Хелпикс

Главная

Контакты

Случайная статья





Григорий Федосеев 21 страница



-- А если на лодке?

-- Да и на лодке никто не плавал. Разобьетесь и не выберетесь.

-- Нами руководит не спортивный интерес, а необходимость, -- сказал я. -- Если река недоступна для каравана и для лодки, придется изменять проект, а для этого нужно время и лишние средства. Но представьте себе, что мы согласимся с ее недоступностью, откажемся от работы на ней без обследований, а позже выяснится, что по Мае можно пройти. Кто же нам простит такое? Лучше помогите советом.

-- Мой дед говорил про Маю так: если бросить бревно в реку у Большого Чайдаха, оно до устья не доплывет, измочалится. Что я могу вам посоветовать в этом случае? Вернитесь!

Я отблагодарил прокурора за совет, но от маршрута не отказался. Наоборот, его предупреждение окончательно утвердило во мне решение идти по Мае. Будь что будет -- мы поплывем!

Скоро рассвет. Пора на покой. Я забираюсь в спальный мешок, лежу в странном полузабытьи. Пытаюсь представить себе нашу жизнь в этом ущелье, где мы будем лишены необходимого, где опасность встанет перед нами с первого шага и не отступится до конца путешествия. Проскочим ли? Улыбнется ли и на этот раз нам счастье? Мысли меняются, как весенние облака в зависимости от того, с какой стороны дует ветер. Я могу убедить себя самыми неопровержимыми доводами, что избранный нами путь полон коварных неожиданностей, НО чувствую, что отступиться от него не могу.

Нет, и верю в успех!

Я слишком уверен в своих спутниках. Более смелых и стойких не найти. Без колебаний вручаю им свою судьбу.

В день отплытия, седьмого августа, было свежо. На реке перекликались кулички. Ко мне подошел Улукиткан.

-- Однако, твой путь обязательно кончится хорошо, -- сказал он обрадованно и серьезно. -- Теперь сердце мое не болит.

-- Спасибо, Улукиткан, за теплое слово. Как угадал?

-- Сон видел. Будто я дома, уже пришла зима, совсем холодно стало. Люди с моря передали, что ты шибко больной лежишь, один тайга, никого нет. Как, думаю, один, больной, надо ходить искать тебя, хороший чум делать. Котомку взял и пошел на лыжах. Мороз под дошку лезет, остановиться -- оборони бог, нельзя, схватит. Иду сосняком. Пора бы ночевать. Ищу место, да не сразу хорошее найдешь. Хожу долго туда-сюда. Вижу, с дерева шишки падают, все в одно место, в одну кучу. Ну, думаю, совсем хорошо, на всю ночь их хватит и дров не надо. Поджег шишки, набрал в котелок снега, чай, думаю, надо варить. Шишки разгорелись хорошо, тепла много. А сам думаю: где искать тебя буду, как бы уже не пропал, такой холод. Смотрю на костер, что, думаю, такое? Из огня ты поднимаешься, мучаешься, тебе шибко больно. Я хотел помогать, да не могу, рукам горячо. Потом шишки сгорели, ты встал, совсем такой, как сейчас, говоришь: " Здравствуй, Улукиткан! Люди меня похоронили, шишками засыпали, хорошо, что ты пришел, отогрел, теперь ходить будем вместе... " Сон не обманет, обязательно увидимся!

Я рад, что беспокойство старика рассеял сон.

Догружаем лодку, накрываем поклажу брезентом и туго увязываем веревками так, чтобы при любой аварии ничто не могло выпасть в воду. Командует долбленкой Трофим. На реке мы с Василием в полном его распоряжении.

Погода великолепная: в вышине голубеет обширное небо. В отдалении синеют хребты, над рекою клубится туман, пронизанный лучами только что поднявшегося солнца. В природе какая-то необыкновенная свежесть, и от этого на душе легко.

Наступила минута расставания. Улукиткан вдруг за" беспокоился. Ласковое, но несколько рассеянное выражение на его лице сменилось настороженностью, словно только сейчас старик понял, куда мы отправляемся. Наши руки скрестились. В этот момент, кажется, он не верил в свой сон, и тяжело было оставлять старика опечаленным за нашу судьбу.

-- Помни, смерть сильная, шутить не надо с ней.

-- Не беспокойся, Улукиткан, еще встретимся.

-- Только не гордись, у красавицы тоже горе бывает.

Старики усаживаются на камни, и оба внимательно следят за нами. Бойка и Кучум уже заняли свои места. Затем садится кормовщик. Мы с Василием Николаевичем на носу дозорными -- держим наготове шесты, чтобы вовремя оттолкнуться или направить лодку в нужном направлении. У ног Трофима на корме лежит якорь -- наша надежда.

И все же мы не в силах скрыть своей радости.

Лодка оттолкнулась от берега, не спеша развернулась и, подхваченная течением, понеслась вниз стремительно, легко, как отдохнувший конь по чистому полю. Старики машут нам шапками, что-то кричат, пока долбленка не скрывается за поворотом.

Дует встречная низовка. По небу бродят одинокие тучи, навевая грустное раздумье. Внезапно нарождаются запоздалые мысли: прав ли я, соблазнив на это рискованное предприятие близких мне людей? Может, задержаться?.. Но поток гонит послушную долбленку дальше.

Минуем устье Кунь-Манье. Лодка проскальзывает совсем рядом с потемневшими валунами, не задевая их и не попадая в пасти водяных отбоев. Шест кормовщика еле успевает касаться каменистого дна -- так стремительно несет нашу лодку река на своих бурунах. Убегают назад одинокие прибрежные лиственницы.

Берега неожиданно становятся круче. Лодка с разбегу врезается в волны, зачерпывает носом воду, и мы вынуждены причалить к берегу. Обнаруживается, что набои на лодке для такой реки узкие, и нужно, не откладывая, добавить еще по одной доске... Но поблизости нет ельника. Придется спуститься ниже до первой таежки.

Над Маей еще просторный шатер неба. Мы не сводим глаз с надвигающихся на нас оголенных гор, ищем щель, по которой Мая уходит в свое таинственное ложе. Но у входа в ущелье как нарочно клубится туман. Что прячет он от пристального взора? Пороги? Склады драгоценных металлов? Сказочные водоемы, обрамленные цветным гранитом? Посмотрим. А пока что пытаемся убедить себя, что нам решительно надоели и скучная тайга, и простор нагорья, и оленьи тропы.

Кормовщик всматривается в туман, прислушивается к реву невидимого переката, кричит повелительно:

-- К берегу! Надо переждать!

Лодка, развернувшись, с разбегу вспахала носом гальку.

Мы сходим на берег. Из ущелья, словно из недр земли, веет затхлой сыростью, запахом отмокших лишайников и прелью древних скал.

Плыть по туману опасно. Трофим уходит вперед посмотреть проход. Возвращается озабоченный.

-- Ревет окаянная!

Он достает из кармана кусок лепешки, лениво жует -- значит, нервничает. Сквозь туман виден тусклый диск солнца. Уже давно день, а береговая галька еще влажная с ночи, и на кончиках продолговатых листьев тальника копится стеклянная влага.

-- Где-то над нами, по крутому косогору, затянутому стланиковой чащею, кричат, подбадривая оленей, проводники. Еще не поздно окликнуть их, отказаться от маршрута, но рот онемел. Крик наверху уплывает в за-хребетное пространство вместе со стариками, с оленями, с последней надеждой. Нас вдруг охватывает состояние одиночества, знакомое только тем, кому приходилось долго быть в плену у дикой природы.

Вот когда Мая по-настоящему займется нашим воспитанием!..

Наконец подул ветерок. На фоне далекого неба показалась вершина утеса, и тотчас с его угловатых плеч, словно мантия, упал туман. Обнажились влажные уступы, оконтурилась щель. Мы увидели узкое горло реки и дикий танец беляков по руслу.

-- Пора! -- кричит Трофим.

Лодку подхватывает течение, и она покорно скользит по сливу. А впереди, в узком проходе, ершатся почерневшие обломки валунов, упавших сверху. Мая сваливается на них, тащит нас с невероятной быстротою. А мы рады -наконец-то осуществилась наша мечта и мы надолго схватились с Маей. Пока мы чувствуем себя здесь сильнее любых обстоятельств. Пока...

За перекатами, в реве взбесившейся реки, на нас вдруг надвинулась скала, принимающая на себя лобовой удар потока.

-- Береги нос! -- кричит кормовщик и ловким ударом шеста выбрасывает долбленку на струю, круто поворачивает ее на спуск.

Долбленка вертится в отчаянной пляске среди скользких валунов. Жутко смотреть, как нас швыряет от камня к камню, как вздымаются буруны и как лодка воровски проскальзывает, разрезая дымящиеся волны. Мы с Василием Николаевичем нацеливаем шесты. Еще миг, еще удар, и долбленка чешет бок о скалу. Но в последний момент ее захлестывает волна. Первыми соскакивают собаки. Спрыгиваю и я с носовой веревкой. За мною Василий Николаевич. Трофим покидает корму позже всех.

Хорошо, что за скалой тихая заводь.

Лодку подталкиваем к берегу, как измученного тайменя на кукане. Спускаем ее на руках с километр, где чернеет ельник. Теперь мы окончательно убеждены, что без дополнительных набоев плыть нельзя. Трофим остается разгружать долбленку и сушить вещи, а мы с Василием Николаевичем беремся за топоры.

В маленькой таежке, прижавшейся узкой полоской к реке, мы нашли высокую ель. Свалили ее, раскололи пополам и из каждой половины вытесали по доске. За это время солнце поднялось уже высоко. Насторожились скалы, прислушиваясь к стуку топоров.

Возвращаемся к долбленке. Берег устлан цветными лоскутами: сушатся постели, пологи, продукты, личные вещи. За каких-нибудь десять минут, пока лодка была под водою, весь груз промок.

-- Батареи-то -- отсырели! -- встречает нас Трофим, и слова его звучат безнадежно.

-- Не может быть?

-- Посмотрите...

-- Но ведь сегодня у нас связь со штабом! -- настаиваю я.

-- Ничего не выйдет, -- заявляет он категорически,

-- Неужели совсем размокли?

Трофим смотрит на меня виноватыми глазами.

-- Хотя бы предупредить, чтобы не ждали нас в эфире, -- продолжаю я. -Ведь если мы не будем сегодня на связи, не обнаружат нас и завтра, -- черт знает что подумают!

-- Подождем до вечера, может высохнут, -- и он бережно раскладывает их на солнце.

Прибиваем набои, складываем груз, и лодка снова несется по водяным ухабам. Я с завистью смотрю, как Трофим работает шестом. В опасных местах он правит долбленкой стоя, упираясь сильными ногами в днище, и тогда кажется -кормовщик и лодка сделаны из цельного материала.

Минуем наносник, за ним крутой поворот влево. И перед нами внезапно открывается грандиозная картина -- ряды высоченных скал обрамляют ущелье, нависают над ним бесконечными уступами. Кажется, будто мы спускаемся по узкому каньону в глубину земли, где под охраной грозных скал спрятаны образцы пород, из которых сложены все эти горы.

Вот они, дикие застенки Маи, пугающие человека!

Я не могу оторвать взора от левобережных скал -- от берегов до дна реки все облицовано нежно-розовым мрамором, и кажется, что эту красоту создала не слепая стихия, а величайший из художников.

Надо бы остановиться: ведь все это неповторимо. Но нас проносит дальше. Рассеченные холодным острием реки, совершенно отвесные, высятся скалы, увенчанные фиолетовыми, буро-желтыми и, как небо, голубыми зубцами. Как близко поднимаются они к небу, как четки их грани! Картину дополняет стая воронов, вспугнутых нашим появлением. Мы не любим этих черных зловещих птиц!

Лодку выносит за кривун. Мы оглядываемся: жаль, что так быстро опустился каменный занавес!

За поворотом другая картина. Скалы растаяли, небо расширилось. Горы справа отступили от берега, и казалось, уставшая река уже спокойнее течет по каменистому руслу.

-- Теперь можно и погреться на солнышке, пусть несет, -- говорит Трофим, беспечно откидываясь спиною к корме.

Василий Николаевич достает кисет, не торопясь закуривает.

Тепло. Лодку легонько качает волна.

-- Не шевелитесь, справа звери, -- шепчет Трофим.

Мы замираем. Видим, из чащи на галечный берег вышло стадо сокжоев. Увидев лодку, они подняли головы с настороженными ушами.

Долбленка проплывает мимо зверей. Их семь: четыре взрослые самки и три телка. Мы хорошо видим их любопытные морды, их черные, полные удивления глаза. Они стоят неподвижно, зорко следят за лодкой. И вдруг все разом бросаются вдоль реки, исчезают в береговой чаще. Но один теленок обрывает свой бег и, повернувшись к нам, остается стоять, пока мы не пропадаем в волнах. Какой диковинкой показались мы ему!

Километра два плывем спокойно. Небо легкое, просторное, голубое. Готовясь к ночи, темнеет береговой лес. Вдруг откуда-то взметнулся ястребок и замер в чистом воздухе. И кажется смешной наша настороженность, с какой мы вступили в пределы Маи.

Трофим стряхнул дремоту, засучив повыше штаны, встал, взял в руки шест.

-- Шумит, -- говорит он спокойно, кивая головою вперед. -- Немного проплывем и ночевать будем.

Мы тоже берем шесты. Из-за высоких елей, откуда надвигается гул, неожиданно вынырнула скала в древней зубчатой короне. Что-то предупреждающее было в ее внезапном появлении. Кормовщик насторожился и, вытягивая шею, заглянул вперед.

-- Опять начинается чертопляска, -- сказал он дрогнувшим голосом.

За скалой утесы, то справа, то слева, все выше, все грознее. Быстрее побежала река. Мы наготове. Заметалась лодка меж обломков. Напряглась шея кормовщика. Запрыгал шест гигантскими прыжками...

Как послушна Трофиму долбленка!

Уже близко слив. За ним провал, и дальше ничего не видно.

Сдавленная береговыми валунами в тугую двадцатиметровую струю, река скользит по крутизне вниз. Из темной речной глубины поднимаются огромные валы. В необъяснимом смятении они толкаются, хлещут друг друга, мешаются, и зарождающийся в них ветерок бросает в лицо влажную пыль. Страшная сила!

-- Вправо, ближе к берегу! -- прорывается сквозь рев голос Трофима.

Лодка осторожно, ощупью вышла к сливу, качнулась, как бы поудобнее устраиваясь на зыбкой волне, и, подхваченная стремниной, нырнула в узкий проход...

За поворотом на нас снова обрушивается гул потока. Кажется, ревут камни, берега, утесы.

-- Надо бы притормозить, осмотреться, -- кричит Трофим.

Мы с Василием Николаевичем, упираясь шестами в дно, сбавляем скорость лодки. Кормовщик поднимается на ноги, заглядывает вперед.

-- Ничего не видно, маленько послабьте, пусть снесет.

А лодку уже не удержать. Нас подхватывает поток, несет на скалу. Смутно вижу посредине реки черный обломок, делящий поток пополам.

-- Правее, за камень!

Напрягаем силы, разворачиваем лодку. Устрашающая крутизна! Мелькают, как на экране, полосы зеленого леса, галечные берега. Уже близко камень. Еще два-три дружных удара шестами, и мы минуем его. Но " а самой струе, в самый критический момент, когда мы уже были у цели, у Трофима вырывает шест. Нет времени схватить запасной. Опасность перерастает в катастрофу. В воду летит якорь. Долбленка, вздрогнув, замирает, придушенная бурунами, но в следующее мгновение якорная веревка рвется, и разъяренная река несет никем не управляемую лодку в дань скале.

На нас надвигается гранитная стена. Заслоняет небо. Мысли рассеиваются. Еще какой-то неуловимый отрезок времени, и долбленка с треском липнет к скале. Море воды обрушивается на нас. Трещит, лопается днище, набои. Меня накрывает отбойная волна, подминает под себя и выносит за скалу. Ниже бьются в поединке с потоком Василий Николаевич, удерживая за веревки разбитое суденышко.

Не сразу приходим в себя. Собираемся вместе, мокрые, злые, обескураженные неудачей.

Быстро темнеет. Мы разгружаем лодку, вытаскиваем на берег никому не нужные обломки. Неодолимая усталость...

-- Нашел, где долбленку испытывать! -- ворчит Василий Николаевич, и его губы вытягиваются вперед

больше обыкновенного.

-- Так получилось, -- оправдывается Трофим. -- Шест занозил между камней, не успел выхватить, а якорь разве удержит на такой быстрине.

-- Вот я и говорю: табачок высушим, а лодке хана!

Мы отжали из одежды воду. Натянули палатку. Поужинали. Василий Николаевич лег спать расстроенный. Стольких трудов стоила ему долбленка! И теперь она лежит на берегу ненужной развалиной, печально закончив свою короткую жизнь.

Трофим у костра возится с батареями. Он, кажется, готов влить в них свою кровь, отогреть их своим дыханием, лишь бы они ожили. Но, увы!

Я видел, как он забрал батареи в охапку, тяжелыми шагами подошел к высокому берегу реки, побросал их в воду.

-- Может, черти вас воскресят!

Чтобы немного отвлечься, я ухожу от стоянки. Бесцельно шагаю по мокрому песку. Вспугнутый куличок тревожит покой ночи. Вспомнилось предупреждение бомнакского прокурора Романова. Как выбираться будем отсюда? Утешенье в том, что мои спутники не пали духом. Еще не край, -- убеждаю я себя, -- и не так уж плохо! Мы должны благодарить судьбу, что после катастрофы у нас остался весь груз, что нас не мочит дождь и мы спим в своих спальных мешках. А главное -- в нас еще не умерло желание двигаться вперед.

С невидимого неба падает дождь. Я возвращаюсь на стоянку. Мои спутники спят. Костер безуспешно борется с темнотою.

Обитатели ущелья никогда не видят восхода, не знают закатов. Солнце сюда заглядывает только в полдень и ненадолго. Здесь царство туманов, сырых и холодных.

Никогда не исчезнуть из моей памяти этому мрачному утру. Настроение ужасное. Вернуться? Это слово теперь потеряло для нас свой смысл -- путей отступления нет. Плыть дальше на плоту? Но разве то, чему мы были свидетелями, не ставит жирный крест на этот план! И все же плот -единственный выход.

Мы все разом выбираемся из палатки. Помутневшая река проносится мимо. О вчерашнем живо напоминают угловатая скала, куски долбленки, вытащенные на берег. Скупой свет утра сочится сквозь туман. Ветер сильно дует снизу, крепко несет грибной сыростью и заплесневевшим мхом.

-- Пахнет лесом, где-то близко тайга, -- говорит Василий Николаевич. -Надо торопиться.

В штабе, встревоженные нашим вчерашним молчанием, стучат ключом, зовут, ищут нас в эфире. Люди еще будут надеяться, что сегодня мы появимся. Представляю, что будет завтра! Ведь мы всегда были пунктуальны в отношении связи, и наше молчание, естественно, вызовет тревогу, породит страшные догадки. Я хорошо знаю своего заместителя Плоткина, он немедля всех поставит на ноги, и начнутся поиски. Но у нас нет возможности предупредить, что с нами ничего страшного не случилось.

Дождь перестал. По ущелью бродит редеющий туман. Трофим с Василием Николаевичем уходят вниз по реке искать сухостойный лес для плота, а я остаюсь на стоянке. Надо сушить вещи, но нет погоды.

Как же все-таки дать о себе знать? Это необходимо еще и потому, что дальнейший путь на плоту более опасен. И может случиться так, что мы без посторонней помощи не выберемся отсюда.

Дроблю остатки лодки на мелкие куски и на каждом из них делаю надпись:

" Экспедиция седьмого августа потерпела аварию -- разбилась лодка. Рация вышла из строя. Продолжаем путь на плоту".

Пишу цветным карандашом и надпись заливаю растопленной еловой смолой. Куски бросаю в реку.

Если начнут нас искать, то непременно снизу по Мае. Так будет легче обнаружить следы катастрофы. И, конечно, люди, увидев обломки лодки, не пройдут мимо.

Разведчики застают меня еще за работой.

-- Кажется, не все счастье унесла вода, -- говорит Трофим, присаживаясь рядом.

-- Что, готовый плот нашли?

-- Еще бы! Тут за мыском, у самого берега, хороший еловый сухостой, километра полтора отсюда. Давайте поторапливаться.

А в это время на противоположном берегу огромный медведь, белогрудый стервятник, вышагивает вдоль реки по гальке. Лобастая голова опущена низко, весь будто захвачен какими-то думами, не смотрит по сторонам, не видит через реку ни палатки, ни костра, ни людей. Какая самоуверенность в его ленивых движениях!

И вдруг снизу доносится грохот камней. Мы вскакиваем. Медведь все еще не замечает нас. Видим, из-за скалы торопятся собаки. Они раньше нас заметили зверя и успели переплыть реку.

Ну, берегись, косолапый, сейчас они тебе расчешут галифе! А он делает еще одну глупость -- поднимается на задние лапы, не понимает, откуда взялись такие смельчаки.

Первым из-за развалин вынырнул Кучум. Беспощадный, злой, несется он очертя голову на зверя. Тот все еще стоит на задних лапах, но вдруг бросается в реку. Гора брызг окутала медведя. За ним бросились собаки. Вода подхватила всех троих и понесла вниз за поворот.

Через час мы в ельнике. Я с Василием Николаевичем остаюсь делать плот, а Трофим за это время перенесет сюда наш груз.

Мы имеем представление о том, что придется выдержать плоту и каким он должен быть. Десятиметровые бревна соединяем двойным креплением: кольцами, сплетенными из тальниковых прутьев, и шпонками. Для большей прочности прошиваем, где нужно, гвоздями. Два длинных шестиметровых весла, уложенных на специальных подмостках на носу и на корме, должны будут вести его в нужном направлении.

Плот получился узким, но длинным -- то, что надо для быстрой реки. На этом примитивном суденышке наших пращуров мы и отправимся в дальнейший путь.

Сталкиваем плот на воду. С удовольствием бы разбили о носовое бревно бутылку шампанского, как это положено при спуске на воду порядочного судна, но увы, шампанского у нас нет, а спирт бережем для более торжественного случая, если, конечно, доживем до него.

Трофим с Василием Николаевичем стаскивают вещи на плот, накрывают их брезентом, увязывают. Я сажусь за путевой журнал.

" Мы еще слишком мало проплыли, чтобы сделать общий вывод о предстоящих работах. Однако уже можно сказать, что проект передачи высотной отметки от Охотского моря на Алданское нагорье по реке Мае встретит большие затруднения. Берега Маи неблагоприятны для нивелировки. Всюду по пути встречаются скалы, обойти которые по горам невозможно. Трасса будет бесконечно перебрасываться с одного берега на другой, что не всегда позволит выдержать заданную точность. А прижимы? Их вообще не обойти. Придется, вероятно, искать для нивелировки новые пути, минуя Маю. Отказаться же от проведения здесь других работ у нас еще нет оснований -- Мая не так уж напугала нас, а постигшая нас авария -- это случайность. Посмотрим, что будет дальше".

II. Путь продолжается. Ночь под охраной бурунов. Откуда ты взялась, Берта? Вот и Совиная голова. Гуси, гуси!.. Неужели это Эдягу-Чайдах?

После дождя уровень воды в Мае поднялся, но не настолько, чтобы облегчить наш путь. Наоборот, течение прибавилось и сильнее взбунтовались перекаты. Но поднимись вода еще на метр, -- тогда бы мы без приключений добрались до Эдягу-Чайдаха.

Бесшумно, медленно плот выходит на струю, разворачивается и, покачиваясь, плывет вниз. Здесь уже вечер, на поворотах нас сторожит зарождающийся туман. А наверху еще день. Ярким светом политы поднебесные грани скал, убранные зеленой чащей.

Плот набирает скорость, скользит меж острогрудых обломков, проскакивает скальные ворота.

На корме Трофим. Как только его руки касаются весла, с лица слетает беспечность. Он становится холодным и безмолвным, как камень. Нет, его не пугают вздыбленные над нами скалы, не тревожат крутые повороты и бешеный бег реки, но он весь вмиг перерождается, как только до слуха долетает рев потока. Его глаза дичают от напряжения, лицо багровеет, весь он уносится вперед, к опасности. Острой болью засел в душе упрек Василия Николаевича насчет погибшей лодки, и теперь не дай бог промазать или ошибиться!..

За скальными воротами река теряет свой бег и темной вечерней синевою расплескивается по дну ущелья. Ни единой морщины на ее холодной поверхности. Потускневшая гладь воды подчеркивает глубину. А нависающие скалы грозятся сверху. Они склоняются, высовываются вперед, чтобы проследить за нами.

Всеобъемлющая тишина. Беспомощно повисли весла. И странной кажется под нами утомленная Мая. Василий Николаевич выжимает штаны и что-то ворчит себе под нос. Плот несет медленно, почти незаметно. Неожиданно впереди, у края глади, кто-то сильно шлепнул по воде, подняв столб брызг. Водоем всколыхнуло большими кругами. Это таймень на вечерней кормежке гоняет рыбу.

-- Здоровущий, сатана, вишь, как бьет! -- И Василий Николаевич переводит взгляд на меня.

Где же тут удержаться от соблазна, не попытать счастья со спиннингом?

-- Попробуем? -- спрашиваю я.

-- Не плохо бы ушицу сладить. Снасти возим, а не мочим, без рыбы живем на такой реке! -- бормочет Василий Николаевич, набивая самодельную трубку табаком.

-- Тогда причаливаем к берегу. Только не надолго -- минут на двадцать, -- бросает Трофим, явно обеспокоенный задержкой. -- Надо успеть к лесу добраться, а кто знает, где тут есть он.

Подталкиваем плот шестами к правому берегу. Собак привязываем, чтобы не убежали. Достаю спиннинг. Наконец-то до него дошла очередь! Пока налаживаю снасть -- спутники насыпают на край плота горку гальки и на ней разжигают костер. Уже пристраивают таган, собираясь варить уху. А рыба еще в воде.

Делаю первый заброс. Звук разматываемой катушки приятно ласкает слух. Сознаюсь, к рыболовному спорту я неравнодушен. А сегодня тем более приятно порыбачить -- передышка для нервов.

Медленно передвигаюсь по узкой полоске береговой гальки. Катушка поет. Блесна послушно обшаривает дно водоема. Сквозь прозрачную воду я вижу, как она соблазнительно вьется, мигая то серебристой спинкой, то ярко-красным брюшком. И вдруг какая-то тяжесть навалилась на шнур. Не задел ли за корягу? Подсекаю. Нет, что-то живое рванулось, затрепетало, потянуло. Подсекаю энергичней. Слышу -- по гальке бегут ко мне Трофим и Василий Николаевич.

Рыба на поводу упрямится, рвется, тянет в глубину. Осторожно, с трудом подтягиваю ее к отмели... Это ленок.

-- Стоило из-за такой мелочи время терять! -- слышу упрек Трофима.

А я еще надеюсь на успех. Снова и снова бросаю блесну. И вот ясно вижу, два таймешонка сопровождают блесну, словно адъютанты: один справа, другой слева, и какая-то длинная тень выползает вслед за ними из темной глубины, быстро надвинулась к приманке. Таймешат как не бывало. Это тупомордый таймень. Но блесна уже у берега. Экая досада!

-- Бросайте, темнеет, -- напоминает Трофим.

-- Последний раз! -- отбиваюсь я.

Не торопясь кручу катушку. В прозрачной воде серебрится " байкал". И вдруг сильно стукнуло сердце: из темной глубины ямы выползает длинная тень. Таймень! Он виден весь. Важный, морда сытая, как у откормленного борова, плывет спокойно, словно на поводу. Как легко и привычно он скользит в прозрачной воде! В рысиных глазах алчность. Но странно: приманка почти у самого носа тайменя извивается, как живая, блестит чешуей, дразнит, но хищник челюстей не разжимает.

-- Не голодный, бестия, бросайте!.. -- шепчет Василий Николаевич.

Нет, теперь не уйти мне от заводи. По ловкости и силе таймень -- что подводный тигр. Велик соблазн обмануть его. И я продолжаю бросать блесну, стараюсь не слышать уговоров спутников, что надо плыть.

В конце концов благоразумие берет верх. Делаю последний заброс, и тут только возвращается ко мне рыбацкое счастье. Чувствую решительный рывок и -шнур запел...

Взнузданный таймень вынырнул на поверхность, угрожающе потряс головой и, падая набок, взбил столб искристых брызг.

-- Держите, не пускайте в глубину! -- кричит Трофим и торопится ко мне на помощь.

Таймень ищет спасения в глубине, мечется по заводи, как волк в ловушке. С трудом сдерживаю эту чертовскую силу, взбудораженную смертельной опасностью. Но рывки слабеют, тяжесть становится послушнее. Хищник тянется на поводу, буравит воду нарочито растопыренными плавниками. Вот он уже в семи метрах от нас, выворачивается белым брюхом, широко раскрывает губастую пасть. Малюсенькие глаза вдруг обнаруживают нас, и таймень рвется в глубину. Сильный рывок, треск, и в руках моих остается всего лишь обломок удилища с оборванным шнуром на катушке. Трофим бросается за уплывающим концом, но разве догонишь!..

За скалами меркнет день.

До чего же обидно! Бросаю остатки удилища в воду.

Теперь надо торопиться. Мы отталкиваем плот, выводим его на струю.

Леса не видно, только бесцветный камень ершится по берегам, да где-то впереди перекат бросает в ночь тревожный шум потока. Кормовщик всматривается в сумрак.

Мы с Василием Николаевичем у переднего весла ждем команды.

Минуем слив. За ним внезапно вырастает гряда валунов.

-- Бейте влево! -- и кормовщик шлепает длинным веслом по налетающим белякам.

Плот швыряет в сторону. В поисках прохода он скользит по валунам, ныряет в провалы, заплескивается и, наконец, у самого края переката, садится на подводный камень.

Мы помогаем течению развернуть плот, шатаем его из стороны в сторону, пытаемся шестами сдвинуть с места, но не тут то было, как прилип!

Нас быстро накрывает ночь. В густую тьму уплывают грозные утесы. Все исчезает: и ложбины, и нависающие стены прохода, и пугающая глубина. Остается только бледная полоска неба над нами, вправленная в курчавую грань верхних скал, да плот на камне, окруженный сторожевыми беляками.

-- Лучшего места не мог выбрать для ночевки, -- ворчит Василий Николаевич, пронизывая строгим взглядом Трофима.

-- Можно было выше посадить, на тот большой камень, да промазал, -отшучивается кормовщик.

-- Ладно, ребята, ничего не случится, если и переночуем на шивере. Переждем до утра. Места хватит для всех, дрова есть, уху сварим и спать, -успокоил я спутников.

Плот сидит крепко. Собираем в одну кучу рассыпанную между бревен гальку, разжигаем на ней небольшой костерок. На воде холодно и очень сыро. Хочется есть. Мы с Трофимом набрасываем на плечи телогрейки, подсаживаемся к огоньку и молча наблюдаем, как Василий Николаевич " ладит ушицу".

Ночная тьма окончательно заполняет ущелье. Пламя костра вдруг вспыхнет на миг, высветит под нами бирюзовую глубину переката, скользнет по черным горбам волн или заденет краем шальной беляк, набегающий с шумом на плот. И тогда кажется, будто мы окружены какими-то фантастическими чудовищами.



  

© helpiks.su При использовании или копировании материалов прямая ссылка на сайт обязательна.