Table of Contents 8 страница

* * *

Еще через милю самолет закладывает резкий вираж, сверкает крыльями и направляется на восток, в сторону реки. Некоторое время его силуэт отчетливо виден, и я пытаюсь угадать по расположению двигателей, какая это модель. Когда он пролетает надо мной, я задираю голову, и в поле моего зрения попадает панельная башня. Я гляжу на окно Большого Луи. Оно приоткрыто — самую чуточку, — чтобы тоненькая струйка свежего воздуха хоть немного развеяла духоту. Интересно, виден ли самолет из квартиры Луи? Если только Луи стоит у окна и смотрит в небо, как я.

Когда я возвращаюсь домой, Джо ковыряется со своими растениями и укрепляет беседку. Джо всегда все делает, как надо.

Солнце все-таки победило тучи. Стало немного потеплее, и я чувствую — да простит меня Большой Луи, — что неплохо бы провести денек на воздухе. Меня прямо тянет вон из помещения. Тем более что такая возможность есть — сегодня мы даем Лорне урок бега.

— Куда отправляемся?

— В гости к Лорне. — Я вручаю Джо чистую рубашку и пару кроссовок.

— Это еще зачем?

— Я же тебе говорила. Мы будем учить Лорну бегать.

— Как это получилось, что она до сих пор не умеет?

— Бегать она может. Только со стороны ее бег смахивает на ослиную трусцу. Да и я бегаю не лучше.

— Не понимаю, — скалит зубы Джо, — ты хочешь сказать, что Лорна бегает, как девчонка?

— М-м… ну да.

— Мне кажется, что Лорна и естьдевчонка. Впрочем, это и так всем видно. Так в чем проблема?

Я с трудом удерживаюсь, чтобы не напихать в кроссовки Джо земли вместе с червяками.

— У Мэг скоро день спорта. — Я корчу Джо рожу. — Все родители должны будут бежать стометровку. Лорна хочет всем показать, что хоть она и мать-одиночка, но забег выиграть способна. И сохранить при этом достойный вид.

— Все ясно. А когда именно состоится этот самый день спорта?

— В июле.

— Впереди еще почти четыре месяца.

— Марш, марш, — я толкаю Джо к двери, — тренировки могут занять больше времени, чем ты думаешь.

— Тогда звони Питу. Он не захочет пропустить такое зрелище.

* * *

— Не собираюсь, не буду.

— Пошевеливайся. Ноги в руки — и вперед.

Сама говорила, что тебе нужна моя помощь.

— Это точно. Твояпомощь. А эти двое тут при чем?

Джо и Пит неловко переминаются с ноги на ногу. Звучит робкое предложение, чтобы они посидели в пивной, пока мы не закончим.

— Нет, — твердо говорю я. — Что толку с нас двоих? Я бегаю не лучше тебя. Нам нужен Джо. Он очень хороший спринтер. Выступал за школьную команду.

— Правда? — Лорна выжидательно смотрит на Джо.

Джо делает вид, что стесняется (это Джото! ), и выпячивает несуществующий пивной животик. Дескать, сейчас в это трудно поверить, но вот когда-то…

— Ладно. — Лорна вытаскивает из-под дивана старенький тренировочный костюм. — У нас в запасе два часа, пока Мэг не вернулась. Не будем терять время.

Начало урока бега не задалось. Лорна принимает позу, которая на языке спортсменов называется «низкий старт», и на счет «три» срывается с места. Спортивная форма висит на ней мешком. У финиша стоит Джо и помирает со смеху. Трясясь и колыхаясь, Лорна ест Джо глазами, чем только подливает масла в огонь. Согнувшись пополам, Джо кричит, чтобы она не обращала на него внимания.

Правда, когда приступ смеха проходит, Джо показывает себя терпеливым учителем. Он долго объясняет, что нельзя так сутулиться и что руки надо держать совсем иначе. Минут сорок пять напряженной тренерской работы — и тело Лорны обретает под руководством Джо какую-никакую симметрию. Следующие полчаса я издаю одобрительные выкрики и даже немного бегаю сама, чтобы согреться. Тем временем Пит становится у финишной черты с секундомером в руках и пялится то на меня, то на Лорну.

— Одри?

— А?

— Тебя бегать учили?

— Ага.

— Тогда подумай хорошенько, может, вам с Лорной стоит снять лифчики? В целях улучшения результатов.

* * *

У Джо и Лорны последний забег. На этот раз он бежит рядом с ней и на ходу выдает инструктаж: шире шаг, старайся использовать подушечки пальцев и так далее. На Лорну вполне можно смотреть. Она уже не так похожа на жирафа, страдающего плоскостопием. Может даже показаться, что в юности она и впрямь была капитаном школьной спортивной команды.

— Ну как? — Лорна пересекает финишную черту. — Я по-прежнему похожа на Большую Птицу из «Улицы Сезам»?

— Нет. На этот раз все нормально. — Джо подбегает поближе и пожимает Лорне руку. — Тебе следовало больше заниматься физкультурой в школе. Из тебя вышла бы неплохая волейболистка.

— Правда? — Лорна, задыхаясь, опирается на плечо Джо и сует руку в карман треников в поисках сигареты. — То есть я всегда думала, что волейбол — дурацкая игра. Даже не побегаешь с мячом как следует. Хотя… может, я и добилась бы чего. Если бы эти коровы взяли меня в команду.

— Может, они все были лесбиянки.

— Что-что-что?

— Эти девицы, которые не взяли тебя в команду. Может, ты им просто не нравилась. Была не в их лесбиянском вкусе.

Лорна улыбается и выпускает струйку дыма.

— Знаешь что, Пит? Если подумать, ты, наверное, прав. Две-три из них уж точно были лесбиянки.

— Как ты их распознала? — Пит с секундомером в руках подходит поближе.

Лорна мычит и вытирает мокрый лоб рукавом.

— Сама не знаю как. В душевой их было видно.

— Подробности давай…

— Намыливаешься, а они обязательно глазеют на тебя.

— Угу. А еще?

— Одеваешься, а они подходят поближе, и полотенце с них обязательно падает, и они остаются все голые и покрытые капельками воды.

— А еще?

— М-м-м. Волосатые ноги, усики, короткие стрижки и грубые рабочие башмаки. Этакие оторвы.

— Поздравляю, Лорна. Спасибо тебе. У меня теперь наверняка будут проблемы с эрекцией. В голову только и лезет, что «Виллидж Пипл» [31].

— Как там твои занятия по покеру?

— По-моему, нормально. Правда, мы еще ни одной партии не сыграли. Большой Луи знакомит меня с общими принципами.

— Это с какими же?

— Ну хотя бы с тем, что в покере необходима строжайшая дисциплина. Что в этой игре мастерство важнее удачи.

— На первом занятии он спалил ей двадцатифунтовую бумажку. — Джо настроен скептически.

— Правда? — поражается Лорна. — На кой ляд?

— Он просто… э-э… хотел втолковать мне кое-что насчет цены денег. Пожалуй, этот урок я до сих пор не вполне усвоила.

Лорна и Джо обмениваются быстрыми взглядами. Это меня немножко злит.

В разговор встревает Пит. Он воображает себя советником.

— Ты взяла себе покерный псевдоним?

— Что взяла?

— Покерный псевдоним. Ведь все мастера выступают под звучными прозвищами. Хочешь, я придумаю тебе что-нибудь крутое? Я силен в таких делах.

— Давай, — соглашаюсь я. — Почему бы и нет?

Пит скрипит мозгами (даже слышно, ей-богу), а я замечаю, что Джо и Лорна уже обсуждают что-то другое. Я не успеваю расслышать, про что они говорят, — Пит пихает меня под ребро и пристает с вопросами, какой имидж мне больше подойдет, — но, наверное, Джо продолжает просвещать Лорну, как надо правильно бегать.

— Помнишь женщину-крупье из «Малыша Цинциннати» [32]? У нее было прозвище Леди Ловкие Ручки. Пожалуй, тебе подойдет.

— Вряд ли, — не соглашаюсь я. — Отдает какой-то гинекологией.

— Угу, — скалит зубы Пит. — Я об этом не подумал.

Лорна и Джо перестают шушукаться и вносят свои предложения насчет псевдонима, но они мне тоже не нравятся. Я очень серьезно подхожу к вопросу.

— Джо прав. — Лорна потягивается. — Этот Луи какой-то извращенец. С чего это он приглашает дам к себе в трущобу и часами плетет душещипательные истории из своей жизни?

— Луи не извращенец. Он хороший учитель. И он любит компанию.

— Думаешь, ему хватит двух напольных весов? — возбуждается Пит. — То есть если весы будут одни, он их, наверное, раздавит?

— Понятия не имею. Думаю, он не взвешивался давным-давно.

— Надо бы позвонить в местную газету. Неплохой материальчик для них. Самый жирный и самый противный псих на Кингс-Кросс. История из реальной жизни. Это сейчас модно.

По коже у меня бегут мурашки. Мне не очень нравится выслушивать всякие гадости про Большого Луи. Он им не урод какой-нибудь.

— А кто еще к нему ходит? — Джо опять за свое. — Наверное, такие же придурки. Ты поосторожнее там.

— Точно. — Лорна стряхивает пепел с сигареты. — Игроки — они все такие.

В комнате становится тихо.

— Прости, я не имела в виду твоего отца… Я не хотела никого обидеть.

Лица у моих друзей обеспокоенные. Я достаю из кармана список, который составил для меня Большой Луи. Пусть убедятся, что он не замышляет ничего плохого.

— Посмотрите. — Я поднимаю список повыше. — Вот что он мне дал. Перечень лучших покерных сайтов и дискуссионных форумов в Интернете. Он убил на меня массу времени.

Пит так быстро выхватывает бумажку у меня из рук, что мне хочется треснуть ему по башке.

— Все правильно, — Пит утыкается носом в список, — тут целая куча игровых залов в реальном времени. Он точно на них работает. За каждого нового лоха ему приплачивают.

Я вырываю список у Пита. Лорна и Джо опять обмениваются взглядами. Джо вздыхает, подается вперед и уже хочет что-то сказать, но тут раздается звонок в дверь. Пришла Мэг.

* * *

Дочка Лорны врывается в квартиру как мини-торнадо. Джинсовая куртка летит в одну сторону, обувь, кусок торта в пакете и гроздь наполовину сдувшихся воздушных шариков в форме животных — в другую. Мэг была на чьем-то дне рождения — отец одной из девочек отвез ее домой — и на ней любимые джинсы и футболка с портретом Бритни Спирс, а на голове ведьмовская шляпа из бумаги.

— Весело было, зайка?

— Класс! — Мэг поднимает плечи высоко-высоко.

— А фокусник был?

— Угу.

— Хороший фокусник?

— Не-а. Ужасный. Фокусы были дурацкие, а звери из шариков — вылитые цыплята. И у него изо рта воняло.

— Ну хоть что-нибудь у него получилось? Вещи у него исчезали?

— Он понарошку отрубил Саре Уитакер голову, — с удовольствием вспоминает Мэг. — Это было здорово.

— Голову надо было засунуть в воняющий потом бархатный ящик?

— Да, — хмурится Мэг. — А ты откуда знаешь?

— Это просто. Бархатные ящики, воняющие потом, есть у всех фокусников.

Мэг недоверчиво кивает и сдвигает на затылок свою ведьмовскую шляпу.

— Хочу бутерброд с тунцом.

— Ты что, ничего не ела в гостях?

— У них были только яйца.

— Вот оно что.

— И еще мясные рулеты.

— И больше ничего?

Мэг вспоминает про именинный торт и поднимает изрядно запачканный пакет с пола.

— Они бухнули в торт смородины, — морщится она.

Лорна пробует торт.

— Не так уж и плохо, — заключает она. — Не возражаешь, если я его съем?

— А Джо дашь?

— Дам, конечно.

Лорна отламывает кусок, и Мэг церемонно вручает его Джо. Тот принимается поглощать торт с таким видом, будто в жизни не ел ничего вкуснее.

— Торт «Смерть мухам». — Джо выковыривает ягодки из общей массы. — Очень вкусно.

Мэг хихикает и предлагает Джо посмотреть ее рисунки. Джо в восторге.

С моего места мне не разобрать, что там намалевано, но Джо схватывает все на лету. Розовое пятно — это небо, желтое — лодка, а динозавр о трех ногах — Лорна.

— Тебе нравятся ее бусы? — Мэг тычет пальцем в красную полоску на одной из динозавровых ног.

— Нравятся, — с готовностью отвечает Джо. — Бусы ей очень к лицу.

И парочка с головой уходит в беседу. Щебетание насчет акварельных красок, шариков в форме собачек и огромной головы Сары Уитакер стихает, только когда Лорна возвращается из кухни с бутербродом для Мэг. Лорна садится рядом с ними, ерошит дочке волосы и бормочет слова благодарности за то, что Джо не дал девочке скучать.

— Эй, Мэг, — обращается к ребенку Пит, решивший составить конкуренцию Джо. — Сколько наклеек с покемонами ты уже собрала? Наверное, не меньше пары сотен?

Мэг смотрит на него как на идиота.

— Я больше не собираю наклейки с покемонами, — сухо говорит она. — И никто не собирает. Они скучные.

— А как насчет Гарри Поттера? — осведомляется Джо. — Вот уж кто тебе, наверное, нравится!

Глазки у Мэг загораются, и она заводит длинную речь насчет Хогвартса и Кровавого Барона, а Джо по ходу дела дает нам необходимые пояснения. И откуда он все это знает? А ведь как хорошо у него получается!

Пит места себе не находит. Глядя на эту троицу — Джо, Мэг с бутербродом во рту у него на коленях и раскрасневшуюся Лорну (она еще не пришла в себя после бега), — он вдруг объявляет, что помоет посуду. Собрав чашки и кружки, Пит направляется на кухню. Я решаю помочь ему и иду следом.

— Я мою, ты вытираешь, — предлагаю я.

— Ладно. — Пит становится у мойки бочком, чтобы хватило места нам двоим. — Поехали.

— Слушай, — он передает мне моющую жидкость, — получается, зря я за ней бегаю? Ведь я здесь ничего не добьюсь? Даже за миллион лет?

Я помалкиваю. Ведь ответ хорошо известен нам обоим.

— Ты только полюбуйся на них троих. Им так уютно на диване. Прямо семейка. Кого это он из себя корчит?

— Пит, угомонись. Это чисто дружеские отношения, вот и все. Да и Мэг его любит. Она ведь нечасто так тесно общается со взрослыми мужчинами. Это ей только на пользу.

— Значит, по-твоему, все идет нормально? Твой лучший друг нежится в компании твоей лучшей подруги и ее дочки — и ничего?

— Прекрати. Ты смешон. Тебе просто не удалось добиться своего.

— И тебе все равно, а?

— Все равно.

— И ты ни капельки не расстроена?

— Я же сказала. Ни капельки.

Пит смотрит на меня через стакан.

— Одри?

— А?

— Ты уже мыла эту кружку.

— Блин. Серьезно?

— Еще как, — бурчит Пит. — Ты ее моешь уже по третьему разу.

Мама оттирает посуду с таким скрипом, что у меня сводит челюсти и волосы на загривке встают дыбом. Не знаю, как это у нее получается. И все из-за папы. Уже поздно, а его еще нет. Вообще он стал приходить домой позже, чем обычно. С тех пор как связался с новыми друзьями и этим болваном, Джимми Шелковые Носки.

Джимми теперь частый гость в нашем доме. Его кривые зубы, его клетчатая куртка и его девушки (ни одна из них не носит колготок) так и мелькают перед глазами. У одной из его подружек на лодыжке татуировка — туз червей, а другая душится каким-то тошнотворным зельем, отдающим дешевым тальком и пармскими фиалками.

Когда Джимми напивается до положения риз, то ночует у нас на раскладном диване. Порой он ложится прямо в своей белой фетровой шляпе, порой шляется по всему дому без рубашки, хотя знает, что мама этого терпеть не может. А вот своих наручных часов Джимми не снимает никогда. Часы у него золотые, массивные и тяжеленные (видно, как они оттягивают ему руку), но время показывают неправильно. Папа говорит, что Джимми забывает их завести. Кстати сказать, личности вроде Джимми часов не наблюдают.

Прошло шесть месяцев с той пятницы, когда компания приятелей-картежников распалась — уж очень высоки оказались ставки, — и папа теперь пропадает по выходным в казино или играет в покер в игорном доме рядом с вокзалом. Мама говорит, что он шляется по притонам и борделям. Я бы с ней согласилась, только не очень себе представляю, что такое бордель.

Поначалу большая игра проходит раз в неделю, в субботу вечером, и папа весь предшествующий день сидит у себя в кабинете и готовится, не отрываясь от книги Дойла Брансона «Супер/Система» и делая иногда пометки на полях мягким карандашом. Папа штудирует эту книгу, как заядлый турист — путеводитель. Одну и ту же страницу он читает снова и снова, пока глаза не наполнятся слезами и не покраснеют, а губы не пересохнут. Перед ним мелькают алгоритмы и таблицы вероятности, и он не реагирует на раздражители вроде хлопанья дверью, звука разбитой тарелки или скрипа, с которым мама оттирает посуду.

Папа не разговаривает даже со мной. Раньше по субботам мы с ним частенько играли в карты — в вист, в криббидж или в «двадцать одно», — теперь, похоже, с забавой покончено. Порой я проскальзываю к нему в кабинет — подсмотреть, чем он занят, — но он меня и не замечает. Разок поднимет глаза и скажет: «Рыжик, я, кажется, раскусил секрет» — вот и все. А по большей части папа и вовсе молчит.

* * *

Мама сидит на одном месте у окна уже больше часа, держа перед собой раскрытую книгу. Притворяясь, будто читает, мама покачивает головой и сжимает губы, словно пытаясь сосредоточиться, но уже минут десять не переворачивает страницу. Время от времени мама поднимается, чтобы выпить чаю, но дело ограничивается кипячением воды. Про заварку и все остальное мама забывает. Когда она проделывает это в третий раз, я достаю из холодильника молоко и сама готовлю ей чай. С дымящейся чашкой в руках я подхожу к маме. Она хватает меня за запястье и больно стискивает.

— С нами всебудет хорошо. — Мама отпускает мою руку. — Нам недолго осталось ждать, обещаю тебе.

Я не очень понимаю, про что она, но на всякий случай киваю. На глаза мне попадается хлеб, и я отрезаю себе пару кусочков и кладу в тостер. Когда хлеб темнеет и запах теплого мякиша наполняет кухню, мама почему-то улыбается. Теперь вид у нее уже не такой несчастный. Книга у мамы в руках — это Библия. Я слышу шелест переворачиваемых страниц и толстым слоем намазываю холодное масло на тост.

* * *

На следующее утро папа будит меня в несусветную рань. Пальто и выходной костюм еще на нем, щеки и подбородок заросли щетиной. Я чувствую запах виски, а от его пиджака пахнет потом и табачным дымом. Он хочет мне что-то сказать, только чтобы я не расстраивалась. Оказывается, теперь мне придется ходить в школу пешком, машины у нас больше нет. Ничего страшного, говорю я ему. Школа не очень далеко, и как я туда буду добираться, мне решительно все равно.

* * *

Месяцы идут, зима в самом разгаре, и мама больше не ждет его по вечерам. Она отправляется прямиком в спальню, прихватив с собой горячую грелку и стаканчик подогретого виски с молоком, и уходит по утрам на работу, даже не проверив, вернулся ли папа. Папы нет все чаще. Он в каком-то лондонском казино, а может быть, в чужом доме, а может быть, — обычно на выходные или праздники — прихватил с собой паспорт и синюю банковскую книжку и улетел с Джимми Шелковые Носки в Лас-Вегас. Или в Вену. Или в Амстердам. Или еще куда-то, в какое-нибудь гиблое место, о котором я и не слыхивала, и я стараюсь отыскать это место на глобусе.

Теперь я никогда не знаю, вернется ли папа ночью домой. Однажды он явился в порванном пиджаке и с пятнами крови на рубашке. Рука у него была перевязана носовым платком. До этого он три дня безвестно отсутствовал. Когда я наконец смогла задать ему вопрос, как это он так поранился, папа посмотрел на меня с недоумением. «Откровенно говоря, Рыжик, я и сам не знаю» — вот и все, что он сказал.

* * *

За два месяца до переезда папа выиграл целую кучу денег. Мятые банкноты торчали у него из всех карманов под разными углами, и папа вываливал их на диван, словно разбрасывал конфетти. Мама старалась принять равнодушный вид, но ей было меня не обмануть. Я видела, как просветлело у нее лицо и разгладились морщинки у глаз.

В тот день папа вытащил нас из дома. Перво-наперво мы взяли такси, отправились в «Магазин подержанных автомобилей Джимми», купили ярко-красную машину с откидным верхом и вдоволь накатались по набережной вдоль моря. Машина ревела, словно буря, и мчалась вперед, и лица у нас горели от ветра.

По дороге домой мы остановились у нашего любимого кафе, и папа заказал по блюду ледяных устриц каждому. Мы сдабривали их лимонным соком, посыпали молотым перцем и быстренько проглатывали. Мама ела устрицы, улыбка играла у нее на лице, глаза цвета речной воды сияли, и папа — впервые за многие месяцы — смотрел на нее, не отрываясь. Мама даже смутилась.

Они взялись за руки, и папа объявил, что хочет сделать важное заявление. Пора ему окончательно бросать работу. Сегодня наступил перелом, которого он столько времени добивался. Надо переходить в профессионалы.

Плечи у мамы поникли. Именно с этого момента она стала походить на собственную ксерокопию, силуэт ее как-то сразу утерял былую четкость. Дура я, дура, только и сказала мама, и устричная раковина хрустнула в ее сильной руке. Почему это папу до сих пор еще не поперли с работы, а? Почему нас всех еще не выкинули на улицу? Причина проста: мама целый год плакалась в жилетку миссис Сантос, чтобы школа проявила снисхождение и папу перевели хотя бы на почасовую оплату. У нас дома лежат счета за прошлый год и нераспечатанные письма из банка. Мама просто боится их открывать. И вообще, если принюхаться, то от него так и разит пармскими фиалками.

Они ругались еще некоторое время, их сердитые голоса звучали то громче, то тише, смущая других посетителей. Потом папа поднялся, повернулся к нам спиной и вышел из кафе.

Мы быстро доехали до дома. Верх у машины был поднят, и ветер бился в стекла. Я видела, что маме противно даже смотреть на наш новый автомобиль. Хлопнула дверь, мама сделала шаг по тротуару, замерла на мгновение, придерживая юбку, и взгляд ее наполнился отвращением. Как хрупко все хорошее, и как легко его разрушить!

* * *

Потом все покатилось очень быстро. Папу выгнали с работы, банковские счета опустели, дом, в котором прошло мое детство, пошел с молотка. Пока мы еще не выехали, папа порой прокрадывался по утрам в мою спальню и вытрясал пару монеток из моей копилки. По большей части я притворялась, что сплю. Если я «просыпалась», папа старался превратить все в игру. Когда светило солнце, мы загадывали, какого цвета будет следующая машина. Когда шел дождик, мы загадывали, чья капля упадет быстрее. Выигрывал папа.

За пару дней до переезда мама поймала его с поличным. Папа выходил из моей комнаты с монетами, зажатыми в кулаке, и медяки рассыпались у него по полу. Мне пришлось заткнуть уши, так громко кричали родители.

И вот миссис Сантос подгоняет свой автомобиль, мы грузим пожитки в багажник и перебираемся в меблирашки на набережной. При виде нас и нашего багажа хозяйка только головой качает. Мы поднимаемся по лестнице, пахнущей картошкой, жаренной на свином жире, и вселяемся в комнату. Здесь нам предстоит спать и есть еще целую неделю.

В следующий понедельник за нами приезжает человек в безукоризненном пальто. Мама знакомит меня с ним. Его зовут Фрэнк.

— Мы теперь будем жить у Фрэнка, — говорит мама, застегивая мне куртку. Наши чемоданы уже в багажнике его машины. — Тебе там понравится. У Фрэнка большой дом с садом и центральным отоплением. У тебя будет своя собственная новенькая спальня.

Я тупо смотрю на Фрэнка и не знаю, что сказать. Мне интересно, смогу ли я надуть свой глобус, когда мы приедем, но вопрос мой приходится как-то не ко двору. Фрэнк предлагает купить мне новый глобус или куклу Барби. Помню еще, что он пытается взять меня за руку, а я вырываюсь, и ему остается только похлопать меня по плечу.

— Поехали. — Мама сажает меня в машину. — Тебе у Фрэнка понравится. У него два сына-близнеца. Они ненамного старше тебя, так что тебе будет с кем играть.

Мы садимся в машину, мама целует Фрэнка в щеку, и он весь заливается краской. Мы трогаемся и едем по набережной, и мама поворачивается ко мне и повторяет уже сказанное. У Фрэнка мне будет тепло. У Фрэнка мне не будет одиноко. Я ее почти не слушаю. Я-то знаю: не меня она старается убедить.

У меня выдалась беспокойная ночь. Мне снилось, что я занимаюсь сексом с Боно и Эйджем. Замечательным, мерзким, потным, грязным перепихоном на кровати размером с небольшую страну третьего мира. Все началось здорово — Эйдж был очень ласков, — и я уже была близка к оргазму, как вдруг волосы у Боно стали выпадать пучками — горячие жирные пряди, пропитанные клеем для париков и пахнущие пармскими фиалками, так и липли к моим рукам. Интересно, что такой сон может значить? Надо бы спросить у Джо. М-да. Нет, не стоит вмешивать Джо. Отношения у нас в последнее время и так стали какие-то сухие — наши свежевымытые тела были близки не меньше двух недель назад, — и он только расстроится, когда представит себе, как 75 процентов «U2» терзали меня и катали по кровати (у меня осталось смутное подозрение, что Ларри Маллен-младший [33]тоже участвовал). Безнадежное дело. Хоть застрелись.

Я выскальзываю из спальни (Джо еще спит), пробираюсь на кухню и готовлю кофе. В никелированных боках кофейника отражается моя сонная физиономия. Я поворачиваю кофейник, чтобы было лучше видно, и всматриваюсь. Зрелище не вдохновляет. Возле глаз какие-то черточки — через пару месяцев они превратятся в полноценные морщинки, — на лбу коричневая полоса — надо поменьше бывать на солнце.

Я бросаю в чашку два куска сахара и шарю по полкам в поисках банки с огурцами. Если Джо рядом, я стараюсь не есть их на завтрак. А ведь так здорово начать день с огурцов — ранним утром у них особый вкус. Ничто так не пробуждает организм, как соленая острота маринованного огурца. Ничто так не приглушает горечь преждевременного кризиса среднего возраста, как хорошая маринованная луковица.

Я вгрызаюсь в хрустящую огуречную мякоть, слизываю уксус с пальцев и двигаю бровями, чтобы представить, какой у меня будет вид после подтяжки. Довольно-таки гадкий, скажу я вам. Что-то вроде покерного выражения лица — наглядного свидетельства запора. Может, стоит сделать инъекцию ботокса? Или стимулировать мускулы лица электрошоком? Лорна говорит, мне надо пить больше жидкости. Сомневаюсь. Просто чаще буду бегать в туалет, а лицо останется какое есть.

* * *

На следующей неделе мне исполнится тридцать три. Папа был немногим старше, когда ушел в профессионалы. До сих пор не могу понять, что толкнуло его на это. Он всегда был очень рациональным человеком, для которого мир представлялся четко организованной системой. И денег он никогда не просаживал зря, и всегда делал все как положено. У него было приличное образование, надежная работа и жена, в которой он души не чаял. Правда, люди они были разные — аналитик и хлопотунья, — но противоположности сошлись. Мамин страх перед жизнью уравновешивался папиным жизнелюбием, непонимание компенсировалось ясностью мыслей.

Я иногда думаю: может, папе просто надоела спокойная жизнь и захотелось разнообразия? Но ведь несмотря на жажду острых ощущений и перемен, в глубине души он всегда обожал маму. Надо будет спросить у Большого Луи, что испытываешь, когда рискуешь по-настоящему. Когда можешь потерять все. Когда твоя прежняя жизнь кончена — и что-то новое брезжит во мраке.

Я могу понять, чем его привлекал покер, я даже могу понять его страсть к повышению ставок. Я не понимаю другого: его стремления испытывать судьбу. Выиграв, он рисковал снова и снова. Даже сорвав большой куш, он все просаживал. Мама рассказывала, что, выиграв в покер, он тотчас кидался к рулетке, садился играть в «двадцать одно» или в кости, а то и мчался на собачьи бега. Его разум раздирали противоречия. Азарт захлестывал его и перерастал в самоуничтожение. Мне было страшно, когда я видела, как он теряет над собой контроль. Ведь все, чему он меня учил, рассыпалось в прах, и светлый папин образ трещал по всем швам и разваливался.

* * *

Еще до своих поездок в Лас-Вегас с Джонни Шелковые Носки папа всей душой принадлежал Новому Свету. Он обожал все, что в Америке было хорошего. Он любил американский размах, американские расстояния, американское кино, американскую еду, американский шик, стремительный и дорогостоящий. Он восхищался атмосферой придорожных закусочных, и джаз-клубов, и коктейль-баров, открытых всю ночь напролет. У него вызывали восторг и горы, и небеса, и занюханные игорные залы, и даже то, что никто не извиняется.

Да, простота нравов ему нравилась больше всего. Никто не важничает, никто не ставит тебя на место. В Вегасе все равны по рождению. Любой торговец подержанными машинами может нацепить белую шляпу, назваться Джимми Шелковые Носки, и никто и не поморщится. Вегас — это такое место, где самый непримечательный человек может оказаться за одним карточным столом с миллионером или чемпионом мира. В Вегасе у женщин на губах яркая помада, и в напитках засахаренные вишни, и учителю средней школы ничего не стоит заделаться королем. Пусть даже на минуту.

В ту последнюю зиму перед отъездом папа как-то зашел к Фрэнку (это случалось все реже и реже) и забрал меня на прогулку. В руке его была зажата сложенная двадцатифунтовая купюра, и папа торжественно расправил ее передо мной и спрятал в бумажник. На пути к набережной я задала ему вопрос, что испытываешь, когда выигрываешь. Папа надолго задумался. Мы уже подошли к морю, и волны вздымались перед нашими глазами, когда он ответил. Это самое чистое чувство в мире, сказал он. Тогда я спросила, что чувствуешь, когда проигрываешь.

Папа стиснул мне руку:

— Примерно то же самое.

* * *

Папин день рождения через несколько недель после моего. В этом году ему исполняется пятьдесят восемь. Интересно, какой он сейчас? Потолстел или похудел? А глаза у него как и раньше — карие? И он по-прежнему потирает большой палец об указательный, когда старается сосредоточиться? И что у него с голосом — не стал ли он ниже за эти годы?

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒