НА КРАЮ «СВЕТА» 3 страница

Майор Журавель, доктор наук Кайдар и библиотекарь Марьям блуждали в литературоведческих дебрях и ставили диагноз гениям.

- Пушкин двадцать восемь раз вызывал на дуэль и ни разу не попал – недоумевал майор – Если уж вызвал, то соизволь, сударь, попасть в мишень! А ведь какие крупные цели были – князь Воронцов, царь Николай.

- Пушкин – наш человек! – хвалила гения художница Соня. – Не было бы Пушкина, не было бы и царей. Вначале бог создал поэта, а потом его женщин, которых он очень любил в стогу сена с Божьей помощью…

Доктор Кайдар записал афоризм жены и отправился в гальюн, где в течение получаса, похудел ровно вдвое – Кайдар отличался крепким мочевым пузырем и мог опустошить пивную бочку, приняв ее размеры. Зато миниатюрные Соня и Майя ходили через пять минут и возвращались, синхронно играя бедрами, на что трезвенник Денис Заречный отзывался дежурным стихом:

- Круг прошли, бедром играя

Сарафаном след стирая.

По кругу ходил инородный поэт Ваня Казачок. Ходил со шляпой и с гитарой, которую держал в руках бард Николай – у друзей кончилось пиво, и они перестали посещать общественный туалет, где можно было бесплатно вволю подышать дымным воздухом, столь плотным, что хоть гитару вешай.

Ванечка и Николай подошли к стрелку Качинскому

- Черный человек, а черный, дай десятку! Мы моментами были приятелями, ты думал я хуже…

Юрий с каменным лицом дал десятку – знает, у кого стрельнуть!

Тотчас с протянутой рукой встал в очередь поэт Французов. Выпускник НГУ жил бедно, ел только красную икру. Каждый раз, возвращаясь из заграничной командировки, Французов обращался к Юрию Качинскому за адресной материальной помощью – эти пивные в Мюнхене совершенно разоряли русского интеллигента. Стрелок Качинский с грустным лицом делился последней пятерочкой. Вот и сегодня он решил:

- Десятка на всех!

- Всех угощаю – подхватил Ванечка десятку, летящую к нему по воздуху – Гуляй.

Ванечка с друзьями гулял на десятку целую неделю – вначале Ваня угощал, потом Ваню поили, и таким образом Ваня мог прожить год без копейки в кармане, поскольку в друзьях у него все Красноярье. Как Вселенная крутится на противоречиях, так и Ванечка жил в грехе и молитве: днем стоял обедню в церкви, вечером спускался в пивной подвальчик, где мужчины говорили о хоккее и женщинах, мало смысля и в том и другом, поскольку сами не играли ни там, ни тут.

И только один майор Журавель не говорил о женщинах, а если о чем и думал так только об академии генерального штаба. Библиотекарь Марьям пыталась поймать в глазах майора хоть какой-то намек. Хмурила бровки и спрашивала бесчувственного солдафона – мы где-то встречались?

- Только в мечтах… - устало отвечал майор.

- Расскажите о себе.

- Что говорить… Перед вами простой советский офицер, который в Афгане не был в бане, умываясь по утрам талой горной водой и обтираясь полынью, которую солдаты курили вместо махорки…

Поздней ночью майор Журавель и его подчиненный Качинский несли на руках критика Пирогова, что литературным генералом возлегал на рядовых писарчуках. Вообще-то критик мог сам дойти до дома без всяких приключений, но попробуй бросить барина!

И стрелок Качинский как в бою, который раз нес бездыханное тело критика, столь уважаемого всеми, что даже дорожный патруль в упор не замечал трех алкашей с карманами, полными денег. Бог берег критика, поскольку никто не пил столь много с молодыми дарованиями и следственно никто лучше не знал устройство души будущих гениев.

Критик Пирогов весь вечер с тревогой ждала родная семья – жена с хорошим именем Валентина, теща, курившая как мужик папиросу за папиросой, две очаровательные дочери и сиамский кот. Сиамский кот за десять лет общения с компанией писарчуков обрел изумительное чутье: сначала нюхал, а затем мочился на рукописи графоманов, что слетались на стол известного критика со всех концов Советского Союза. Только рукописи Качинского кот ничем не метил и напротив читал ночами, водя лапой очки критика по корявым строкам.

Как только грешная плоть критика перешла в руки семьи, так оборвалась защита. Тотчас объявились менты и повязали Качинского. Юрий Николаевич отчаянно сопротивлялся

- Я известный современный писатель! – кричал стрелок Качинский – Я пишу роман века, за что буду награжден премией Ленинского комсомола.

- Знаем, знаем! Премию мы любим! - и злые менты увезли лауреата в вытрезвитель, где к шишке от скалки добавились следы резиновых дубинок.

ГЛАВА 5

Генеральный секретарь ЦК КПСС Юрий Владимирович Андропов тяжело заболел и лег в Кунцевскую больницу. Больничное радио транслировало любимую песню бывшего матроса.

- Раскинулось море широко…

Одетый по домашнему в нательную рубашку и полосатые пижамные брюки Андропов нешуточно тестировал членов Политбюро, пришедших в гости к больному.

- Вот едите вы, к примеру, Егор Кузьмич на танке по узкой горной дороге…

- По военно-грузинской?

- Тьфу, на вас, скажите тоже! – не хватало нам войны на Кавказе… - По афганской дороге! Свернуть некуда, а впереди американец, китаец и ящик водки. Кого будете давить?

- Американца, как главного противника – отвечал Лигачев.

- А, вы кого будете давить, уважаемый демократ Яковлев?

- Китайца!

- Почему?

- А это наш будущий враг, с ним и случится третья мировая.

Андропов опять сплюнул.

- Тьфу, черт! Ну, что вы ей богу! Не дай бог с китайцами война – лопатами закидают или палками забьют… Не дай, бог!

Андропов сел на край кровати. Радио тем временем передавало другую любимую песню бывшего председателя КГБ " С чего начинается Родина…"

- А вы, уважаемый Михаило Ломоносов, кого будете давить? – спросил Андропов третьего гостя, бывшего секретаря Красноярского Горкома партии, только что ставшего членом Политбюро по рекомендации самого Андропова.

Членом Политбюро простой секретарь Горкома Ломоносов сумел стать, когда Генсек Андропов, будучи в Красноярске, был угощен морской капустой, столь дефицитной в Москве. Мудрая Зоя Спартаковна посоветовала мужу угостить бывшего моряка капустой, которой таки завалили весь город. К своему несчастью в этот день первый секретарь Крайкома Иван Сусанин ходил с рогатиной на таймырского медведя.

- Променял медвежье сало на капусту! – плакался Сусанин и готов был поколотить Ломоносова, да городской секретарь уже бежал в Москву в прицепном вагоне с морской капустой.

- Можно я с женой посоветуюсь, – Михаило склонил лысую голову к Зое Спартаковне, пошептался с ней и сказал. – Ящик водки, пора вводить сухой закон.

- Эх, товарищи, – сказал в ответ Андропов. – Тормоз давить надо, дипломатии надо учиться. Кстати, что за странная татуировка на вашей голове, уважаемыйихайло? Раньше не замечал! – Андропов указал на слово «Perestrojka», что странным образом проявилось на лысине будущего президента Советского Союза.

Но Михайло Ломоносов и сам не ведал, каким ветром занесло эту провокацию на чело первоцелинника! Во всяком случае «Perestrojka» точно отразила тайные мысли Михайло, что сильно жаждал демократии против воли своего учителя и наставника Андропова. Но именно Андропов и рекомендовал Ломоносова в Политбюро ЦК КПСС.

Сам Андропов давил не на тормоз, а на газ и государственная машина стала давить демократию, чуть было ожившую при Брежневе. Впрочем, " демократия" Брежнева была декорацией, за которой жил и процветал сталинизм. Когда 20 января 1982 года умер сталинский идеолог Михаил Суслов, Брежнев не скрывал слез и похоронил Суслова, как третьего вождя после Ленина и Сталина.

После смерти Брежнева Андропов решил выпрямить Кремлевские звезды, падшие, по его мнению, под давлением Запада. Агенты КГБ выдворили из Москвы всех проституток, педерастов далеко за знаменитые Петушки, где не менее знаменитый Венечка Ерофеев употреблял невиданные по тому времени коктейли " из лака спиртового" и " средства от потливости ног".

С другой стороны, чекист Андропов хорошо чувствовал бурление народных масс, совершенно спившихся при Брежневе и начал вводить в большую власть Михаило Ломоносов, человека противоположного полюса – трудно было представить союз столь разнохарактерных людей. Много лет спустя Ломоносов своеобразно отблагодарил Андропова, предав партию и своего учителя. Но поначалу все шло полюбовно, как в сказке о братьях, живущих под одной крышей.

В апреле 1983 года в Свердловском зале Кремля шло совещание по сельскому хозяйству. Член Политбюро Ломоносов резко и остро критиковал как местных боссов, так и центр России. В кулуарах Ломоносов обнялся с Иван Ивановичем Голубевым, бывшим директоре гостиницы уранового рудника, а ныне председателем Красноярского отделения Союза Писарчуков. Старинные друзья, съевшие еще на целине пуд соли, обсудили урожай, а заодно и культурный посев. Беседа шла за богатым столом, где вспоминали бедную юность и трудовые подвиги, за которые Ломоносов был награжден орденом Ленина, а Голубев орденом Знак Почета.

После совещания поехали в окрестности заповедника, где располагались дачи членов Политбюро. Под некоторыми березами стояли ведра, в которые по каплям стекал березовый сок – Зоя Спартаковна собирала лечебную воду, а также березовые почки, чтобы промыть больные почки Михаило, сына Сергия.

Отличное бетонное шоссе перебегали косули, важно прогуливались лоси, которых охрана осторожно сгоняла с дороги. Скворцы из многочисленных скворечен, висящих на березах, речитативом делились дорожными впечатлениями от зимней поездки по теплым странам. В этом птичьем хоре из перелетной " оперы №2" были слышны свистки тепловозов, львиные рыки и воинственные вопли туземцев – скворцы великолепные пересмешники.

Зоя Спартаковна, слушая концерт, спрашивала мужа и заодно охрану: " Сколько прошли кругов по кольцевой дороге? " Охранники в недоумении пожимали плечами, и Зоя Ломоносова приказала сменить их.

Зоя Спартаковна обладала мужским характером и охотничьим нюхом. Она, на удивление всем, точно подсчитывала, сколько лисят и бурундуков перебежало дорогу.

Другая охрана ловко обманывала Зою Спартаковну, втыкая палочки для счета.

Бодрая Зоя Спартаковна широким шагом шла по правую сторону мужа, что не согласовывалось с этикетом. Отныне так она будет ходить и в зарубежных поездках, показывая, что в СССР, глава семьи женщина. Советский матриархат временно стал противовесом западному патриархату. Но вскоре феминистки установили свой диктат в Америке, логове загнивающего капитализма – даже за один взгляд, брошенный в сторону объевшейся дамы, мужчина мог быть подвергнут крупному штрафу.

На вид очень женственная, с миловидными чертами Зоя Ломоносова обладала грубым мужским юмором и порой шокировала окружающих загадками для мужской компании: «Два яблочка в моху да морковка наверху – что это? » Зоя Спартаковна требовала отгадки на татарскую народную загадку и битые мужики, члены Политбюро краснели как юноши.

Зоя Спартаковна сама и отвечала с грубоватым юмором.

- Эх, мужичье! На уме один разврат. Да глаза это и нос! – Чьи глаза не скажу…

Обедали рядом с камином, от которого шло приятное тепло, но против традиции, не было даже сухого вина, и председатель писарчуков Голубев пощипывал бородку с глубоким разочарованием.

- Великим старикам легко было фантазировать в тиши лондонской библиотеки: живое творчество масс, освобождение труда, демократия, гласность…

- Это ты цитируешь Андрэ Марти, – комментировала мужа Зоя Ивановна– Ad notam!

Зоя Спартаковна и Михаило, сын Сергия закончили МГУ и пользовались латынью как повариха солью.

- Меня тоже будут цитировать великие писатели! Есть такие в Красноярске? – спросил Ломоносов Голубева.

Голубев отрицательно отмахнулся, потом сказал

- Может и будет, но не очень великий и не наш.

- И что он пишет?

- Роман века " Стрелочник". Якобы состав истории можно переводить с одного пути на другой. По его мысли пора переходить государству в рыночные отношения, когда каждая шестеренка заинтересована с другими в одном механизме. Словом, не шестеренки уже, а маленькие двигатели. Абсурд!

- Отчего же… Мы и сами порой думаем… - Ломоносов переглянулся с женой.

- Да, нет! Этот списыватель вообще живет в своем мире, где все происходит по его воле. Попробуем, дескать, перевести Историю в рынок!

- И что за мир его такой?

- Потусторонний. Какой-то параллельный нашему, третий или четвертый по счету. По его эксперименту в удачном раскладе – сколько заработал – все твое, налоги заплатил и гуляй свободно. А в нашем мире – сколько заработал, все отдай государству, а что осталось – пропей с друзьями, без которых ты никто!

- Вот это и плохо! – воскликнула Зоя Спартаковна – Пьянству – бой! На такой эксперимент мы согласны…

- Согласны – почесал лысину Ломоносов – Но как сделать переход к рынку? Остановить раскрученный механизм, разобрать по винтику государственную машину невиданных размеров и каждой шестеренке дать свой мотор, да еще шесть ступеней свободы? Идея превосходная, да сколько лет на воплощение? Пятьдесят? Сто? А если операция не удастся, начнется отторжение, шестеренки примутся грызть друг друга, и какая идеология у этой анархии? Смерть – мать порядка?

- Этот списыватель думает со временем набрать опыт, – осторожно высказал Голубев свои возражения.

- " И опыт – сын ошибок трудных, и гений – парадокса друг! " Но опыт набирается десятилетиями, а гений рождается раз в сто лет! Этот ваш Качинский кто? Дурак, гений?

- Явный дурак – ни разу не выставил бутылки на общий стол, хотя столько помогали ему и коммунистов не хвалит, – кривил душой Голубев, под партией имея в виду самого себя.

- Сказать правду, партию сегодня хвалят, кто обязан делать это по должности. Сам Юрий Владимирович так резко высказывается, что уши вянут.

- Критика основа всякого творческого начала, – вступилась Зоя Спартаковна. – Вспомним триаду Гегеля: " Тезис, антитезис – синтез! " Contra dictio…

- Есть, есть и у нас в Красноярске свои латинисты! – воскликнул Голубев, которому надоела демонстрация мертвого языка.

- Их фамилия не секрет?

- Пирогов. Критик такой, с молодежью пьет.

- Пьет? Да мы с ним в одной группе учились, такой трезвенький мальчик был, – поразилась Зоя Спартаковна.

Зоя Спартаковна вспомнила студенческую юность, лекции и метрополитен, которым она пользовалась бесплатно благодаря уловкам Пирогова.

- Давно я не каталась на метро, – вздохнула Зоя Спартаковна. – Мы с Пироговым ездили на свидание к его девушке, дочери генерала. Я давала ему нюхать нашатырь, когда он ссорился со своей девушкой, и закончили мы университет с красным дипломом. Никогда не думала, что Пирогов станет пьющим критиком! Это он тяжело заболел с дочерью генерала – сказала Зоя Ивановна звонким молодым голосом, хотя была бабушкой двум внучкам.

- Иван Иванович привезет всех сибирских списывателей, – приказал Ломоносов.

- Вместе с Качинским, – добавила Зоя Спартаковна.

- Каждому овощу - своя земля, – отрицательно качнул головой Голубев. – Московский воздух вреден сибиряку.

Иван Иванович не любил стрелка Качинского и, будучи прямым начальником, редко делился с поэтом деликатесами, что прилетали в нищую Сибирь по московской разнарядке. Взаимная вражда усилилась, когда Иван Ивановича перевели с хозяйственной работы на творческую и назначили Председателем Писарчуков. Куда бы ни обратился Качинский, в журнал, газету ли – всюду из уст зав отделов струился ледяной парок: " Не наш человек! "

В итоге Качинский не прошел на краевой семинар молодых дарований – вместе с водой выплеснули и ребенка.

- Я думаю, для всех людей полезна перемена климата, – защищала далекий талант Зоя Спартаковна. – Каждому овощу необходим творческий рост под наблюдением и обильным поливом. Кстати, каким образом уважаемыйГолубев из начальника гостиницы перекинулся в председатели поэтов? Вы сами хоть когда-нибудь стихи писали?

- Меня выдвинул коллектив!

- Коллектив поваров? Бригада кастелянш и горничных!?

- У меня талант на организацию юбилеев и праздников! – взмолился Иван Иванович, готовый рухнуть на колени перед Зоей Спартаковной.

- Вот и поддержите нашего поэта, – предложила Зоя Ивановна – Дайте ему премию и вручите ее где-нибудь на природе у костра.

- Зоя! – воскликнул Ломоносов – Я уж год не был на рыбалке.

- Заповедник " Столбы"! – воспрянул Голубев. - Там и близко никакой милиции нет.

- Причем здесь милиция? – насторожилась Зоя Спартаковна…

Иван Иванович Голубев вернулся домой с предложением пить водку на таежной речке у дымного костра, но сей проект писарчуки встретили без энтузиазма – лучше пить водку на теплоходе " Мария Ульянова" и с борта оглядывать дремучую тайгу на крутых берегах. Плохо шастать по этим непроходимым местам, где деревья лежат вповалку.

Скоро стало совсем плохо. Творческие семинары шли только под чай, и даже бильярд закрыли попоной. Писарчуки сели на чемоданы в надежде скрыться в местах отдаленных от зоркого ока трезвой власти.

Страшную скуку усилила громадная Перестройка. В правлении писарчуков одни стены разбирались, другие напротив воздвигались, окна закладывались кирпичами. Свет в писательских душах померк, на сердце толстым слоем легла пыль.

ГЛАВА 6

Поэт Качинский и художник Макаров в гостях у мэтра Саянова пили кавказское вино и разглядывали портрет члена Политбюро Михаило Ломоносова, что как древнеримский сенатор был изображен со слепыми глазами.

- Он слепой от рождения. Духовно. – Пояснил художник с большой бородой и указал на родимое пятно на голове советского сенатора – Это карта полуострова Флорида с Багамскими островами, только в зеркальном отражении.

Поэт Качинский придвинулся к портрету и возразил:

- Никакой Флориды не вижу! Обычный партийный секретарь, затюканный женой – татаркой. Судя по моей тетушке, в любой семье, где жена - татарка – жуткий матриархат. Моя тетушка выдает мужу по сто грамм утром и вечером. Дядя Володя думает: «Повеситься что ли? »

Художник Саянов рассмеялся:

- Верно! Зоя Спартаковна приходится мне тетушкой. Вот мы и враждуем – пишем пасквильные портреты!

- А почему портрет Ломоносова вы подписали «Михайло, сын Сергия? »

- Потому что Ломоносов действительно сын преподобного Сергия Радонежского, что жил в дружбе даже с медведями. Вот и Михайло, сын Сергия, мечтает установить дружбу с противниками России и управлять государством по принципу: не тронь меня, и я тебя не трону. К сожалению, Михайло, сын Сернгия Радонежского слеп от рождения! ЗатоЗоя Спартаковна дальнозорка!

- Точно! – хохотал Саянов. – Ведет к власти слепого!

В открытые окна мастерской влетала музыка духовых оркестров. По улице Мира текли флаги и портреты членов Политбюро. Вдали, как всегда по праздникам, курила Караульная гора, пуская оранжевые фейерверки из окон часовни.

И сейчас же Качинский заметил на одной из картин такую же часовню, что светилась разноцветными лучами лазера. Под часовней стояло родовое гнездо поэта. У дома густо дымила довоенная полуторка с номером КР 56-26. Лучи лазеров переливались, окна дома играли отраженным светом. Шофер машины дядя Акзам приветливо махал рукой. На лавочке у дома сидели девушки, лузгали семечки и живо болтали непонятно о чем, гром оркестра заглушал их разговор. Но вот одна из девушек громко сказала: " Здравствуй, сынок".

- Что это, кто это? – изумлялся Качинский.

- Это? – художник Саянов выглянул в окно. – Это голограмма! Всюду праздник!

" Будет людям счастье, счастье на века", – пела колонна у кинотеатра " Октябрь"

" Страна мечтателей, страна ученых! " - вели свою партию демонстранты у " Совкино"

И верно, СССР был страной ученых и военных – прямо под кинотеатром в секретных туннелях шла напряженная работа без выходных, и странно было даже подумать, чтобы страна, наполовину спрятанная под землю, потерпит поражение.

Тем более что у этой страны есть любимая Грузия, где готовят любимые вина Сталина. Бочонок любимого вина художник Саянов привез с родины вождя, где писал большое панно " Сталин в Туруханском крае".

Грузины восхищенно цокали языками, глядя, как великий земляк с крыльями за спиной ходит, как живой, на охоту на медведя в мундире генералиссимуса, при этом южный человек сильно страдал от шестидесяти градусных морозов. Любимое вино спасало вождя, но иногда мороз доходил до минус восьмидесяти – при этом вино замерзало, стекло рассыпалось, а ствол ружья разлетался при выстреле на множество осколков. Но сам Сталин был крепче стали, и приветствовал земляков из далекой ссылки, поднимая кубок за здравие СССР. Знать вождь и верно был архангелом с грузинской кровью, что спустился с неба притворить замыслы Иисуса Христа во втором пришествии. Именно так Саянов объяснял грузинам свое панно, за что был награжден великолепной буркой и бочкой вина.

По возвращению в Красноярск мастер Саянов продолжил опыты соцсюрреализма. Академик живописи писал заказных доярок и трактористов, но в новом ключе: освещенные костром тракторы стояли со страдающими фарами-глазами и вместо стальных гусениц имели странные лапы, что скребли и обдирали до мяса зеленую шкуру живого существа по имени Земля. Острое жало протыкало зеленую шкуру и сосало нефть – кровь Земли. Земля, корчась в судорогах, пока еще терпела чудовищный механизм, расплодившийся, как вша, на голове матушки кормилицы. Но скоро будет жарко - впереди субботняя баня и большая стирка.

Перед последней работой художника поэт Качинский стоял дольше всех – две башни Торгового Центра густо дымили как заводские трубы.

- Обобщенный образ мировой торговли, – пояснял Саянов. – Нынешняя торговля больна спекуляцией и потому много дыма.

В мастерской академика квартировал его ученик Курвиц, но, как всегда, у мастера хреновый подмастерье: на мольбертах возлежали женщины с зелеными лицами и кровавыми губами, глаза выходили за абрис, а вместо волос клубились черви. У кого какая душа так и пишет не спеша.

- А у Пикассо, чья душа? – спрашивал поэт, разглядывая картины Курвица.

- Хирурга, – сказал Курвиц. - Патологоанатома.

Душе Пикассо не понравилось такое определение. В мастерской возник вихрь, картины Курвица вспорхнули и вылетели в окно. Хлопок воздуха вынес Курвица на лестницу, и он полетел вниз, едва касаясь ступенек. Курвиц футбольным мячом выкатился прямо под ноги демонстрантов, что были одеты, как клоуны в цирке – в красных фесках, красных кушаках и галошах. Над головой демонстранты несли лозунги " Да здравствует столбизм! ", " Лучше гор могут быть только горы! " Возглавлял колонну большой человек в валенках с галошами и с плакатом " Долой застой! " Это был известный в Красноярске борец с привилегиями Юрий Петрович Громов. Известный диссидент без прописки и места жительства, ныне живущий в заповеднике " Столбы" в бревенчатой избушке на краю высокой скалы. Борец Громов за последнее время настолько исхудал от духовной пищи, что как воскресший Христос на картине Веронезе парил в воздухе, озаренный ярким серебристым сиянием. Очевидно плакат в его руках с надписью " Долой! " был вместо воздушного шара, и сильный ветер, казалось, скоро унесет домой на столбы, но агенты КГБ вовремя ухватились за валенки борца и опустили на грешную землю.

- Доброго здоровья, Юрий Петрович, – сказали агенты и, взяв под руки, понесли в дурдом.

- Люди! – обратился Громов к демонстрантам с флагами. – Да здравствует плюрализм!

Что это обозначало, никто не знал, но Владимир Высоцкий через громкоговоритель перевел на русский язык:

" Бить человека по лицу я с детства не могу! "

Но Юрию Петровичу пришлось бить воров в законе, что удобно устроились в психушке, спрятавшись от закона. Громов занял лучшую шконку в камере, то бишь лучшую кровать у решетчатого окна в палате больных с вялотекущей шизофренией.

Психушка раньше стояла в сосновом бору в гордом одиночестве, а ныне была окружена зверинцем. Девушки ходили по новому зоопарку, а воры в законе, что жили в клетке с надписью " диссиденты", демонстрировали им то же самое, что и обезьяны, скучающие без самок. Громов сотрясал решетки и требовал адвоката. Девушки были в восхищении при виде страдающего восьмидесятника.

Колонну девушек с портретами Михаило Ломоносова вел старший мастер химзавода Александр Степанов. Степанов был сыном коммуниста верного партийца и нес на руках старинный граммофон, на котором крутилась пластинка с записью хора ансамбля Красной армии.

- Величали мы Сталина, всенародного маршала.

К сожалению, Хрущевская оттепель сильно нагрела пластинку, советские марши пошли волнами, дорога в зоопарке покрылась большой грязью и, вообще, политическая погода не могла установиться хорошим бабьим летом. Воры в законе, глядя через решетки на демонстрацию посетителей зверинца, пели свою зековскую.

- Товарищ Сталин, вы большой ученый, а я простой советский заключенный.

Колонна, возглавляемая Александром Федоровичем, покинула зоопарк, повернула в Закаменку и пошла улицей Брянской. Старинный граммофон с мощным мясистым звуком, покрытый черным эбонитовым деревом, сам по себе менял старинные пластинки, выбирая песни на вкус родителей Александра Федоровича, видных партийцев.

- Нет имени выше, чем Ленин и Сталин, нет слова теплей, чем Москва.

Вся Брянская улица вышла приветствовать колонну химиков, порядком подзабыв, что за люди были такие Ленин и Сталин. Но советский народ всюду правильный и делал верные выводы: ведь никто о Хрущеве ни одной песни не сложил, а сколько кукурузы посеял и хрущевок построил! Но с именем Сталина в атаки кидались, заводы строили, был энтузиазм, Значит, что-то есть в этом имени.

Правда, ныне вместо молочных рек с кисельными берегами текли реки вина, и над страной стоял хруст морской капусты – кто виноват?

И советский народ в лице жителей Закаменки громогласно требовал возврату к Коммунизму, украденному у него господами, добравшимися до власти.

- Пэрэмэн! Мы хотим пэрэмэн! – пел в микрофон на закаменском базаре Виктор Цой.

Базарный люд, наблюдая за колонной химиков, перешептывался

- Сколько лысых, столько и обещаний! …

- Нам никогда не угодить: то пиво кислое, то колбаса невкусная – возражали другие.

- Всегда есть жертва: кто-то на кого-то наступил, а Ленин виноват.

- Грех жаловаться, когда пчелы покусают – глядишь, и радикулит прошел.

- Хрен выздоровишь в этом болоте. Двадцать лет стоим по колено в застое.

Проходя мимо базара, химики разглядели, что здесь пивная очередь короче, чем на улице Мира, где майская демонстрация мирно расходилась по пивным подвалам. Великий Ленин на прощание аплодировал молодежи, идущей правильным путем, и хлопки каменных ладоней гремели как пушечные.

На базаре же вокруг пивного ларька стояла относительная тишина. Хорошо пить пиво на базаре: вольный ветер с Караульной горы материнской рукой гладит волосы на голове, а вокруг в кавказских рядах овощи, фрукты и битая птица, слетевшая с чудесных натюрмортов старинных голландских мастеров. На базаре и вокруг всюду музыка: там Магомаев, там Ободзинский.

У пивной, как и полагается, место встречи духовных братьев Александра Степанова и Юрия Качинского. Друзья обнялись, выпили на брудершафт кавказского вина и Степанов, как начальник химического цеха, предложил поэту выставку девичьих сердец, подчиненных ему. Одни сердца горели рубином на майском солнце, другие, подобно луковицам, сплетены в длинные до пояса косы. Стоило протянуть руку, и можно было сорвать свежий плод, созревший за долгую зиму в домашней оранжерее, а ныне выставлены на показ в виде женских взглядов, обрывков громкого смеха, что подобно снегирям, взлетали с алых губ. Тонкие пальчики с перламутром, точно бабочки порхали по горкам золотых апельсин и яблок, а продавцы с большими кепками спрашивали очаровательных сибирячек с интонацией мартовского кота

- Гдэ такие пэрсики вырастают на таком морозе? Пачему на Кавказе не цветут такие цвэты?

Мимо пролетела яркая как светофор девушка в красной юбке и зеленой кофте в обтяжку.

Мужчины проводили еетаким взглядом, что девушка с красивым именем Марьям невольно оглянулась и сказала

- Не повредите глаза.

Поэт Качинский и химик Степанов взяли девушку под руки

- Зачем вам яблоки с Кавказа, когда свои лучше?

- Журавель требует железо, он потерял много крови в Афганистане.

- Передайте майору…

- Подполковнику! – поправила Марьям.

- Передайте генерал-майору, что он выиграл еще один бой – И мы его награждаем…

- … Орденом моего сердца! – и Марьям, сделав ручкой, пропала в толпе.

- Подполковник хорошо служит, – сказал Степанов. - И женщине, и Родине!

- Ты его знаешь?

- Военпред Журавель принимает у нас горючее для этих тварей, что летают над нами – Степанов указал пальцем на дракона, как раз пролетающего над их головой.

Дракон в ответ пустил огненную стрелу.

- Не показывай пальцем на военную тайну!

- Растет майор не по дням, а по часам, – задумчиво сказал стрелок Качинский. – Некоторые за год успевают прожить жизнь другого.

- И, между прочим, заработная плата у всех одинаковая – пашешь ли ты, пляшешь ли ты.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒