Ускользающий «Оскар» 8 страница

– Я должен вас видеть – завтра. Где мы можем быть одни, – сказал он, и его голос показался грубоватым даже ему самому.

Поколебавшись, он пошла к карете.

– Но я буду у бабушки – по крайней мере пока, – сказала она, все же решив, что изменения в ее планах требуют хоть каких‑ нибудь объяснений.

– Где‑ нибудь, где мы сможем быть одни, – настаивал он.

Она рассмеялась слабым смехом, который привел его в раздражение.

– В Нью‑ Йорке? Но ведь здесь нет ни церквей… ни памятников…

– Уже есть – Музей искусств. [86] В парке, – объяснил он, так как она смотрела удивленно. – В полтретьего я буду у входа.

Ничего не ответив, она повернулась и быстро села в карету. Карета тут же тронулась. Оленская наклонилась к окну, и ему показалось, что она махнула ему рукой. Арчер смотрел ей вслед, и буря противоречивых чувств переполняла его. Ему казалось, что он только что говорил не с той женщиной, которую искренне и страстно любил, а с какой‑ то другой, поднадоевший роман с которой уже давно катился по накатанным рельсам, – так невыносимо для него было вновь ощутить себя пленником привычных для ловеласа слов и действий…

«Она придет! » – сказал он себе чуть ли не с отвращением.

Презрев «коллекцию Вульф», [87] немыслимые полотна которой занимали одну из главных галерей странного здания с диковатым смешением чугуна и разноцветных изразцов, известного как Метрополитен‑ музей, они прошли по коридору в комнату, куда редко забредала нога посетителя, – там скучала в уединении коллекция античных древностей Чеснолы.

В этой обители уныния они были предоставлены сами себе и, сев на диван у радиатора, молча смотрели на шкафы из черного дерева, где за стеклом хранились спасенные из земли фрагменты Илиона. [88]

– Забавно, – сказала Оленская, – я никогда не была здесь прежде.

– Это и понятно. Но со временем, я думаю, это будет великий музей.

– Пожалуй, – согласилась она рассеянно.

Она встала и прошлась по комнате. Оставшись сидеть, Арчер наблюдал за перемещениями ее фигуры, девически легкой даже под тяжестью мехов. На ней была меховая шапочка, изящно украшенная пером цапли, из‑ под которой спускались на щеки возле ушей темные локоны колечками, похожие на завитки виноградной лозы. Как и при первой их встрече, он словно впитывал в себя каждую деталь ее внешности, которая принадлежала только ей и никому более. Он поднялся и подошел к шкафу, перед которым она стояла. На стеклянных полках были собраны обломки разных вещей, в которых с трудом можно было распознать предметы домашнего обихода, украшения и мелкие безделушки, сделанные из стекла, глины, потемневшей бронзы и других материалов, тронутых временем, а иногда почти разрушенных им.

Как это жестоко, – сказала она, – что когда‑ то все перестает иметь значение… вот эта мелочь, все эти предметы… они ведь были нужны каким‑ то давно забытым людям… а теперь мы должны догадываться об их предназначении, разглядывать их в лупу и писать на этикетках: «назначение неизвестно»…

– Да, но сейчас…

– Что – сейчас?

Она стояла перед ним в своей длинной котиковой шубе, спрятав руки в маленькую круглую муфту, с вуалью, полупрозрачной маской укрывшей ее лицо до кончика носа, и букетик подаренных им фиалок, который она приколола к груди, слегка колебался от ее прерывистого дыхания. Ему казалось совершенно невероятным, что эта изысканная гармония линий и красок когда‑ нибудь разрушится под влиянием этих отвратительных законов природы.

– Сейчас для меня что‑ нибудь значит лишь то, что касается вас, – сказал он.

Она задумчиво посмотрела на него и вернулась на диван. Он опустился рядом и ждал; шаги, отдающиеся гулким эхом где‑ то в отдалении, заставили его ощутить почти физически, как уходит время.

– Вы что‑ то хотели сказать мне? – нарушила она молчание, словно почувствовав то же, что и он.

– Сказать? – отозвался он. – Да. Я думаю, вы решили остаться в Нью‑ Йорке, потому что испугались.

– Испугалась?

– Что я последую за вами в Вашингтон.

Она опустила свой взгляд на муфту, и он увидел, что руки ее слегка дрожат.

– Это верно? – настаивал он.

– Что ж, да, – призналась она.

– Значит, это так. Вы это знали.

– Да. Знала.

– И что же?

– Но так все‑ таки будет лучше, правда? – Этот вопрос вырвался у нее вместе с тяжелым вздохом.

– Лучше?

– Но так мы меньше причиним горя другим. В конце концов, разве не этого вы всегда хотели?

– Быть рядом с вами – и бесконечно далеко от вас? Встречаться с вами вот так вот, тайком? Это совершенно не отвечает моим желаниям. Я уже говорил вам, чего я хочу.

Она колебалась:

– И вы все еще думаете, что это – хуже?

– В тысячу раз! – Он помолчал. – Легче было бы солгать, но я скажу правду: весь ужас в том, что я нахожу это отвратительным.

– О, и я тоже! – воскликнула она, вздохнув с облегчением.

Он вскочил на ноги и воскликнул с раздражением:

– Но ради всего святого – чем же тогда это лучше?

Она склонила голову, сжимая и разжимая руки, спрятанные в муфте. Шаги приблизились, и смотритель в обшитом галуном головном уборе тихо, точно кладбищенское привидение, продефилировал по комнате. Они дружно уставились в стоящий перед ними шкаф, и когда смотритель прошествовал в другой зал в направлении мумий и саркофагов, Арчер повторил:

– Чем же это лучше?

Вместо ответа она пробормотала:

– Я обещала бабушке остаться с ней, потому что мне казалось, что здесь я буду в большей безопасности.

– Опасность – это я?

Она уронила голову, не глядя на него.

– Вы хотите спастись от меня?

Он смотрел на ее неподвижный профиль и увидел, как слеза скатилась с ее ресниц и поползла по щеке – край вуали остановил ее.

– Я хочу спасти других от непоправимого зла. Давайте не будем вести себя так же, как все!

– Что значит – все? Я не претендую на то, чтобы быть особенным. У меня те же желания, что и у всех.

Она взглянула на него с ужасом, и щеки ее покрылись легким румянцем.

– То есть вы все‑ таки хотите… Вы готовы удовлетвориться тем, что я один раз стану вашей, а после этого вернусь домой?

Кровь бросилась ему в голову.

– Любимая! – проговорил он, не двигаясь с места. Ему казалось, что сердце выпрыгнуло у него из груди и он держит его в руках, как в переполненной чаше, и от малейшего движения оно выплеснется и погибнет.

Затем до него дошел смысл ее последних слов, и лицо его потемнело.

– Домой? Что значит – домой? – Домой к мужу.

– И вы полагаете, что я соглашусь на это?

Она подняла на него глаза, полные горя:

– Что же мне делать? Я не могу жить здесь и лгать людям, которые были так добры ко мне.

– Но ведь именно поэтому я предлагаю вам уехать со мной!

– И разрушить их жизни, когда они столько сделали, чтобы я могла начать заново свою!

Арчер вскочил на ноги и смотрел на нее в немом отчаянии. Было так просто сказать ей: «Да, будьте моей. Будьте моей хоть однажды». Он знал, что, если он скажет это, она подчинится ему и после этого он обретет власть над нею – власть, которая не позволит ей возвратиться к мужу.

Но что‑ то мешало этим словам сорваться с его губ – может быть, ее неистовая честность. Он не смел заманить ее в хорошо известную ему ловушку. «Если я сейчас принужу ее прийти ко мне, – подумал он, – это будет просто началом конца».

Однако, увидев тень ресниц на ее мокрой щеке, он вновь заколебался.

– В конце концов, – начал он снова, – у нас своя жизнь… Может быть, и нет смысла стремиться к невозможному… Вы настолько лишены предрассудков… и столько раз, по вашим словам, смотрели в лицо Горгоне… что я не понимаю, почему вы боитесь посмотреть правде в глаза, когда это касается нас… если только вы не считаете, что то, что происходит между нами, недостойно никакой жертвы.

Она тоже поднялась, нахмурившись и сжав губы.

– Что ж, считайте так, не буду спорить. Я должна идти. – Она посмотрела на часики, висящие на цепочке у нее на груди. – Мне пора.

Она повернулась, чтобы идти, и, потеряв самообладание, он поймал ее за запястье. В голове у него помутилось от мысли, что он сейчас потеряет ее.

– Я согласен: пусть будет один раз, – выдавил он.

Секунду или две они смотрели друг на друга с ненавистью, как враги.

– Так когда? – настаивал он. – Завтра?

Она помолчала, потом сказала:

– Послезавтра.

– Любимая! – вырвалось у него снова.

Она вырвала у него руку, но они продолжали смотреть друг другу в глаза, и при этих словах лицо ее, бледневшее все больше и больше, вдруг осветилось глубоким внутренним светом. Сердце Арчера забилось от священного трепета – ему показалось, что первый раз в жизни он видит перед собой живое воплощение любви.

– О, я опоздаю из‑ за вас. До свидания. Нет‑ нет, не надо дальше меня провожать! – воскликнула она, бросаясь к дверям комнаты, как будто бы испугалась этого сияния – отраженного в глазах Арчера. На пороге она обернулась и махнула ему рукой.

Арчер пошел домой пешком. Уже спустилась тьма, когда он вошел в дом, и огляделся вокруг, взирая на знакомые предметы с таким чувством, словно он вернулся с того света.

Горничная, услышав его шаги, вбежала по лестнице зажечь наверху лампы.

– Миссис Арчер дома?

– Нет, сэр, она уехала в карете после ленча и еще не возвращалась.

С чувством облегчения он пошел в библиотеку и бросился в кресло. Горничная последовала за ним, зажгла лампу и разворошила огонь в камине, подбросив угля. После ее ухода он сидел неподвижно, уперевшись локтями в колени, положив подбородок на сцепленные руки и глядя на пламя.

Он сидел так, ни о чем не думая и не замечая, сколько прошло часов или минут, погрузившись в глубокое восторженное раздумье, которое заставило его потерять счет времени.

«Произошло то, что должно было произойти, значит… так и должно было быть», – повторял он мысленно, как будто уверяя себя, что от судьбы не уйти. То, о чем он мечтал, так разительно отличалось от того, как он жил, что мертвенный холод дурного предчувствия сковал его члены.

Дверь отворилась, и вошла Мэй.

– Я ужасно запоздала – ты волновался? – спросила она, положив ему на плечо руку с нежностью, не слишком для нее характерной.

Он изумленно посмотрел на нее: – Разве уже поздно?

– Восьмой час. Ты, наверное, заснул! – засмеялась она и, вытащив булавки, бросила на софу свою бархатную шляпку. Она была бледнее обычного, но сияла каким‑ то особенным оживлением.

– Я поехала навестить бабушку, и как раз с прогулки вернулась Эллен; поэтому я осталась, и мы долго с ней болтали. Тысяча лет прошла с тех пор, как нам удавалось по‑ настоящему поговорить…

Она опустилась на свое обычное место – в кресло напротив – и поправляла растрепавшиеся волосы. Ему показалось, она ждет, чтобы он сказал что‑ нибудь, но он молчал.

– Мы прекрасно поговорили, – продолжала она, улыбаясь с живостью, которая показалась Арчеру слегка ненатуральной. – Она была такой милой – совсем как прежде. Боюсь, я была к ней несправедлива. Я иногда думала…

Арчер встал, подошел к камину и повернулся так, чтобы свет лампы не падал на его лицо.

– Так что ты думала? – спросил он, не дождавшись продолжения.

– Ну, возможно, я судила ее слишком строго. Она ведь совсем другая – во всяком случае внешне. И встречается с такими странными людьми – словно ей нравится выставлять себя напоказ. Я думаю, это то, к чему она привыкла в Европе; нет сомнения, мы для нее смертельно скучны. Но мне не хотелось бы быть к ней несправедливой.

Она помолчала, переводя дух после непривычной для нее длинной речи; глубокий румянец покрыл ее щеки, губы были приоткрыты.

Глядя на нее, Арчер вспомнил горячность, которая оживила ее лицо в саду испанской миссии в Сент‑ Огастине. Он понял, что она делает над собой такое же усилие, чтобы постичь что‑ то, что находится вне пределов ее обычных чувств.

«Она ненавидит Эллен, – подумал он, – но пытается пересилить это чувство и хочет, чтобы я помог ей».

Эта мысль тронула его, и мгновение он был на грани того, чтобы сдаться и сломать заговор молчания…

– Ты же понимаешь, – заговорила она снова, – как она досаждает семье? Сначала мы делали для нее все, что могли; но, кажется, она вообще этого не поняла. А теперь эта идея поехать к миссис Бофорт, да еще в бабушкиной карете! Я боюсь, она совершенно оттолкнула от себя ван дер Лайденов…

– А‑ а, – отозвался Арчер с раздраженным смешком.

Приоткрывшаяся было между ними дверь захлопнулась снова.

– Надо бы переодеться; мы же куда‑ то едем обедать, не так ли? – спросил он, отходя от камина.

Она тоже поднялась, но медлила. И когда он поравнялся с ней, она порывисто подалась к нему, точно пытаясь его удержать; глаза их встретились, и он снова увидел ту же самую влажную синеву, что и в тот раз, когда он прощался с ней, уезжая в Джерси‑ Сити.

Она обняла его и прижалась щекой к его щеке.

– Ты не поцеловал меня сегодня, – шепотом проговорила она, и Арчер ощутил, что она дрожит в его руках.

Глава 14

– При дворе в Тюильри, – произнес мистер Силлертон Джексон с ностальгической улыбкой, – такие вещи допускались.

Сцена происходила в вандерлайденовской гостиной черного ореха на Мэдисон‑ авеню на следующий вечер после визита Арчера в Метрополитен‑ музей. Ван дер Лайдены на несколько дней вернулись из Скайтерклиффа, куда они опрометчиво бежали при известии о банкротстве Бофорта. Оказалось, что смятение, в которое было погружено общество в результате этой неприятной истории, более чем когда‑ либо требовало их присутствия в городе. Это был как раз один из тех случаев, как сказала миссис Арчер, когда «их долг перед обществом» – показаться в Опере и даже открыть двери своего дома. «Нельзя допустить, моя дорогая Луиза, чтобы люди типа миссис Лемюэл Стразерс смогли занять место Регины, – сказала она. – Именно в такие времена выскочкам удается найти лазейку и зацепиться в обществе. Когда появилась миссис Стразерс? Той зимой, когда в Нью‑ Йорке была эпидемия ветрянки, и скучающие женатые мужчины, пока их жены неотрывно сидели в детских, стали потихоньку бегать на ее вечеринки. Вы и наш дорогой Генри, Луиза, должны закрыть собой эту брешь».

Ван дер Лайдены не остались глухи к этому призыву и, пересилив себя, совершили героический поступок – вернулись в город и разослали приглашения на два обеда и вечерний прием.

В этот вечер, о котором идет речь, они пригласили Силлертона Джексона, миссис Арчер и Ньюланда с женой сопровождать их в Оперу, где в первый раз в эту зиму давали «Фауста». Под крышей ван дер Лайденов ничего не совершалось без церемоний, и хотя гостей было всего лишь четверо, обед был сервирован ровно к семи, чтобы положенное количество блюд было подано без спешки, перед тем как мужчины смогут выкурить свои сигары.

Арчер не видел жены со вчерашнего вечера. Утром рано он отправился на работу, где долго занимался каким‑ то малозначительным делом. Во второй половине дня с ним неожиданно пожелал переговорить один из старших партнеров; и домой он вернулся так поздно, что Мэй уехала к ван дер Лайденам одна, а потом послала за ним карету.

Сейчас, на фоне скайтерклиффских гвоздик и массивной посуды, она показалась ему томной и бледной; но глаза ее сияли, и говорила она с необычным оживлением.

Разговор, вызвавший вышеприведенное замечание мистера Силлертона, начала сама хозяйка (не без умысла, решил Арчер). Банкротство Бофорта, вернее, его поведение после происшедшего все еще было плодотворной темой для моралистских разглагольствований в гостиных; и после того, как оно было тщательно разобрано и пригвождено к позорному столбу, миссис ван дер Лайден перевела свой зоркий взгляд на Мэй:

– Дорогая, мне сказали, что у дверей Бофорта видели карету вашей бабушки. Неужели это возможно?

Все заметили, что она не назвала по имени особу, которая подозревалась в этом преступлении.

Мэй порозовела, и миссис Арчер быстро вмешалась:

– Если это и имело место, я убеждена, что было сделано без ведома миссис Мэнсон Минготт.

– Вы уверены? – Миссис ван дер Лайден умолкла, вздохнула и взглянула на мужа.

– Думаю, – сказал мистер ван дер Лайден, – что на столь дерзкий поступок мадам Оленскую толкнуло доброе сердце.

– Или ее пристрастия к людям со своеобразной репутацией, – сухо вставила миссис Арчер, обратив на сына невинный взор.

– Было бы неприятно думать так о мадам Оленской, – сказала миссис ван дер Лайден, а миссис Арчер пробормотала:

– Ах, моя дорогая, – и это после того, как вы дважды приглашали ее в Скайтерклифф!

Именно в этом месте мистер Джексон и рискнул предаться своим излюбленным воспоминаниям о Тюильри.

– В Тюильри, – повторил он, когда глаза всех сидящих за столом выжидающе повернулись к нему, – в некоторых случаях пересматривали слишком строгие правила… и если бы вы спросили, где брал деньги Морни…[89] Или кто выплачивал долги некоторых придворных красоток…

– Я надеюсь, дорогой Силлертон, – сказала миссис Арчер, – вы не предлагаете нам равняться на это?

– Я ничего никогда не предлагаю, – спокойно сказал мистер Джексон. – Но заграничное воспитание мадам Оленской не могло не наложить на нее отпечатка…

– Ах, – вздохнули обе немолодые дамы.

– Но оставить карету своей бабушки у двери банкрота! – вдруг возмутился мистер ван дер Лайден, и Арчер подумал, что он вспомнил и пожалел о корзинах гвоздик, которые послал когда‑ то в маленький домик на Двадцать третьей улице.

– В общем, я всегда говорила, что она смотрит на вещи совершенно иначе, чем мы, – подвела итог миссис Арчер.

Краска уже залила лицо Мэй до корней волос.

– Я уверена, что Эллен не желала ничего плохого, – сказала она примиряюще, взглянув через стол на мужа.

– Дерзкие люди часто не лишены доброты, – сказала миссис Арчер, дав понять своим тоном, что это их нисколько не оправдывает, и миссис ван дер Лайден пробормотала:

– Если бы только она посоветовалась с кем‑ нибудь….

– О, она никогда этого не делает! – отрезала миссис Арчер.

В это мгновение мистер ван дер Лайден взглянул на жену, которая внимательно слушала миссис Арчер, и тут же переливающиеся шлейфы всех трех дам зашелестели к дверям, и мужчины приступили к раскуриванию сигар. В те вечера, когда надо было ехать в Оперу, мистер ван дер Лайден угощал короткими сигарами, а сигары у него всегда были так хороши, что заставляли гостей сожалеть о его неумолимой пунктуальности.

После первого акта Арчер покинул своих спутников и пошел в клубную ложу. Отсюда, через плечи всевозможных Чиверсов, Минготтов и Рашуортов, он наблюдал ту же картину, что и два года назад, в ту ночь, когда он впервые увидел Эллен Оленскую. У него теплилась слабая надежда, что он увидит ее в ложе старой миссис Минготт, но она оставалась пустой; и он сидел неподвижно, не сводя с нее глаз, пока чистое сопрано мадам Нильсон не затянуло: – M’ama, non m’ama…

Арчер перевел глаза на сцену, где на знакомом фоне гигантских роз и анютиных глазок та же крупная блондинка вот‑ вот должна была быть принесена в жертву маленькому шатену‑ соблазнителю.

Со сцены он пробежался глазами по подковообразному ряду лож туда, где сидела Мэй, как и тогда, в окружении двух дам, – только в тот вечер рядом с ней были миссис Лавел Минготт и новоприбывшая «заграничная» кузина. Как и тогда, она была в светлом – и Арчер, который до этого не обратил внимания на ее наряд, узнал сейчас белый с голубым атлас и старинные кружева ее подвенечного платья.

По обычаю старого Нью‑ Йорка молодые жены должны были год или два после свадьбы еще носить его, а его мать, он знал, держала свое в папиросной бумаге на случай свадьбы Джейни, хотя бедняжка уже достигла того возраста, когда платье следует шить из жемчужно‑ серого поплина.

Арчеру внезапно пришло в голову, что Мэй очень редко надевала это платье, с тех пор как они вернулись из Европы, и невольно стал сравнивать ее с той девушкой, на которую два года назад смотрел с таким блаженным восторгом.

Несмотря на то что Мэй слегка пополнела, к чему располагало ее сложение античной богини, ее осанка и девически ясное выражение лица не изменились; если бы не легкая томность, которую Арчер замечал в ней в последнее время, она была бы точной копией девушки, играющей букетом ландышей в день объявления помолвки. Казалось, сам этот факт взывал к его жалости: подобная невинность была так же трогательна, как объятие ребенка. Затем он вспомнил о страстном великодушии, которое таилось под этим невинным спокойствием. Вспомнил он и понимающий взгляд, которым она отвечала ему на его настойчивое упрашивание объявить о помолвке на балу у Бофортов, – и услышал ее голос, которым она произнесла в саду испанской миссии: «Я не могу строить свое счастье на чьем‑ то несчастье…»

Страстное желание сказать ей правду овладело им – желание отдаться ее великодушию, желание испросить ту свободу, от которой он когда‑ то отказался.

Ньюланд Арчер был спокойным и сдержанным человеком. Конформизм и дисциплина, свойственные небольшим замкнутым обществам, вошли в его плоть и кровь. Мысль о том, чтобы совершить что‑ то мелодраматическое и бросающееся в глаза, что‑ нибудь, что мистер ван дер Лайден или члены его клубной ложи могли классифицировать как «потерю вкуса», вызывала у него глубокое отвращение.

Но внезапно и клубная ложа, и мистер ван дер Лайден, и все то, что всегда привычно окутывало его приятным теплом, стало ему совершенно безразлично. Он поднялся, прошел по коридору и открыл дверь вандерлайденовской ложи, как будто это были ворота в никуда.

– M’ama! – торжествующе пропела Маргарита, и все в ложе с удивлением посмотрели на вошедшего Арчера – он нарушил одно из неписаных правил людей их круга: нельзя входить в ложу во время сольного исполнения.

Протиснувшись между мистером ван дер Лайденом и Силлертоном Джексоном, он склонился к жене.

– У меня ужасно болит голова. Не говори ничего никому, поедем домой, – попросил он.

Мэй озабоченно взглянула на него, шепнула что‑ то своей матери, и та сочувственно кивнула; потом она пробормотала скорые извинения миссис ван дер Лайден и поднялась в тот момент, когда Маргарита упала в объятия Фауста. Помогая жене надеть манто, Арчер заметил, как старшие дамы заговорщически улыбнулись друг другу.

Когда карета тронулась, Мэй робко накрыла его руку своей:

– Мне очень жаль, что ты неважно себя чувствуешь. Мне кажется, тебя слишком перегружают на работе.

– Нет, дело не в этом. Я открою окошко, ты не против? – смущенно отозвался он, опуская свое стекло.

Он сидел, вглядываясь в даль, чувствуя на себе недоуменный взгляд жены и нарочно не отрывая взгляда от проплывавших за окном домов. Выходя из кареты у своего дома, Мэй наступила на край платья и чуть не упала на Ньюланда.

– Ты не ушиблась? – спросил он, поймав ее за руку и помогая обрести равновесие.

– Нет. Но мое бедное платье – посмотри, я порвала его! – воскликнула она, нагнулась, приподняла запачканный шлейф и последовала за Арчером в прихожую. Слуги не ожидали их так рано, и лишь наверху, тускло мерцая, горела газовая лампа.

Арчер поднялся по лестнице, зажег свет, потом поднес спичку к газовым рожкам по обеим сторонам камина в библиотеке. Шторы были задернуты, и дружеские объятия теплой комнаты разбудили в нем неприятное чувство, словно, выполняя тайное поручение, он столкнулся лицом к лицу со знакомым.

Он заметил, что Мэй чрезвычайно бледна, и спросил, не хочет ли она выпить немного бренди.

– О нет! – внезапно вспыхнув, воскликнула она и сняла манто. – Может быть, тебе лучше сразу лечь в постель? – добавила она, видя, как он достал из серебряного портсигара папиросу.

Арчер отбросил папиросу и направился к своему обычному месту у камина.

– Нет, голова болит не настолько уж сильно. – Он помолчал. И я хочу сказать тебе что‑ то важное – то, что я давно должен был сказать тебе.

Она опустилась в кресло и посмотрела на него.

– Да, дорогой? – отозвалась она так мягко, что он даже слегка растерялся – она не выказала ни малейшего удивления по поводу его довольно странного вступления.

– Мэй… – начал он, став в нескольких шагах от ее кресла и глядя поверх нее так, словно меж ними разверзлась бездна. Звук его голоса странно и гулко отдавался в уютной домашней тишине, и он повторил: – Я должен кое‑ что тебе рассказать… это касается меня…

Она сидела, застыв в молчании так, что даже ресницы оставались неподвижными. Она все еще была необыкновенно бледна, но ее лицо сохраняло странное спокойствие, которое, казалось, исходило из какого‑ то таинственного внутреннего источника.

Арчер подавил в себе желание начать с традиционных покаянных фраз. Он решил изложить все просто, как на духу.

– Мадам Оленская… – начал он; при звуке этого имени его жена жестом остановила его. При этом на обручальном кольце ее сверкнул золотом отблеск пламени.

– Почему мы должны сейчас говорить об Эллен? – спросила она, и лицо ее исказилось в легкой гримаске неудовольствия.

– Потому что мне давно нужно было сказать тебе об этом.

Ее лицо вновь обрело спокойное выражение.

– Стоит ли обсуждать это, дорогой? Я знаю, что иногда была к ней несправедлива – как и все мы, возможно. Ты, без сомнения, понимал ее лучше, чем мы, и всегда был добр к ней. Но какое это имеет значение, раз все кончено?

Арчер озадаченно посмотрел на нее. Возможно ли, чтобы чувство абсолютной нереальности происходящего, сковавшее его, передалось и Мэй?

– Все… кончено? Ты это… о чем? – запинаясь, произнес он.

Мэй смотрела сквозь него прозрачным взглядом:

– Как о чем? Она скоро возвращается в Европу; бабушка поняла ее и одобрила это – даже назначила ей содержание, чтобы она могла не зависеть от мужа.

Она замолчала, и Арчер, в конвульсивном движении схватившись рукой за край каминной полки, пытаясь удержать равновесие, делал тщетные попытки прийти в себя и обрести контроль над своим едва не помутившимся рассудком и готовым рухнуть от наступившей позорной слабости телом.

– Я думала, – ровным голосом продолжала Мэй, – что ты так долго задержался на работе именно из‑ за того, чтобы ускорить все приготовления. Насколько мне известно, это решилось сегодня утром.

Поймав его невидящий взор, она опустила глаза, и беглый румянец плеснул ей в лицо.

Он осознал наконец, что взгляд этот вынести невозможно, и отвернулся, опершись локтями на каминную полку, стоя спиной к жене. В ушах его раздавался бешеный шум и стук; и он не мог понять, биение ли это крови, или просто тиканье каминных часов. Мэй сидела не шевелясь и не говоря больше ни слова.

Так минуло пять минут. Кусок угля выкатился из огня к решетке, и Арчер услышал, как Мэй встала и бросила его обратно. Наконец Арчер повернулся и посмотрел на нее.

– Это невозможно, – сказал он.

– Невозможно? Что?

– То, что ты мне сейчас сказала… Откуда ты знаешь?

– Я вчера видела Эллен – я же сказала тебе, что мы разговаривали с ней у бабушки.

– Но вчера ты еще этого не знала?

– Нет. Я получила сегодня днем от нее записку. Хочешь прочитать?

Голос отказался повиноваться ему, и он ничего не ответил. Она вышла из комнаты и тотчас же вернулась.

– Я думала, ты знаешь, – просто сказала она.

Она положила листок бумаги на стол; Арчер протянул руку и взял его. В письме было всего несколько строк:

«Мэй, дорогая, наконец мне удалось убедить бабушку, что мой визит к ней не может быть не чем иным, кроме визита. Она была, как всегда, добра и великодушна. Она теперь согласна со мной, что, вернувшись в Европу, я буду жить одна или с бедной тетушкой Медорой, которая уезжает вместе со мной. Я уезжаю в Вашингтон, чтобы собраться, – мы отплываем на будущей неделе. Ты должна быть очень добра к бабушке, когда я уеду, – так же, как ты всегда была добра ко мне.

Эллен

Если кто‑ нибудь из моих друзей захочет заставить меня изменить это решение, скажи им, что это абсолютно бесполезно».

Арчер перечитал письмо два или три раза, затем отбросил его и расхохотался.

Звук собственного смеха ужаснул его. Он вспомнил, как испугалась Джейни, застав его ночью в состоянии непонятного чрезмерного веселья по поводу полученной телеграммы от Мэй, которая извещала о том, что их свадьба состоится совсем скоро.

– Почему она так решила? – спросил он, невероятным усилием оборвав смех.

Мэй встретила этот вопрос непоколебимым спокойствием.

– Я полагаю, потому, что вчера мы все с ней обсудили…

– Обсудили что?

– Я сказала ей о том, что, вероятно, была к ней иногда несправедлива – не всегда понимала, как ей здесь тяжело, одной среди стольких родственников, которые, несмотря на это, оставались практически чужими людьми; они чувствовали за собой право обсуждать ее поступки, совершенно не принимая во внимание обстоятельства. – Она сделала паузу. – Я знаю, что ты был ее единственным другом, на которого она всегда могла положиться… И я хотела, чтобы она знала, что мы с тобой единодушны – во всех наших чувствах…

Она помолчала, словно ожидая, что он заговорит, и потом тихо добавила:

⇐ Предыдущая 14 15 16 17 18 192021 22 23 Следующая ⇒