Моя деревня

⇐ ПредыдущаяСтр 2 из 3Следующая ⇒

Жизни про́ житой мне хватило,
чтобы дров наломать сполна.
Ты одна лишь меня простила
и встречала лишь ты одна.

И скитания холод жгучий,
и пустых обещаний страсть –
брошу всё, подвернётся случай,
чтобы здесь навсегда пропасть.

Нынче встреч так редки́ минуты,
но когда я в чужом краю
низведён от духовной смуты,
ты врачуешь тоску мою.

И природу такого действа
понимаю лишь я один:
я вошёл в эту реку с детства,
я – хранитель её глубин.

* * *

Усталый путник, сквозь года
рассудку вторя,
я свыкся с мыслью никогда
не видеть моря.

Я у подножья опочу́
на этом камне:
ну, ничего, не по плечу
ещё пока мне.

И миру дух был предан мой.
Но что случилось? –
оно разлилось предо мной
и мне явилось!

К чему цепляюсь я умом? –
ведь я же слышу!
И вот, поднявшись над холмом,
к нему я вышел.

И обезумленный стою,
глазам не верю:
я это место узнаю!
Я был за дверью.

Но я готов. Я рядом с ним.
Исход не важен.
Оно струится из теснин
замочных скважин.

И я врываюсь, как Ясон,
от края в пяди
и нарушаю нежный сон
лазурной глади.

И с высоты прогорклых дней,
душевной скуки –
вот я над ним, вот я над ней,
раскинув руки.

Не сомневаюсь, не хочу
искать причину –
я отрываюсь и лечу
в его пучину.

И я смеюсь, кричу навзрыд
от исступленья.
Мир замирает. Вздох… и взрыв!
И брызг скопленье…

Я оглушён. Объят волной –
тяжёлый, тленный –
смывает груз она земной
моей Вселенной

и томно дышит мне в ответ,
гудит, стенает
и над поверхностью на свет
меня вздымает.

И надо мной моя Звезда
горит в зените.
Я растворяюсь. Навсегда.
Вы извините,

на брег я буду выходить
того лишь ради,
чтоб всё в объятья захватить
своей тетради.

И будет день, когда склонюсь
над этим станом, –
не морем с нею разольюсь,
а океаном...

* * *

Ты поведать песнь такую
помоги, гитара, мне:
как в разлуке я тоскую
по родимой стороне;

как в чреде сплошных оказий,
коих быт как тяжкий гнёт,
этот жар незримой связи
мне погаснуть не даёт…

Всё сгорит в порыве скором,
треснет лёд у берегов,
лишь раскинется пред взором
синь некошеных лугов.

И волнения нахлынут,
сняв усталости печать,
и опять из сердца вынут
неизлитую печаль;

встрепенут стальные пряди
под натруженной рукой
и, скользнув по водной глади,
стихнут в поле за рекой.

* * *

Оправляя рукава
плаща,
я с трудом искал слова.
Прощай.
Мы с тобою столько лет –
одно,
посмотри хоть мне во след
в окно.

Что нам стоит всё снести?
Пустяк.
Кануть мне в безвестности, –
пусть так, –
знай: волнам молвы и рек
седых
наших ног не смыть вовек
следы.

* * *

От куста тернового,
верно, сердце ранится:
что от лета скорого
в памяти останется?

Будничные тяготы
как в тумане минули,
будто волчьей ягоды
мне в питьё подкинули.

Жизнь не горем полнится:
вздрогнул, как от выстрела,
не успел опомниться,
всё сгорело, выстыло,

точно листья в ворохе, –
беды и терзания.
Нет, не эти всполохи
вижу пред глазами я…

Взгляд твой будет сниться мне,
что на долю плачется,
прячась за ресницами
в ситцевое платьице;

как стою на пристани
в забытьи с вещами я,
как ты смотришь пристально
вслед мне на прощание;

как бегут прохожие
и причал качается…
Наши дни погожие,
видно, здесь кончаются.

Поцелуи до́ синя
у речной проточины
разметал по осени
ветер вдоль обочины.

* * *

Постели копна:
светает, а всё не спится.
На улице сыро
и ветер такой нешуточный.
Я встал у окна,
я смотрел, как летает птица.
Накинул что было
и молча сходил в круглосуточный.

Неделя пройдёт –
никто ни о чём не спросит.
Подумаешь: «Боже!
И вроде ни вор, ни пьяница».
Окна переплёт,
сиротливого неба проседь...
Случайный прохожий –
и тот на тебя не оглянется.

* * *

От раскалённой за день пы́ ли
проспекты шумные остыли;
прохожих поздних голоса.
Ничьи глаза
не оскверняли этой сцены –
о том молчат стыдливо стены
балкона. В сумраке почив,
и ты молчи.
Не нарушай мгновенье это:
так хрустко тает сигарета
и блики окон в уголке
на потолке…

Как путы сбросив всё земное,
на лежаке дремали двое.
Сквозняк развеял душный смог,
вдали гудок последний смолк –
весь город будто бы затих
для тех двоих.

* * *

Где б ты ни был, ладо,
в дальней стороне
под булатным градом
вспомни обо мне;
в сердце ярой сечи,
шашкою звеня,
вспомни наши встречи
на закате дня…

Так уж засвербило
по тебе, дружок –
каждый день ходила
я на бережок:
не белеют струги
на речной мели –
опочили други
в омутной дали?
От того ль неймётся,
что, садни́ в бока,
стороной плетётся
конь без седока?
На какой чужбине
с верною ордой
ты летаешь ныне,
сокол молодой?

Мне в пустой светлице
горесть не мила.
Белой голубицей,
вы́ простав крыла,
обернусь над лоном
непочатых нив
и, в обличье оном
к небу воспарив
над землёю отчей,
предвещу исход
и обрушусь тотчас
в синь студёных вод…

Где б ты ни приветил
смерть свою, молю,
чтоб доставил ветер
весточку мою.
Сбрось земные путы,
в самой глубине
в миг душевной смуты
вспомнив обо мне.

* * *

Скатерть браную мне в поле
расстели:
я совсем как зверь в неволе
заскулил.
Мы с утра, что к водопою,
много зим
семеним одной тропою
в магазин –
уж какой сосуд раскрыли,
всё не то.
Эх, несут, несут нас крылья
в тенето́...
Поутру не лезет в глотку
и рассол,
будто пили мы не водку,
а тосол.

Каждый день – и пуст, и жалок –
на счету.
Так долой же этих жалоб
нищету!
И воспрянув, от волненья
чуть дыша,
вспомним каждое мгновенье,
каждый шаг,
что прошли мы, – где-то в ногу,
в разнобой, –
научаясь понемногу
быть собой;
с первых песен в нашей кухне
и додне́ сь.
Всё снесём, покуда дух не
выйдет весь.

* * *

За хребтами гор,
далеко-далёко
потупи́ ла взор
худенькая Йоко

и постели бязь
предпочла иному:
всё молчит, склонясь
к косяку дверному.

Так уж день-деньской –
ничему не рада,
от дали́ морской
не отводит взгляда…

Там, за сотни вёрст,
средь мирского тлена
щерится как пёс
молчаливый Леннон.

Выпьет три по сто
утром еле-еле
и лежит пластом
в лоскутах постели.

Вдруг подскочит, плащ
второпях набросит,
и потом хоть плачь –
где беднягу носит…

Чтобы не истлеть
как листы акаций,
лучше бы им впредь
так не расставаться.

* * *

⇐ Предыдущая 123 Следующая ⇒