НА КРАЮ «СВЕТА» 8 страница

- Е-мое, не думал, что у него стеклянная голова! – сказал Денис Заречный.

- Соня держала его мозги в спирту – комментировал Ваня Казачок – Так сказать, потомкам завещал себя. Ни разу не дал отпить!

- Запуталась с этими " рукописями" – плакала Соня, склонившись над мужем – Одну " рукопись" обернула другой и сама забыла, где бутыль была… Вставай, родной, нас ждет Париж!

Качинский и Заречный помогли подняться поверженному аспиранту университета, что так любил копаться в древних рукописях на иврите, сваленных в кучу в подвалах Юдинской библиотеки. Буквально вчера Французов перевел на русский один из трактатов древнего поэта арапской национальности. Удар рукописью по голове включил механизм памяти. Зашипела старая пластинка, и славные стихи вновь зазвучали в Доме Писарчуков.

" А завтра к вере Моисея,

За поцелуй я, не робея,

Готов, еврейка, приступить

И даже то готов вручить,

Чем можно верного еврея

От православных отличить! "

- Уже нечего вручать, – наконец-то сказала Соня. – Каждый месяц, как заснет, обрезала по дольке, чтобы хоть как-то утолить голод…

И Соня, желая показать, насколько из-за любовного голода она убавилась в талии, исполнила, ловко вихляя бедрами, зажигательный индийский танец Бхара-Натия.

- Мулен-Руж! – похвалил Качинский.

- Ты был в Париже? – Соня заглянула в глаза.

- Увы, как и в любви – много слышал, но ни разу не был.

- Я тоже мечтаю побывать в Кама сутре.

- О, это больше, чем Париж!

- Больше, чем Нью-Йорк! – Соня, продолжая заглядывать вглубь Качинского, с ногами залезла в его сердце, отыскивая что-то очень нужное ей.

- О, говорят, в Нью-Йорке шестьсот театров, – Качинский начал отступать, пытаясь спастись от Сони.

- И в каждом хочется побывать! – Соня все-таки, что-то найдя в сердце, вылезла из Качинского и принялась спасать мужа, поливая его водичкой. Ей активно помогал повестушник Черный, одной рукой, избивая Французова по щекам, другой, исследуя бюст Сони.

- Где долго был я, где семья? – спрашивал Французов, приходя в себя – Уж год прошел, а этот гад все щупает жену!

- В рог загну, – взъярился повестушник Черный и с матерками покинул Дом Писарчуков.

- Вот такие пацаны, – покачал головой доктор Хайдар, - и привели к власти Сталина.

С грохотом посыпались стекла, и в Дом Писарчуков с клубами морозного воздуха ворвалась толпа кавказцев с близкого базара, что находился через дорогу.

Кавказцы принялись бить ученых. Академики, как оказалось все мастера спорта, кто по лыжам, кто по шахматам дали отлуп, вооружившись стальными рогатинами из гардероба. Даже идеолух Сергей, наполовину оттаяв в замечательном теплом обществе, вырывал толстые тома из книжных шкафов и делал из них баррикады. Генерал Журавель и диссидент Громов, взяв председателя за ноги, крутили его над головой, используя Голубева как живой пращ. Прибыли пожарные и мощными струями разрушили то, что не успело сгореть. К утру от Дома Писарчуков остались одни развалины, покрытые льдом.

Началось следствие и выяснилось, что в злополучный день 29 февраля на базар прибежал некий бородач и стал кричать грузинам, что в доме через дорогу бьют их великого земляка грузинского царя Иосифа Сталина. Грузины вмиг вскипели и принялись бить абхазцев, торгующих мандаринами. Абхазцы призвали чеченцев, чеченцы принялись бить конкурентов – армян, строящих в крае коровники. Армяне сцепились с азербайджанцами, торгующими на базаре вином " Агдам". Вскоре все перепились, и возбужденная толпа с дымными факелами двинулась к Дому Писарчуков…

Через месяц все те же армяне и чеченцы кое-как восстановили правление, но уже не было в нем прежнего уюта, поскольку пропала библиотека и удобные кресла. Не стало в правлении и тепла. Писарчуки сидели на табуретках в шубах и валенках – председатель Голубев во избежание рецидива, дабы остудить горячие головы, отключил отопление навсегда.

ГЛАВА 14

Поэт Качинский длинным автобусом 22 маршрута поехал в знаменитый Академгородок убить двух зайцев: наполнить чемодан дефицитным табаком и заглянуть к друзьям-поэтам, послушать, что скажут умные люди.

Алмазов оказался гостеприимным – тотчас налил чашку чифира, а Качинский выложил пачку печенья. Сидели на кухне, излюбленном месте интеллигенции. Кухня была крашена в два цвета черный и синий. Из всех кранов текла вода, как паровоз шипел чайник. Майя Христофорова в роли машиниста то и дело появлялась на кухне, чтобы сменить воду и переключить всяческие ручки на электрических приборах.

Осенний ветер трепал за окном фиговые листочки на голых березах, исполняющих на холоде лесной стриптиз. Жили Алмазов и Майя, ничем никому не обязанные.

Алмазов мелкими глотками пил черный-черный чай, с трудом проталкивая жидкость сквозь густую бороду, и читал Шопенгауэра: " Мы робщем и неистовствуем, собственно, только до тех пор, пока у нас есть надежда…" Качинский откровенно зевал, плохо разбираясь в идеях, беспредметной тоске, скуке, от которой мертвеет жизнь. С большим трудом сибиряк, проживший большую жизнь среди зимы, понимал философию индийцев, греков, римлян, позднее итальянцев, испанцев, немцев, всегда живших в раю.

Алмазов впитал сию философию в университете, а, вкусив, сей мед, с получением диплома также поселился в раю, на квартире Майи. На досуге Алмазов читал философов в оригинале и писал стихи на немецком языке. Вечером Алмазов спал на работе винститут ядерной физики. Гигантские ускорители производили большой шум. Алмазов выходил на улицу и смотрел в ночное небо. Утром Алмазов пил чифир и делился наблюдениями с многочисленными молодыми философами на все той же кухне. Философы восторгались кружевами Фридриха Ницше, почему-то запрещенного в Советском Союзе. И только тупой как пробка прапорщик Качинский продолжал зевать, слушая сказки о Заратустре.

" Когда Заратустра прибыл в ближайший город, лежавший возле леса, он нашел там множество народа, столпившегося на рынке: народу было обещано, что он увидит канатного плясуна. И заговорил Заратустра так, обращаясь к народу:

- Я учу вас познавать сверхчеловека. Человек есть нечто, что должно быть побеждено. Человек – это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком – канат над бездной. Опасно шествие на ту сторону, опасна дорога, опасен взор, брошенный назад, опасно колебание и остановка…

Алмазов остановил чтение и глянул на Качинского – глаза его были бессмысленны. Алмазов, поражаясь бестолковости товарища, живущего в Закаменке, достал из книжного шкафа сокровенную книгу " Мастер и Маргарита".

- Я буду читать частями, – сказал Алмазов. – По одной главе в день.

Но получилось так, что книгу прочитали за одни сутки. Поздним вечером пришла Майя с протестом, но, поймав умоляющий взгляд Алмазова, тоже села слушать. В первом часу ночи пришли родители и тоже остались слушать до утра – Алмазов читал книгу в лицах и изображал героев разными голосами. К утру Качинский полностью уверился, что книга написана про него и его Маргариту, которая приходит к нему раз в месяц в полнолуние.

" Вино нюхали, налили в стаканы, глядели сквозь него на исчезающий перед грозой свет в окне. Видели, как все окрашивается в цвет крови.

- За здоровье Воланда – воскликнула Маргарита, поднимая свой стакан.

Все трое приложились к стаканам и сделали по большому глотку. Тотчас предгрозовой свет начал гаснуть в глазах у мастера, дыхание его перехватило, он почувствовал, что наступает конец. Он еще видел, как смертельно побледневшая Маргарита, беспомощно простирает к нему руки, роняет голову на стол, а потом сползает на пол…"

- Бедняжка! –Ее отравили! … Двадцать лет назад! Теперь она приходит! – Качинский встал с бледным лицом

Вся семья тоже встала из-за стола, с интересом наблюдая за чудаком из Закаменки, – говорят, у него техническое образование! Но как на него подействовала великая книга! Значит, он не совсем запущенный… И, возможно, напишет свой роман «Маргарита и прапор»

Прапорщик Качинский с больной головой и чемоданом папирос в руках поехал домой, да вышел не на своей остановке, а почему-то у полуразрушенного православного собора, обнесенного строительным забором. Православный храм восстанавливали десяток лет.

Вокруг церкви на высоких тополях в вороньих гнездах жили европейские дриады, давно как - то прибывшие в Сибирь вместе со ссыльными поляками. Поляки построили костел, большевики костел обратили в склад, пришедшие на смену коммунисты использовали орган по прямому назначению, но службу запретили. Поляки пошли в православный храм, Бог то един. Вслед за ними перебрались и дриады, что каждую зиму впадали в спячку, а просыпались по весне и пели чудные песни вместе с перелетными птицами. Между птицами и дриадами шла постоянная война. Древесные музы, обретая лица покойников, просили милостыню на полуразрушенной паперти. Вот и сегодня одна из дриад кинулась навстречу Качинскому: " Дай закурить".

Ночами дриады шумели так, что жильцы обращались в милицию. Милиция поднималась на крыши домов и бросала древесных женщин в печные трубы, отчего выходило пламя, виденное за несколько кварталов. Жильцы вновь жаловались на грубость милиции, а также на стоны и крики в печных трубах. С некоторых пор древесные девы, оставшиеся в живых, перебрались на колокольню. И теперь жильцы окрестных домов жаловались на вечерний звон, столь популярный в прошлом веке… Качинский обошел храм, затем, сбросив кепи, вошел через боковую паперть и подойдя к иконостасу узрел в старой иконе знакомые черты Дашеньки, чутьосвещенной восковыми свечами.

Качинский смущенно вспомнил, что однажды в далекой молодости бывал с Дашенькой в этом старом храме. Некрещеный прапорщик осенил себя и икону крестным знамением. Икона просветлела, выступила капля миро, и Качинский, испугавшись, побежал прочь

Качинский в смятении пошел в библиотеку Юдина, надеясь на встречу с Марьям. Железная лестница с крутыми поворотами вела в поднебесье, где рабочие, собравшись в кружок, читали " Искру" и только один в ермолке читал библию, причем Ветхий завет. Качинский пригляделся: ба, да это все тот же Валера Черный! Напротив, на венском стуле сидит председатель Союза Писарчуков Голубев. Компанию дополняло третье лицо очень знакомое: высокий лоб, длинные волосы до плеч, как у художников, и бородка как у Куприна. Сильно оживляли интеллигентное лицо большие грустные глаза. Человек, похожий на писателя, протянул тонкую руку.

- Моя фамилия Мазалтов.

- Мы где-то встречались, – смутился Качинский.

Еще более Качинского смущало стремительное перемещение Валеры Черного.

- Чему удивляться! – угадал мысли Валера – Я единственный Гад из одиннадцатого колена Израилевых и потому двойствен. Фигаро здесь, Фигаро там! Только что я был на углу Мира и Сурикова и вот я уж здесь изучаю древние рукописи – кстати, цены им нет!

Валера Черный метнул жгучий взгляд, отчего борода Мазалтова слегка оплавилась.

- Да, я Черный, – сказал Валера. – Но я и Белый! Я Север, но я и Юг… Впрочем, каждый человек так устроен! Жизнь возможна только между полюсами. На одном полюсе я злой, на другом добрый. Злой у токарного станка, добрый в искусстве для искусства. Многие поэты как, например, Гете тоже являлись миру в двух личностях – в Лондоне и Париже одновременно.

- Но если я совершу плохой поступок, значит, смогу сослаться на свой полюс зла и совесть будет спокойна? – спросил Качинский.

- Полюс зла первороден, – настаивал Валера Черный, – Каждый ребенок уже рождается с первородным грехом и несет ответственность за грехи Адама.

- Позвольте, – возразил мужчина с грустными глазами. – А вот что говорит Ветхий завет: " Сын не принесет вины отца и отец не принесет вины сына, правда праведного при нем и останется, и беззаконие беззаконного при нем и останется…"

- А вот что говорит Новый завет, – завелся Валера Черный. " И сказал… истину говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в царствие небесное".

- Не слушайте его, – сильно смутился мужчина с грустными глазами. – Это не он говорит – го языком овладел Азазел, демон искушения, обитающий в пустыне вокруг Иерусалима. К нему наши первосвященники отсылали " козла отпущения".

- Сам ты козел, вот с такими рогами – Валера Черный по зековски распушил пальцы, пытаясь попасть в глаза Мазалтова.

Мазалтов ловко увернулся и тонкими перстами едва не сломал руку повестушника. Валера вмиг оказался на полу, сраженный ловким приемом полицейской защиты. Встали мужики в косоворотках, упали венские стулья, и даже разбилась чашка с чаем. Но тотчас пыль улеглась, все сели по своим местам, а на стене читального зала как бы проявилась пыльная икона Богородицы, в общем-то, совсем неуместная в советской библиотеке. Икона обрела свежие краски, а на поверхности вновь проступила капля масла.

- Икона мироточит! – воскликнул пораженный Валера Черный, поднимаясь с пола и отряхивая пыль с черной сутаны. – Редчайший случай, раз в сто лет.

Взгляд Богородицы, словно луч лазера, обошел присутствующих и высек ответный луч из глаз Мазалтова.

- Мама пришла… - тихо сказал Мазалтов, с любовью глядя на фотографию тысячелетней давности – Она всегда плачет, когда видит меня.

Впрочем, Качинский мог бы сказать, что это фотография его матери: это она сидела с младенцем и живо глядела вперед, отыскивая в пространстве своего сына. Наконец, она увидела Качинского, глаза мигом стали суровыми, как и в детстве, когда Юрий Николаевич очень плохо вел себя, доставлял маме много неприятных минут. Очень давно, в далеком отрочестве, когда мама изнемогала на работе, а сын бродяжничал, предоставленный сам себе, одна женщина, прихожанка из глубинки, пожаловалась перед иконой Богородицы на плохое поведение отрока, что шлялся по пристани Октябрьской и вел себя очень вызывающе. Богородица наказала глупого отрока, и с тех пор Качинский мучается, пытаясь отработать первородный грех, переданный от Адама через отца сыну.

Солнце взошло, напоследок осветив закатным лучом великолепные картины старинного Красноярска, раскинувшего свои кварталы далеко внизу под ногами читающих умные книги. Лучи солнца преломились в синих водах Енисея, вспыхнули напоследок радугой. И вот уж город погрузился в тень. Погасла и икона Богородицы, вновь затянувшись патиной и пылью. Ушли сознательные рабочие читающие " Искру" в эпоху развитого социализма, пропала компания Валеры Черного, и Качинский в одиночестве спускался по бесконечной лестнице, ведущей к железнодорожному вокзалу. Впереди гулко цокали по железу тонкие каблучки девушки с тонкой талией. Качинский ускорил шаги, надеясь заглянуть в лицо и узнать Марьям. Но неожиданно для себя оказался на перроне у фирменного поезда " Енисей", отходящего в Москву. У дверей суетилась все та же компания Валеры Черного. Председатель Голубев слезно прощался с мужчиной в странных одеждах, сплошь увешанного значками большей частью пионерскими. Качинский тотчас узнал городского сумасшедшего Славу-Мастера, славившегося необычной силой. Когда Мастер возвращался домой с ведрами воды, он нес коромысло на вытянутой рукеСлавился Слава и необычными предсказаниями, точно угадывая болезни собеседника. Глядя в глаза ясными очами, Слава ложил руку, одновременно мягкую и очень сильную на лоб соседа и спрашивал: " Что головушка бобо? Все пройдет и похмелья не требо" И действительно, мужики бросали пьянку, за что их жены мысленно молились за здоровье славы по кличке Мастер. И вот ныне Слава-Мастер в брюках с генеральскими лампасами и полувоенном френче с множеством блестящих значков и всяких там орденских планок слезно клонил голову на плечо сопровождающего председателя Голубева, что провожал в далекую дорогу свой лучший подарок Генеральному Секретарю Ломоносову.

Однажды Зоя Спартаковна, как современный человек следила за новыми веяниями эпохи и однажды прочитала слово " экстрасенс". С этой минуты Зоя Спартаковна заболела фактом необычных людей. Конечно, она и раньше читала о колдунах и даже пользовалась услугами цыганок. Но вдруг время выбросило Чуму, что с экранов телевизоров усыплял великий Советский Союз. Прослышав об интересе царицы, вокруг семьи Ломоносовых, как пчелы на взятки, прилетело множество странных людей, средь которых выделялась Лала. Лала живо сняла порчу с Генерального Секретаря и заодно букву Х, уж явно прописанную на блестящей лысине Генсека. Правда, карта Флориды и близлежащих островов только прояснилась на голове Михайла, зато ум его обрел ясность, одностороннюю. Он все чаще стал говорить о конверсии, о перестройке, о согласии с Америкой.

И вот по наводке Голубева, лучшего друга семьи Ломоносовых, в Кремль поездом " Енисей" прибыл дервиш Мирза, он же Слава-Мастер – на шее висели бусы в несколько рядов, а на плечах вместо погон болтались рыболовные колокольчики. Счастливый как ребенок Мирза тотчас снял с шеи Зои Спартаковны янтарное ожерелье и стал использовать как четки. В обмен на ожерелье сэн-сей Мирза повесил на грудь Зои Спартаковны колокольчик. Зарядившись энергией Вселенной, Зоя Спартаковна сама стала гражданином всей Земли и вскоре завела дружбу со всеми космополитами, что стали толпами ходить по Грановитой палате, как по своему двору. Вскоре Зоя Спартаковна и сама отправилась к владыкам остальной части земного шара.

ГЛАВА 15

Под рождество выпало много снега, и ударил сильный мороз. Старый город стал похож на пряничный. Черные дома украсились сахарной ватой, в мороженых окнах играли огнями новогодние елки. Город утонул в сугробах, доходящих до крыш сахарных домиков. Обыватели с трудом пробивались по узким тропам, то и дело заваливаясь в глубокий снег, смачно скрипящий, словно крахмал. На улицах Покровки показались сани, груженные дровами, иной транспорт не мог пробиться по глубокому снегу. В черных и синих зеркалах витрин отражались картины зимнего города, словно писанные акварелью Татьяны Мавриной.

По улице Дарьяльской везли дрова из Большой Мурты. Татары, нахлестывая лошаденок, кричали прохожим: " Юл бирелез! " Дядя Салим, муж тетушки Софьи разгружал чурки и мешки с картошкой во дворе домашней мечети, где с десяток стариков татар в пиджаках, сплошь увешанных медалями, в священный месяц Рамадан читали Коран под руководством имама Шакирзянова. Рамадан в переводе с арабского означает раскаленный. И действительно от железной голландки на втором этаже домашней мечети шел жар, сравнимый с аравийской пустыней. Старики в тюбетейках, обливаясь потом, читали суру " Корова". Аллах даровал Мусе Писание, осенил облаками манны небесной и целебных перепелов.

Старики слушали муллу, полу закрыв глаза и плохо вникая в содержание: главное – намаз, после которого наступало значительное облегчение. Тем временем дядя Салим вез дрова в соседнюю с мечетью домашнюю синагогу, где старики евреи в таких же пиджаках, увешанные такими же медалями и в таких же ермолках, круглых как тюбетейки, в пятницу вечером, когда начиналась священная Суббота, читали специальную молитву " Встречи в Шабат". При этом старики евреи клялись воздержаться от любого действия, а именно: зажигать огонь, курить, готовить пищу, включать электричество, выносить из дома мусор и ключи, ездить на транспорте, держать в руках деньги и даже гасить пожар. В свою очередь старики мусульмане тоже клялись от зари до заката не соблюдать супружескую близость, не курить, не пить вино, не вдыхать аромат цветов, не пускать кровь, не принимать лекарство.

На Рамадан старики татары к пяти ежедневным молитвам добавляли таравих, особую молитву в пост, когда Аллаху кланялись бесчисленное количество раз и, наконец, расходились по домам голодные, но возвышенные… А дядя Салим продолжал торить дорогу по заснеженной улице к молельному дому баптистов, где разгрузил оставшиеся дрова со вторых саней. Разгрузившись, дядя Салим развернул лошадей, посадил в сани стариков и татар, и евреев и неторопливо поехал в гости к своему племяннику Юрию Качинскому. Отпустив стариков, дядя Салим заехал во двор, распряг лошадей, и повел племянника в лучший ресторан города " Енисей". Дядя Салим, как был в тулупе и валенках, так и ввалился в ресторан, дав на лапу швейцару. И скоро они вдвоем с Качинским пили коньяк фужерами, запивая пивом. Парторг леспромхоза дядя Салим денег не считал, поскольку одних партвзносов он платил в иные месяцы до пятидесяти рублей - бешеные деньги по этому времени.

Качинский не помнил, как они вышли из ресторана и расстались с дядей – каждый пошел своей дорогой, и скоро Качинский оказался на улице Закаменской, где он вдруг вспомнил, что давно не был в гостях у Александры Ивановны.. Прошлые годы Качинский то дровишки наколет, то стекло вырежет взамен выбитого мальчишками…

Увиденное превзошло ожидаемое: снег завалил дом по саму крышу и только из трубы вился тонкий дымок – признак жизни. Качинский постучал соседям, те вышли, качая головой – знать, померла Лександра без выхода. Соседи дали большой лист фанеры и веревку, и Качинский включился в снегоборьбу. Через несколько часов открылся двор с кирпичной дорожкой и высоким крыльцом. Очищенный от снега дом выглядел, однако иначе, чем помнилось Качинскому, и только номер сто сорок три висел на своем месте. Качинский с сомнением заглянул через приоткрытую дверь на большую кухню. Здесь вместо знакомой голландки стояла русская печь, у которой стряпала что-то вкусное веселая девушка. Девушка стояла спиной к Качинскому и постоянно спорила с Александрой Ивановной.

- Даша, ты, где шлялась столько лет? – кричала бабушка на внучку.

- Была у Таньки, затем зашла к Асе.

- Косы отрастила! Зачем?

- За двадцать лет можно и бороду заплести! – девушка перекинула косу на спину, накидала в глубокую тарелку горячих беляшей, истекающих соком, и крикнула кому-то в дом – Рыжий, кушать подано!

- Да ты кому кричишь-то? - шепотом спросила Александра Ивановна, испуганно оглядываясь – В доме никого нет кроме нас.

- Скоро будут - уверенно сказала девушка с белой косой – А Рыжему, как увидишь, скажи – назревает заговор! Эти бесы привезли четырех колдунов: Кашпиратского, Чумного, Муну и прочих. Все они вешают лапшу советскому народу, пользуясь телевидением! Чудовищная провокация.

- Дашенька у тебя температура. Ты где была столько лет?

- Александра Ивановна не до шуток, позови его, он за дверью.

- Ты хочешь погубить его? Вам нельзя видеться.

- Да отчего же нельзя? Я всего лишь прообраз! А его истинная любовь за семью печатями лежит…

- Зачем же он назвал тебя Дашей?! Настоящее имя – действительно жемчужина!

- А Рыжий всегда был такой противный! Настоящая правда куда красочней выдумки – нет же, стоит на своем.

Качинский, стоя за дверями, пускал слюни от вкуснейшего запаха. Юрий Николаевич пытался поймать взглядом лицо девушки, но она каждый раз оборачивалась к нему спиной. Наконец, бабушка вышла в сени и столкнулась с Качинским, сильно напугавшись.

- Кто это? Ты? Как здесь?

- Снег вам убрал, помните, дом завалило!

- Спасибо! Только не припомню что-то. У нас двор всегда чистый.

- Да у вас двор другой, да и дом то же.

- Продали, купили новый, перевезли… Да ты чай ничего не помнишь. Сам и помогал вместе с братом! Помнишь, мы жили на одной улице!

Качинский вспомнил: в детстве рядом с домом Качинских жили богатые Семеновы, и была у них смешная девчонка Даша. Она ходила в матроске и кормила зерном куриц возле своих ворот. Завидев Качинского, Даша кричала ему вслед: " Юрка – а! " Этим позывным она явно передразнивала соседку тетю Соню, мать Качинского. Мать часто ходила к Семеновым без всякого дела и болтала с Александрой Ивановной. Бабушка угощала Соню медицинским спиртом и охотно держала разговор. Как-то подвыпившая Соня высказала вслух тайную мечту: " А давайте поженим Юрку и Дашку".

Предложение вызвало такой переполох, что Семеновы быстро переселились на другой край, от греха подальше. Мать Даши сказала напоследок неразумной соседке: " Соня, у тебя расстройство мозгового кровообращения. Тебе грозит инсульт! "

Соня, слушая подругу, плакала, а соседские бабы, сидя на лавочке, пели нашенскую песню:

- На нем защитна гимнастерка

И яркий орден на груди…

С тех пор прошло ой сколько лет. Качинский забыл детали и лица участников соседской драмы. Но помнил, что хотя дом и другой, а подушки те же самые с богатой вышивкой и необычайной толщины. Однажды Качинский приложил голову вздремнуть у старушки минут пяток, и тут подушки захрустели, словно были набиты червонцами.

Качинский с лопатой в руках обошел дом на Закаменской, протер стекла тряпкой, пропитанной стеклоочистителем и дом засиял окнами, послышалась игра на фортепиано. Стоило отойти в сторону, и дом обретал живописный вид с новогодней елкой изнутри и хлопьями снега, непрерывно летящих наискось… Качинский поочередно заглядывал в окна: там зеленое, там красное и наблюдал кипение молодежи. Через открытую форточку хорошо слышны молодые голоса, звон гитары и пение. Вдруг в окно выглянул повестушник Валера Черный. Рядом с Валерой курил дорогую сигару председатель Голубев.. Позади их стоял Генеральный Секретарь Ломоносов с женой Зоей Спартаковной. Они наблюдали игру Дашеньки на пианино. Даша играла этюд Бетховена " К Элизе". На черном пианино стояли красные розы, выше висела копия картины Шишкина " Утро в сосновом лесу". Но на деле картина была экраном домашнего кинотеатра, и живые медвежата играли на кроне сосны, вывернутой с корнем прошлогодней бурей. Словом, дом был набит гостями как подушки деньгами. Самые ценные гости – поэт Французов и многодетная мать Соня.

Муж и жена Французовы частенько заходили в гости к Качинскому и слезно просили в долг пятерочку, исправно забывая вернуть. Ну и ладно – лучше иметь сто друзей. Соня училась на художника, ей постоянно требовались краски и не простые, а золотые. Качинский вел своих лучших друзей на аффинажный завод " Лакокраска", где в больших печах, глядящих на улицу, плавилось золото. На заводе работал друг Качинского, бывший одноклассник Федор. Федор таскал на спине тяжелые мешки с золотой краской, и вся телогрейка была пропитана золотом. Федора вызвали на проходную, вывели на улицу, налили стакан, и тот разрешил поскрести с себя золотую краску. Наскребли с полкилограмма. Соне этого хватило на год.

Художница из Сони первоклассная. Вся двухкомнатная квартира исписана всякими сюрами да абстракциями. Дело в том, что стены квартиры изначально были со строительным браком – сплошь в мелких дырках. Шпаклевать да закрашивать сил не было. Вот Соня и придумала закрасить хату сюжетами на тему Ветхого Завета. В спальне исход из Египта, в столовой пир царя Соломона, а в ванной комнате потоп и ковчег. Рисовала Соня как бы детской рукой в стиле примитивизма – а, может, она вообще не умела рисовать.

Французовы любили ходить по всяким праздникам, где вкусно кормили, поскольку сама она готовить не могла – у Сони аллергия на жареный лук. Аллергия у нее и на стиральный порошок, и муж днями стирал пеленки хозяйственным мылом, а дети у Сони выходили каждый год и по двухкомнатной квартире бегали мал мала меньше. Все четверо детей также обучались живописи и оставляли на стенах свои петрографы. С Дашей Соня была знакома более двадцати ле, и все двадцать лет ходили слушать к Даше ее игру на фортепиано. Иногда Даша отсутствовала, исчезая на долгие годы, но инструмент играл сам собой, причем очень хорошо. Сегодня Дашенька играла " Лунную сонату". Но вот в дом вбежал Миша и прервал чудесную пьесу.

" Закопайте Папу" – сказал Миша, тряся козлиной бородкой – " Меня преследует КГБ".

Мишу закатали в ковер и поставили в угол. Вошли двое с военной выправкой, отдали честь и унесли ковер. Миша говорил из ковра как из печной трубы: " В среднем Китае доносительство на отца каралось смертью! "

- Отец – отцом, а государство – государством! – отвечал словами Конфуция Генеральный Секретарь Ломоносов, прибывший на день рожденья Даши с целым возом цветов – Благородный корит себя, а низкий людей!

Миша дружил с семьей Даши много лет, можно сказать, что они выросли с Дашей, сидя на одном горшке. Причем сия привычка столь укоренилась, что Миша был уже с бородой, а все любил сидеть часами на унитазе в доме Семеновых, как в детстве на горшке. В детстве Миша и Даша часто играли с куклами в дочки-матери, причем Рита была мамой, а Миша папой. Так кличка " Папа" за ним закрепилась на всю жизнь. И каждый раз, когда Миша врывался в дом, Дашенька с распростертыми руками встречала его с криком: " Папа приехал! "

Папа-Миша изрядно поругался с советской властью еще в студенчестве, организуя против Родины, давшей ему бесплатное образование всяческие пакости: то листовки во Дворце Съездов разбрасывал, то забастовки учинял, требуя закрыть университет, ввиду чрезвычайной трудности обучения. На Западе студенты вообще могут не ходить на лекции, а по прошествии семи лет получают свободный диплом и записываются в безработные. В конце концов, Миша увлекся игрой в диссиденты настолько, что, где бы ни являлся, требовал закопать себя глубже уровня земли, но в серебряной ракии с тем, чтобы его мощи были выставлены рядом со святым Сергием. Мишу закатывали в ковер и носили по всему городу. Скоро этим делом увлеклась вся научная интеллигенция Академгородка. Уж никто не работал, а только и прятали Мишу, иногда забывая его на сутки, другие… Агенты унесли Мишу с тем, чтобы кинуть его в большую реку, но собака Аза отбила ковер и легла на него сверху. Сверху Азы легли куры. Миша лежал внутри ковра, где было довольно тепло, и вспоминал всех, с кем спал Миша за всю жизнь, а спал Миша до пяти лет с соской, до двадцати лет с мамой, до тридцати лет с пьяной соседкой, а в последнее время с форточкой. В последнюю неделю Миша спал с Богом, в котором не был уверен, как не состоявшийся ученый. Бог не дал Мише ни образования, ни жилья. Мама ему оставила наследство, но Миша пропил его и сейчас жил в избушке, вмазав в печку тэны. Нагреватели Миша подключил к Красноярской ГЭС и жил в своей хате, не платя ни копейки ни за жилье, ни за отопление. Зачем рай на небе, когда есть коммунизм на земле, давно обещанный Никитой Хрущевым по принципу " От каждого по способностям, каждому – по потребностям". Потребности у Миши были скромные – он был готов стоять хоть на голове, лишь бы кто-нибудь через задний проход через трубочку поил и кормил его.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒