословляя нерадивую горничную Белозерских, которая не слишком тщательно протирала пыль, Снегов заметил едва уловимый след на полке. Он достал потертую книгу и чуть не вздрогнул, заметив свежее чернильное пятнышко на титульном листе. Точно! Эта та самая книга… какие-то стихи на итальянском языке, не известном Снегову, но на котором свободно говорили и Васса, и де Ридле. Загадок меньше не становилось. Знаний Снегова хватило только на то, чтобы определить, что это сборник любовных пьес Гвиттоне д’Ареццо. Сергей Сергеевич поставил книгу на место, запомнив ее название. И что теперь? Ключом к решению загадки явно была записка на языке героев Эллады…

Греческий язык знал Белозерский, только вот стоит ли его вводить в курс дела, все-таки Васса его родственница, а все члены его фамилии очень трепетно относятся к семейным связям. Что, если эта записка изобличает Вассу? Зная Лаврентия, можно было предположить, что тот примет скорее сторону свояченицы, чем не самого близкого приятеля, поэтому Снегов твердо решил молчать о записке. Но как же тогда ее расшифровать? Домбровский греческого не знает, просить Гончарова не хотелось категорически… можно, конечно, прибегнуть к учебникам, но такие действия наверняка вызовут нежелательный интерес. Идея возникла спонтанно, и при ближайшем рассмотрении чрезвычайно понравилась Снегову. Девица Грейнджер! Она достаточно образована, чтобы прочитать записку, и общение с ней не вызовет никаких подозрений заинтересованных сторон. В конце концов, Снегов числился в холостяках…

Размышления прервало появление хозяина дома, который вбежал в библиотеку, словно за ним гнались:

— Уже знаешь?

Очевидно, Белозерский был крайне расстроен и возбужден.

— Добрый день, Лаврентий. Да… знаю.

— Добрый? Ты шутишь? Знак Мрака…

— Закрой дверь, Лаврентий, и прошу, тише.

— Да, да… конечно.

Белозерский плотно закрыл дверь и жадно напился прямо из графина, который стоял на столе. Потом он уселся в кресло и, овладев собственными эмоциями, продолжил:

— Что ты знаешь?

— На трупе нашли его знак.

— И вырезанное сердце. Это он, Сергей. Он выжил.

Не было никакой нужды уточнять, кого имеет в виду Белозерский — в свое время они оба были слишком близки к де Ридле?, чтобы сейчас изображать невинность.

— Скорее всего.

— Нам никто не поверит… разве только старик Домбровский… но что он сейчас может?

— Вызвать из Петербурга своего человека?

— Угрюмова? Не дай бог! У этого мудака совершенно отсутствует понимание момента. Нет, Сергей… если его поймаем мы, это будет очень уместно. Очень!

Снегов хорошо понимал Белозерского. Поимка французского шпиона и преступника была тому на руку: одним махом Лаврентий избавлялся от нешуточной угрозы в лице де Ридле?, в зависимость от которого в те годы попали многие, причем избавлялся, снискав себе немалую известность и, возможно даже, высочайшую милость. А может даже, ему забудут прошлые прегрешения, и он сможет вернуться в столицу, сияющий и прославленный. Такая игра, несомненно, стоила свеч, и Снегов не мог отказаться от сильного союзника.

— Согласен. У тебя есть план?

— Через неделю я даю бал-маскарад. Будут все. Что-то подсказывает мне, что он непременно появится, главное, не спугнуть.

— А как мы его узнаем?

— Предоставь это мне. Тебе стоит озаботиться костюмом.

— Зачем?

— Не придешь же ты на маскарад в мундире?

Собственно, так Снегов и собирался поступить, поэтому только спросил:

— Почему нет?

Белозерский ответил ему выразительным взглядом, потом вздохнул и снизошел до объяснений:

— Во-первых, в костюмах будут все…

Для Снегова этот аргумент никогда не был решающим, поэтому Белозерский продолжил:

— А во-вторых, подбираться к нему будет проще, оставаясь неузнанным. Должно же у нас быть преимущество?

С этим нельзя было не согласиться, но где искать костюм? Да еще в столь короткий срок… Белозерский учел и это:

— Будешь лордом Ратвеном.

— Кем? Это вообще кто? — возмутился Снегов.

— Как ты отстал от жизни, мой любезный друг! Это же посмертное воплощение лорда Байрона. И не спорь! Ты достаточно бледный, чтобы обойтись без белил, прикрыв лицо полумаской, парик тебе тоже не нужен, наденешь классический черный костюм, а шелковый плащ с кровавым подбоем у меня найдется. Специально для тебя.

Кто бы спорил? Снегов предпочитал вести предметные диалоги, а сейчас его больше волновала поимка де Ридле.

— Хорошо. Как мы его будем ловить?

— Легче всего подобраться к нему во время мазурки. Выводим его в смежную комнату, а дворовые помогут связать и удержать. Уверяю, никто ничего и не заметит.

Учитывая грохот массовых антраша, в этом был смысл, а холодным оружием они оба владели виртуозно. Оставалась одна проблема…

— А Васса не помешает?

— Ее в это время займет Натали.

Что ж… если де Ридле придет, его ждет достойный прием, а учитывая склонность Мастера Смерти к неоправданному риску и излишней театральности, на его визит стоило рассчитывать. Обсудив детали, сообщники тепло попрощались: от обеда Снегов отказался категорически — застольная встреча с томящимся от невысказанности Чернышевым не входила в его планы.

* * *

Домбровский уже все знал и успел даже поссориться с Гончаровым из-за того, что запретил тому ехать на очередную прогулку.

— Сережа, как хорошо, что ты приехал! Слышал новости?

— Да.

— Тома? здесь. Это уже совершенно точно. Я написал Алексею.

Алексея Угрюмова Снегов не любил и считал, что прозвище «Муди» очень емко отражает самую суть того. Когда-то только вмешательство Домбровского спасло Снегова от кандальных браслетов, заковать в которые хотел его именно Угрюмов.

— Белозерский хочет поймать де Ридле.

— Отличная новость, Сереженька! Просто отличная, — Домбровский едва не пел. — Князь знает, где его искать?

— Рассчитывает захватить на балу.

— Точно-точно… про бал я совсем забыл. Но там ведь будет маскарад?

— Белозерский сказал, что он узнает де Ридле?.

— Вполне возможно. А ты, Сереженька, планируешь ему помочь?

— Конечно, Амадей Болеславович.

— Я не сомневался в тебе, мой дорогой. Бал через неделю?

— Да.

— Буду молиться за вас… а Алексей вам поможет. Достань, пожалуйста, ему приглашение.

Снегов представил, как скривится Белозерский, приглашая своего гонителя, но с другой стороны, представив, что присутствие Угрюмова даст дополнительные гарантии их предприятию, согласился.

— Хорошо. Пусть готовит маскарадный костюм. Мне кажется, что ему пойдет образ Арлекина.

Домбровский еще немного пожаловался на непочтительность Гончарова, посокрушался о собственном здоровье и распорядился, наконец, подавать обед. Спустя час, вытянув ноги к теплой печке и слегка покачиваясь в кресле, Снегов решил, что день прожит не зря. Завтра он поедет к Грейнджерам и попросит перевести записку, а потом… поимка де Ридле станет венцом его карьеры.

12. 12. 2015

Грейнджеры совсем не удивились, когда Снегов приехал к ним на следующий день. Легкая тревога от того, что он может не оправдать их матримониальных планов, отступила при воспоминании о трупе, да и девица вела себя так, словно мысль о супружестве никогда ее не посещала. Поэтому Снегов решил, что не введет никого в заблуждение, если попросит Аграфену Германовну помочь ему с пустячным переводом.

Герман Рудольфович или отчаялся пристроить дочь, или настолько ей доверял, но на просьбу Снегова уделить ему четверть часа совершенно безропотно встал и безмятежно откланялся:

— Люблю, знаете ли, полежать после завтрака... а вы занимайтесь.

Стоило его шагам стихнуть, как Снегов достал беспокоящую его записку:

— Не соизволите ли помочь с переводом, Аграфена Германовна? Ваш папенька обмолвился, что вы в совершенстве владеете греческим наречием.

— Отчего нет, Сергей Сергеевич? Показывайте, что у вас там.

Снегов развернул перед ней лист и пригладил его рукой. Девица с интересом взглянула на записку, а потом проницательно посмотрела на Снегова:

— Что это?

— Это я у вас хотел спросить, любезная Аграфена...

— Да нет, что здесь написано мне понятно, но в чем суть?

Стараясь говорить любезнее, насколько можно, чтобы только скрыть раздражение, Снегов переспросил:

— Вы мне переведите, пожалуйста, что здесь написано, может быть, тогда я смогу ответить на ваш вопрос.

Девица словно и не обиделась:

— Здесь числительные. В беспорядке.

Впору было зарычать.

— Какие именно, не подскажите?

— Не стоит так шипеть. Если вам угодно, я могу продиктовать.

— Будьте столь любезны.

— Извольте. Восемнадцать, три, шесть, двадцать два, одиннадцать, два, сорок четыре...

— Помедленнее, пожалуйста, я записываю.

— Восемнадцать... три... шесть... так пойдет?

— Да.

Снегов догадался, что имеет дело с шифром, поэтому записывал цифры в три колонки. Ключом к шифру, скорее всего, была та книга... как его? Гвиттоне д’Ареццо. Вот только итальянского языка Снегов не знал, ограничившись изучением французского, немецкого и латыни. Латынь, конечно, близка к итальянскому, но с его невежеством есть риск упустить детали. Закончив писать, Снегов внимательно посмотрел на Аграфену:

— Вы умеете хранить тайны?

— Да!

— Поклянитесь, что сказанное мной не пойдет дальше этих стен, потому что от вашего молчания будут зависеть жизни людей.

В конце концов, чем он рискует? Рассказать она сможет только папеньке, а тот промолчит ради нее... В медово-карих глазах Грушеньки мелькнуло выражение признательного восторга, весьма польстившее Снегову — нечасто девицы смотрели на него так.

— Клянусь!

Снегов благосклонно кивнул.

— Принимается! Есть ли у вас сборник пьес Гвиттоне д’Ареццо?

— Зачем вам?

— Несите сюда, объясню!

Грушенька стремительно вышла и уже спустя пару минут вернулась с точно такой же книгой, что и в библиотеке Белозерских. Разве что более потрепанной.

— Подойдет?

— Да.

— Что теперь?

— А теперь открываете страницу восемнадцать и находите в третьей строчке сверху шестое слово...

— Это шифр! — восторженно прошептала Грушенька.

— Поразительная догадливость... — не удержался Снегов, но тут же, взяв себя в руки, продолжил: — Какое это слово?

— Non.

— И?

— Это отрицание. «Не»

— Хорошо. Дальше...

Девица старательно записывала слова, от усердия высунув кончик языка, и Снегов перестал спрашивать перевод каждого слова, ожидая полного текста. Когда Грушенька, поскрипев пером, наконец, закончила писать и подняла взгляд, Снегов в нетерпении спросил:

— Ну?

Она откашлялась и с выражением прочитала: «Не верь цыганке. Мальчишка не представляет никакой угрозы. Целую в носик».

— И все?

— Да. Последнее слово, можно перевести, как нос, но мне кажется, что «носик» звучит уместнее.

Снегов потер нос. Какая-то ерунда... ни имени, ни подписи... что за мальчишка? Что за цыганка? Последнее он, скорее всего, сказал вслух, потому что девица охотно отозвалась:

— А цыганка, наверное, с табора. По осени были они в наших краях. Говорят, там провидица была... а про мальчишку ничего не знаю.

— Говорят... — проворчал все еще сбитый с толку Снегов. — Надеюсь, вы не начнете рассказывать...

— Но я же поклялась! — горячо возразила девица и тихо добавила: — Хоть и не понимаю, кому может угрожать поцелуй в носик.

А ведь со стороны и впрямь странно выглядит. Снегов вздохнул и решил приоткрыть завесу тайны:

— Эта записка писалась для человека, подозреваемого в убийстве...

— Этот мальчишка — следующая жертва?

А девица-то не обделена умом!

— Возможно.

— Но тогда надо срочно узнать, кто это... чтобы предотвратить...

Началось... Снегов сжал зубы и сосчитал до десяти, прежде чем вежливо ответить:

— Поклянитесь, что вы не будете предпринимать никаких действий!

Грушенька сжала губы и упрямо вздернула подбородок. Понятно... Снегов тяжело вздохнул и перефразировал:

— Поклянитесь, что вы не будете предпринимать никаких действий, не посоветовавшись со мной.

— Клянусь!

Ну, хоть что-то... не то чтобы Снегов привык доверять девичьим клятвам, зато появился повод упрекнуть: «Вы же обещали! » Правда, в этом конкретном случае цена болтливости девицы Грейнджер будет непомерно высока... оставалось надеяться на ее разумность и неболтливость.

* * *

Следующий труп нашли через два дня. Над телом Феофана Сытина убийца вновь надругался — вырезанное сердце и Знак Мрака над страшной раной красноречиво об этом свидетельствовали. Домбровский попросил Снегова осмотреть труп и место происшествия опытным взглядом — не знающий что искать следователь мог упустить детали, а раскрывать карты Амадей Болеславович не спешил. А вдруг у де Ридле окажется свой человек в околотке?

Снегов как раз собирался выезжать, когда в окно его комнаты постучали. Он отдернул штору и замер от удивления — стоявшая на улице Грушенька Грейнджер, сделав страшные глаза, знаками велела ему открыть окно. Делать нечего — настырная девица сейчас переполошит всех.

Сергей Сергеевич, проклиная скопом всех любопытных и безрассудных девиц, распахнул окно и, протянув руку, помог Грушеньке взобраться в комнату.

— И что вы хотите сказать столь экстравагантным способом?

— Добрый день, Сергей Сергеевич.

— Нет, Аграфена Германовна, не добрый. Видно, ваш папенька дурно вас воспитывал, раз вы лазаете в окна к мужчинам.

— Я к вам не как к мужчине...

— Интересно, а как к кому же?

— Как к государеву человеку.

Простота Грушеньки начинала злить.

— Что вы хотите?

Но ответить она не успела, потому что за дверью раздались шаги, и Снегов среагировал молниеносно. Зажав девице рот и схватив в охапку, он спрятал ее за тяжелой портьерой. Не хватало еще объяснять, что в его спальне делает девушка. К ее чести она не стала ни вырываться, ни кричать...

Появившийся Домбровский был взволнован:

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 Следующая ⇒