НА КРАЮ «СВЕТА» 25 страница

Пиво всюду, и даже великий художник Макаров развешал на рекламных щитах лучшие картины, где лучшие друзья и подруги предлагали пиво на выбор, а братки на " Мерседесах" ехали как на выставке и скупали, что нравилось. На вырученные доллары Макаров в Покровке построил коттедж с множеством амбразур. Жена и сыновья с пулеметами в руках держали круговую оборону, а сам мастер творил под их надежной защитой. Художник развил невероятную плодовитость, и множество безработных ходило по улице Мира с его картинами на груди. Средь них ходил председатель Голубев со своей женой Поль Гете, а может это был муж. Поль Гете была широка в плечах и носила косу до пят. Шведская семья носила на груди картины Макарова с мудрыми названиями " Интеллигентная семья познакомится с девушкой с физическими недостатками". На другой картине, что висела на спине, была такая же разъяснительная подпись " Сватовство горбатого майора". Увидев Качинского, бывший председатель пожаловался: " Запрет на профессию! " На какую профессию, Голубев не разъяснил.

Навстречу Качинскому резко свернул мужчина в телогрейке и сапогах.

- Ты совсем не помнишь меня. Мы с тобой учились в первой школе. Ты сидел с Васей Суриковым на одной парте – мужчина обнял Качинского и заплакал. – Ты узнал меня. Я твоя Слава.

- Я помню вас, – солгал Качинский в упор, не узнавая Мастера, с которым он не виделся много лет.

Мастер сильно похудел, и короткая бородка казалась приклеенной на интеллигентном лице. Качинский и сам немало настрадался в Чечне, но Мастер постарел по сравнению с ним вдвое. Мастер совершенно поседел и выглядел как дед Мороз, вернувшийся из заключения.

Мастер как бывший летчик имел неплохую пенсию, но друзей у городского сумасшедшего было больше чем денег. В итоге мастер заболел туберкулезом, лечился в диспансере, но по настоящему его лечила Богородица, у которой он работал, восстанавливая храм ее имени на углу улиц Сурикова и Мира. Мастер совместно с такими же алкашами и сумасшедшими восстанавливал старинные фрески, стоя на высоких лесах. Именно за этот труд Богородица и излечивала не только Мастера, но и всех болящих, приходящих к ней. Богородица даже совершала малые чудеса, превращая бодягу, купленную в подпольном шинке в качественную водку " Смирнофф". Смирнофка улучшала зрение и слух. Мастер видел будущее, а поэт Качинский слышал голоса с неба.

- Десять рублей! Мне нужно десять рублей! – кричал из-под самого купола храма поэт Ваня-казачок, только что принятый вместе с Качинским в Союз Писарчуков. – Мы моментами были приятелями. Ты думал – я хуже. Черный человек, а черный, дай десятку долларов.

Качинский пошарил в карманах, нашел ассигнацию в сотню долларов и сделал из нее голубок. Затем пустил этот голубок ввысь, и зеленый голубок по спирали поднялся и лег прямо в руки Ванечки.

- Стой! – крикнул снизу Мастер. – Погоди дружочек, не падай!

Мастер скинул фуфайку, затем, несмотря на холод, снял тельняшку и сполоснул ее под краном. Ваня-казачок нагнулся за голубком из долларовой сотенки, поскользнулся и упал из-под купола на бетон. Следом слетел голубок и лег на разбитую голову Ванечки.

- Убился, убился! – кричали алкаши, торопливо спускаясь с лесов.

Мастер накрыл мертвого Ваню чистой тельняшкой.

- Богородица знак дала, успел постирать.

- Нет, пусть живет мой друг! – сказал бард Шепилов, спускаясь вместе со всеми по шатким лестницам.

Николай-Чудотворец вошел в царские врата, куда смертному ходу нет, взял святую воду и полил Ваню. Тотчас кровь перестала течь, но Ваня еще был ни жив, ни мертв. Тогда стала мироточить икона Богородицы, и капли жидкости, пахнущей ладаном, упали на Ванечку. Ваня встал без единой царапины, но все еще с закрытыми глазами. Ваня на вид был совершенно цел, только полностью облысел. Пока Ваня падал из-под купола, волосы осыпались как после облучения.

Ваню обмыли и дали понюхать бодягу на святой воде. Ваня выпил, и его ноги сами пошли, хотя глаза были по-прежнему закрыты. Мастер и Коля Шепилов взяли Ваню с двух сторон, и повели в ресторан " Енисей", где гуляла широкая масленица. Доллар был приравнен к шести рублям и на зеленую сотню ели уху и расстегаи. Затем блины с припеком. За ними заливное, опять блины уже с двойным припеком. За ними осетрина паровая и опять блины, но уже с подпеком. Навага с грибками, политыми грибной сметаной. Разумеется, ни в одном доме столы не ломились от подобной снеди. Старички и старушки питались сухарями, но за доллары масленица сияла заново, правда только в ресторане. Поэты поглощали блины и готовились к великому посту покаяния и подвига постничества. Правда, большинство россиян внимательно заглядывало ни к себе в душу, а в телеэкраны, где первые воры России обжирались за счет православных людей, покорно несущих службы в храмах и читающих покаянные молитвы святого Ефрема Силина " Господи и Владыко живота моего". Воры ели блины с икрой и со смешком вспоминали грехопадение Адама и Евы, происшедшее из-за невоздержания. А большинство русского народа в последнее воскресение масленицы, названное " Прощенным", прощали друзьям и семье грехи, и совершали в храмах чин прощения за вольные и невольные обиды и грехи свои и власти имущей. В этот день воры и простые обыватели складывали как бы в копилку свои грехи, но у воров все монеты золотые, а у мирян все медные да мелкие…

На Великий пост собрались у Николая Шепилова. В крохотной комнатушке из мебели был лишь детский матрасик да натюрморт Макарова. Натюрморт изображал бокал белого вина, в котором плавала подробно выписанная луна с кратерами, да еще на гвоздиках висели художественно вышитые платки молодой художницы, нынешней жены Николая. В углу висела икона Божьей матери с ликом первой жены барда. Все гости молча перекрестились перед иконой.

Качинский с грустью оглядел комнатушку Николая. За все двадцать лет ничего не добавилось и не убавилось.

Ну, да Николай не страдал, и только басовитым шмелем гудел под аккомпонимент шести струнной гитары.

- На кровать наплевать -

Было б что целовать!

Шепилову наплевать, а вот гостям не на чем сидеть, и всей компанией двинулись в ближайший комиссионный магазин, непременно скинуться на кресло одно на всех. Но, увы. За то время пока Качинский черт знает, где пропадал, реформы таки дошли до Красноярска, и все дешевенькие магазины враз обратились в музеи с великолепными западными товарами и соответственно заоблачными ценами. Можно часами ходить, глядеть, не наглядеться на все эти мраморные унитазы с золотыми ручками и домашними водопадами из нефрита, но купить благолепье не по силам и банкирше Марьям.

И только в дальнем углу как осколок советской торговли продавец рекламировала товар и себя, сидя в глубоком кресле и выставив на продажу стройные ножки. Киса по имени Валя не сводила глаз с Качинского как с потенциального покупателя. А тот в свою очередь кружил вокруг Валентины Петровны, надеясь увести девушку куда-нибудь бесплатно. Но, к сожалению, жили они в разных параллельных мирах, и встреча на территории данного романа у них так и не состоялась. Должно быть, у них все позади или все впереди на страницах другого не менее состоятельного произведения. Автор надеется, что Валечка и Юрий Николаевич непременно встретятся в произведении, посвященном любви необычной, хрустально чистой как водопад.

Кресло торжественно внесли в комнату молодоженов, и отныне в кресле спали незваные гости, в то время как молодая семья продолжала медовый месяц на полу на детском матрасике, накрываясь кружевными платками. Впрочем, молодость вещь условная, Шепилов уже в группе риска с язвой желудка, но главное, что у молодых совпадала группа души.

А вот у Качинских группы крови в последнее время стали стремительно расходиться, и супруги спали не то чтобы в разных комнатах, а вообще в разных домах. У Качинского была первая универсальная группа крови, и почетный донор готов был поделиться со всеми женщинами, но Бог строг, и крещен ты, не крещен, а пост соблюдай.

Но, слава Богу, пришла Пасха. И однажды в кресле, где в гостях у Шепилова обычно возлегал Качинский, обнаружили юношу, одетого в блистающие одежды. Это был Ангел, возвестивший о воскрешении Христа.

Иисус Христос не раз до своей крестной смерти говорил ученикам о своем воскресении. И вот Христос является своим ученикам неоднократно по воскрешению из мертвых: Луке и Клеопе в Эммаусе, апостолу Николаю в Красноярске. И, если в Великий пост из конурки Шепилова лились божественные песнопения " На реках Енисейских", то отныне денно и нощно слухом овладевали песнопения «На горе Покровской». Именно на Покровке, как на земле Святой, обосновался ныне вернувшийся Святой Николай.

Накануне Светлого Воскресения Ангел, явившись в чертоги Шепилова, сменил синюю великопостную лампаду у образа Богоматери с ликом Веры на красную пасхальную. Всем общежитием пекли куличи и делали особые сырые творожные пасхи, красили яйца, а заодно и лысины мужей. В двенадцать ночи шли встречать воскресшего Христа и святить куличи. После заутрени христосовались друг с другом, троекратно целуясь и обмениваясь пасхальными яйцами. Затем дружно разговлялись в холле общежития за богато накрытыми столами.

Торжества продолжались целую неделю, называемую красной. Впрочем, у богемы красным был весь год. Вместе с воскрешением Христа возрождалась и Демократия, а вместе с ней и веротерпение. Вокруг православного храма восставали иные. В двухэтажной деревянной мечети на улице Фрунзе один сварщик Рудик Набиулин бил поклоны Аллаху в послеобеденном Намазе. Все заводы закрылись, и ныне Набиулин варил железные двери и фигурные решетки на окнах. В иудейской синагоге председатель совета директоров АТБ господин Триван привел сына на обряд совершеннолетия для мальчиков. Бар-мицва совершался в первую субботу после тринадцати лет. Соломона Тривана впервые вызвали к чтению Торы. К сожалению, количества мальчиков тринадцати лет не хватало для кворума коллективной молитвы – большинство евреев Красноярска вели своих детей в первую очередь в католический костел, который воздвигли ссыльные поляки еще в прошлом веке.

После избрания Сусанина на второй срок демократия обрела полный размах. И вот уже напротив православного храма прямо через дорогу открылась церковь Сатаны! Внутри церкви на кресте распят крылатый дракон Аль Христос, копия Змея-Горыныча, три головы которого представляли адову троицу: Сатана, Антихрист, Лжепророк. Между христовой дружиной православного храма Богородицы и сатанистами происходили нешуточные сражения, что тоже было в духе демократии – каждый отстаивал свою свободу.

Кинотеатр " Совкино" переделали под Соломонов храм, где денно и нощно молились его бедные рыцари с мечами отнюдь не бутафорскими. На сцене, где прежде был экран, тамплиеры поклонялись Бамофету – черному козлу с трехликой человеческой головой. Наиболее резвыми рыцарями Соломонова храма были идеолух Резник, одноногий повестушник Валера Черный и бывший председатель Голубев.

Идеолух Резник надел маску Бузора – инкуба, переселяющегося из века в век, из одной оболочки в другую. Ныне идеолух Резник вошел в личину Нестора, недавно убитого и похороненного с большим размахом на старинном центральном кладбище. После похорон Резник – Нестор пришел к покровским авторитетам и на сходке объявил себя вором в законе. Прежний Нестор был мужчина грубого характера и сложения, а нынешний Резник – Бузор был с виду свой парень, готовый снять последнюю рубаху. Если драконоид Бузор был центральным ликом Бамофета, то демоны Трезор и Азазель глядели в стороны, как бы обозревая тылы справа и слева. Лик демона Трезора взял себе повестушник Валера Черный, что каждый раз показывал клыки своим апонентам. " Мы продолжим реформы" - загробным голосом обещал Валера Черный, размахивая акциями МММ. Тем самым Валера давал знать, что данный банк скоро сольется с банком АТБ, где он имел десять процентов капитала. Другой демон Азазель обрел лик бывшего председателя Голубева, что в свою очередь активно скупал акции " Нефть-алмаз-инвест". Тройка демонов постепенно захватывала влияние в совете директоров АТБ и попутно скупала акции других крупных банков. Нестор Резник руководил охраной АТБ, а следственно руководил и председателем совета директоров господином Триваном.

Богема мало понимала в устройстве многих банков, как грибы расплодившихся в Красноярске, и готова была ноги мыть и воду пить новым русским, несущим на плечах крышу бывшей великой державы. Богему не интересовало, что крыша была криминальной, что банки сплошь демонические. Лишь бы в каждом ресторанчике да магазинчике наливали халяву. И вообще времена круто изменились. Вчера вокруг редких магазинов насмерть бились мужики, как на войне, отрывая друг другу голову, а водка считалась ценной валютой, за которую можно было купить любой продукт, в том числе и любовь. Сегодня любовь можно было купить только за доллар, а доллар ходил не по одному, а пачками, так что редко кто его видел. Но зато было много пива с особыми пробками, скачущими день и ночь. Если исхитриться и поймать пробку, то на ней увидишь колесо, на другой пробке руль, на третьей надпись Цой. Из всех пробок можно сложить игрушечный автомобиль марки " Виктор". И вообще жизнь пошла малина. Из рук в руки переходили жуткие суммы и в руки поэтов иногда падали от самого потолка, кружась и играя цветные зеленые бумажки. На одну бумажку можно было цедить через соломинку вкусную бодягу целый месяц. Словом, пришел долгожданный коммунизм, обещанный Хрущевым еще двадцать лет назад.

ГЛАВА 43

Лет десять назад дорога в библиотеку, где работала Марьям, шла мимо пивного ресторана. Вокруг пива, что дороже золота, завивалась очередь, раскаленная как спираль электроплитки. Попасть в пивной бар было труднее, чем в Кремль, и мужики брали пиво штурмом, как советские войска фашисткий Берлин. Марьям с той же решимостью пробивалась через пивное войско, броском преодолевая кучкующийся народ, как спирали Бруно. Оборона противника больно цеплялась и отщипывала кусочки мягкой плоти, заедая ей окаянное пиво…

И надо же, много лет спустя в бывшей библиотеке стараниями бывшего идеолуха Резника открылся филиал АТБ. И вновь Марьям дефилировала мимо пивбара, что уцелел, несмотря на все перестройки, а вот библиотека погибла. Марьям сделала вывод, что у русских мужиков мозги атрофировались, а мочевой пузырь напротив окреп. Целыми сутками под зонтами с рекламой кока-колы сидели одни и те же типы, ни в ком случае, не желая оторвать тяжелый зад от пластмассовых сидений – может, у них там шланги прямо в водостоки сброшены? Марьям уже знала всех в лицо, и мордастые парни, приветствуя ее, вставали с пенистой кружкой в руке, делая легкий поклон головой. И ведь ни один из них не ущипнет за грудь, не хлопнет по попке – заелись! Кругом столько порнухи и проституток, что тестостерон перестал вырабатываться.

За что любит кролик морковку? За цвет и форму! Но, если морковки много, то кролик отдыхает, закрыв глаза. Начальник охраны Резник рассказал, подсев на банкете, как однажды вызвал по сотовому двух студенток. Те выпили с ним, взяв под руки с двух сторон, посадили в такси, привезли куда-то и напоили клофелином. Взяли всю зарплату в долларах и пропали. Теперь Резник поумнел, кладет валюту на счет.

Словом, нынешний мужчина, ничем себя не утруждая, получает удовольствие без всякого напряжения. Спрашивается, зачем ему жениться, если есть проститутки? А с кем жить нормальной женщине? Тоже податься в проституцию?

И вдруг как привет из далекой юности, чья-то грубая лапа легла на грудь Марьям. Марьям без раздумья хлопнула по роже бомжа, затем, лишь оглянувшись, с трудом узнала Героя соцтруда Берлинского.

- Ты же, говорят, умер? – поразилась Марьям, во все глаза, разглядывая бородатого медведя с красным лицом и темными глазами.

- Теперь буду долго жить, – отвечал Берлинский, поправляя штопаный пиджак с золотой звездой Героя.

Марьям поразилась – не потерял, не пропил. Уже за одно это можно было пожалеть русского гиганта, поверженного в грязь. Долгие годы государство на таких людях везло огромный груз, не под силу другим народам, а затем бросило на дороге, как загнанного коня, забыв пристрелить, чтобы не мучался.

Марьям тотчас повела бывшего Героя в пивной ресторан, но охрана не пропустила бомжа. И тогда Марьям повела его в фирменный магазин " Богатырь", где переодела его в сносный костюм, а хламиду бросила в мусорный ящик. Марьям вылила на Берлинского целый флакон французской воды. Велела ему купить цветы у бабушек, и затем они неспешно сели в ресторане " Енисей". Столиков было больше, чем клиентов, и Марьям это устраивало. Берлинский молчал, а Марьям думала: " зачем она сидит со своим насильником? " Едва она так подумала, как один из гладиолусов вдруг надломился и упал на стол, словно подрубленный. Марьям содрогнулась – плохой знак. Марьям было заметалась, думая непременно покинуть несчастный столик, затем мысленно сплюнула и отдалась музыке и игре света. Оркестр играл " Старинные часы", в зеркалах отражались немолодые пары, одетые в ретро, и скоро Марьям стало хорошо. Молодую красивую женщину наперебой приглашали мужчины с жесткими глазами и спортивными прическами. Все они хорошо танцевали, хорошо говорили и предлагали хорошие деньги за хорошую ночь, совершенно при этом игнорируя сидящего за одним столом с ней Героя соцтруда. Спустя десять лет Золотая Звезда совершенно потеряла свою значимость, во всяком случае, в ресторанном мире, где жили крутые мены с жесткими глазами.

- Меня пригласили кататься всю ночь на " Мерседесе", - со смехом сказала Марьям, садясь в кресло и глядя в глаза вежливого мужчины.

Мужчина слегка скосил глаза на Берлинского, на бороду, давно не знавшую бритвы, на спутанные волосы, густо падающие на плечи, и спросил Марьям:

- Это ваш отец? Надеюсь, ваш папа не будет против нашего рандеву? Мы его поместим в лучший номер, а завтра мы его посадим на поезд и отправим отца домой. Судя по загару, вы откуда-то с Дудинки?

- Я из зоны, корешок, – просто ответил Берлинский. – Вчера освободился, а это моя мамка.

Спортивный мужчина молча вернулся в свою компанию, и компания несколько раз выразительно глянула в сторону Марьям.

- Маша – спрашивал по окончанию вечера Берлинский – Кто вы по национальности? Персиянка?

- Отец из Уфы, мама из Киева, а сама я чалдонка.

- А я испанец, – грустно сказал Берлинский, заглядывая в золотые глаза Марьям. – Маму эвакуировали перед самой войной из Испании, она до сих пор с акцентом говорит.

- Понятно, почему у дона Берлинского испанская грусть в глазах.

- Мать хочет вернуться на родину, – сказал Берлинский. – А я уже русский. Ума не приложу, как я буду жениться на испанке. Мама говорит, что была в Мадриде и отыскала свой дом с каменными коврами на фасаде и венецианскими окнами. И вроде бы испанское правительство готово вернуть частную собственность, даже документы какие-то нашлись.

- Ого, какой поворот, – сказала Марьям.

- Ты уж прости за грубость…

- … Но иначе меня не остановить! – воскликнула Марьям. – Ты, где живешь-то?

- Где-то здесь, но, если всерьез, то есть квартира в Москве. Поехали, – пригласил Берлинский. – Я здесь только из-за тебя! Хожу по твоим следам, заглядываю в окна

- Это как?!

- В твоем небоскребе много всяких лестниц. Мало кто из жильцов подозревает о них, удобных для воров.

- Вот как! Воры на тридцатом этаже!

Марьям и Берлинский шли по улице Мира в темное время, когда улицу освещали редкие рекламы. Большинство магазинов по распоряжению мэрии отключались от электроэнергии. Время было позднее, но улица была полна людей, большей частью подозрительных. Иные были вооружены. Черт знает, что за люди и чью сторону держали. В городе десяток партий и у каждой вооруженное ядро. Перестрелки порой возникали без всяческой причины. Такси было поймать невозможно, машины пролетали на бешеной скорости, боясь быть расстрелянными или захваченными. Марьям все тревожней крутила головой и не напрасно. С тротуара к ним свернула группа людей с какими-то палками в руках.

Мужчина, что приглашал Марьям на ночное рандеву, замахнулся на Берлинского обрезком трубы.

- Против лома нет приема!

- Если нет другого лома! – Берлинский отбился вовремя подхваченной железной трубой, коих немало валялось на тротуарах ввиду постоянного ремонта старых зданий, разрушающихся в перестрелках и танковых обстрелах.

Плохо пришлось бы Марьям и Берлинскому, но Марьям нажала тревожный вызов по сотовому. И вот уже через минуту милицейский броневик с воем развернулся посреди проспекта. Единственное, что хорошо работало при демократии, так это милиция, причем за мизерную оплату. Правда, богатые жертвы криминала щедро оплачивали свою жизнь. Не пожалела денег и Марьям.

- Уезжай! – приказала Марьям, кладя доллары не только милиции, но и Берлинскому в карман. Попросила экипаж ПМГ отвезти человека до вокзала, естественно за отдельную плату.

- Только с тобой, – упирался Берлинский, в то время как два милиционера пытались втолкнуть его в бронивичок. Менты уже были готовы применить электрошоковые дубинки.

- Не знаю. Когда-нибудь, может быть. А пока исчезни, – Марьям дала отмашку, и менты силой закинули Берлинского в машину и повезли на вокзал.

На вокзале вежливые менты купили Берлинскому билет до Москвы и посадили в поезд.

Марьям поторопилась домой, надеясь застать семью, досматривающую десятый сон, но, увы. Борис и Алла, исполняющие роль ночных нянь спали, а детишки знай, себе играли, устроив в квартире бардак. Любимый папочка, конечно в доме не ночевал. Мальчики, завидев маму, заволновались, да так сильно, что принялись говорить уличным жаргоном, словно родились в Покровке:

- Вась, угадай, в каком ухе звенит?

- Петь, угадай, какая рука чешется?

- Ну, вот, что, друзья, – Марьям достала сто долларов, естественно фальшивых, годных только для игры. – Держите рэкетиры.

Ребятишки обнюхали ассигнацию, посмотрели на просвет и подняли вой.

- Хорошо, завтра пойдем в магазин, – пообещала Марьям.

- В кино хочу, – заныл Васька.

- Да вот же домашний кинотеатр.

- Нет, мама! Кинотеатр за окошком, смотри.

С тридцатого этажа небоскреба " Главуголь" хорошо просматривался ночной Красноярск, погруженный в египетскую тьму. И только редкие вспышки сигнальных ракет да разноцветные трассеры несколько украшали тьму. Хорошо хоть кто-то стреляет, а то совсем тоска. Вот над Покровкой вспыхнули прожектора. Это тяжелый " Боинг" рискнул подняться с городского аэродрома. И напрасно рискнул. Тотчас цветные трассеры ударили в небо и прошили самолет. Рукотворная молния разодрала тьму. " Боинг-747" задел колесами ЛЭП-500 и упал на Енисей. Потеряв крылья, громадный самолет поплыл обычным теплоходом, а стюардесса на хорошем английском языке говорила, указывая в иллюминатор:

- Господа, мы проплываем мимо деревни, где живет великий русский писатель Виктор Астафьев. Как раз его бабушка Катерина Петровна справляет в своем доме очередные именины.

- Так она же давно умерла, – хором сказала делегация " Красноярских костров", в полном составе улетающая на воскресный отдых в Египет.

- Да вы послушайте – поют!

" Раз полоску Маша жала,

Золотую мудь вязала".

- Да это ж Мишка Паршуков! – воскликнул старший редактор Чесноков – Полста лет прошла, а все тот же, не изменился. Они все еще при советской власти живут!

- Хороша Совецка власть, да горьковата, – подтвердил Мишка Коршуков, пробежал по пуговицам гармошки проворными пальцами, и тут же загнул ее в крендель немыслимый.

" Боинг-747" с ходу вылетел на каменистый берег и по инерции, давя изгороди и огороды, прибыл точно на бабушкин праздник. Редакция журнала стала прыгать с самолета на землю, слава богу, еще не схваченную морозом и от того мягкую. Вслед за ними на копны соломы попрыгали и зарубежные пассажиры. В свою очередь пьяная компания покинула избу через окна, и началось повальное целование и объяснение в вечной любви, заглушаемое шмыганьем потылициных носов, зацепившись за который и большой ветер остановится.

- С Ангелом, Катерина Петровна, с праздничком!

- Кушайте гости, кушайте дорогие.

Бабушка налила гостям сразу по полному стакану, поскольку рюмки и прочая подобная посуда для них никакая не тара. Поэт Качинский, оказавшийся в самолете по недоразумению, братался с Виктором Петровичем.

- Наконец- то свиделись, – плакал Виктор Петрович. – Я уж думал, умру, не свидимся.

Хорошо гуляли, хорошо пели, хорошо плясали. Гармошка со скрипом, надрывом и шипом выдавала из дыроватых мехов отчаянную плясовую. Бабенки в свете огней " Боинга-747" тряслись по всей улице под " Барыню". Гулянка пошла в самый накал, и народ распалялся от пляски, прибавляя шуму, визгу и топоту. Барыню сменил бесноватый рок-н-ролл, что вовсе не выглядел иностранцем, а уже как бы ассимилировавшись, гулял по деревне наравне с барыней. Но видимо, что-то такое едкое таилось в пришельце. И вел он себя некультурно, разухабисто, отчего дядя Левонтий стал безутешен и принялся катать лохматую голову по столу среди тарелок. Дядю Левонтия окружили иностранные гости, что уже не гости были на пиру, но хозяева.

- Я вор, меня трудно любить… - дядя Левонтий стучал кулачищем в грудь, давая всем понять, что он и есть вор и бандит, и преступник всего мира.

Американские гости согласно кивали головами:

- Вся Россия – вор. Кавказ! Война!

Дядя Левонтий пуще расходился.

- Меня каторжанца могила исправит!

- Йес! Йес! – радостно кивали головами американцы – Могила. Вся Россия будет могила.

И здесь дядя Левонтий перестал катать лохматую голову, поднял лицо и спросил у американцев:

- Что такое жисть?!

- Тошно мне! – заголосили бабы и почесали, каждая в свою сторону.

Дядя Левонтий схватил жердь, которой был огорожен огород и принялся потреблять ее как орудие битвы.

- Перестреляю, всех уложу.

Дядя Левонтий ударил жердью по столу, где все было крупно, нарядно, ядрено, зажарено, запечено с красотой, большим старанием и умением. Студень – гордость бабушкина, чуть жирком подернутый, разлетелся как от взрыва гранаты и обмазал американцев с ног до головы. Главный американец миллиардер Шорош был украшен капустой в пластах. На плечи легли огурцы ломтиками. Петух отварной, махнув остатками крылышек, взлетел на голову Шороша и прокукарекал. Следом стакан, полный водки влетел в раскрытый от изумления рот. Шорош мигом проглотил, и вот уже рыжик с луком, радужно улыбаясь, прилип к красным губам американца. Тонкая и стройная академик Лала, что летела из Москвы в Токио через Россию, от удара оглобли взлетела, аж на плоскую крышу баньки и ходила там, крутясь на месте, как балерина в новой форме от Юдашкина, блестя шутовскими погонами. Словом, даже у академика Лалы нервы сгорели, и она ходила по крыше бани, ставя ноги в линию, как ходят манекенщицы на подиуме. Деревенские мужики сняли манекенщицу с крыши, и в этой же бане академик Лала демонстрировала мужчинам такую гимнастику, что у Мишки Коршунова глаза на лоб полезли. И пропал бы деревенский гармонист, провалившись в ад, да спасли его бабы, что сами взяли колья в руки и принялись гонять нечистый дух по всем огородам.

- Я те покажу гинерал! – махала колышком Августа. – Будешь знать, как царев смущать!

Тонкая и стройная академик Лала демонстрировала мировые рекорды в беге с препятствиями, каждый раз теряя очередную гипнограмму, что подобно змеям клубились в остатках картофельной ботвы. Тетка Мария, Апроня и Августа – просмешницы, зубоскалки всю ночь гоняли нечистый дух. А мужики тем временем выбивали дух из богатеньких Буратино, что прибыли хоронить Россию, поддавшись уверениям российских демократов о вырождении русского народа. Скоро все огороды были усеяны зелеными долларами, которые мужики по незнанию пустили на самокрутки – с бумагой в довоенной деревне всегда было напряженка. Словом, били русского мужика и, наконец, разбудили. Спустя пятьдесят лет проснулся и встал на ноги. А вставши на ноги, вооружился орясиной и принялся крушить все вокруг себя. Пообещав добраться и до пьяного президента Сусанина.

Президент Сусанин хватался за сердце и глотал водку фужерами. Ему донесли, что где-то под Красноярском народ взбунтовался и взял в плен миллиардера Шороша и академика Лалу.

Вот ведь как в России случается: только что каждый, кто имел большую деньгу, подобно ребенку, играющему с паровозиками, играл Историей России, такой же пьяной, как и сам игрок. И кто только не вставал к штурвалу корабля! И сам Сусанин, и его жена, и его дочери, и полюбовники ихние прикипали к рычагам власти. Трезвонили Благовест о невероятно сладком случае, когда с Россией можно делать что хошь. И бедная Россия то на правый борт ложилась, то на левый, то киль показывала, а то и вовсе на месте крутилась, как старинная пластинка под иглой патефона.

И вдруг пьяный мужик вышел на железную дорогу и бесконечной колонной потопал на Москву. Президент Сусанин в свою очередь тоже топал ногами, да так шумно, что Кремль качался, а маршалы падали в обморок. Президент срывал с разъевшихся генералов мужские погоны и взамен надевал на их головы соломенные шляпки. Выпнув одних, президент пальцем подманивал следующих в очереди, и те ползали у ног, целуя сапоги. Новенькие генералы играли в теннис под руководством Тарпищева, а президент, сложив сжатые кулаки меж колен, наблюдал игру и самых ловких отбирал в свою команду. Неудачники вслед за другими направлялись писать мемуары в стихах.

⇐ Предыдущая 18 19 20 21 22 23 242526 27 Следующая ⇒