Ускользающий «Оскар» 4 страница

Она снова покраснела:

– В одиннадцать.

– Так вы должны идти немедленно.

– Если я не пойду, вам нечего бояться.

– И вам тоже. Я клянусь, что я только хочу слушать вас, узнать, что вы делали все это время. Сто лет прошло с тех пор, как мы виделись последний раз – и может быть, минует еще столетие, прежде чем мы встретимся снова.

Она все еще колебалась, глядя на него с тревогой:

– Почему вы не подошли ко мне там, на берегу, у бабушки?

– Потому что вы не оборачивались, потому что вы не знали, что я там. Я поклялся, что я не подойду, если вы не обернетесь. – Его признание прозвучало так по‑ детски, что он засмеялся.

– Но ведь я не обернулась нарочно.

– Нарочно?

– Я знала, что вы приехали; увидев коляску, я узнала пони. Поэтому я и ушла на берег.

– Чтоб уйти от меня как можно дальше?

– Чтобы уйти от вас как можно дальше, – эхом откликнулась она.

Он снова засмеялся с какой‑ то мальчишеской радостью:

– Вот видите, и все зря. Я также могу признаться вам, что дело, которое привело меня сюда, – это вы. Но послушайте, нам надо спешить, а то мы пропустим наш пароход.

– Наш пароход? – Она недоуменно нахмурилась, но затем рассмеялась. – Но надо сначала зайти в отель – я должна оставить записку.

– Хоть сто записок. Можете написать прямо здесь. – Он вытащил из записной книжки одну из последних новинок – ручку с вечным пером. – У меня даже есть конверт – вы видите, все предрешено! Вот – положите книжку на колени, а я встряхну ручку. Ее создатели – веселые люди, я вам скажу… подождите. – Он постучал рукой, в которой держал ручку, по спинке скамейки. – Это похоже на то, как стряхивают ртуть в термометре… Вот. Пробуйте.

Она засмеялась и, наклонившись над листом бумаги, начала писать. Арчер отошел на несколько шагов и стал разглядывать прохожих невидящими сияющими глазами, а те в свою очередь с удивлением наблюдали эту картину – как модно одетая дама писала что‑ то у себя на коленях в парке Коммон.

Оленская положила листок в конверт, подписала и положила в свой карман. Затем она поднялась.

Они пошли к Бикон‑ стрит, и около клуба Арчер заметил карету, обитую внутри плюшем, которая возила его записку в «Паркер‑ Хаус» и кучер которой умывался водой из пожарного крана, пытаясь прийти в себя от произведенных усилий.

– Я говорил вам, что все предрешено! Вот и кеб для нас. Посмотрите! – Они оба засмеялись, изумленные невероятной удачей – наемный кеб в такой час! В неположенном месте! В городе, где стоянки наемных карет все еще были «иностранным новшеством»!

Взглянув на часы, Арчер увидел, что у них есть время заехать в гостиницу. Кеб загромыхал по жарким улицам и остановился у отеля.

Арчер протянул руку и сказал:

– Давайте я передам письмо, – но Оленская, покачав головой, вышла из кеба и исчезла за стеклянными дверьми. Было только пол‑ одиннадцатого; но что, если гонец из‑ за нетерпения или не зная, чем заняться, уже сидит внизу в холле за прохладительным напитком среди тех путешественников, которых мельком видел Арчер, когда Оленская входила в дверь?

Он ждал у кеба, расхаживая взад и вперед, как маятник. Сицилианский юноша с Настасьиными глазами предложил почистить Арчеру ботинки, а старая ирландка – купить у нее персики. Каждую минуту двери отворялись, чтобы выпустить потных мужчин в соломенных шляпах, сдвинутых на затылок, – проходя, каждый мерил его взглядом. Удивительно было, что двери так часто открываются и что все те, кто выходит, так похожи друг на друга, и он подумал, что так же похожи друг на друга все другие потные мужчины, которые в этот час беспрестанно входят и выходят через крутящиеся двери отелей на всей земле.

И затем внезапно в его поле зрения попало совсем иное, одухотворенное, лицо. Он увидел его, когда как раз начинал свой путь от крайней точки маятника – к дверям, в толпе тех, похожих друг на друга, созданий – худых и круглолицых, усталых и бодрых, кротких и настороженных.

Это был молодой человек, бледный, полуживой от жары, или забот, или от того и другого вместе, но тем не менее его лицо было более оживленным и осмысленным. Или это казалось так из‑ за того, что он был не таким, как остальные? Арчер на мгновение ухватил нить памяти, но она тут же порвалась и уплыла вместе с исчезнувшим лицом – по‑ видимому принадлежавшему какому‑ нибудь иностранному коммерсанту, выглядящему вдвойне иностранцем на фоне захолустного облика Бостона. Он исчез в потоке прохожих, и Арчер продолжил изображать маятник.

Он не хотел вынимать часы из кармана на виду у всего отеля и не мог сообразить, сколько прошло времени. Раз мадам О ленская так долго не появляется – значит, она столкнулась с гонцом или он подкараулил ее. При этой мысли его опасения приняли паническую форму.

«Если она сейчас же не вернется, я пойду за ней», – решил он.

Двери снова открылись, и она возникла рядом с ним. Они сели в кеб, и, как только они тронулись, он взглянул на часы.

Она отсутствовала три минуты.

Плохо пригнанные стекла так дребезжали, что разговаривать было невозможно, и, громыхая колесами по булыжной мостовой, карета повезла их на пристань.

Сидя рядом на скамейке полупустого парохода, они поняли, что у них едва ли есть что сказать друг другу, или, вернее, то, что они хотели сказать, уже само по себе было сказано блаженным расслабленным ощущением того, что они наконец‑ то остались наедине.

Когда гребные колеса начали разворачиваться, а корабли и берега скрылись в знойной дымке, Арчеру показалось, что старый знакомый реальный мир тоже растаял. Он страстно желал спросить Оленскую, чувствует ли она то же самое – то, что они пустились в долгое плавание, из которого, может быть, не возвратятся никогда. Но он побоялся сказать это или что‑ то другое, что могло бы разрушить ее хрупкое доверие к нему. Он не хотел этого. Бывали дни и ночи, когда воспоминание об их единственном поцелуе нестерпимо горело у него на губах, а вчера по дороге в Портсмут мысль о ней жгла его изнутри, как огонь… Но сейчас, когда она была рядом с ним и они уплывали в неизвестность, между ними, казалось, возникла такая глубокая духовная близость, что любое прикосновение могло ее безвозвратно разрушить.

Как только пароход покинул гавань и вышел в открытое море, на них повеял легкий ветерок. Залив превратился в сплошную волнистую рябь – длинные маслянистые волны пенились белыми гребешками. Удушающий туман все еще висел над городом, но впереди лежал бодрящий мир кружевных вод и освещенных солнцем далеких маяков. Откинувшись спиной на поручни, Оленская вдыхала прохладу полураскрытыми губами. Ее шляпа была обернута длинной вуалью, но она не закрывала ее лица, и его безмятежно‑ веселое выражение поразило Арчера. Казалось, она отнеслась к их путешествию как будто это само собой разумелось, и не только не боялась неприятных встреч, но даже (что, может быть, было еще хуже) возможность этого вызывала у нее излишне приподнятое настроение.

В довольно бедном ресторане, где, он надеялся, они будут одни, сидела шумная компания весьма безобидных с виду молодых людей учителя на каникулах, пояснил хозяин, – и сердце у Арчера упало, когда он представил, что им с Оленской придется беседовать в такой обстановке.

– Это безнадежная затея – я попрошу, чтобы нам накрыли отдельно, – сказал он, и О ленская, не возразив ни слова, ждала, пока он вернется.

Комната выходила на длинную деревянную веранду; за окнами виднелось море. Здесь тоже было голо и прохладно; стол был накрыт грубой клетчатой скатертью, на которой стояла банка маринованных огурчиков и пирог с голубикой. Невозможно было представить себе более непритязательный cabinet particulier[82] для ищущей уединения пары; и Арчеру показалось, что в слабой улыбке, с которой Оленская опустилась на стул напротив, мелькнуло чувство облегчения. Женщина, которая сбежала от мужа – и как говорили, с другим мужчиной, – должна была овладеть искусством принимать все как ни в чем не бывало; но в ее самообладании было нечто такое, что не давало ему иронизировать.

Она была такой спокойной, так просто, без малейшего смущения отметала условности, что ей удалось внушить ему: желание уединиться является совершенно нормальным для двух старых друзей, которым так много надо сказать друг другу…

Глава 6

Они трапезничали не торопясь, с долгими паузами, сменявшими стремительные всплески беседы. Словно рассеялись колдовские чары и наконец стало возможным так о многом рассказать друг другу. Временами разговор затихал, и обрывки его служили лишь аккомпанементом к долгому молчанию. Арчер почти не говорил о себе – не специально, а просто боясь упустить хотя бы слово из ее повествования. Опираясь на сцепленные под подбородком руки, она рассказывала ему, как жила эти полтора года, что миновали со дня их последней встречи…

Так называемый «свет» все больше и больше докучал ей. Нью‑ Йорк в своей часто притворной любезности и гостеприимстве был не слишком терпим и деспотичен. Конечно, она была благодарна за то, что ее «возвращение» состоялось, но после первых кратких мгновений упоения новизной она почувствовала, что она «другая», что ценности окружавшего ее теперь мира ей безразличны. Она решила попробовать обосноваться в Вашингтоне, где, как считалось, люди были менее консервативны, и взять к себе бедняжку Медору, которая в очередной раз израсходовала запас терпения остальных родственников, а ведь именно теперь она наиболее нуждается в присмотре в связи с очередными матримониальными планами.

– Но доктор Карвер – разве вы не имеете в виду доктора Карвера? Я слышал, он жил с вами у Бленкеров.

Она улыбнулась:

– О нет, эта опасность миновала. Доктор Карвер совсем не глуп. Ему нужна богатая жена, чтобы она финансировала его проекты. А новообращенная Медора служит прекрасной рекламой.

– Новообращенная во что?

– В любого рода новые социальные эксперименты. Но, знаете, для меня это гораздо интереснее, чем слепое следование традициям – чьим‑ то традициям, – которое я наблюдаю среди наших общих знакомых. Довольно глупо было открывать Америку только для того, чтобы превратить ее в точную копию другой страны. – Она улыбнулась. – Вы полагаете, Христофор Колумб затеял всю эту головную боль только ради того, чтобы сходить в Оперу с семейством Селфридж Мерри?

– А Бофорт – с ним вы тоже говорите на эти темы? – внезапно спросил он, покраснев.

– Я давно его не видела. Но прежде говорила, он все понимает.

– Это как раз то, что я не раз говорил вам: вы другая. И Бофорт вам симпатичен потому, что он тоже другой. – Он обвел взглядом пустую комнату, потом посмотрел в окно на пустынные берега, где выстроились в ряд безупречно белые деревенские домики. – Мы чертовски скучны. В нас нет характера, разнообразия, красок. Интересно, – спросил он вдруг, – а почему вы не уезжаете назад?

Ее глаза потемнели, и он ждал негодующего ответа. Но она сидела молча, словно обдумывая его вопрос.

– Думаю, что из‑ за вас, – наконец произнесла она.

Невозможно было бы сделать подобное признание более бесстрастным тоном. Арчер покраснел до корней волос, но не смел ни двинуться, ни заговорить – как будто эти слова были диковинной бабочкой, которая от малейшего шороха могла раскрыть крылышки и улететь; но если сидеть не шелохнувшись, то другие, такие же прекрасные бабочки могли собраться вокруг нее.

– Во всяком случае, – продолжала она, – только вы заставили меня понять, что под этой скукой может таиться нечто изысканное, тонкое и возвышенное, что многие вещи, которые я ценила до этого, на самом деле ничего не значат в сравнении с этим. Не знаю, как удачнее выразить свою мысль, – она слегка нахмурила лоб, – но мне кажется, раньше я никогда не ощущала так ясно, какая низость и безжалостность лежит в основе так называемых изысканных наслаждений, за которые так жестоко приходится платить…

«Изысканные наслаждения – за них не жаль заплатить! » – хотел воскликнуть Арчер, но промолчал, повинуясь ее взгляду.

– Я хочу, – продолжала она, – быть совершенно честной с вами – и с собой. Я давно надеялась, что эта минута настанет – и я смогу рассказать вам, как вы мне помогли, что вы сделали из меня…

Арчер слушал Эллен, глядя на нее исподлобья, – и прервал ее, вдруг разразившись смехом:

– А понимаете ли вы, что сделали из меня?

– Я – из вас? – Она слегка побледнела.

– Да, я – создание ваших рук гораздо более, чем вы – моих. Я – мужчина, который женился на одной женщине потому, что так ему приказала другая.

Ее бледность сменилась румянцем.

– Я думала – вы обещали… давайте не будем говорить об этом.

– А‑ а! Как это по‑ женски! Ни одна из вас не желает смотреть ужасной правде в глаза!

– Так Мэй это не принесло счастья? – Голос ее упал.

Он стоял у окна, барабаня пальцами по полуоткрытой раме, и каждой своей клеточкой ощутил тоскующую нежность, с которой она произнесла имя своей кузины.

– Но это то, к чему мы оба стремились, разве нет? И вы сами сделали выбор!

– Я сам? – отозвался он машинально, не сводя взгляда с моря.

– Но если нет, – продолжала она, развивая свою мысль с настойчивостью, которая, очевидно, причиняла ей боль, – но если нет, если не стоило отказываться от… не стоило терять все… ради того, чтобы спасти других от разочарования и горя… Тогда все, ради чего я вернулась, все, по сравнению с чем моя прежняя жизнь казалась бедной и убогой, потому что там это никого не интересует, – все это есть обман или пустые фантазии…

Он повернулся к ней:

– И в этом случае… никакая причина не удержит вас от возвращения?

Ее глаза, прикованные к нему, были полны отчаяния.

– А разве… вы думаете, есть такая причина?

– Нет, раз вы поставили все на карту ради безоблачности моего брака. Но мой брак, – воскликнул он с яростью, – не то зрелище, которое могло бы удержать вас здесь! – Она не ответила, и он продолжал: – Что толку? Благодаря вам я понял, что такое жить по‑ настоящему, и в тот же самый момент вы заставили меня довольствоваться химерой. Это выше того, что может вынести человек!

– Не нужно так говорить – я же терплю! – вырвалось у нее, и глаза ее наполнились слезами. Она убрала руки от лица и взглянула на него прямо и открыто с отчаянной безрассудной отвагой. Вся ее душа раскрылась ему навстречу – и Арчер стоял, совершенно потрясенный тем, что внезапно понял.

– Как – и вы? Вы тоже? Все это время?

Ответом были слезы – она больше не могла удерживать их, и они медленно потекли по ее щекам.

Их разделяло полкомнаты; оба они не сделали никакого движения друг к другу. Арчера поразило, что он совершенно не чувствовал физического присутствия Оленской – он бы вообще не ощущал его, если бы не был прикован взглядом к одной из ее лежавших на столе рук – как тогда, в крошечном домике на Двадцать третьей улице, он все время смотрел на ее руку, чтобы не смотреть ей в лицо. Теперь его воображение вихрем крутилось вокруг этой руки, как по краю водоворота; но он все еще не сделал попытки приблизиться к этому краю. Он знавал любовь, которая кормила его и сама кормилась ласками; но страсть к Оленской настолько вошла в его плоть и кровь, что ее нельзя было удовлетворить столь простым способом. Он боялся лишь одного – не сделать чего‑ нибудь, что могло бы стереть смысл и значение ее слов.

Но спустя лишь мгновение его охватило чувство неминуемой потери. Они были вдвоем, так близко друг к другу – и так далеко. Словно мир раскололся надвое – и они остались в разных половинах, прикованные цепями каждый к своей судьбе.

– Впрочем, какая разница – если вы вернетесь обратно? – выдавил он, но она услышала его безмолвный безнадежный крик: «Как мне удержать вас? »

Она сидела неподвижно, опустив глаза:

– Я останусь – пока.

– Пока? Значит, через некоторое время? Вы уже назначили его?

Она подняла на него ясные глаза:

– Я вам обещаю – до тех пор, пока вы будете держать себя в руках. До тех пор, пока мы сможем прямо смотреть в глаза друг друга – так, как сейчас.

Он опустился на стул, осознав смысл ее ответа: «Если вы шевельнете хоть пальцем, вы вынудите меня вернуться – вернуться к тем мерзостям, о которых вам известно, вернуться к тем искушениям, о которых вы только догадываетесь…» Он понял это так ясно, как будто она произнесла это вслух, и эта мысль удерживала его по другую сторону стола в какой‑ то растроганной благоговейной покорности.

– Что же за жизнь будет у вас! – простонал он.

– О, я выдержу, пока моя жизнь будет частью вашей.

– А моя – вашей? Она кивнула.

– И это все, что ждет нас?

– Но ведь это и есть ВСЕ, не так ли?

При этих словах он вскочил, забыв обо всем и видя только ее лицо. Она тоже встала – не для того, чтобы подойти к нему или бежать от него, но спокойно, словно часть задачи была выполнена и теперь осталось только ждать; так спокойно, что, когда он приблизился, ее вытянутые руки не оттолкнули его, а, скользнув в его руки, ласково, но твердо удержали его на таком расстоянии, чтобы он мог прочесть остальное на ее лице.

Может быть, они стояли так очень долго, а может быть, всего несколько мгновений; но времени этого оказалось достаточно, чтобы она беззвучно сказала все, что хотела, а он понял, что имеет значение только одно. Он не должен допустить, чтобы эта их встреча стала последней; он должен оставить их будущее в ее руках и просить лишь о том, чтобы она держала его как можно крепче.

– Постарайтесь не чувствовать себя несчастным, – надломившимся голосом сказала она, отнимая руки.

– Но вы не уедете? Не уедете? – спрашивал он, словно это было единственное, чего бы он не вынес.

– Не уеду, – сказала она и, повернувшись, открыла дверь и прошла в общий зал.

Шумная компания школьных учителей собирала свои вещи, готовясь бежать на пристань. На фоне берега у пирса белел пароход, и над освещенной солнцем водной гладью смутным расплывчатым силуэтом вырисовывался Бостон.

Глава 7

На палубе, среди посторонних, Арчер почувствовал облегчение – это и удивило, и обрадовало его. Итог дня – если рассматривать его с традиционной мужской точки зрения – был плачевным: Арчер даже не поцеловал руки Оленской и не услышал ни единого слова, давшего надежду на будущее.

Но, как ни странно для человека, измученного неутоленной страстью и вынужденного держаться в отдалении от предмета своей любви неопределенное время, может быть, вечно, – он чувствовал в себе почти благоговейное смирение и покой. Ей удалось создать идеальное равновесие между их верностью другим и честностью по отношению друг к другу – равновесие, основанное не на расчете, а искреннее, пришедшее из глубины ее сердца – ее колебания и слезы свидетельствовали об этом. Теперь, когда опасность миновала, это наполнило его священным трепетом – он благодарил судьбу за то, что ни тщеславие, ни ощущение, что он играет какую‑ то роль перед опытными зрителями, не позволили ему ввести ее в искушение. Даже после того, как они попрощались на станции Фолл‑ Ривер и он остался один, его не покидало ощущение, что эта их встреча дала ему нечто значительно большее, чем то, что пришлось принести в жертву.

Он вернулся в клуб и сидел в одиночестве в пустой библиотеке, перебирая в мыслях каждое мгновение их встречи. Ему было ясно – а по здравом размышлении стало еще яснее, – что если теперь она и решит вернуться в Европу – то есть к мужу, – то это будет не потому, что она решила вернуться к старому, даже на новых условиях. Нет, она уедет только в том случае, если почувствует, что ее присутствие для Арчера будет соблазном и этот соблазн разрушит ту преграду, которую они себе поставили. Она будет рядом до тех пор, пока он не попросит ее подойти ближе; и от него самого будет зависеть, останется ли она здесь, – на безопасном расстоянии…

В поезде он по‑ прежнему думал об этом. Мысли окутывали его золотистой дымкой, и сквозь нее все окружающие лица казались удаленными и расплывчатыми. Ему казалось, что, если он заговорит с кем‑ нибудь из них, они просто не поймут, о чем идет речь.

Все еще находясь в этом странном состоянии, он возвратился утром в душную реальность сентябрьского Нью‑ Йорка. Вокруг него возникало в том же золотистом тумане множество лиц, сошедших с поезда, и на выходе из вокзала одно из них неожиданно выделилось, увеличившись на фоне общей массы и приблизившись, привлекло к себе внимание. Это было, как он внезапно осознал, лицо того молодого человека, которого он видел днем ранее у «Паркер‑ Хауса», – то, которое так резко отличалось от лиц посетителей американской гостиницы.

Та же самая мысль поразила его и теперь – и снова пробудила неясные ассоциации. Молодой человек стоял, растерянно озираясь вокруг, словно иностранец, попавший во власть грубой американской стихии; затем он сделал шаг к Арчеру, приподнял шляпу и сказал по‑ английски:

– Сдается мне, месье, мы встречались в Лондоне.

– Вот именно: в Лондоне! – с выражением любопытства и симпатии Арчер потряс его руку. – Так вы все‑ таки приехали! – воскликнул он, удивленно глядя на умное осунувшееся лицо гувернера юного Карфри.

– О да, – месье Ривьер натянуто улыбнулся, – но ненадолго: послезавтра я возвращаюсь. – Он стоял, держа в одной руке саквояж, и взволнованно, растерянно, почти умоляюще смотрел на Арчера. Простите, месье, но раз уж я вас встретил, не могу ли я…

– Я как раз собирался просить вас позавтракать со мной. Не здесь, конечно. Если вы подождете меня немного в конторе, мы чуть позже сходим в какой‑ нибудь приличный ресторан.

Месье Ривьер явно был удивлен и тронут.

– Вы очень добры. Но я только хотел попросить вас помочь мне найти извозчика. Здесь нет носильщиков, и никто не хочет слушать…

– Ну да, наши американские вокзалы удивляют вас. Вы ищете носильщика, а вам предложат купить жевательную резинку. Пойдемте со мной, я помогу вам; но вы все равно должны со мной позавтракать.

Молодой человек рассыпался в благодарностях, не очень убедительно доказывая, что занят. Но когда они из суеты вокзала вышли на относительно спокойную улицу, он спросил, не сможет ли он зайти к Арчеру после полудня.

В конторе Арчера было летнее затишье, и он легко назначил ему час и написал адрес, который француз сунул в карман, сопровождая сие действо дальнейшими благодарностями и взмахами шляпой. Посадив его в коляску, Арчер отправился восвояси.

Точно в назначенное время месье Ривьер появился, чисто выбритый и приглаженный, но столь же серьезный и унылый. Арчер был один, и, не принимая предложение сесть, француз сразу выпалил:

– Мне кажется, сэр, я видел вас вчера в Бостоне.

Заявление вполне соответствовало истине, и Арчер готов был подтвердить его слова, но его остановило необычное и таинственное выражение в глазах француза.

– Поразительно, просто поразительно, – продолжал месье Ривьер, – что нам с вами пришлось встретиться в подобных обстоятельствах.

– Каких обстоятельствах? – спросил Арчер. «Уж не нуждается ли он в деньгах? » – мелькнула у него неприятная мысль.

Месье Ривьер не сводил с него неуверенного взгляда:

– Я приехал не по поводу места, о чем мы говорили в прошлый раз, – а по специальному поручению.

– А! – воскликнул внезапно прозревший Арчер. Мгновенная вспышка сознания связала воедино две их последние встречи. Он замолчал, обдумывая ситуацию, и Ривьер тоже молчал, поняв, что сказал вполне достаточно. – По специальному поручению, – повторил Арчер, нарушив наконец молчание.

Молодой человек слегка развел руками, и двое мужчин продолжали смотреть друг на друга через стол, пока Арчер, встряхнувшись, снова не предложил Ривьеру сесть, и тот, усевшись подальше, продолжал ждать.

– Об этой своей миссии вы и хотели поговорить со мной? – спросил наконец Арчер.

Ривьер кивнул:

– Не ради себя – с тем, что меня касается, я справился сам. Я бы хотел – если это возможно – поговорить о графине Оленской.

Вот уже несколько минут Арчер ждал этих слов; и все же при звуке их кровь бросилась ему в виски.

– Так ради кого вы хотите сделать это?

Ривьер встретил этот вопрос не дрогнув:

– Я бы сказал – во имя графини, если это не прозвучит дерзко. Может быть, я лучше скажу – во имя абстрактной справедливости?

– Другими словами, вы гонец графа Оленского? – иронически взглянув на него, сказал Арчер.

Теперь румянец, еще более густой, залил лицо Ривьера.

– Не к вам, месье. Если я пришел к вам, то по совершенно иным причинам.

– Что дает вам право говорить и действовать от своего имени? Либо вы посланец Оленского, либо нет.

Молодой человек обдумал его слова:

– Миссия моя закончена – она потерпела фиаско.

– Ничем не могу помочь. – В голосе Арчера по‑ прежнему была ирония.

– Разумеется, но есть кое‑ что, что в ваших силах. – Ривьер замолчал. Он сидел не снимая перчаток и крутил в руках шляпу, глядя внутрь нее; потом снова взглянул в лицо Арчеру. – Я убежден, что вы можете помочь в другом: способствовать неудаче моей миссии также и у ее семьи.

Громыхнув стулом, Арчер встал.

– Видит Бог, я это сделаю! – воскликнул он. Он стоял, держа руки в карманах, в ярости глядя сверху вниз на маленького француза, чье лицо, даже когда он поднялся, все еще было на несколько дюймов ниже уровня глаз Арчера.

Краски исчезли с лица Ривьера – бледность вернулась на его щеки. Вряд ли можно было быть бледнее…

– Какого дьявола, – рычал Арчер, – какого дьявола вы решили, что я придерживаюсь другого мнения, чем все в нашей семье? Ведь, я полагаю, вы обратились ко мне потому, что я родственник мадам Оленской?

Несколько мгновений ответом Ривьера было лишь изменение в выражении его лица. Робость его сменилась глубоким отчаянием – его обычная находчивость, казалось, изменила ему, едва ли можно было выглядеть беспомощнее и беззащитнее.

– О месье… – только и мог вымолвить он.

– Я не могу понять, – продолжал Арчер в том же тоне, – зачем вы явились ко мне, когда есть люди гораздо более близкие графине; еще менее я могу понять, что я буду более открыт доводам, с которыми вы были посланы.

Ривьер смиренно встретил это нападение.

– Доводы, с которыми я пришел, – мои собственные. Тот, кто меня послал, ничего не знает о них.

– В таком случае у меня еще меньше причин их выслушивать.

Месье Ривьер снова взглянул на дно своей шляпы, словно раздумывая, не могут ли последние слова Арчера быть достаточной причиной для того, чтобы надеть ее и уйти. Затем с внезапной решимостью он заговорил:

– Месье, не можете ли вы сказать мне одну вещь? Вправе ли я быть здесь, пока вопрос не решится окончательно? Или вы полагаете, что он уже решен?

Его спокойная настойчивость заставила Арчера понять всю неуместность своего поведения. Ривьеру, несомненно, удалось показать себя в лучшем свете; и, слегка покраснев, Арчер снова опустился на стул и жестом попросил француза сделать то же самое.

– Простите, но почему вам кажется, что вопрос не решен?

Во взгляде Ривьера была боль и мука.

– То есть вы, подобно другим членам семьи, считаете, в свете новых предложений, которые я привез, что мадам Оленская должна вернуться к мужу?

– О боже! – воскликнул Арчер, и Ривьер пробормотал что‑ то в знак одобрения.

– Перед тем как встретиться с графиней, я переговорил – по требованию графа Оленского – с мистером Лавелом Минготтом. Я имел с ним несколько бесед до отъезда в Бостон. Он, совершенно очевидно, представляет точку зрения миссис Мэнсон Минготт, которая, несомненно, является самым влиятельным членом семьи.

Арчер застыл, почувствовав себя так, словно пропасть разверзлась под ним и он цепляется изо всех сил за ее скользкие края, чтобы не сорваться. Тот факт, что он был исключен из числа лиц, ведущих переговоры, и даже не знал, что они ведутся, изумил его едва ли не больше, чем сам результат переговоров. Его осенило, что, раз семья перестала консультироваться с ним, какой‑ то глубокий родовой инстинкт внушил им, что он уже не на их стороне; и теперь он вдруг заново осознал слова Мэй, сказанные ею на пути домой от бабушки Минготт в день соревнования лучников: «В конце концов, возможно, Эллен будет все‑ таки лучше со своим мужем».

Но даже сейчас, в том сильном душевном смятении, в котором он находился, Арчер вспомнил свой возмущенный ответ и вдруг понял – с тех пор жена никогда не произносила при нем имя графини Оленской. Ее небрежное высказывание, несомненно, было ловушкой – она узнала, в какую сторону дует ветер, доложила семье, и Арчер был незаметно удален из совещательных рядов. Он восхитился родовой дисциплиной, которая заставила Мэй принять это решение. Он знал, что она бы не настаивала на этом – это было против ее совести; но, возможно, она разделяла взгляды семьи на то, что мадам Оленской лучше быть несчастливой женой, чем разведенной женщиной. Что же касается Ньюланда, то она знала, что временами он не прочь «взбрыкнуть» и отвергнуть – ни с того ни с сего – любую фундаментальную ценность, истинность которой не подлежит обсуждению.

Арчер поднял глаза и встретил взволнованный взгляд гостя.

– Так вы не знаете, месье, – возможно ли, чтоб вы не знали? – что семья в сомнении – имеют ли они право советовать Оленской отказаться от последних предложений ее мужа.

– Тех, которые вы привезли?

– Именно так.

С губ Арчера едва не сорвались гневные слова о том, что не дело Ривьера судить о том, что Арчер знает и чего он не знает; но что‑ то в смиренном и в то же время отважном упорстве, которое он читал в пристальном взгляде Ривьера, заставило его отказаться от этого решения, и он ответил вопросом на вопрос:

⇐ Предыдущая 11 12 13 14 151617 18 19 20 Следующая ⇒