НА КРАЮ «СВЕТА» 12 страница

- … Постепенно мы восстановим весь животный мир Земли, все исчезнувшие виды.

- И мамонтов тоже? – спросила сквозь слезы Марьям.

- И снежных людей! Несколько сот Йети мы клонировали из печени снежного человека, подстреленного мною на БАМе.

Библиотекарь с высшим образованием округлила глаза, пугаясь неизвестных слов.

- У меня голова закружилась.

- Срочно идем ко мне, у меня карманный доктор " Медия", изобретение моего лучшего друга Вити Зорина из нашего Аналитического Центра.

- Как вы умеете говорить, – сказала Марьям, восхищенная словесным душем, приятным на слух. – А зачем разводить этих снежных товарищей?

- Йети переживут атомную войну, и они начнут новую цивилизацию – пятую по счету!

- А мы погибнем?

Качинский, с большим трудом приведя девушку к своему дому, обвел город имперским жестом:

- Под Красноярском еще два города. Один на глубине сто метров, другой - на пятьсот. Наверху ядерная зима и снежные люди, а на внизу гарнизон с отборным населением.

- А, я? А, ты? А, мама?

- Мы приглядываемся к людям и выбираем, кого взять с собой…

- Опять война? Господи, как я устала, только начала жить.

- Увы, от нас ничего не зависит!

- От кого зависит!?

- От стрелочника.

- Кто такой стрелочник?

- Кто-то вроде Наполеона, только без армии.

- Понимаю. Если Наполеон с армией, то это локомотив, а если без армии – стрелочник.

- У тебя мужское мышление, – Качинский глянул на тонкую фигурку с небольшой грудью. – Мне такие нравятся.

- А мне нравятся большие мужчины, – Марьям нахмурилась, вспомнив медвежьи ласки героя Берлинского.

- Я думаю, важна не мощность локомотива, а правильно выбранный путь.

- И сколько же могил на правильном пути? Твой Наполеон вел Историю по трупам…

- Мой дед в памятном тридцать седьмом пропал без вести, – Качинский из-под руки оглядел темную Закаменку, из-за которой поднимались ряды многоэтажных домов с яркими окнами.

- И мой дед исчез без следа.

- И мы тоже пропадем без памяти, если ты не поселишься в моих руинах, – Качинский указал на родовое гнездо, раскинувшееся на крутом склоне горы.

Марьям качнула головой:

- Какие это руины! Дом крепкий, обширный двор почти в центре города, ощущение, что я где-то видела и была в гостях…

Качинский фыркнул – у Марьям отличный юмор. Помнится, они кувыркались целую ночь вдвоем на старом диване! Правда, Качинский ничего не добился, и Марьям как мыло ускользнула из его рук. Что ж, жизнь не закончилась…

Марьям с серьезным видом, забыв о Берлинском, уже жила в новой реальности.

- Старый дом можно отремонтировать. Я сама из поселковых, все умею – и побелить, и оштукатурить…

- Начнем сейчас!? – предложил Качинский.

Но холодная и чистая как зима и непостижимая для ума Марьям сказала: " Только после регистрации".

- А когда регистрация? – несколько растерялся Качинский.

- Во вторник, – просто сказала Марьям, совершенно забыв, что во вторник она собиралась регистрироваться с Берлинским.

- Я согласен, – сказал Качинский.

В понедельник выпал снег и прикрыл лед, машины стали биться меньше. Марьям на работе, конечно, рассказала всем библиотекарям о предложении Качинского, довольно известного советского писателя.

- Ой, да нищета все они! – воскликнула переводчица Майя, заглянувшая в библиотеку в поисках редких словарей.

Майя убедилась на своем муже в совершенной бездоходности, так называемых литераторов. Но Марьям опровергла сомнения и рассказала о семидесяти рублях, добытых за один день Качинским. И тотчас жуткие слухи, тиражированные Майей и ее многочисленными подругами за рубежом, облетели весь мир. Две тысячи долларов в месяц не снились даже многим американцам, а уж сверх доход Качинсчкого, который не был даже членом писарчуков, совершенно потряс весь Советский Союз. Секретная информация легла и на стол президента Ломоносова.

- Две тысячи! – хваталась за голову Зоя Спартаковна – В то время как Президент страны получает всего тысячу!

И следующим декретом президента СССР Ломоносова был закон о приведении к норме окладов высших чиновников, в результате чего зарплата президента достигла шести тысяч рублей. Другим следствием слухов, было, начало строительства президентского дворца в Форосе, поскольку простой литератор Качинский имел обширное родовое гнездо площадью полгектара.

Прослышав о сверх доходах, к родовому гнезду прикатила " Волга" председателя писарчуков Голубева. Литераторы выпили по стаканчику самодельного вина, после чего воцарилось молчание. Молчание длилось полчаса и, наконец, Голубев изрек:

- Вы не скоро станете писателем! – с этими словами Голубев покинул недогадливого Качинского.

Качинский задумчиво почесал голову и его вдруг обуял внезапный страх. Несколько ночей Качинский решал трудную задачу, что хотел сказать Иван Иванович Голубев и, наконец, кинулся в Правление Союза, надеясь добыть истину. В правлении писарчуки со строгими лицами разбирали должности и делили будущие гонорары, которые писарчуки сами себе начисляли за вредность. Особенно вредной считалась работа с молодежью, что ни на грош не ставила старых зубров. Вредность и зубастость молодежи достигла такой степени, что зеленый бильярд был обкусан со всех сторон, словно пирог в детской комнате. Кандидаты в члены с оглушительным спором вычеркивали друг друга из списков и оставляли без внимания Качинского, глядя сквозь него как сквозь стекло.

Оппозиция назвалась громким именем " Неолит", что означало «Новая литература». Словесная схватка перешла в рукопашную, и всегдашний дессидент Громов мощным кулаком пробил дыру в бильярдном столе. Остальные неолитовцы поддержали почин, и скоро дубовый стол рассыпался в щепки – это была первая жертва перестройки. С этой жертвы и начался развал Советского Союза. Бурная ссора вышла из дверей правления и, перейдя дорогу, достигла центрального базара. Кавказцы, почуявшие запах грандиозного скандала, прибежали к правлению писарчуков, и вновь, в который раз за время перестройки зазвенели стекла, затрещали шторы, и по комнатам загулял ледяной ветер. Кто-то выбил искру из глаза Голубева, ветер раздул пламя, и вот уже пожарные в пятый раз гасили Союз писарчуков. А виновато было во всем правление и непосредственно председатель, что мало покупал фруктов и редко приглашал грузин, как, впрочем, и армян за праздничный стол, что случался в правлении каждый день.

Странно, но почему-то не приглашали на праздники в Союз писарчуков и старых татарок в белых платках, что сидели средь татарской улицы и укоризненно качали головами вслед Качинскому: " Йа, Раббам! " На улицу выскочил Рудик Набиулин, сварщик завода ЖБИ-5 и пригласил в ухоженный дом, крашенный в оранжевый свет под ярко красной крышей. Гостя встретила сияющая хозяйка с двумя именами: русским Лиза и татарским Гулия. Мягкой поступью жесткого матриархата Лиза-Гуля ввела в дом, выскобленный и выбеленный как больничная палата. В столовой стоял огромный самовар. Рядом истекал чудесными запахами беляш, начиненный мясом и луком. После обильного чаепития лежали на самодельных диванчиках, накрыв левую ногу правой, как принято у татар. Отдохнув, снова пили густой чай, заваренный на лечебных травах, закусывая курагой и чак-чаком, сваренным на меду.

- Ай, Сафа! Вай, Сафа! – пела под гармонику Лиза-Гуля песню о несчастном Сафе, женившемся на молодой девушке.

Уж не про Качинского сия песня, как никак к сорока подходит, а жены все нет.

- Ой, да какой сегодня день? – всполошился Качинский, вспомнив, что собирались они с Марьям на регистрацию во вторник.

Поздно вспомнил Качинский, прошел целый месяц: что-то стало с памятью – пора к невропатологу. А может, лучше в сварщики пойти? Рудик включил телевизор, и голова Качинского закружилась еще более. Главный редактор газеты " За науку в Сибири" Сергей обвинил Качинского в организации теракта на Чернобыльской АЭС. Еще за неделю до катастрофы газета опубликовала снимок АЭС рядом с циферблатом часов на Спасской башне – стрелки указывали на точное время взрыва, на седьмое ноября. А вот безграмотный Качинский, работая в Аналитическом Центре, сдвинул время, и взрыв произошел преждевременно. " Кто вы, доктор Качинский? " – напрямую спросил с экрана идеолог Сергей.

СССР замер в ужасе - до сих пор над Украиной и Белоруссией летает четыре тонны рудных концентратов. А ведь поэт Качинский мог предотвратить катастрофу!

Всемирная зима, начавшаяся в Чернобыле, вошла в родовое гнездо Качинского. Под утро на термометре было плюс пять градусов Цельсия, впрочем, холод Качинскому был полезен. Поэта, ведущего праведную жизнь, совсем измучили грешные сны. Но с другой стороны, позвоночник при минусовых температурах вовсе отказался сгибаться, и Качинский, согнувшись буквой Г, поехал к любимой тетушке, надеясь оттаять в горячей ванне.

Стояли сорокоградусные крещенские морозы. Трамваи ходили с трудом, были переполнены, и Качинский едва втиснулся на заднюю площадку, где так и ехал, уцепившись голой рукой за ледяной металл. Трамвай с грохотом катил по коммунальному мосту, что был захвачен густым туманом, сквозь который едва проглядывали желтые фонари. Автомобили также, включив желтые фары, двигались следом на ощупь. На стоянках входили люди, как полярники обросшие густым инеем, у мужчин на бородах и усах висели сосульки. Рабочий люд приплясывал без музыки, громко матеря и власть, и мороз. Народ прибывал, мерзлые туши вытеснили Качинского. И вот он, едва держась на ледяном ветру за раскаленный металл, висел в воздухе в свете ярких фар автомобилей, скрипящих колесами и упирающихся буквально в ноги поэта. Рядом висел высокий мужик с большой бородой и в пальто, столь худом, что и бомжи не носили. В руках бородатый мужик ухитрялся держать стопку книг и тубус для чертежей. Мужик за спиной Качинского вдруг странно затих, и поэт, почувствовав свободу, развернулся. Нижняя ступенька была пуста, сверху равнодушно рыбьими глазками смотрели девушки, промерзшие до костей. А сам Качинский держал в руках книги и тубус странно пропавшего " студента". Качинский оглядел дорогу и тихо крикнул пассажирам с замороженными глазами, но никто не откликнулся, не пошевелился. Трамвай перекатил гремящий мост, и Качинский, сойдя на остановке, перелистал книги с печатью библиотеки, где работала Марьям. Зябко пожав плечами, Качинский из последних сил тронулся по оглушительному морозу к спасительному дому любимой тетушки.

Тетушка Наиля встретила шумно: " Зачем приехал? ". Но через минуту кормила лепешками со сметаной, поила индийским чаем. Тетушка, жалуясь на бедность, копалась в холодильнике, забитом под завязку, и выставляла любимому племяннику то масло, то конскую колбасу. И, наконец, редкое богатство бутылку водки. Правда, горячие симпатии тут же сменились трезвым расчетом, и тетушка сменила водку на пиво - не жирно ли будет! Колбасу она тоже меняла раз пять. Копченую на вареную, вареную на кровяную, кровяную на ливерную. И вновь расщедрившись, выставила финскую " салями", что подавалась только в Кремле. Тетушка, работая в " Союзпечати", могла конкурировать с президентом. Пока варились пельмени, Качинский сам, как мороженый пельмень, таял в горячей воде, а рядом хлопотала дородная тетушка, открывая и закрывая краны, чтобы непутевый племянник не залил водой хороших соседей, снабжающих тетушку дефицитными лекарствами. Изредка в дверях возникал дядя Володя, муж тетушки, и показывал издали заветную бутылочку, уведенную от тетушки. Скоро Качинский был здоров, чист и пьян на халяву, листал " Бурду" и журнал " Америка", и пел на пару с дядей Володей " Шотландскую застольную" Бетховена.

" Постой, выпьем ей Богу,

Бетси, скорей нам грогу!

Бездельник, кто с нами не пьет".

Тетушка возмущалась: " Кто бездельник?! ". А дядя Володя, лежа на диване, отвечал: " Жизнь – волчок, крутишься – стоишь, выпил – лежишь".

" Кто лежит, старый кобель? " – вновь возмущалась тетушка.

" Чехи лежат", – отвечал дядя Володя.

И верно. Весь Советский Союз голосами Качинского и дяди Володи просил: " Шайбу, шайбу! ". А проклятые канадцы никак не отдавали ее и, наконец, со счетом 3: 2 забрали приз " Известий".

- Эх, не взяли нас на игру, – сказал дядя Володя.

- Без меня ты бы проиграл, – сказала тетушка.

Действительно, жизнь дядя Володи до встречи с тетушкой шла без правил. Была у него семья, был дом, невестка с внуком, дочь и сын, да вот горе открыло ворота, разбился корабль, и тетушка на утлой лодочке подобрала тонущего матроса.

Хоккейный праздник кончился, но у дяди Володи была еще заначка заветная четушечка, и праздник продолжился: на льду теперь катались " А ну-ка девушки". Хоровод победительниц возглавила «мисс Сибирь" Маргарита Душевная. В короткой юбке с гитарой в руке Маргарита стремительно каталась не хуже хоккеистов и продолжала петь песенку, начатую еще в цирке.

Качинский смотрел на экран древнего " Енисея", где в лучах славы блистала девушка его мечты, что зримо и вещественно пролетела мимо его жизни, так близко, так ярко…

Пряча глаза, Качинский подхватил чужие учебники и тубус и покатил домой промерзшим пустым трамваем. Впереди на коленях отца сидел маленький ребенок, закутанный в три шубы, и спрашивал:

- Папа, кто живет выше нас?

- Соседи Петровы.

- Это на восьмом, а на девятом?

- Тоже соседи, но я их не знаю.

- А выше?

- Тоже соседи, только из другого мира.

- А трамвай может повернуть?

- Нет, сынок, от судьбы не уйдешь.

На другой день Качинский, не зная, что делать с учебниками, отнес их в библиотеку. Марьям, сильно сердясь на Качинского, отвернулась от него и привычно перелистала книги. Вдруг охнув, Марьям осела на стул, и Качинский едва удержал ее. Заведующая принесла нашатырь и Марьям пришла в себя.

- Ты где взял учебники?

- Мужик передал и куда-то пропал.

- Ох! – опять закатила глаза Марьям.

Марьям положили на кушетку, вызвали скорую помощь.

- Это был Саша Берлинский, мой жених, – плакала Марьям – Он пропал вчера вечером, когда ехал от меня. До сих пор не могут найти.

- Берлинский! – изумился Качинский. – Небо от земли! Худой, как штырь, что держит рельсы. Что это с ним?

- Пьет, – коротко сказала Марьям. – Медведя вывели из тайги и посадили в зоопарк, вот и пьет.

ГЛАВА 20

Летним воскресным днем Красноярск отмечал день города. Посреди центральной площади бродила толпа с плакатами: " Да здравствует император Сусанин! ", " Да здравствует президент Ломоносов! " Посреди площади стоял бронзовый Ленин с выброшенной рукой – вперед на Запад. На руке Ленина висел плакат: " Партия, дай порулить! ". Над площадью мешались музыка и громкие речи из мегафонов. Под лозунгом " Территория свободная от коммунизма" под трехцветными флагами " быки" в кожанах на пару с голыми путанами плясали рок-н-ролл. В стороне под красным знаменем в русских сарафанах танцевали гопак артисты государственного народного хора. Прямо на асфальте на фанерных лежаках загорали девицы в купальниках. Между девушками ходили усиленные наряды милиции, охраняя девственность резиновыми дубинками. Качинский, следуя броуновскому движению сотен людей, ходил по мягкому асфальту, наслаждаясь редким зрелищем кипящего народного котла, где посередке под памятником Ленину шла борьба идей, а по периметру площади торговали валютные проститутки. Впрочем, некоторые по случаю дня города отдавались бесплатно. Временами наезжал ОМОН и давил колесами порнографические и оппозиционные журналы, разложенные на асфальте.

Под пристальным оком телекамер на высоком помосте вокруг памятника Ленину ходила в итальянских сапожках голая правда Люся-Мюзета. Вокруг натурщицы дрались митингующие стороны, разбивая друг о друга древки транспарантов. Омоновцы с бранью заталкивали в автобусы и правых и левых, били жириновцев, лупили оппортунистов из " Всемирной французской партии". Досталось и кришнаитам в алых одеждах и с барабанами через плечо. Уже, сидя в воронках, коротко стриженые монахи скалили зубы и распевали мантры. Пожарники, присланные на помощь омоновцам, тугими струями остужали раскаленных на солнце девушек в бикини, танцующих босиком. Искусственный ливень попортил бесчисленные лотки букинистов с редкими книгами: полное собрание сочинений Ленина и Сталина, речи Троцкого и " Тюремный лексикон". Повредили пожарники и выставку современного художника Макарова. На большой картине на тему " Противостоять ли злу насилием? " азартно спорили три земных гения – Иисус Христос, Толстой и Ленин. Над головами всех трех персонажей висели светящиеся нимбы.

У Дома Книги торговал портретами последнего царя Николая - Второго странный человек в казачьей форме. Лицо продавца было сожжено, лицевые мышцы без кожи пересекали швы, истекающие сукровицей. Качинский, пугаясь страшного лица, поторопился мимо, но искалеченный человек обратился к нему:

- Не узнаете, Юрий Николаевич? Это я, Саша-маленький.

Качинский живо обернулся, глянул в гноящиеся глаза.

- Господи, ты же погиб в Афгане. Ребята говорили, что от тебя в танке один пепел остался.

Качинский, пугаясь страшного лица, неловко обнял бывшего студента художественного училища.

- В моем ботинке уцелело несколько клеток моего костного мозга. Профессор Мартов клонировал меня. Моя отлетевшая душа вновь вернулась ко мне, обогащенная общением с Богом.

- Постой, какое клонирование? Надо вновь родиться, пройти через детство, это долгие годы, это новая жизнь!

- Наша медицина, наша наука – лучшие в мире. Не прошло и двух лет, а меня восстановили полностью. Правда, не совсем удачно Я продолжаю, как бы гореть в танке. Меня изредка кладут в гипс и дают дозревать, как в коконе. Вот и сейчас мне надо торопиться в палату до вечернего отбоя. Мы с генералом Журавель часто вспоминаем вас, он даже вам стихи посвятил.

- Журавель! – воскликнул Качинский. – Мне стихи! Это ж с ума сойти.

- Приходите вечером! Ай, да какой вечер. Пойдемте сейчас. Генерал вас очень ждет.

- Генерал ждет меня, – поражался Качинский. – Да кто я такой?

- Да про вас вся страна говорит, – выдал Саня-маленький великую тайну. – Вот уж много лет ваше имя наслуху, а теперь вас пророчат в Президенты.

Через месяц Качинский по заданию " Молодости Красноярья" вылетел с генералом Журавель в Афганистан. Сидели на откидных скамейках внутри огромного транспортного самолета. Самолет, подобно складу, был забит всевозможными зелеными ящиками. В иллюминаторе на миг мелькнула серебряная лента Енисея с игрушечной плотиной величайшей в мире ГЭС.

После заправки гигантский самолет стал кружить над горами. От самолета то и дело отрастали дымные шлейфы – защита от " Стингеров". Вдруг самолет по команде с земли отвесно кинулся сквозь облака и, выйдя из пике, сел на короткую взлетную дорожку. Качинский, белый как мел, вцепился в поручни и вот, испытав огромную перегрузку, вышел из самолета по грузовому трапу. Генерал Журавель и сам бледный придерживал журналиста под локоть.

Всюду стояли высокие стены из мешков с песком, меж которыми прятались штурмовики " СУ-25". Облезлый бетон рулежных дорожек был залит свежими заплатами на месте свежих воронок. Все стекла во всех окнах были выбиты, узорные фермы аэропорта были сплошь иссечены осколками. И только сейчас Качинский понял, что прилетел на войну.

Хуже войны была ужасная жара, средь которой ходили солдаты в касках и бронежилетах. Жара одинаково терзала и людей привычных к ней и новичков. Только у солдат был приказ терпеть жару, а Качинский мог в любой момент покинуть сухую сауну. И только терпение окружающих придавало его мучениям какой-то смысл. Хотелось непрерывно пить, но вода в арыках была такого цвета и запаха, что канализационные воды на родине казались чище. Воду привозили с собой, но чаще воды пили водку, спасаясь от гепатита.

Самое жуткое, что жара не спадала и ночью. А попробовав выпить стакан водки с солью и перцем, как посоветовали люди бывалые, Качинский чуть не умер, схватившись за сердце. Несколько дней Качинский сильно выделялся свежим лицом средь хмурых военных с хриплыми голосами, чьи, выгоревшие на солнце лица мало отличались от физиономии аборигенов – только не хватало бороды до полной маскировки. Ужас, как живут эти афганцы все бородатые да лохматые. Нет, чтобы побриться наголо! Кстати, как потом убедился Качинский, многие моджахеды действительно стриглись под Котовского.

Уже одна нестерпимая жара убедила Качинского, что колонизация страны не состоится: советский человек здесь не выживет, и лучше бы он на Аляску высадился.

Только глубоко за полночь в сауне, именуемой казармой, температура чуть спадала. В душной парной как бы открывалась дверь, и обильное потоотделение прекращалось. Впрочем, за несколько суток вся вода вышла, и тело стало совершенно деревянным. Но странно, встав на весы в амбулатории, Качинский понял, что потерял всего несколько килограммов. Но взамен вырос на несколько сантиметров. Над палатками гарнизона подобно венецианской гондоле качался над окружающими горами мусульманский полумесяц, окруженный незнакомыми яркими созвездиями. У медсестер амбулатории, куда Качинский обязан был носить каждый день мочу для анализов, глаза были столь же яркие, как мусульманские звезды. Такие же глаза наблюдались и у старших офицеров. Должно быть, был какой-то отбор людей то ли по группам крови, то ли по гороскопу, что, впрочем, одно и тоже. Словом люди собрались все необычные. Обычным здесь не продержаться и неделю.

Особыми глазами отличалась старшая медсестра Валентина Петровна, возле которой постоянно толклись майоры и полковники. Да и генерал Журавель одаривал ее своим вниманием. В ответ Валентина Петровна делилась медицинским спиртом да минеральной водой из холодильника, что приравнивалось к напиткам в мусульманском раю.

Качинский совершенно ошалел. Днем выматывала постоянная беготня по всему гарнизону, где он был определен курьером, а ночью не мог заснуть из-за грохота штурмовиков, приземляющихся с прожекторами столь яркими, что свет заливал темную палатку. Не помогала даже теплая водка – постоянный стресс нейтрализовал ее. Впрочем, ночами редко кто спал. Раздевшись до пояса, тем самым как бы оставшись без звания, офицеры много курили и травили анекдоты, перебивая друг друга, и часто младший чин оспаривал старшего офицера:

" Прапорщик стучится к медсестрам

- Маша у себя?

- Она с майором.

- А Томочка?

- С лейтенантом…

- А кто свободен?

- Валентина, твоя жена".

Через неделю спирт, слегка разбавленный минеральной водой, наконец, уложил и Качинского в узкую кровать с хорошенькой медсестрой Грушенькой. До того, как упасть с медсестрой в обнимку, Качинский долго бегал за ней по аэродрому среди мешков с песком, разбивая лоб в кромешной тьме. Набегавшись и побившись о бетон, Качинский мгновенно заснул, а проснувшись утром, едва выбрался из-под медсестры, что удобно устроилась на живом матрасе. Выйдя по нужде, Качинский услышал голоса председателя писарчуков Голубева и редактора Валерия Черного, прилетевших следом за Качинским

- Следи, чтобы похороны прошли чисто – говорил Голубев – Запомни, где могила, чтобы и через десять лет мог найти.

- Зачем так долго ждать? – спросил Черный – Товар упадет в цене.

Утренняя любовь, по мнению Качинского была приятнее вечерней, но Грушенька, напротив, смущалась, почти не отзывалась на ласки и закрывала ладошкой его рот, едва Качинский начинал громко объясняться в любви.

Проснувшись второй раз при свете дня Качинский ощутил беспокойство: один, зайдут люди, что скажут, почему лежит…Но вот шторка раздвинулась, заглянула Грушенька и сказала, что она уходит на операцию, и они встретятся вечером в госпитале, куда Качинский должен прибыть к двадцати ноль-ноль. Там гораздо тише и перегородки между палатами капитальные, а не тряпичные, где слышен даже вздох спящего.

- Грушенька, простите, мы где-то встречались? – неуверенно спросил Качинский.

- Встречались, я дочь генерала Душевного.

- Не понял!

- Я исполняю в Афгане интернациональный долг. До скорой встречи!

Но встретиться, более не пришлось. В огромной землянке штабные офицеры сгрудились у карты района, где стоял полк ограниченного контингента. Собирали колонну, чтобы через каких-то сто километров добраться до военной базы, окруженной моджахедами и минными полями. Один из перевалов особо опасен. Дежурный штабист указал указкой. Дорога идет между горными вершинами.

Выдали по комплекту сухого пайка – галеты и банка сгущенки да одна на человека бутылка минеральной воды. Каждый грузовик и бензовоз сопровождался танком. Над колонной, рисуя восьмерки, барражировали узкобрюхие " МИ-24" Вертолеты, как собаки обнюхивали подозрительные места и мочили моджахедов реактивными снарядами, что слетали с подкрылков, извергая желтый огонь.

На большой скорости прошли глиняный город с пестротой дуканов и рынков с голубыми куполами мечетей. За городом колонна встала. Сделали перекличку и затем, вздымая тучи рыжей пыли, поползли в гору. Пыль и жара проникали вглубь танков, и спекшиеся танкисты в промасляных комбинезонах сидели как грешники в аду на раскаленных сковородках.

Возле опасного перевала колонна вновь стала, моторы стихли, и можно было слышать барда Николая, что без устали наяривал на гитаре, сидя верхом на горячей броне. Горы слабо резонировали, перебрасывая по ущелью прокуренный голос:

" По дороге капканы и петли,

Кто-то ушлый для нас разбросал"

Солдаты делились спиртом и сравнивали барда с Розенбаумом.

- Колька лучше хрипит, – говорили одни ценители, раскуривая " ТУ-134".

- Сашка по гитаре бьет шибче, – сомневались другие, доставая контрабандный " Кэмел".

Подняв тучу пыли, сел вертолет. Десантники в пятнистых формах взяли барда под локоток.

- Коля, садись к нам!

Николай, глотнув спирт, без раздумий сел на место второго пилота. Вертолет резко отвалил в сторону, и тотчас над головами пронеслись штурмовики. За перевалом ухнули взрывы, прошла еще двойка штурмовиков, и взрывом снесло пол горы. Качинского сдуло с бронетранспортера. Он лег у огромных колес, но колеса вдруг пришли в движение, и Качинский кинулся следом. Он порядком побился о металл, прежде чем смог забраться на броню. Густая пыль скрыла дорогу и саму колонну. Качинский лежал вниз головой и, судя по этому, колонна шла вниз, преодолев перевал. Сильный ветер снес пыль и густые шлейфы дыма. Открылись о круглые горы без единого кустика. Поднявшееся солнце раскалило броню. Внутри БМП стало жарко, как в духовке, в которой печется гусь. Солдаты, сойдя с машин, двумя шеренгами шли рядом с бронетехникой. Впереди неспешно катился каток, уничтожающий мины. Качинский шел в цепи солдат, неотличимый от них, в кепи с длинным козырьком и с автоматом, каким его снабдил лично генерал Журавель. Обмундирование пропиталось солью. Соль смешалась с пылью и словно наждак драила кожу, обретшую прочность кирзы.

Спасение пришло с остановкой у провиантского склада, вырытого в горе. Здесь обменяли свежий продовольственный груз на НЗ, пролежавший год.

Качинский вместе с солдатами носил тяжелые ящики с ручками по бокам. Гулкие туннели были чуть освещены аварийными лампами и насквозь пропитались запахами гниения. Этот запах, въевшись в обмундирование, преследовал весь поход. Гниением пахли арыки с желтой ледяной водой. Гнилостный запах шел из жилых дворов с глухими глинобитными стенами – казалось, весь Афганистан пропах гнилью, и особенно доставал новичков. Скоро запах становился привычным и, казалось, пропадал вовсе. В то время как аромат роз, цветущих в каждом дворе, несколько усилился и не казался приторным, как в начале. Словом, через две недели обоняние адаптировалось к местным запахам. Колонна встала посередь не то деревни, не то города. Секретарь ячейки правительственной партии пригласил офицеров в гости. Зеленые резные ворота скрывали двор с водоемом. Посреди водоема стоял помост, на котором в больших горшках цвели розы. Между розами стояли металлические кувшины с длинными носами. На столбе внутри клетки из гибких прутьев вертелась перламутровая птичка. На водоем, на красные розы смотрели узорные оконца гладко обмазанного глинобитного дома. Дощатый навес на резных колоннах давал благодатную тень. Тень ложилась на роскошный ковер с резными стульчиками. Но даже и водоем, и глубокая тень ни на градус не ослабили изнуряющую жару – Качинского так и тянуло погрузиться с головой в мутную воду.

Хозяин, несмотря на жуткую жару, одетый в европейский костюм с галстуком из плотной ткани, разливал чай в пиалы из цветастого фарфорового чайника. Между офицерами сели соседи афганцы. Один в пышной чалме и меховой безрукавке, другой в расшитой тюбетейке на бритой голове и башмаках без пяток. Именно этот сосед и был истинным моджахедом, придя с разведкой к советским офицерам. Теперь засобирались другие соседи в голубоватых перонах – длиннополых рубахах на выпуск. Длиннобородые старики в широких шароварах перебирали черные костяные четки на красном шнурке. Четок было 99, по числу благих определений Аллаха.

Чем дольше пили чай, тем больше во дворе собиралось нарядных людей, и скоро у дымящихся блюд собралась лучшая половина городка. Застучали барабаны, взвыли дудки, поднялась стрельба из старинных кремневых ружей. Все это происходило в невероятном пекле, только усиливавшимся от присутствия многих людей. По всему было видно, что городское население относится к шурави с почтением. После короткой молитвы, которую прочитал местный мулла, гости и хозяева обменялись речами. Причем, все говорили на великолепном русском языке без малейшего акцента. Даже в советских республиках говорили хуже. Оказалось, что все как один учились в Советском Союзе. Русский язык, по их признанию, афганцы впитывали как родной, отчего-то не испытывая ни малейшего труда в изучении языка очень трудного для самих русских. Сам вождь братских народов товарищ Сталин говорил с большим трудом по-русски. Словом, странно было видеть в разноцветной компании афганцев офицеров в пыльной полевой форме, солдат с автоматами, стоящих, правда, на улице. Еще более странно было, что все эти уважаемые люди с прекрасным знанием языка всего год спустя полностью перейдут на сторону моджахедов, а уж сами моджахеды без боя сдадутся талибам, тем самым муллам и студентам, горсточку коих нельзя было разглядеть в цветистой толпе.

⇐ Предыдущая 7 8 9 10 111213 14 15 16 Следующая ⇒