НА КРАЮ «СВЕТА» 26 страница

Конкуренция среди генералов усиливалась, и с каждым таймбреком качество игры улучшалось. Скоро министра обороны можно было в Англию направлять на первенство мира.

По дороге на турнир в Уилблонтоне Сусанин сам управлял машиной. Мелькали города и страны, менялись флаги, а президент то и дело спрашивал у жены:

- Зина, подай рюмочку и рыбку.

- За рулем не пьют – отвечала Зина.

- А, где тот гаишник, что царскую машину остановит?

Рюмка за рюмкой и президентский кортеж вместо Англии заехал в Гималаи, где заехали на величайшую вершину и остановились, не зная, что делать: либо здесь замерзнуть, либо сходить пешком вниз. Но с другой стороны Сусанин – царь сверх державы, а значит, в силах управлять Гималаями. И президент приказал Гималаям сделаться ниже.

Гималаи не слушались. Слушался только Эльдар Рязанов, который снял хороший кинофильм " Ирония судьбы". Кино сие было с подтекстом: если украсть счастье у Ипполита, то у Евгения непременно встанет счастливый конец. Сусанин пролил слезу – фильм про его жизнь. Пьяного президента то и дело перевозили из города в город и подбрасывали в постель разных незнакомцев, будь то британская королева или там индийский магараджа. То Сусанин дирижирует оркестром, то мочится в овальном зале Белого дома. И все кончалось счастливо, не давали ему пропасть и заблудиться. Для него ставили оперы, организовывали королевскую охоту. И нигде ни разу он не промахнулся.

- Все танцуют, - командует Сусанин, и все танцевали под его дудку.

Танцевали все, бросив скучную работу. Остановились заводы, стояли поезда – все танцевали, обмениваясь между собой мудрыми речами.

- Он короче типа такой думает, что я типа такой.

Словарь Бевиса и Батхеда сменил собой язык Кирилла и Мефодия, язык мультяшек побил язык святых.

Мультяшки овладели Москвой. Из открытых дверей кинотеатров вылетали пустышки, крытые золотой краской. Фантомы с визгом разбегались по Тверской и по Арбату, и солнечный луч порой высвечивал яркие губы, порхающие двумя бабочками – верхние, крытые помадой и нижние срамные, истекающие похотью и соком.

Скоро Москва вся разделась. Голые супер модели ходили по Москве столь зажигательно, что от них то и дело случался пожар, пламя перекидывалось на публичные дома, коих стало больше чем театров, и голые проститутки выпрыгивали в окна. Пожарные поливали обнаженных женщин, тотчас тающих в сильных струях. Увы, это тоже были мультяшки.

Пьяный народ из далекой Сибири шел брать Москву, не подозревая, что вся она уже мультяшная. В столице жили люди, полые внутри. На мыльные пузыри были надеты костюмы от Кардена. В карманах звенели сотовые телефоны. По улицам бегали сплошь дорогие иномарки. Оставалось только сдуть пену и самому влезть в мультяшкины одежды. Но, увы, если все дороги ведут в Рим, то все российские дороги выходят из Москвы. И напротив не Россия в Москву, а Москва расходилась по России на волнах уже десятка телевизионных каналов.

ГЛАВА 44

Образно говоря Российскую империю в середине девяностых годов можно было представить как атомный авианосец невероятной конфигурации, весь обросший льдом и плывущий маловодным морем – малейшая неточность и гигант на мели. Где-то на горизонте маячили другие авианосцы до поры без особой враждебности – у каждого своя зона влияния.

Грубо сшитый из малопригодной земли с палубой, равной шестой части земли, на которой где пусто, где густо стояли ветхие города, засыпанные снегом. Странный авианосец претендовал на роль сверх державы. В жуткую метель и страшный мороз команда сверлила палубу, чтобы добыть бензин, отмеренного Богом на сотню лет при скромном потреблении. Но все хотели жить сейчас, а не потом, к чему долго призывали коммунисты, и следственно бензина оставалось всего лет на десять. Лет через десять-двадцать авианосец встанет окончательно. Самолеты перестанут летать или же просто перелетят на другие авианосцы. Но даже и этот мизерный запас топлива, то и дело воровали всевозможные пираты, просверливая в бортах свои дырки. Иногда подходили корабли покрупнее. Скоро уж несчастный дренддоут, что едва держался на воде, окружили десятки кораблей, что намеревались и вовсе оставить его без нефти.

Девяносто процентов экипажа пили по черному и вырезали бы друг друга до последнего, когда бы не демократы, что отвлекали пропойц пустяшными рекламами, выдавая их за подлинную культуру. В капитанской рубке кричали день и ночь, хорошо одетые господа, что очень пеклись о правах человека, иначе сказать о правах пиратов, снующих вдоль бортов. Тысячи автогенов резали неуклюжий авианосец, меняя на стекляшки современное оружие.

Фарватер незрим, постоянно меняется. Перспектива затянута туманом и никакой локатор не способен прощупать время более чем на год-два, тем более что новый капитан президент Сусанин ничего не понимал в картах, кроме игральных. Кто-то убедил Сусанина, что управлять авианосцем можно без офицерского состава и мичманов – дескать, на корабле сами собой включаются и выключаются рычаги. К немалой радости пиратов президент запретил КПСС, тем самым, убрав командный состав авианосца. Со всех сторон поступало множество предложений: главный двигатель разбить минимум на десять частей, и каждой части дать отдельный штурвал. Иные предлагали вообще выбросить механизмы и поставить паруса – раньше плавали и ничаво. Третьи, наконец, предложили поделить сам авианосец на много-много корабликов, и пусть плавают с отдельным капитаном. Впрочем, это было бы уже второе деление. Первое произошло довольно бескровно: исчертили мелом палубу, ударили ломиками, и лишняя земля, по принципу баба с воза, сама отпала. Оказалось, что зря. Борта вовсе не отпали, а напротив присосались еще прочнее. Но рухнул многолетний порядок, и восстановилась анархия. Капитанский мостик поделили на десять частей, корабельные винты установили по всему периметру авианосца и даже в носовой части. Отныне авианосец крутился на месте как карусель с лошадками. На каждой лошадке свой джигит и машет сабелькой – не подходи, зарублю! Старая команда выброшена за борт, новая не сформировалась. И вот штурманом стал колбасник, а главным электриком – продавец цветов. А, говорят, что кухарка не может управлять государством. Может, если она дочь президента, а президент бывший строитель. В бывшем СССР строители, почему-то входили только в анекдоты. В то время как в Америке строитель – самая почетная профессия. Если бы Сусанину дали орден Героя соцтруда, а генералу Дудаеву дали бы Героя Советского Союза то ясно, что никакой бы войны не было, и Советский Союз не проиграл бы Третью Мировую. Словом, человеку надо давать то, что он просит, если он конечно заслужил. Вот ведь Брежневу дали пять Героев, и двадцать лет был покой. А многие, в том числе и поэт Качинский покой приняли за застой и принялись раскачивать авианосец. Может, поэту Качинскому надо было выпустить книгу – вот и одним демократом стало бы меньше. Пожалели господа писарчуки денег на поэта и принялись шуметь, дудеть, собак натравливать. Народ собрался, возмущение пошло, зачем он стихи пишет. Тем временем богатенький кот Березин и лиса Гусин принялись дурачить народного Буратино, что зарыл денежки на Поле Чудес в бесчисленных стеклянных банках. Пока травили поэта, профессор Кайдар раздаривал оружие в детских домах Кавказа…

И вот из глубинных недр авианосца где-то с шестой или седьмой палубы вышел гулящий народ и повел по транссибирской магистрали взятых в плен американца Шороша и академика Лалу. Катерина Петровна зорко оглядывалась и мелко крестилась: " Рассея какая, кругом электричество, молния рукотворная".

Жители села Фокины, Шахматовы, Бетехтины шли по дороге, останавливая попутные поезда, и предлагали машинистам: " Может, с устатку, выпьешь? " Народ из окрестных сел подходил к дороге, вливался в колонну чалдонов. Катерина Петровна спрашивала постоянно: " Эй, новожильцы, а какой ноне год? " " Девяносто пятый! " - восклицали новообращенные партизаны. Катерина Петровна кривила рот, смеялась и страшно пугалась – над головой то и дело с грохотом пролетали фронтовые бомбардировщики " СУ-25".

" Сушки" свечкой уходили в небо, небо раскалывалось и падало на толпу. Все падали на гравий, кривоногий Тишка Бетехтин стрелял вслед из восьмикалиберного дробовика, а его сын немой Кирилл плакал и изображал, как отец палит по летящему черту.

- Па-па пу-ух! Мам-ма ой! Я у-у-у!

Бабушка кинулась вперед колонны, где мужики, отряхнув дорожную грязь, сели на рельсы, осторожно глядя на небо.

- Мужики! Какого дьявола сидите, табак переводите? Пошли к Сталину, покаемся в грехах. Скажем, поймали врагов народа. Может, царь батюшка пайку добавит.

- Аха, добавит! – скис дядя Вася.

- Возьмем Москву! – кричала тетка Августа. – Я всем расскажу, как Катерина Петровна спасла Рассею!

Поэт Качинский шел впереди колонны чалдонов и нес в руках плакат " Долой запрет на профессию! ". Рядом с поэтом шел критик Пирогов и старший редактор Чесноков. На носилках с балдахином несли главного редактора " Красноярских костров" Валерия Ивановича Черного. Валерий Иванович потерял на Чеченской войне ногу и ходить самостоятельно по рельсам не мог. Валерий Иванович пил " Бренди" и, выглядывая в окошко, ругался с чалдонами. Иногда к Валерию Ивановичу подсаживался вдрызг пьяный критик, и чалдоны, сменяя друг друга, несли на носилках двух инвалидов. Иногда на носилки, выбившись из сил, залезал весь руководящий состав " Красноярских костров". Старший редактор Чесноков с подобострастием обращался к главному редактору:

- Валерий Иванович, вы обещали спеть. Говорили, вот эту рюмочку допью и спою. Рюмка пуста, а песен мы что-то не слышим.

- Я потом как-нибудь спою, – отвечал главный редактор Черный. – В рабочее время, по селектору.

Чесноков вновь с подобострастием:

- Раньше как было. Приезжаем в деревню, а большой динамик на столбе поет песню. В любую деревню приезжаем, всюду вашу песню вами сочиненную поют.

- Какую песню?

Критик Пирогов начинает петь:

- Клен ты мой опавший…

- Да, это моя песня! – главный редактор начинает дирижировать. – Все поют!

Песня долгая и дорога долгая. В день делали несколько верст. Долго идут чалдоны до Москвы. Может, и дошли бы к концу романа, да вдруг зазвенел телефон. Вся редакция в ужасе – допелись до зеленых чертиков, слуховые галлюцинации. Вдруг Пирогов достает из кармана сотовый телефон:

- Кто говорит? Шапочников? Привет, старик! Слушай, бери такси и приезжай прямо сюда.

Трубка спросила:

- Куда сюда?

Пирогов выглянул в окошко пешей кареты:

- Сейчас выясню! Станция Березай – кто хочет, вылезай!

Чалдоны бросили носилки и принялись разглядывать из-под руки название станции.

- Э, это же Базаиха! Вот как! Шли, шли, все руки оттянули. А мы еще все в Красноярске. Будь он проклят!

Качинский тоже плюнул, сел в грязный трамвай и пыльной улицей поехал домой. Лучше ехать на " Джипе", но у Качинского нет прав. Есть жена, но нет любви. Есть поэзия, но нет ни одной книги. И вообще много чего есть, но не для Качинского. Качинский целый день, как говорится, по колено в детях, а с женой встречается только раз в месяц, да и то ночью – Марьям приходит затемно, приходит чуть светло. Уж забыл, как выглядит родная жена.

А вообще, есть ли у Качинского жена? Каждое утро Качинский просыпался в родовом гнезде, насквозь промороженном. Пар шел изо рта, как из трубы паровоза. Порой приснится знойная Маргарита, порой приходит в сон рассудочная Валентина Петровна, а просыпается Качинский неизбежно один – в одинокой как камера квартире, и только горячая слеза раскаинья скатывалась по ледяной катушке ледяной подушки.

Когда-то Кто-то за Что-то наказал Поэта, баба Ванга разнесла по свету и уже тем усугубила наказание, окончательно как врач алкоголика, закодировав Качинского. Уж Качинский давно отработал детский проступок, а Некто в хлопотах забыл снять проклятие… Вот отчего Качинский в сильных сомнениях возвращается домой, а где его дом?!

Ехал домой Качинский долго. Все-таки чалдоны увели достаточно далеко. По дороге домой Качинский, выглядывая в окно, увидел знакомое здание бывшего Совнархоза, где на четвертом этаже располагался журнал " Красноярские костры". Э-э, Качинский всплеснул руками, не виделись целых полтора года. Качинский по крутой лестнице побежал наверх, глянул направо на балкон, где курили редакторы и чаще всех критик Пирогов, обожаемый графоманами. Обычно Качинский и Пирогов сталкивались лбами, бычились и братались: " Старик, ты еще жив? " Сначала звенели лбами, затем стаканами с дозой водки на самом донышке. Два первых стакана старший редактор Чесноков относил высокому начальству. Затем водку на зверобое пробовали редакторы помладше. Иной раз праздник, который приносил с собой Качинский, продолжался до глубокой ночи. Под утро аккуратно расходились через запасной выход, ключ от которого лежал в кармане старшего редактора Чеснокова.

Странно, но сегодня никто не курил, а на балконе стоял пулемет " Максим". Господи, и сюда добралась война!

Качинский присел, нажал гашетку и обстрелял окна домов на другой стороне проспекта. В ответ ударил гранатомет, и Качинский с клубами пыли кубарем залетел в кабинет старшего редактора. Здесь сидели люди в странной форме. Качинский спросил, где главный. Ему в ответ махнули рукой. Качинский вышел и прочитал на дверях главного редактора " Таможня".

- Пирогов? Не встречал, не помню, – отвечал человек с узкими погончиками. – Ах, да в Толмачевской таможне есть такой инспектор.

Качинский пошел коридором. Прошло два года, а какие перемены! Постой, а с кем он виделся сегодня утром на станции Базаиха? Какие-то чалдоны шли брать Москву, а редакторы " Красноярских костров" возглавляли шествие…

Качинский ощупал себя: вроде трезвый, а мыслит как пьяный. Сколько лет Качинский обивал пороги редакции, сколько здесь происходило интересного. Иной раз редакторы, сильно возмущенные настырством графомана по имени Качинский, затевали драку с ним. А Качинский в ответ впустую махал кулаками, словно какая-то сила уводила их в сторону. Наконец, старший редактор Чесноков неизменно ставил подножку, и Качинский улетал вон. Качинский летел долго, нырком с балкона как с трамплина и всегда приземлялся мягко на ноги на цветочную клумбу. Качинский неизменно возвращался и с изумлением спрашивал старшего редактора: " Я опять что-нибудь сотворил гениальное? " " Мы это уже читали! " - отвечали " Красноярские костры", расходясь по-английски, не прощаясь.

О-хо-хо, вспоминал Качинский благословенные времена, вновь поднимаясь по ступеням, но уже другого дома, где на пятом этаже у дверей сорок восьмой квартиры обычно курила теща критика Пирогова. Вместе с тещей курил и большой сиамский кот, что лучше прочих критиков знал и понимал сибирскую литературу. Сиамский кот садился на рукопись, доставленную почтой, и нюхал ее: если запах графомана не нравился - кот Пофнутий мочился на рукопись. Сегодня на звонок вышла седая женщина, в которой Качинский совершенно не признал Валентину Петровну, красивую умную женщину, жену критика Пирогова.

- Ушел Георгий Иванович – сказала жена, утирая глаза – Ушел на рыбалку и не вернулся. На месте рыбалки нашли удочку и пиджак с удостоверением члена Союза Писарчуков.

- Да хорошо ли искали?! – воскликнул Качинский.

- Вот уже два года пропал без вести, – отвечала совершенно седая жена. – Никаких следов, даже книг не осталось.

Ошеломленный Качинский кинулся в правление Союза Писарчуков, что напротив центрального рынка. Но, что это? У разбитых дверей лежала громадная куча горелого мусора. Ветер трепал почерневшие страницы сибирских классиков. По воздуху летали обгоревшие листы энциклопедии. Качинский с бьющимся сердцем заглянул вовнутрь и увидел среди порушенных стен шнобелевского лауреата Валеру Черного. Валера костылем ворошил книги классиков в твердом переплете.

- Сволочи! – рычал главный редактор Черный и бил костылем по бильярдному шару, что в одиночестве украшал бильярдный стол, за которым когда-то сходились известные писарчуки. – И я овладел вами.

Глаза гения писарчука горели красным огнем подобно двум лазерам и то место, на которое обращал шнобелевский лауреат, начинало дымиться и вспыхивать. Этому ремеслу его обучила генерал полковник медицинской службы академик Лала. Благодарный писарчук поделился с ней Шнобелевской премией. Книги Черного выпускались миллионными тиражами. На него трудились литературные негры за один доллар в день. Негры писали, а шнобелевский лауреат подписывался и оставлял за собой право названия романов типа " Кровь и вонь", " Хлеб и газы", " Аромат сортира". Иногда Валере Черному надоедало подписываться своим именем, и он брал псевдонимы " Воронов и Душков". В романах орудовали не простые убийцы, а эстеты. Насиловал людей не обычный бухгалтер Чикатило, а непременно художник с тонкими пальцами. Деньги на первый роман Черного дал американский миллиардер Шорош. Скоро Черный стал одним из самых богатых людей и всюду скупал недвижимость и акции. В то же время это был один из самых жадных людей в России. Валера ходил в рваном костюме и пользовался костылями. А пользовался костылями Черный для того, чтобы просить милостыню в переходах. Люди бросали копейки, в то время как карманы пиджака пучились от пачек сто долларовых купюр, и ездил лауреат только на трамвае, предоставляя кондуктору удостоверение инвалида.

Валера Черный даже проституткам по окончании свидания показывал инвалидскую книжку, за что его постоянно били, и лысая как бильярдный шар голова была вся в шишках, а длинная до пояса борода значительно поредела. За бороду Валеру Черного таскали девицы, с которыми он не желал расплачиваться. Случалось, девицы таскали безногого лауреата по лестницам, и круглая как бильярдный шар голова знаменитого писарчука катилась по ступеням, прыгая как мяч…

Последней покупкой Шнобелевского лауреата стал Алтайско-Тувинский банк, и Валера Черный часто бродил по двум этажам банка, пуская пьяную слюну на белую бороду. Чаще других Валера Черный задерживался в кабинете Марьям. Черный вынашивал план нового романа " Колбасная леди" с необыкновенной концовкой: " И я съел ее".

Новый хозяин банка продолжал ездить на трамвае, и Марьям вынуждена была вести Черного на своем " Джипе", поскольку без его подписи ни одна бумаге не действительна. Валера Черный поражался удобству и размерам машины и говорил, что такой ему никогда не купить. У Валеры был большой гараж таких машин, но он не хотел тратиться на бензин, поэтому Валера при случае просил бензин у своих подчиненных. Впрочем, патологическая жадность не позволяла Валере ездить даже на чужом бензине.

Валера был настолько жаден, что не делился даже с рэкетерами. Рэкетеры постоянно били Валеру и однажды едва не оторвали единственную ногу, которую Черный согласно Маяковскому берег как последнюю любовь. И тогда миллионер Валера Черный купил двойников, которых он отыскал среди бомжей. Бомжи даже согласились отрезать ногу за большие деньги, а какую забыли, поскольку память пропили. И хирурги каждый раз хватались за голову, стоя у койки очередного «Валеры Черного».

- Так какую ампутировать ногу?

- Левую, нет правую. Тьфу, забыл.

- Дело дрянь, придется обе отрезать.

Вот и прыгали на костылях по всему Красноярску двойники Черного. Одни прыгали на левой, другие на правой. Причем били их так жестоко, что двойники были готовы вновь зарыться в теплотрассу, только вот выбраться обратно не смогли бы. Двойники получали тумаки, а вместо зарплаты Валера выдавал им фиги, лишь изредка подкармливая гнилой картошкой да разведенным спиртом. Двойники в свою очередь, желая подработать и как-то подкормиться, занимали у кого попало, даже в банке брали деньги под Валеру, а потом счета приходили на адрес миллионера Черного. Словом, выходило дороже, и лучше было бы платить по доброму всем. Но Валера был непоколебим: по-прежнему отказывался платить рэкетерам и кредиторам. Несколько раз на Валеру наезжали, делали покушение, а вместо него хоронили очередного бродягу. И опять же счет за дорогие похороны приходил на адрес Черного – ну нельзя же хоронить дешево известного банкира! Валера покупал нового двойника. И уж новый двойник делал новые долги, да такие, что на Черного стали охотиться даже чеченцы, а эти никогда не промахиваются…

Однажды Качинский столкнулся с Черным в кабине лифта и подивился его прыткости. Только что пять минут назад Черный сидел в банке и ухаживал за его женой. Черный доехал с Качинским до тридцатого этажа и спросил у Качинского, где здесь живет поэт Качинский. Качинский чуть от смеха не лопнул – ну, борода, шутить научился! Качинский даже в знак одобрения дернул за седую бороду, а тот вдруг начал махаться костылем. Благо Качинский не потерял былой прыткости и нырками уходил от костыля, который Валера над собой вращал подобно лопастям пропеллера.

- Сукин сын! – крикнул Качинский. – Ты же снесешь голову великому поэту. История тебя проклянет, как проклял русский народ убийцу Пушкина.

- Дак, это ты Качинский? – сплюнул лже-Черный. – Где ты живешь?

- Нет, уж Дантес. Если нужна моя жизнь, бери. А мою семью не тронь.

- " Моя семья" в холодильнике стоит, а твою я пить не буду. Неизвестно, что за гадость. Может, ты ее красноярским спиртом развел, а мы пьем только бразильский.

Качинский понял намек и сунул " Черному" сто долларовую ассигнацию.

- Купи себе выпивку, но чтоб больше я тебя здесь не видел.

У Качинского настала тяжелая жизнь. Целыми днями Юрий Николаевич сидел по колено в детях, поскольку Марьям нежданно для мужа совершенно незаметно всего за каких-то девять месяцев нарастила брюхо. Качинский отвез жену в больницу с целью прозондировать опухоль. Врачи сделали кесарево сечение и обнаружили здорового малыша, эдак под пять килограммов веса, который никак не мог выбраться самостоятельно на свежий воздух, заблудившись в родовых путях. Врачи сказали, что у Марьям узкий таз, но Качинский не мог с этим согласиться. Бедра у Марьям за последние два года стали в три обхвата. Пока Качинский пропадал то в Чечне, то в Москве, Марьям кто-то так хорошо надул как резиновую куклу. И Качинский целыми ночами занимался постельной гимнастикой со своей куклой Машей. В итоге Качинский так уставал, что спал целыми днями, набирая сил к новой игре с Машкой. Дети как мухи ползали по нему и кормили папу манной кашей. Дети все как на подбор упитанныетолько сильно различаются по весу. Младший Ваня, которого принесла с улицы незнакомая женщина по имени Люда, весил рекордные десять килограммов при двух месяцах жизни. Остальные много легче, и стоило, заигравшись, подкинуть малыша под потолок, так он там и оставался, крутясь как воздушный шарик – что за дети такие?! Врачи объясняли малый вес – первыми успешными разработками генной инженерии: этакие сверхлюди – у них и группа крови шестая, и антигравитация степени пятой… Люди верующие, как один говорили, что это не дети вовсе, но ангелы бесплотные…

Кстати и Марьям стала странно легчать. Здоровья у Качинского никогда не было, но женушку чудесную он постоянно носил на руках, чтобы Марьям не сбежала. И вот уж год Марьям все легче и удобней сидит на шее мужа – никакой тяжести!

Качинский заикнулся, что не плохо бы завести домработницу.

- Тогда сразу и домработника! – зверем глянула на Качинского любимая супруга. – Я на седьмом месяце беременности, работаю в банке по двенадцать часов…

- Когда успела?! – воскликнул Качинский.

- Когда ты успел! Я предохраняюсь всеми средствами. А ты от зари до зари накачиваешь меня. Хочешь - не хочешь, будешь беременной при таком муже.

- Опять плохо, – буркнул Качинский и отправился в магазин, что находился на третьем этаже, сразу же после банка.

Очень удобно: взял деньги в банке и зашел в магазин, в котором как в Греции все есть, были бы деньги. Но деньги, почему-то не каждому дают, а только по рекомендации и почему-то требуют вернуть с большими процентами. А, где их взять эти проценты, разве что в другом банке. Опять же под поручительство первого банка. Словом, замкнутый круг. А вот владелец банка Валера Черный может взять деньги в любом банке, поскольку банки все его, и он единственный в городе банкир. Валера только тем и занимается, что перекладывает деньги из банка в банк, и они у него растут как на дрожжах, поливать не надо.

По магазину как по музею ходил поэт Денис. На спине и на груди поэта висели плакаты с цитатами стихов и суммой гонорара, которые поэт просил за прочтение гениальных виршей. Качинский дал сто долларов другу, и Денис по лестнице поднялся к фонтану, откуда и читал стихи:

- Как заплачу я в синие ленты,

Заплетенные в косы студенток.

Студентки бурно хлопали, визжали и носили поэта на руках. С поэтом на руках опустились вниз в банк, где Качинский надумал взять взаймы под ходатайство своей жены. В стеклянном холле банка стояли копии знаменитых ваз из Портленда, висели хорошие картины известных русских художников Макарова и еще раз Макарова. Офисы банка разделяли стеклянные стены огромных аквариумов, где средь водорослей плавали райские гурии и охрана из меченосцев. Золотые рыбки под музыку вальса цветов как солдаты в строю разворачивались одновременно и плавали из стороны в сторону. Певчие дрозды привели Дениса в восторг. Денис слез с девичьих плеч, зажег глаза и принялся подсвистывать птичкам – поэт вырос в деревне, был птицелов и ходил в ночное с лошадьми и колхозницами.

- Говорят, Шаляпин и Горький заходили в трактир затем, чтобы послушать дроздов, – сказал Денис, закрывая глаза от счастья.

- Почему не щеглов или канареек? – спрашивал Качинский, плохо разбираясь в птицах.

- Есть у нас и кенари, – отвечал служащий, провожая девушек и поэтов к хозяину банка шнобелевскому лауреату Валере Черному.

Действительно, в кабинете с итальянской мебелью висела клетка с желто-зелеными кенарями. В кабинете Черного как в лавке антиквара: старинные хронометры, барометры, патефон " Колумбия" с коллекцией пластинок мастеров Бельканто. На стенах афиши " Популярныя пъсенки въ исполнении Вертинскаго", и сам певец в маске Пьеро и с воротником жабо.

" Я устал от белил и румян

И от вечной трагической маски".

У огромной клетки с желто-зелеными кенарями сидели два сотрудника и обучали птиц на свистках и дудочках, иначе сказать подвешивали. Поэт Денис вновь упал в восторг и по грудь в счастье слушал дрозда по кличке Велимир:

- Деньги есть! – выдавал клювастый глазастый кенор, тезка великого поэта Велимира Хлебникова.

Велимир при жизни открыл закон " Качели власти": " Время носить обувь левую, время носить обувь правую". Закон качелей пришел в действие после смерти поэта, и ныне все носили обувь правую. Ту самую обувь, которую на единственной правой ноге, носил шнобелевский лауреат Валера Черный. Сам Валера Черный вместе со своими сотрудниками обедал у шведского стола. Поэт и их девушки то же было взяли гамбургеры с огромными ломтями ветчины. Но тут дрозды, наблюдавшие за пиршеством, дружно запели: " Пропуск, пропуск! "

Пропуск потребовали охранники банка.

Качинский достал сто долларов и отдал хозяину.

- Зачем пришли? – спросил Валера Черный, кладя пропуск с портретом президента во внутренний карман.

- Да вот хотели у вас занять денег на выпуск книжки, – бодро сказал Денис Заречный.

- Ну, если наши сотрудники скинутся, я не буду против, – Валера Черный пристально поглядел на девушек.

- У нас с собой нет денег, – девушки развели руками.

- Ну, что ж, – Черный подтянул костыль и выпрямился. - Тогда мы идем к вам и посмотрим, где лежат деньги.

ГЛАВА 45

Два великих поэта Юрий Качинский и Денис шли по фронтовому Красноярску, где всевозможные оборонительные сооружения в виде дотов и танков, вкопанных в землю, перемешивались с яркими зонтиками всевозможных кафе и бистро. В танках сидели чумазые танкисты и выпрашивали у прохожих пиво.

- Я тоже хочу пива – возмущался Денис – Это что за жизнь без праздников.

Денис совершил жизненный подвиг. Сам, не зная как, поднял на ноги троих пацанов: один уже строил мост на БАМе, второго забрали в армию, третьему какой-то отморозок в школе сломал позвонок и теперь он ходил в корсете. При этом, не смотря ни на что, Денис выдавал на-гора хорошие стихи.

- Ладно, – сказал Качинский. – Завалялась в кармане мелочишка, детишкам на коньячишка.

Марьям каждый день выдавала мужу на обед сто долларов, которые Юрий Николаевич отдавал друзьям. В итоге богема не просыхала и как стая мух вилась вокруг мецената. Вот и сегодня едва Качинский и Заречный сели за столик, как тотчас присели Ваня Казачок и Валера Черный, который держал все городские банки, но из-за своей патологической жадности пил только на халяву. Валера нигде никогда ни за что не платил, но поскольку в его карманах долларов, как у дурака махорки, то валюта постоянно, перенасыщаясь, сыпалась на тротуар, и за Валерой всегда ходил след людей, зорких к чужому богатству.

Скоро в знаменитом кафе " Веселый заяц", что на углу улиц Вейнбаума и Горбаня, стоял такой женский визг, что перекрывал рев, пролетающих над городом бомбардировщиков.

- Что за улица такая Горбаня? – спрашивал Валера Черный у многочисленных поклонниц, изучающих его карманы. – Городская баня, что ли? Не пора ли переименовать ее и назвать Черной!

⇐ Предыдущая 18 19 20 21 22 23 24 252627 Следующая ⇒