АГАТОН КАРВЕР 7 страница

Эллен Оленская была одинока и несчастна.

Глава 14

В фойе Арчер натолкнулся на своего приятеля Неда Уинсетта, единственного из всех «умных людей», как называла их Джейни, с которым он рисковал обсуждать вещи несколько глубже, чем это было принято в клубе и ресторанах.

Он еще раньше, в зале, заметил потертую спину и покатые плечи Уинсетта, который вглядывался в ложу Бофорта. Они пожали друг другу руки, и Уинсетт предложил выпить по стакану пива в маленьком немецком ресторанчике за углом. Арчер был не в настроении поддерживать разговоры, в которых там наверняка пришлось бы участвовать, и поэтому отказался под предлогом, что ему надо поработать дома.

Они пошли пешком по улице, и Уинсетт спросил:

– Послушайте, что меня действительно волнует, так это имя смуглой леди, что была рядом с вами в этой шикарной ложе – бофортовской, кажется? Ваш друг Леффертс так и вился вокруг нее.

Арчер, сам не зная почему, слегка рассердился. Какого черта Уинсетту понадобилось узнать имя Эллен Оленской? И при чем тут Леффертс? Такое любопытство было несвойственно Уинсетту; но, в конце концов, сказал себе Арчер, он же был журналистом.

– Я надеюсь, это не для печати? – засмеялся Арчер.

– Да нет, для себя лично, – сказал Уинсетт. – Она моя соседка – странное место жительства для такой женщины. Она была так добра к моему сынишке, который упал, забежав к ней во двор. Он погнался за котенком и порезал ногу. Она примчалась к нам домой с мальчишкой на руках без шляпки – и так была добра и прекрасна, что моя жена от изумления забыла спросить, как ее зовут.

Арчер почувствовал, как потеплело у него на душе. В общем‑ то ничего особенного в этом не было – любая женщина перевязала бы ногу соседскому ребенку. Но это было так похоже на Эллен: примчаться без шляпки, с ребенком на руках и так изумить бедную миссис Уинсетт, что та забыла спросить ее имя.

– Это графиня Оленская – внучка старой миссис Минготт.

– Ух ты, графиня! – свистнул Уинсетт. – Никогда не думал, что графини бывают так отзывчивы. Хотелось бы знать, – снова начал Уинсетт, – что это вдруг графиню занесло в наше захолустье?

– Потому что ей наплевать на все эти великосветские штучки – где положено жить и тому подобное, – сказал Арчер, втайне гордясь нарисованным им портретом.

– Хм… сдается мне, она знавала лучшие времена, – отозвался Уинсетт. – Ну, вот и мой угол.

Неуклюжей походкой он пересек Бродвей, а Арчер остался стоять, глядя ему вслед и раздумывая над его последними словами.

Такая прозорливость часто озаряла Неда Уинсетта; она была одной из самых интересных его черт, и Арчер никогда не мог понять, почему он смирился с ролью неудачника и не стал отвоевывать свое законное место под солнцем.

Арчер знал, что Уинсетт имел жену и ребенка, но никогда их не видел. Они встречались в «Сенчери» или в других любимых журналистами и театральной братией кабачках, вроде того, куда Уинсетт хотел его зазвать сегодня на кружку пива. Он дал понять Арчеру, что жена его – инвалид, но Арчер подозревал, что бедная женщина просто не имеет вечернего платья или не умеет держать себя в обществе. А может быть, верно было и то и другое. Уинсетт питал стойкое отвращение к светским ритуалам. Арчер же считал весьма приятным и удобным переодеваться к вечеру, – ему и в голову не приходило, что чистота и удобство – две наиболее дорогостоящие статьи небольшого бюджета, и он относился к точке зрения Уинсетта как к части скучной «богемной» позы, которая всегда побуждала и светских людей (которые меняли свои одежды без какого‑ либо обсуждения этого и не толковали надоедливо о том, кто из них сколько держит слуг) казаться намного проще и быть более раскованными, чем остальные. Но с Уинсеттом, во всяком случае, ему всегда было интересно, и где бы ни бросилась ему в глаза знакомая худая бородатая физиономия с меланхолическим выражением глаз, он вытаскивал его из дальнего угла и заводил с ним долгую беседу.

Уинсетт стал журналистом не по велению сердца. Он был прирожденным литератором – рожденным в мире, где в литературе не было нужды. Опубликовав книгу коротких и изысканных литературно‑ критических эссе, сто двадцать экземпляров которой было продано, тридцать – роздано, остальные уничтожены согласно договору, чтобы освободить место для более продаваемого товара, он перестал следовать своему призванию и устроился помощником редактора в женский еженедельник, где печатали любовные истории в новоанглийском стиле, моды, бумажные выкройки и рекламу безалкогольных напитков.

Газета называлась «Домашний очаг», и ее тематика служила предметом неистощимого острословия Уинсетта; но за этим скрывалась бессильная горечь еще молодого человека, который пытался достичь чего‑ то в жизни, но потерпел фиаско. Беседы с ним всегда заставляли Арчера оглянуться на себя и почувствовать, как, в сущности, пуста его жизнь; но, в конце концов, жизнь Уинсетта была не менее пустой, и хотя их общие интеллектуальные интересы придавали пьянящую остроту их беседам, их обмен мнениями, в сущности, был пикировкой двух дилетантов.

– Дело в том, что ни ваша, ни моя жизнь не стоит ни шиша, – сказал как‑ то Уинсетт. – Я вообще тридцать три несчастья, ничего не поделаешь. На то, что я умею, здесь нет спроса – и не будет, пока я жив. Но вы свободны и состоятельны. Почему бы вам не заняться делом? Сейчас для этого есть только один путь – идти в политику.

Арчер, откинув голову назад, расхохотался. Это замечание Уинсетта разом обнажило огромную пропасть между его кругом и такими людьми, как Арчер. В светском обществе каждый с пеленок знал, что «джентльмену не следует лезть в политику». Он, конечно, не мог сказать это Уинсетту и ответил уклончиво:

– Взгляните на наших политиков. Разве среди них есть честные люди? Мы им не нужны.

– Кому это «им»? Почему бы не собраться всем вместе и самим не стать «ими»?

Снисходительная улыбка скользнула по губам Арчера. Было бессмысленно продолжать дискуссию – каждому была известна печальная судьба нескольких джентльменов, пожертвовавших своим честным именем ради политики. Дни, когда это было возможным, миновали – страна была во власти дельцов и иммигрантов, а честные люди дрейфовали в сторону спорта и культуры.

– Культуры! Если бы она была у нас! Конечно, встречаются, так сказать, отдельные кусочки пашни – остатки старых европейских традиций, которые ваши предки привезли с собой, – но и они погибают: от недостатка ухода и удобрений. Вы ничтожное меньшинство – у вас нет ни вождей, ни соперничества, ни аудитории. Вы словно картина на стене в заброшенном замке – «Портрет джентльмена». Вы никогда ничего не добьетесь, если не засучите рукава и не плюхнетесь прямо в грязь. Или надо эмигрировать… О боже! Если бы я мог…

Арчер мысленно пожал плечами и перевел разговор на книги, о которых Уинсетт рассуждал пусть и не всегда определенно, но всегда занимательно. Эмигрировать! Разве джентльмену пристало покидать собственную страну? А грязь – разве может джентльмен лезть в грязь? Дело джентльмена – наблюдать и ни в чем не участвовать.

Но объяснить это человеку вроде Уинсетта невозможно… и потому литературные клубы и экзотические рестораны Нью‑ Йорка, на первый взгляд похожие на постоянно сменяющие друг друга пестрые радужные картинки из калейдоскопа, в конце концов оказывались крошечным куском мозаики с однообразным узором – гораздо более однообразным, чем собранные воедино атомы Пятой авеню.

Следующим утром Арчер безуспешно сновал по городу в поисках желтых роз. Из‑ за этого он опоздал на работу, понял, что никто этого и не заметил, и впал в отчаяние от внезапного осознания бессмысленности своей жизни. Почему он не бродит с Мэй по пескам Сент‑ Огастина? В отношении его профессиональной активности никто не обманывался. В старомодных юридических конторах подобно леттерблэровской, которые занимались крупными земельными владениями и «консервативными» инвестициями капитала, всегда были два‑ три молодых человека, состоятельных и нечестолюбивых. Несколько часов в день они сидели за столом, почитывая газеты, изредка выполняя некоторые поручения. Хотя правила приличия требовали от мужчины иметь занятие, «делать деньги» считалось для джентльмена унизительным – и юриспруденция была, в противовес бизнесу, вполне достойным делом. Никто из этих молодых людей и не собирался делать профессиональную карьеру, и, сидя в офисе, они просто слегка зарастали плесенью…

При мысли, что его ждет то же самое, Арчера передернуло. Конечно, он в отличие от других имел собственные вкусы и интересы; путешествуя во время отпусков по Европе, встречался с «умными людьми», как их называла Мэй, и вообще старался «не отставать от жизни», как он говорил мадам Оленской. Но во что превратится его жизнь после женитьбы? Он видел достаточно молодых людей, которые так же – пусть и менее страстно, чем он, – мечтали о настоящей жизни, а потом увязали, по примеру старшего поколения, в привычной праздной рутине.

Он послал с посыльным из офиса записку мадам Оленской, прося принять его вечером и послать ответ в его клуб, но ответа не оказалось, и на другой день тоже. Это неожиданное молчание чрезвычайно его задело; и хотя следующим утром он увидел в витрине цветочного магазина великолепные желтые розы, он не стал посылать их. Только на третий день он получил по почте короткую записку от Оленской, к его удивлению отправленную из Скайтерклиффа, куда удалились ван дер Лайдены, едва проводив герцога на пароход.

«Я бежала, – небрежно, без обращения нацарапала она, – после нашей последней встречи в театре. Добрые друзья приютили меня. Я должна побыть в тишине и многое обдумать. Вы были правы, когда говорили, как они добры, – я себя чувствую здесь в совершенной безопасности. Жаль, что вас нет здесь с нами».

Она закончила обычным «искренне ваша», ни словом даже не намекнув, когда вернется.

Тон ее записки удивил молодого человека. От чего она бежала и какая опасность ей грозит? Сначала он подумал о неясной угрозе из‑ за границы; затем решил, что просто не знаком с ее эпистолярным стилем, а может быть, ему свойственно живописное преувеличение. Женщины всегда столь экзальтированны; и потом, ее английский не слишком хорош, иногда он звучит как перевод с французского. «Je me suis è vadè e», – если первая фраза письма звучала по‑ французски именно так, то это могло просто означать, что она хотела отделаться от навязчивых приглашений, как это, по‑ видимому, и было. Она вообще казалась ему капризной и ищущей в развлечениях новизны.

Его позабавило то, что ван дер Лайдены забрали ее в Скайтерклифф уже во второй раз, причем за короткое время. Двери Скайтерклиффа весьма неохотно открывались для визитеров, да и то этим привилегированным особям предназначался всего лишь официальный уик‑ энд. В последний раз в Париже Арчер смотрел очаровательную пьеску Лабиша[54] «Путешествие Перришона», и он вспомнил настойчивую преданность молодому человеку. Судьба, от которой ван дер Лайдены спасли Оленскую, была, по сути дела, похожей, и хотя для благоволения к ней было много других причин, Арчер знал, что основой их всех является мягкая, но стойкая решимость продолжать процесс спасения.

Он был весьма разочарован, узнав, что она уехала; потом почти немедленно вспомнил, что только накануне отказался от приглашения Реджи Чиверсов провести воскресенье в их доме на Гудзоне, несколькими милями ниже Скайтерклиффа. Ему давно уже надоели шумные дружеские вечеринки в Хайбэнке с катанием с гор на санках и буерах, далекими прогулками по заснеженным окрестностям, с невинными розыгрышами и легким флиртом. Он только что получил ящик книг из лондонского магазина и собирался провести воскресенье тихо, дома, со своим трофеем.

Но теперь вдруг зашел в клуб, на скорую руку набросал несколько слов и велел слуге немедленно отправить телеграмму. Он знал, что миссис Чиверс обычно не сердится, когда планы ее приглашенных столь внезапно меняются, и что в ее «эластичных» покоях всегда можно рассчитывать на лишнюю комнату.

Глава 15

Ньюланд Арчер приехал к Чиверсам в пятницу, а в субботу честно исполнил весь ритуал уикэнда в Хайбэнке.

Утром он прокатился на буере с хозяйкой и некоторыми наиболее выносливыми гостями, днем обошел с Реджи ферму и выслушал в его тщательно оборудованных конюшнях долгую и впечатляющую лекцию о лошадях; после чая потолковал в уголке у горящего камина с юной леди, которая призналась ему, что своей помолвкой он разбил ей сердце, но теперь ей не терпелось сообщить ему о ее собственных матримониальных планах. И наконец, ближе к полуночи он помог подсунуть одному из гостей в постель золотую рыбку, переодетый грабителем, напугал в ванной нервную тетушку, а рано утром участвовал в подушечной битве, которая постепенно завладела всем домом, от подвалов до детской. Но в воскресенье после полудня он нанял сани и поехал в Скайтерклифф.

Всем всегда внушалось, что дом в Скайтерклиффе – итальянская вилла. Мистер ван дер Лайден построил этот дом еще в юности, по его возвращении из «гранд‑ тура» по Европе, накануне его свадьбы с Луизой Дагонет. Это было большое квадратное деревянное здание со стенами, выкрашенными в светло‑ зеленый с белым цвета с коринфским портиком и пилястрами между окон. С холма, на котором он стоял, террасы, обрамленные балюстрадами с урнами, спускались к маленькому озеру неправильной формы с асфальтовым окаймлением, через которое свешивались плакучие хвойные деревья редких пород – все вместе это напоминало гравюру. Направо и налево знаменитые английские газоны с изредка разбросанными образцами деревьев различных видов убегали вдаль, к травянистым лугам, огороженным причудливой чугунной оградой, а внизу, в лощине, виднелся четырехкомнатный домик из камня, который первый патрон выстроил на земле, дарованной ему в 1612 году.

На фоне однообразной белизны лугов и серого зимнего неба итальянская вилла имела неприветливый вид. Даже летом она выглядела одиноко – самые нахальные цветочные клумбы никогда не осмеливались приближаться более чем на тридцать футов к ее устрашающему фасаду. Когда Арчер тронул рукой звонок, он затрезвонил, отдаваясь эхом, как в мавзолее. Изумление дворецкого, который наконец отпер дверь, было так беспредельно, точно Арчеру удалось пробудить его от вечного сна.

По родственному праву ему простили неожиданность визита и сообщили, что графиня О ленская три четверти часа назад уехала с миссис ван дер Лайден к обедне.

– Мистер ван дер Лайден дома, сэр, – продолжал дворецкий, – но у меня такое впечатление, что он дремлет или читает вчерашнюю «Ивнинг пост». Сегодня, когда он вернулся с утренней службы, он сказал, что после ленча будет просматривать «Ивнинг пост». Если хотите, сэр, я могу подойти к дверям библиотеки и проверить…

Но Арчер, поблагодарив его, сказал, что он пойдет навстречу дамам; и царственный дворецкий с видимым облегчением затворил за ним дверь.

Конюх поставил сани в конюшню, и Арчер пошел через парк к главной дороге. До селения Скайтерклифф было всего полторы мили, но ван дер Лайдены никогда не ходили пешком, и он решил, что перехватит карету по пути. Однако, спускаясь по тропинке, которая вела к дороге, он увидел тонкую фигурку в красной накидке рядом с бежавшей впереди собакой. Он поспешил вперед и вскоре увидел радостную улыбку мадам Оленской.

– О, вы здесь! – воскликнула она, вытаскивая руку из муфты.

В красной накидке она выглядела живо и весело, как Эллен Минготт его детства; он рассмеялся, взял ее руку и сказал:

– Я приехал узнать, от чего вы бежали.

– А, ну сами скоро увидите… – ответила она, слегка нахмурившись.

– То есть вы хотите сказать, что вас настигли? – озадаченно отозвался Арчер.

Она пожала плечами, совсем как Настасья, и продолжала небрежным тоном:

– Может, мы двинемся? Я так замерзла во время проповеди. И какое это имеет значение, раз вы здесь, чтобы защитить меня?

Кровь бросилась ему в виски, и он схватил ее за плечи:

– Эллен, что происходит? Вы должны сказать мне.

– Сейчас‑ сейчас, но сначала бежим наперегонки! Мои ноги примерзают к земле! – вскричала она и, подобрав полы накидки, бросилась бежать по снегу прочь. Пес с оглушительным лаем помчался за ней. Вспышкой яркого метеора понеслась она по снегу, и Арчер помедлил мгновение, наслаждаясь этой картиной. Потом он бросился догонять ее – и они оба, хохоча и тяжело дыша, одновременно оказались у калитки, ведущей в парк.

– Я знала, что вы приедете, – выдохнула она, подняв на него смеющийся взгляд.

– Вы себя выдали: вы этого хотели! – воскликнул он, подчиняясь какому‑ то шальному веселью, охватившему их. Деревья в сверкающем инее наполняли воздух таинственным свечением, и пока они шли по парку, земля, казалось, пела у них под ногами.

– Как вы здесь очутились? – спросила она, он рассказал и добавил:

– Собственно, я здесь потому, что получил ваше письмо.

После паузы она с ощутимым холодком в голосе произнесла:

– Это Мэй попросила вас заботиться обо мне.

– Меня не нужно было просить об этом.

– Вы хотите сказать, вы и сами видите, насколько я беспомощна и беззащитна? Вы все считаете меня столь несчастной? Здесь у вас, кажется, нет несчастных – даже, по‑ моему, нет таких женщин, которые нуждаются в помощи, – все ну просто ангелы небесные.

– О какой помощи вы говорите? – спросил он глухо.

– Ах, не спрашивайте! Мы все равно говорим на разных языках, – с досадой обронила она.

Он почувствовал ком в горле и сказал:

– Может быть, мне не нужно было приезжать, раз так?

– О мой друг! – Ее рука легко коснулась его плеча, и с мольбой в голосе он спросил?

– Эллен… почему вы не скажете мне, что случилось?

Она пожала плечами:

– Разве на ваших небесах когда‑ нибудь что‑ нибудь случается?

Он ничего не ответил, и они пошли молча. Наконец она взорвалась:

– Я расскажу вам – но где? где? где? В этой духовной семинарии, где все двери всегда широко открыты и слуги постоянно приносят то чай, то полено в огонь, то газету? Есть ли в Америке дом, где можно побыть наедине с собой? Вы все так робко‑ боязливы и в то же время так все время на виду друг у друга. У меня чувство, что я снова в монастыре – или на сцене, перед ужасающе вежливой публикой, которая никогда не аплодирует.

– Вы просто другая, – сказал Арчер.

Они подошли к старому домику патрона с его низенькими стенами и маленькими квадратными оконцами, сгруппированными вокруг большой трубы в центре. Ставни были открыты, и через чисто вымытые стекла Арчер увидел огонь камина.

– Посмотрите – здесь открыто! – воскликнул он.

Она остановилась.

– Только на сегодня. Я хотела осмотреть его, и мистер ван дер Лайден велел слуге зажечь огонь и открыть окна, чтобы мы могли утром зайти сюда по пути из церкви. – Она вбежала по ступенькам и толкнула дверь. – Она все еще открыта – вот так удача! Зайдем и поговорим спокойно. Миссис ван дер Лайден поехала в Райнбек повидать тетушек‑ старушек, и по крайней мере час нас никто не хватится.

Он пошел за ней по узкому коридору. Его настроение, упавшее при ее последних словах, почему‑ то вдруг поднялось. Уютный маленький домик с панелями и медными украшениями, на которые падали слабые отсветы тлеющих в золе и вспыхивающих тут и там последних красных огоньков в большом кухонном очаге, казалось, был создан специально для них. Над огнем висел железный котелок на старинном кронштейне, а к изразцовой облицовке печи, друг против друга, прислонились два кресла с плетеными тростниковыми сиденьями. Ряды тарелок дельфтского фаянса, расставленные на полках над очагом, украшали стены. Арчер наклонился и подбросил в огонь полено.

Оленская сбросила с плеч накидку и опустилась в одно из кресел. Арчер, прислонившись к очагу, смотрел на нее.

– Сейчас вы смеетесь; но тогда, когда вы написали мне, вы были несчастливы, – сказал он.

– Да. – Она помолчала. – Но раз вы здесь, я уже не чувствую себя несчастной.

– Я не останусь надолго, – отозвался он, с трудом шевеля губами, задеревеневшими от усилия сказать именно это и ничего более.

– Да, я знаю. Но я не слишком предусмотрительна – когда я счастлива, я предпочитаю не думать о будущем.

Искушение, пронзившее Арчера, услышавшего тайный смысл ее слов, было таким сильным, что, стараясь справиться с собой, он повернулся спиной к огню и отошел к окну, пытаясь из последних сил зацепиться взглядом за чернеющие на снегу силуэты деревьев. Но это не помогло. Она все равно была перед его глазами, между ним и деревьями, словно переместившись вместе с его взглядом, – ее фигурка, склонившаяся к огню, ее лицо со слабой улыбкой. Сердце его невольно забилось еще сильнее. Что, если именно от него она бежала и, чтобы сказать ему об этом, ждала, когда они останутся друг с другом наедине?

– Эллен, если я на самом деле могу помочь вам – если вы на самом деле ждали моего приезда, – скажите мне, что происходит, скажите мне, от чего вы бежали, – выдавил он.

Он говорил не оборачиваясь к ней и не меняя своего положения: если их объяснению суждено случиться, пусть это случится именно так – их разделяет пространство и он смотрит в окно…

Она ничего не ответила, и в воздухе повисло долгое молчание; Арчер представил и почти ощутил, как она подходит к нему сзади и закидывает свои легкие руки ему на шею. Кровь стучала в висках, душа и тело соединились в едином порыве сладостной дрожи ожидания; глаза же его чисто механически отметили – он даже не сразу осознал это – появление человека в тяжелом пальто с меховым воротником, который по тропинке приближался к дому.

Это был Джулиус Бофорт.

– А! – вскричал Арчер, разражаясь неприятным смехом.

Мадам Оленская вскочила и, быстро подойдя к нему, схватила его за руку, но, бросив взгляд в окно, побледнела и отступила назад.

– Так вот от кого вы бежали, – насмешливо сказал Арчер.

– Я не знала, что он приедет сюда, – пробормотала Оленская. Ее рука еще стискивала руку Арчера; но он вырвал ее и, выскочив в коридор, распахнул входную дверь.

Приветствую, Бофорт, сюда! Мадам Оленская ждет вас, – сказал он.

На обратном пути в Нью‑ Йорк следующим утром Арчер снова – с необыкновенной яркостью – пережил последние минуты в Скайтерклиффе.

Бофорт, явно раздосадованный тем, что застал его с Оленской, с присущей ему наглостью овладел ситуацией. Его манера игнорировать тех, чье присутствие ему мешало, заставляло людей, чувствительных к этому, ощущать себя невидимками. Пока они втроем шли через парк, Арчер мучился этим странным ощущением бестелесности, которое, впрочем, хотя и уязвляло его самолюбие, давало ему некое чудодейственное преимущество – все замечать, оставаясь незамеченным.

Бофорт вошел в дом со свойственной ему небрежной уверенностью, но улыбка не смогла стереть вертикальную морщину меж его бровей. Было совершенно очевидно, что Оленская не ведала о его приезде, хотя из некоторых ее слов можно было понять, что она допускала такую возможность; но, во всяком случае, она ничего не сказала Бофорту, покидая Нью‑ Йорк, – и ее исчезновение привело его в крайнее раздражение. Приехал он под предлогом того, что нашел для нее дом, пока не объявленный к продаже, но «именно то, что надо». Если она его сразу не купит, он тут же уплывет из рук. Своим зычным голосом Бофорт шутливо упрекал Оленскую за то, что она ускользнула в тот самый момент, когда нужно было принимать решение.

– Если бы эта хитрая штука для беседы по проволоке[55] была бы слегка совершеннее, я бы мог поговорить с вами из города и сидел бы в эту минуту в клубе, грея ноги у камина, вместо того чтобы гоняться за вами по колено в снегу, – ворчал он, пряча истинную причину досады под притворной. Это новое изобретение, о котором он упомянул, позволило Оленской сменить тему и завести разговор о том, какая фантастическая возможность открылась перед человечеством. В один прекрасный день, может быть, будет возможен разговор между людьми, живущими на разных улицах и даже – невероятное предположение! – в разных городах! Тут все трое вспомнили Эдгара По и Жюля Верна, а также другие банальности, слетающие с губ даже наиболее умных людей, когда они, чтобы скоротать время, наивно готовы предположить появление вещей, в которые невозможно поверить; и обсуждение телефона благополучно заняло у них всю дорогу к главному дому.

Миссис ван дер Лайден еще не вернулась; и Арчер, попрощавшись, пошел за своими санями, а Бофорт последовал за Оленской в дом. Ван дер Лайдены не поощряли незваных гостей; он мог, впрочем, рассчитывать на то, что его пригласят к ужину и проводят на станцию к девятичасовому поезду. Не более того – было совершенно невероятно, чтобы джентльмен, путешествующий без багажа, мог остаться у ван дер Лайденов на ночь. И тем более им не пришло бы в голову предложить такое Бофорту – человеку, с которым они были отнюдь не в сердечных отношениях.

Бофорт все это знал и предвидел, – какова же должна была быть мера его нетерпения, если он пустился в путь в надежде получить столь ничтожную награду! Он, несомненно, преследовал графиню Оленскую – а преследовал хорошеньких женщин он исключительно с одной целью. Его скучный бездетный дом давно не радовал его; и, кроме долговременных романов на стороне, он постоянно искал ярких любовных приключений в своем кругу. Так вот от кого спасалась бегством мадам Оленская; вопрос был в том, спасалась ли она бегством потому, что ей досаждала его назойливость, или потому, что не была уверена в своей способности ей противостоять.

Если, конечно, ее разговоры о бегстве были не для отвода глаз, а само бегство не было хитрым маневром.

Но по‑ настоящему Арчер не верил в это. Как бы ни были редки его встречи с Оленской, он ощущал, что может все прочесть по ее лицу, звуку ее голоса; и лицо и голос, несомненно, при внезапном появлении Бофорта выразили досаду и уныние. Но, в конце концов, если даже Бофорт приехал по собственному побуждению, чем это лучше того, если бы Оленская покинула Нью‑ Йорк, назначив ему в Скайтерклиффе тайное свидание? Если бы было верным последнее, она перестала бы быть для него просто объектом интереса, она бы связала свое имя с самым пошлым из лицемеров – женщина, которая позволит себе когда‑ либо быть втянутой в любовную историю с Бофортом, будет скомпрометирована безнадежно…

Нет, думал Арчер, разумеется, он не прав – конечно, было бы в тысячу раз хуже, если бы Оленская, осуждая и, возможно, презирая Бофорта, все же связалась с ним, привлеченная тем, что выгодно отличало его от других членов нью‑ йоркского общества – соединение в нем черт двух континентов и двух обществ, его приятельство с художниками, артистами, мировыми знаменитостями и его безразличие к общественным предрассудкам.

Бофорт был вульгарен, необразован, спесив; но обстоятельства его жизни и природная проницательность делали его лучшим собеседником, чем большинство мужчин, чей горизонт был ограничен Бэттери и Центральным парком, хотя они были чище в нравственном отношении и выше по общественному положению. Что же можно ожидать от женщины, явившейся из другого, «большого» мира, как же возможно, чтобы она не заметила этой разницы и не пленилась Бофортом?

Как‑ то рассердившись, Оленская сказала Арчеру, что они говорят на разных языках; и молодой человек понимал, что во многом она права. Бофорт же прекрасно понимал все оттенки ее наречия и говорил на нем совершенно свободно: его взгляды на жизнь, его манеры, его убеждения были, увы, отражением того, что почувствовал Арчер, прочитав письмо графа Оленского, не точным, конечно, но… Казалось бы, это лишает его преимуществ в общении с женой графа Оленского; но Арчер был достаточно умен, чтобы верить, что молодая женщина, такая, как Эллен Оленская, будет отвергать все, что напоминает ей о прошлом. Она может считать его отвратительным в целом, но то, что ей нравилось в нем, может очаровывать ее по‑ прежнему, даже против ее воли.

Так, стараясь быть беспристрастным, что, впрочем, причиняло ему боль, Арчер пытался разложить историю с Бофортом и его возможной жертвой. Он испытывал страстное желание пересказать ей все свои размышления; и иногда были моменты в их общении, когда ему казалось, что она просит его об этом.

Вечером он распаковал посылку из Лондона. В ящике были книги, которые он ждал с нетерпением, – новый том Герберта Спенсера, очередная партия прекрасных историй плодовитого Альфонса Доде и роман «Мидлмарч», [56] о котором он читал любопытные отклики. Ради этого «пира духа» он отклонил три приглашения на обед, – и, однако, хотя он перелистывал страницы с чувственной радостью настоящего библиофила, он не мог ни на чем сосредоточиться, и одна за другой книги выпадали у него из рук. Вдруг Арчер увидел в этой куче на полу маленький томик стихов, и его привлекло название – «Дом жизни». [57] Он поднял его, раскрыл и погрузился в удивительную атмосферу, подобной которой ему еще не приходилось дышать в книгах, – она была такой теплой, роскошно‑ чувственной и в то же время такой невыразимо нежной, что придавала новую, тревожную красоту многим самым простым человеческим страстям. Всю ночь сквозь эти страницы ему мерещилась женская фигура с лицом Эллен Оленской; но когда он утром проснулся и увидел в окне ряд домов из коричневого песчаника на другой стороне улицы, представил свой стол в офисе мистера Леттерблэра и семейную скамью в церкви Божьей Милости, – время, проведенное в парке Скайтерклиффа, показалось ему чем‑ то запредельно далеким от действительности, таким же далеким, как его ночные видения…

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒