Annotation 2 страница

…или четыре. Часам к девяти, добравшись до родительского дома, я поняла, что не могу сосредоточиться вовсе не из-за моей СДВ, а исключительно из-за ЛКМ — любви к «Маргарите», вот. Да, я была пьяна. И не только, а еще в качестве бонуса — поскольку я невоспитанна и не зашла домой переодеться — вся помята и залита текилой. Понимаю, нехорошо являться в таком виде на торжественный ужин по случаю помолвки сестры, но разве лучше было бы вообще не приходить? Дейзи огорчилась бы, а люди принялись бы судачить. «Она просто не смогла вынести этого». «Да, я слышала, она ужасно страдает». «И вдобавок потерять работу… бедная девочка». Подробности массового увольнения возглавили сводку вечерних новостей, так что я больше не просто одинокая старшая сестра, я теперь безработная одинокая старшая сестра. Мама и отчим Виктор жили в том же большом белом доме в колониальном стиле, в котором я выросла, в сорока милях к северу от Нью-Йорка, в городке Нью-Ханаан, Коннектикут. Вечеринка, похоже, была в разгаре, так что я без колебаний переступила порог и присоединилась к веселью. Едва я открыла дверь, как почувствовала терпкий запах чеснока и духов. В носу защекотало, но чихнуть не удалось, что немедленно вызвало у меня глухое раздражение. Почти чихнуть — все равно что почти испытать оргазм. Где-то там чувствуешь возбуждение, но если в итоге не получаешь облегчения, которое ждешь, то какого черта? Я заметила в дальнем конце Дейзи и направилась прямиком к ней. Выглядела она потрясающе — тонкий краешек подкладки из тюля выглядывал из-под пышной кремовой юбки; пуговицы из блестящих стразов сверкали на розовом кардигане. Поглощенная разговором с кем-то, мне не знакомым, она не заметила, как я подкралась. Я тихонько прошептала ей в ушко: — Здесь больше людей, одетых в «Сент-Джон»^[11], чем в офисе пластического хирурга на Парк-авеню. При звуке моего голоса Дейзи подпрыгнула и обернулась. — Делайла! — взвизгнула она. Зубы у нее белые как фарфор, а каштановые волосы мягко пружинят, как в рекламе. Она раскрыла объятия навстречу мне: — Я так рада, что ты пришла. — Я тоже, — ответила я, крепко обнимая сестру. Действительно искренне. Несмотря на мое отношение к мероприятию, я бы ни за что на свете его не пропустила. — Как ты думаешь, — начала Дейзи, разворачивая нас лицом к публике, — если это мой праздник, почему здесь нет никого из моих друзей? Оглядев море стариканов, словно сошедших со страниц журнала «Страна и город», я улыбнулась. Вполне в мамином стиле: устраивая вечеринку для Дейзи или меня, пригласить только своих друзей, большинство из которых мы даже не знаем. (Не то чтобы у мамы не было старых друзей, просто она все время заводит новых. ) — Кто все эти люди? — спросила я, и в этом была лишь доля шутки. Дейзи помотала головой: — Понятия не имею. — Ах, Дейзи, мамочка так гордится тобой и хочет продемонстрировать тебя миру. Так оно и есть — мама и ее друзья вечно выпендриваются друг перед другом, используя для этого собственных детей. Дейзи закатила глаза: — Да, да, да, ну конечно. — А дедушка здесь? — спросила я, озираясь. — Нет, — слегка разочарованно отозвалась Дейзи. — Видимо, не смог уйти с работы. Когда мы были детьми, точнее, сразу после рождения Дейзи, отец погиб в автокатастрофе. И наш дед — его отец — фактически стал нам отцом. Он подписывал наши школьные дневники, ходил на родительские собрания — ну, вы знаете. Он был нам ближе, чем многие из отцов наших приятелей своим детям, поэтому мы не страдали от отсутствия папы. Когда мы с Дейзи учились в начальной школе, мама начала встречаться с Виктором. Дедушка не слишком обрадовался их решению пожениться. Думая, что Виктор займет его место, однажды он встретил нас с Дейзи после школы и принялся уговаривать переехать в Калифорнию вместе с ним. Нет, он не пытался нас выкрасть, ничего подобного, это было скорее забавно и трогательно. Забавно, потому что до того момента дедушка крайне редко покидал Восточное побережье. А трогательно, потому что, когда мы с Дейзи сказали, что никто не сможет заменить его, он улыбнулся, а потом заплакал. — Он сказал, что постарается освободиться пораньше, — продолжала Дейзи. — Но не уверен, что сможет. Дедушка работает помощником у кассы, укладывает покупки в пакеты в гастрономе «Эй-энд-пи» в Дэнбери. Он уже на пенсии, но работает, чтобы не сойти с ума от скуки. Жаль, что он не пришел, но у меня возникло чувство, что причина вовсе не в неудачном рабочем графике, а в том, что ему не нравится претенциозная нью-ханаанская тусовка, в которой вращаются мама и Виктор. Мой дедушка — истинный «синий воротничок», очень практичный и деловитый. Тут у меня в животе заурчало. — Э-э, да ты голодная? — изумленно спросила Дейзи. — Умираю от голода, — подтвердила я, подхватывая крошечный кебаб с блюда позади нас. У моей матери собственная кейтеринговая компания — «Кити Кэннон кейтеринг», так что я пробовала такие кебабы раньше. Они чертовски вкусные. Не успела я затолкать в рот большой кусок мяса, как Дейзи вытянула левую руку, едва не ткнув мне в лицо. На ее пальце красовался такой большой, такой блестящий бриллиант, каких я в жизни не видела. Я чуть не подавилась. — Четыре карата, — небрежно бросила Дейзи, а бриллиант переливался у нее на пальце. — Фефыре? Оуф… — проговорила я с набитым ртом. — Точно. Я чуть в обморок не упала, когда Эдвард мне его подарил. Он почти огромный, как думаешь? Не обращая внимания на сопутствующие комментарии Дейзи, я выслушала ювелирный отчет (четыре карата, изумрудная огранка, платиновая оправа), а потом принялась озираться в поисках Эдварда. Я никогда прежде его не видела, как и моя семья. У них с Дейзи случился любовный ураган — они познакомились всего шесть недель назад. Я чувствовала себя ужасно глупо, ничего не зная о нем, но Дейзи буквально булькала от восторга, рассказывая, какой он замечательный; к тому моменту, когда ей удавалось успокоиться, поступал звонок по другой линии или еще что-нибудь случалось, после чего одна из нас прерывала разговор. Единственное, что о нем было известно нашей семье, — это то, что его зовут Эдвард Барнетт, он работает на Уолл-стрит и на десять лет старше Дейзи. — Ну, и где же он? — нетерпеливо спросила я. — Он здесь? — Разумеется, он здесь, — подтвердила Дейзи, оглядываясь. Заметив его, улыбнулась и кивнула в том направлении: — Вон он, разговаривает с Виктором. Обернувшись, я заметила в дальнем углу Виктора, который беседовал с мужчиной в голубой рубашке. Тот стоял спиной ко мне, но сразу было видно, что он высокий, смуглый и симпатичный и — ой-и-и-й! Мужчина обернулся, и я смогла рассмотреть его получше. Точно, он высокий, темноволосый, смуглый и… Эй, погодите-ка! Эдвард оказался не просто смуглым — он был чернокожим. Да уж, аллилуйя, Дейзи! Повернувшись к сестре, я увидела на ее лице нахальную улыбку. — Ладно, это не так уж важно, — проговорила я. — Но поверить не могу, что ты мне ничего не сказала! Дейзи расхохоталась. — Понимаю, понимаю, — поспешно начала она. — Я знала, что ты не будешь переживать из-за этого, просто не хотела, чтобы мама узнала прежде, чем познакомится с ним. — И что она сказала? Расскажи мне все! Мама вовсе не расистка, просто в Нью-Ханаане живет не так много черных. — Ну, когда я их представила друг другу, она уставилась на него, открыв рот, но я дала ей пинка, и она сразу пришла в себя. — Дейзи, я серьезно! — Ну ладно, пинка я ей не давала, но она действительно сначала пялилась на него. — И? — Честно говоря… она нормально это восприняла. Понимаешь, я взрослый человек, он тоже взрослый человек… Но с другой стороны, Пэтси… Пока Дейзи говорила, я рассматривала Пэтси — нашу стервозную, лишенную чувства юмора и сексуальности соседку — и видела, как хмуро она косится на Эдварда. Пэтси никогда не любила нас с Дейзи, поэтому ее откровенная неприязнь к Эдварду, наверное, объяснялась в первую очередь тем, что он сделал одну из нас счастливой. Повернувшись обратно к сестре, я продолжала слушать, вновь и вновь, как безумно она влюблена, как вдруг мне пришло в голову, что она, возможно, сумеет пролить свет на один из самых распространенных мифов. — Слушай, так это правда, о чем все говорят? — робко поинтересовалась я, когда она наконец выдохлась. — Правда насчет чего? — озадаченно посмотрела на меня Дейзи. Я думала, не придется объяснять, что я имела в виду, но, похоже, сестра не поняла. — Ну, про его… ты понимаешь. Он большой? Щеки Дейзи вспыхнули. — Делайла! Как ты можешь спрашивать о подобных вещах! — Она поспешно обернулась, проверяя, не услышал ли кто моего вопроса. — Ну извини. — Я попыталась оправдать собственное любопытство. — Но, если, зная тебя всего месяц, он понял, что хочет провести с тобой всю оставшуюся жизнь, полагаю, ты все правильно делаешь. — К твоему сведению, — фыркнула Дейзи, — мы решили подождать, не спать вместе до свадьбы. Расправив плечи, она постаралась казаться еще выше. — Подождать? Но за каким чертом это нужно? Определенно мне эта концепция абсолютно чужда. — Потому что для секса у нас будет еще целая жизнь, вот. К чему спешить? Должна признать, подобное поведение сестры не укладывалось в мое прежнее представление о ней. У Дейзи гораздо больше поклонников, чем у меня — гораздо больше, — и я не хочу сказать, что она легкомысленна, но только ханжа стала бы хранить свою девственность для жениха. Я решила докопаться до истины… иным путем. — Слушай, а ты читала результаты исследования сексуальности в «Пост» несколько месяцев назад? — Нет, — помотала головой Дейзи. — А что за исследование? — Очень интересное. Оказывается, в среднем человек имеет первый сексуальный контакт в семнадцать лет. Дейзи подумала минутку, затем кивнула: — Похоже на правду. — И в среднем в течение жизни у человека бывает десять с половиной сексуальных партнеров. — Десять с половиной? — Дейзи наморщила нос. — Ага… это уже не похоже на правду, верно? — Совершенно не похоже! Мне тут же полегчало. Может, результаты исследования ошибочны. Может, девятнадцать партнеров — не так уж плохо, и я беспокоюсь из-за ерунды. Но с другой стороны, если Дейзи считает, что десять с половиной — это слишком много, тогда мои дела гораздо хуже, чем я предполагала. — Погоди… Что ты имеешь в виду? — решила уточнить я. — Я имею в виду, что только настоящая шлюха может переспать с таким множеством мужиков. — Настоящая шлюха? О нет! О нет, о нет, о нет! Мне стало дурно. — Вот именно. Знаешь, между нами, — прошептала она, — я спала с четырьмя парнями. С четырьмя парнями? Пресвятая Богородица!!! Прежде чем я успела спросить Дейзи, не шутит ли она (о, кого я пытаюсь обмануть? — Конечно, нет), нас прервал хриплый голос: — Делайла… ты не перезвонила… заставила меня волноваться! Мамочка. Я нехотя обернулась и встретила ее жалостливый взгляд. Идеально выкрашенные и уложенные волосы, голова чуть склонена. — Мама! — воскликнула я, повышая голос на октаву, дабы изобразить восторг от встречи с нею. — Как ты? — Обо мне не беспокойся, — ответила она, разглаживая складки на моей блузке. — Как ты? Как твои дела? — Я… — Иди-ка, — не дала она мне закончить. — Иди к мамочке. Когда мама обняла, она стиснула меня так сильно, что дышать стало практически невозможно. Безуспешно пытаясь высвободиться, я жадно хватала ртом воздух, пока она покачивалась со мной вперед-назад. Мамочка не произнесла ни слова, но я достаточно хорошо ее знаю, чтобы расслышать внутренний монолог. Понимаете, в ее мире, если женщине тридцать и она одинока, это означает, что она лесбиянка или неудачница. До моего тридцатого дня рождения осталось всего три месяца, и она пыталась понять, в чем дело и, что гораздо важнее, как объяснить ситуацию подругам. «Что такое с Делайлой? Почему у нее нет мужчины? Она лесбиянка? Нет, нет, она не лесбиянка, не может быть. Хотя в юности ей действительно ужасно нравилась Джоан Джетт. И готова поклясться, как-то раз я застала ее за прослушиванием Мелиссы Этеридж. От всей души надеюсь, что ее сегодня не уволили, потому что в противном случае мое прежнее объяснение ее одиночества — слишком много работает — больше не действует, и значит, все мои друзья решат, что она одинока, потому что лесбиянка. Не то чтобы я не любила лесбиянок, отнюдь. Лесбиянки забавные. Посмотрите на Эллен де Генерес. Они вполне могут добиться успеха, или — на Хилари Клинтон. Уупс, она не лесбиянка…» Да уж, праздник сострадания официально открыт. — Дорогая, — нарушила она наконец молчание, — ты сегодня потеряла работу? Она разговаривала со мной как с собакой. — Потеряла работу? — озадаченно встряла Дейзи. — Почему это она должна потерять работу? — Дейзи, дорогая, смотри хоть иногда новости, хорошо? — заявила мама, в конце концов (слава Богу) ослабляя свою хватку. — Сегодня в «ЭСД» были массовые увольнения. — Увольнения? — изумленно воскликнула Дейзи. Пристально глядя мне в глаза, она ударила меня по руке. Сильно. — Ой! — взвизгнула я. — Ничего не «ой»! — отозвалась Дейзи. — Почему ты мне не рассказала? — Не знаю, — пробормотала я. — Я не… Я внезапно обнаружила, что мы не одни, замолчала и оглянулась. Как я и подозревала, все мамины приятели собрались вокруг в ожидании моих комментариев. Я уже говорила, Элизабет — икона, тем волнительнее услышать сенсационные новости от ее действующего сотрудника. Взгляд огромных совиных глаз (результат слишком усердной работы пластических хирургов) устремился на меня. Огромные черные зрачки (результат слишком больших доз викодина) вызывали нервную дрожь. Я чувствовала себя словно в одном из эпизодов «Сумеречной зоны» или «Ребенка Розмари». Я не знала, что делать, не знала, что сказать, поэтому… соврала. — Я тебе не рассказала, потому что вовсе не потеряла работу. Мама издала шумный вздох облегчения. — Благодарение Господу! — воскликнула она. — Когда в новостях сообщили, что уволили почти двадцать пять процентов персонала, я подумала, что ты наверняка среди них! — Спасибо за доверие, мамочка, — пробурчала я. Не обращая на меня внимания, она обернулась к своим друзьям. — Все слышали? — ликующе заявила мама. — Она сказала, что не потеряла работу! Когда приятели принялись поздравлять ее, я повернулась к Дейзи и картинно закатила глаза. — Брось. — Сестра обняла меня за плечи. — Пойдем, познакомишься с Эдвардом. Проболтав с Эдвардом весь следующий час (и, кстати, это было великолепно), я заметила официанта с мамиными знаменитыми шоколадными конфетами и, извинившись, отправилась на кухню, к их источнику. С тех пор как я начала употреблять шоколад в качестве лекарства, у меня выработалась привычка, и одной штучки будет наверняка мало. Я прихватила целую пригоршню и отправилась наверх, чтобы съесть их в одиночестве в своей прежней спальне. По пути туда я встретила Пэтси. Смерив взглядом кучку конфет у меня в руках, та с отвращением покачала головой. Несколько смутившись, я решила все же не обращать внимания и пошла своей дорогой. Добравшись до комнаты, я закрыла за собой дверь и шумно выдохнула. Боже, ну и денек, ну и вечерок! Прислонившись к двери, я огляделась и тут же впала в меланхолию. Комната не изменилась с тех пор, как я уехала в колледж. Обои от Лоры Эшли в тон покрывалам от Лоры Эшли в тон занавескам от Лоры Эшли. На стенах по-прежнему висят плакаты «Ар-и-эм» и «Перл Джем». Эта комната застыла в прошлом, в том прошлом, где мир казался одной большой возможностью для реализации. Думая о собственной жизни, я чувствовала себя неудачницей. То есть я всегда воображала, что к этому времени все устроится идеально. У меня будет не просто работа — а своя собственная компания. Я не только не буду снимать квартирку на четвертом этаже в доме без лифта в Ист-Виллидже — у меня будет собственный лофт в Трайбеке. Я, конечно же, не просто не буду одинока — у меня будет большая счастливая семья. На комоде я заметила стопку почтовой бумаги с рисунком и подошла, чтобы рассмотреть поближе. В верхней части усыпанного звездочками листка красовалась надпись: «От Маленькой Милашки». Маленькая Милашка — так, бывало, называл нас с Дейзи дедушка. Это было наше семейное прозвище. Подняв взгляд, я уставилась в зеркало и подумала: интересно, что бы написала мне девчушка, жившая в этой комнате — Маленькая Милашка, — на этом усеянном звездочками листочке сегодня, что бы она сказала мне сейчас? Поразмышляв с минуту, я плюхнулась на кровать и потянулась за очередной конфетой. Некоторое время рассматривала ее, жалея себя, а потом вдруг вздрогнула — мне пришла в голову мысль. Я просто жалкое создание! Совершенно, чрезвычайно и абсолютно жалкое! Что за идиотка будет страдать в пятницу вечером в своей старой детской, пожирая конфеты? Рыдания над тем, чего у меня нет и что я не сумела осуществить, не сделают жизнь лучше. Как и поедание конфет дюжинами. Боже правый, я всего лишь потеряла работу! Я должна быть со своими приятелями и коллегами, сбрасывать напряжение и вести себя как дурочка, а не торчать в одиночестве, занимаясь самооценкой. Завтра я смогу встретиться лицом к лицу с реальным миром, и послезавтра, и потом. Я передумала оставаться здесь на ночь и позвонила Мишель выяснить, гуляют ли они еще. Разумеется, они развлекались. Решив, что должна быть с ними, я поднялась и вышвырнула конфеты в окно. Мне не нужна еда — мне нужна выпивка! Маме и Дейзи я сказала, что получила срочное сообщение с работы и должна немедленно уйти готовиться к утреннему совещанию по преодолению кризиса. Обе мне посочувствовали. Затем я вызвала такси, доехала до станции и успела на поезд в 11. 40 до Манхэттена. Очутившись на Центральном вокзале около часу ночи, я сразу ринулась к Мишель. Всю оставшуюся часть ночи (или утра? ) Мишель, мои бывшие коллеги и я вспоминали прошлое, пили за будущее, смеялись, плакали и в конце концов… запели караоке. Потом мы отправились в бар в районе Бойни, потом в Челси, а потом… я не помню, что было потом. Глава 2

ОТ МАЛЕНЬКОЙ МИЛАШКИ Дорогая Делайла, Ты абсолютное ничтожество. С уважением, Маленькая Милашка. У-упс!.. я опять вляпалась

Суббота, 2 апреля
Бам, бам, бам. Интересно, кто это так барабанит в дверь в столь безбожно ранний час? Я вовсе не ранняя пташка, и все мои друзья в курсе этого. Бам, бам, бам. Ох, ну вот опять. Разлепив веки, чтобы взглянуть на часы, я тут же поняла три вещи: во-первых, в дверь никто не стучит, а глухие удары — это пульсирующая головная боль. Во-вторых, время совсем не безбожно раннее — час дня. И в-третьих, часы, сообщившие эту информацию, мне не принадлежат; как и стол, на котором они лежат. Я понятия не имела, где очутилась. Солнечные лучи, проникающие сквозь окно позади меня, обжигали шею. Запах алкоголя, исходящий предположительно от меня, наполнял комнату. Оглядевшись, я заметила кое-какое знакомое барахло… моя коричневая сумочка, мои туфли, моя помятая юбка и мой… Э, погодите-ка! Это не мое. Неужели?.. Нет, это невозможно… плетеный ремень? О Боже, нет! Скажи, что это не так. Умоляю, скажи, что я ошибаюсь. В смысле мне не следовало… Я не могла! Пожалуйста, скажи, что я не… переспала… с Роджером! — Эй, привет, красотка, — произнес знакомый скрипучий голос за моей спиной. Черт побери, я это сделала. Нет! Нет! Нет! Нет! Нет! Нет! Не-е-ет! Я пыталась сохранить спокойствие, но безуспешно. В голове стоял сплошной туман после вчерашних «Маргарит», а я, полностью нагая, лежала на расстоянии вытянутой руки от человека, которого презирала больше всех на свете. Как я могла допустить подобное? В смысле не существует такого количества спиртного, которое может превратить Роджера в мало-мальски привлекательного мужчину. Он не умен, не симпатичен, не забавен — он просто Роджер, Боже правый! Он, должно быть, что-то подмешал мне вчера в коктейль, потому что не может быть, чтобы я добровольно решила пойти с ним. Волна тошноты подкатила к горлу, я пулей слетела с кровати, сгребла свои шмотки и ринулась в ванную. Заперев за собой дверь, я обернулась, чтобы встретиться лицом к лицу с… — о Господи! — самым древним туалетом, который я когда-либо видела. Я едва успела упасть на колени, как меня стошнило. Меж тем пока меня выворачивало почти наизнанку и слезы струились по моему лицу, я молилась… «Дорогой Бог, но почему я? Почему ты выбрал для меня такой способ наказания? Потому что я презираю христианские рок-группы? Понимаю, они распространяют слово Божье, но давай будем искренни — большинство из них просто жулики. Или все из-за того, что я в пост ела мясо по пятницам? Из-за этого? Если так, клянусь, никогда больше так не поступлю. Пожалуйста, Господи, что бы я ни сделала, в чем бы ни была виновата, прости! Умоляю, Боже, просто сделай так, чтобы прошлой ночи не было, и обещаю… я никогда больше не буду пить! » Прочитав трижды «Богородицу» и пять раз «Отче наш», я зажмурила глаза и пристукнула пятками, в надежде, что, как Элли из Волшебной страны, мгновенно, словно по волшебству, окажусь дома. Как бы не так. Открыв глаза, я поняла, что по-прежнему стояла на коленях перед древнейшим на свете унитазом, но, в довершение кошмара, я была привязана к нему длинной липкой нитью слюны. Я стала частью древнего унитаза. И меня вновь вырвало. Затем я все же попыталась вспомнить прошедшую ночь, припомнить, как это все случилось. Последнее, что всплывало в памяти, — это как я пела караоке вместе с «Дестиниз Чайлд»: «Я переживу! Я не собираюсь сдаваться! Я не собираюсь останавливаться! Я буду работать упорно! » Да уж, я была хороша. Народ подбадривал меня, вскидывая вверх руки — прямо шоу «Американская эстрада». В финале я даже взобралась на стол, дабы подтвердить свой звездный статус. А потом, кажется, я увидела Роджера… Да-а-а! О, черт, да-а-а! Да, именно так!!! Теперь я припоминала чуть более отчетливо. После пения я была полна уверенности и оптимизма относительно своего будущего, как вдруг появился Роджер с еще одним парнем. Народ был с ним не слишком любезен, и мне это казалось забавным, потому что он заслужил все эти злобные и ехидные замечания в свой адрес. Но ребята вели себя все более грубо, и мне стало как-то не по себе. Сначала кто-то швырнул кубик льда ему прямо в голову, а потом, когда запели «Копакабану», один из ребят переделал текст и спел: «Его звали Роджер, и он был болван. Он так высоко подтягивал штаны, что задница торчала выше пуза». Роджер, разумеется, попытался обратить все в шутку, но явно был смущен — любой на его месте смутился бы. Я подошла и поздоровалась с ним. Мы разговорились, и мне показалось, что его намного больше обеспокоила история с увольнениями, чем он демонстрировал на совещании. Все дело представало в несколько ином свете. Я увидела его уязвимую сторону и посочувствовала ему. В конце концов, он просто человек, который выполняет свои служебные обязанности. Мы поболтали еще немного, а потом Роджер пригласил меня потанцевать, и я согласилась. Честно говоря, я думала, у него обе ноги — левые, но Роджер удивил меня. Может, на работе он и бродил по коридорам как неуклюжий увалень, но на танцполе он оказался легким как перышко. И ловким — он вращал меня, как балерину. Закружив волчком, направил в сторону зрителей и в последний миг привлек обратно к себе. Он был как Тони Манеро в «Лихорадке субботнего вечера», а я — как… я была, как… та девушка в кино… не важно, как ее звали. Черт возьми, как это было классно! Через некоторое время, после одного из вращений я оказалась в объятиях Роджера. Прижавшись к нему спиной, я продолжала танцевать. Не помню, какая песня звучала. Помню лишь ритм: ба дада ба да да. Ба ба! Ба дада ба да да! Ба ба! Когда музыка закончилась, я повернулась и взглянула Роджеру в глаза. Он казался таким милым… и одиноким. Следующее, что я помню, — это как мы на улице садились в такси. Мы собирались в другой бар, но когда после одного из резких поворотов я очутилась на коленях Роджера, планы изменились. Дальше все в тумане. Помню, как меня несут на руках вверх по лестнице, кажется… а потом… потом… потом это случилось. Да, именно так. Коротенькая забава на матрасе. Дважды, кажется. О Господи! Поверить не могу, что я это сделала. Не могу поверить, что сделала это. Какая же я дура — о, какая я дура! Я не просто переспала вчера с Роджером, мужчиной, который редко стирает брюки, — все гораздо хуже. Я не просто переспала вчера с Роджером, мужчиной, который носит музыкальный галстук с портретом оленя Рудольфа и хвастается шляпой пилигрима, — нет, гораздо хуже. Переспав с Роджером прошлой ночью, я сама загнала себя в ловушку! Роджер был № 20. То есть Он, тот самый. Он. Он. Он. Как я могла потратить свою последнюю попытку — которую должна была сберечь для будущего мужа — на него? На Роджера? О чем я, черт побери, думала? Пытаясь стереть из памяти воспоминания о минувшей ночи, я принялась умываться. Мне было так стыдно, что я даже не смотрела в зеркало. Это был окончательный крах. Но пока я одевалась, неожиданная мысль пришла в голову. А что, если мне суждено выйти замуж за Роджера? Что, если прошлая ночь была знаком от Господа, желающего поведать, что Роджер вовсе не жирная свинья, как я всегда о нем думала, а милый парень, которому просто нужно соблюдать диету и ограничить потребление углеводов? Может, для прошедшей ночи были серьезные причины. В конце концов, мы же слушали «Дестиниз Чайлд». Возможно, эта ночь и есть моя судьба. Тихонько приоткрыв дверь, я смотрела на лежащего в постели Роджера. Он тяжело дышал, и, пока все его тело приподнималось и опускалось в такт дыханию, я прикидывала, смогла ли бы научиться любить его. Я размышляла и внимательно наблюдала за ним. Как он лежит. Как поворачивается. Как чешет поясницу. Как он чешет у себя в заднице^[12]. А потом я увидела, как он подносит эту руку к лицу и… нюхает пальцы? Ффу-у-у! Нет, в самом деле… ффу-у-у! Когда Роджер принюхивался к тому… к чему принюхивался, уголки губ его дрогнули в полуулыбке — похоже, ему понравилось! Какая мерзость! Я поспешно захлопнула дверь. Кого я пытаюсь обмануть? Роджер — это совсем не Он, не Единственный! И прошлая ночь не была никаким знаком! Поверить не могу, что потратила на него свою последнюю попытку! Что же я натворила? Внезапно я поняла — вот в чем дело. Все произошло из-за шоколада, или, точнее, из-за его отсутствия. Все потому, что я вышвырнула в окно конфеты, и, когда Роджер подкатился со своим предложением, мозгу недоставало эндорфина! Эндорфин был моей защитой, а тут я оказалась беззащитна! Почему, о почему, о почему именно я? Я подумала о том, что натворила. У меня был секс с двадцатью мужчинами — двадцатью! — и отныне никогда больше вообще не будет секса. Никогда, вовеки. Я попыталась представить, каково это — быть женщиной, давшей обет воздержания. Вообразила себя одной из тех заново родившихся теток, которые выступают в ток-шоу и колесят по стране, читая подросткам лекции об ужасах случайных сексуальных контактов. Может, и я это смогу; может, и сумею. Да ладно, кого я обманываю? Не смогу ни за что! Я не сумею с этим справиться — во всяком случае, не в одиночку и не в теперешнем состоянии. Голова раскалывалась. В ушах звенело. Мне нужно поговорить с кем-нибудь. Прямо сейчас, немедленно. Папа, не читай мне нотаций

Невероятно, но я здесь. Я не собиралась приходить, все произошло само собой. Когда я ехала домой, таксист начал есть что-то пряное, и от запаха меня затошнило^[13]. В тот момент мы были где-то в районе Маленькой Италии, довольно близко к моему дому, поэтому я расплатилась и выскочила из машины. Сначала я намеревалась сразу идти домой, но, оглядевшись, обнаружила, что стою прямо перед католической церковью. Какие странные бывают совпадения, да? Несомненно, это был знак свыше, так что я вошла внутрь. Не знаю, чего я искала — возможно, решения своих проблем или божественного вмешательства, которое сможет превратить мою двадцатую попытку в девятнадцатую. Не знаю. Знаю лишь, что хуже, чем есть, не будет, а мне необходимо с кем-нибудь поговорить. Исповедь — не совсем то, что я имела в виду, но это единственный способ встретиться с влиятельным человеком. — Благословите, отец, ибо я согрешила, — начала я. — Прошло… — Двадцать девять минус восемнадцать получится… — Девять лет со дня моей последней исповеди. — Нет, постойте, неправильно. — То есть одиннадцать. — Я никогда не была ловка в математике. — В чем ваш грех? — вопросил священник. Хотя говорил он мягко и голос был приятным, я все же занервничала. Благодарение небесам, между нами была ширма, потому что лицом к лицу я не смогла бы вымолвить ни слова. — Понимаете, отец… — Я не видела иного способа рассказать, кроме как выплеснуть все разом, поэтому закрыла глаза, сделала глубокий вдох и выпалила: — Я переспала с двадцатью мужчинами. Ну вот, я сделала это. И уже почувствовала облегчение. Я подождала ответа. И еще подождала. И еще немного. Священник, однако, хранил молчание. Чем дольше мы молчали, тем больше я беспокоилась, но потом меня осенило… наверное, он неправильно понял. — Не за один раз, — пояснила я. — Двадцать разных мужчин за двадцать раз. Да, так лучше. Это поможет ему заговорить. Не помогло. Время шло, священник не произносил ни слова, тишина становилась все более зловещей, когда я сообразила… наверное, он знает, что это не вся правда. — И с одной девушкой, — добавила я. — Но она не считается. Это было еще в колледже, и только выше пояса… ну, вы знаете, как это бывает. Знаете, как это бывает? Что за чушь я порю? Разумеется, ему неизвестно, как это бывает, — он же священник! Господи, какая я дура! У-упс! Прости, что поминаю Твое имя всуе. Поскольку святой отец все еще молчал, в моем организме словно образовался порочный круг: я нервничала, от этого потела, поэтому от меня отвратительно пахло, что заставляло меня нервничать еще больше, и, следовательно, еще больше потеть. Я ощущала себя персонажем рекламного ролика из серии «и еще, и еще, и еще». Внезапно в голове зазвучала песня Мадонны, и я с радостью принялась мысленно подпевать, это помогало отвлечься: «Папа, не читай мне нотаций, я в большой беде. Папа, не читай мне нотаций, у меня бессонница. Как у девственницы (хэй! ), которую потрогали в первый раз. Как у дев-ствен-ни-и-цы…» Ну, и над кем я смеюсь? Интересно, он еще там? — Алло? — тихонько окликнула я. Священник откашлялся. — Я здесь, — проговорил он. — Просто задумался. Позвольте узнать, вы сожалеете, что переспали с этими мужчинами? Я поразмыслила минутку. — Ну, некоторые из них, конечно, были кошмарны. Но что касается остальных — нет, я не обо всех сожалею. — Тогда в чем вы каетесь? — Я сожалею в целом. Понимаете, я раскаиваюсь в том, что переспала с двадцатью мужчинами, так сказать, совокупно, но не в каждом отдельном случае. — Тогда почему вы пришли сюда сегодня? Я подумала еще минутку. — Может, потому, что у меня нет психоаналитика? Священника, очевидно, разочаровал мой ответ, и он шумно вздохнул. И тогда я поняла, что это была неудачная идея. Я не хочу, чтобы меня осуждали, не сейчас, не сегодня. Надо идти домой. Я встала. — Постойте, погодите, не уходите, — заговорил священник, услышав, что я задвигалась. — Просто я несколько смущен, поскольку… не уверен, что понял, зачем вы пришли. — Вы мне это уже говорили, — громко сказала я. В теле возобновился порочный цикл «и еще, и еще, и еще», лицо покраснело. Вчера выдался трудный день — почему бы сегодняшнему не быть легче? — Да, вы правы, — отозвался священник. — Простите. Почему бы вам просто не рассказать мне, что вас так огорчает. — Просто рассказать? — Я чуть помедлила. — Понимаете… этому так много причин. — У меня достаточно времени, — сказал священник. И это прозвучало искренне, мило, успокаивающе. — Я здесь, чтобы помочь вам. Расскажите все. — Все? — Все. — Вы уверены? — Абсолютно. — Ну ладно. — С этими словами я шлепнулась прямо на пол и начала рассказ — обо всем. Я не думала, что говорю и кому; слова лились сами собой. Я рассказала ему о десяти с половиной партнерах, собственной «многозадачности», шоколаде и эндорфинах. Рассказала о Тони Роббинсе, Элизабет Стерлинг, конфетах и Роджере. О Норме Рэй, «Дитя Судьбы», моей матери и ее друзьях. И об Эдварде, Дейзи и ее волшебном числе четыре. Я поведала ему обо всем — абсолютно обо всем. В одном длинном, со множеством придаточных, предложении изложила все. Закончив, я ждала, что он скажет что-нибудь — хоть слово, — но вновь напрасно. Что ж, он по крайней мере последователен. Думаю, на этот раз я понимала, почему он молчит. Я ведь наверняка направлялась прямиком в ад, и он не хотел мне об этом сообщать. Ну да, дело именно в этом. Глубоко вдохнув, я приняла свою судьбу: воздержание длиною в жизнь, а потом сразу преисподняя. Я поднялась, собрала свои пожитки. И когда я уже готова была уйти, священник наконец нарушил молчание. Но сказал вовсе не то, чего я ожидала. Он произнес… мое имя. — Делайла? Я в ужасе застыла. Я не только не бывала в этой церкви прежде, но до сегодняшнего дня даже не подозревала о ее существовании. — Э-э, откуда вы знаете, кто я такая? — медленно, дрожащим голосом поинтересовалась я. — О, э-э, я… простите, я просто… — пролепетал он в ответ. Тут я начала кое-что понимать. Голос священника казался приятным и успокаивающим не потому, что звучал ласково; просто потому, что голос был знаком. — Мы знакомы? — решительно спросила я. — Можно и так сказать, — ответил священник. И я оторопела. — Как это? — Ну… мы вместе учились в школе. — В школе? — удивилась я. — В какой школе? — В средней школе. — В средней школе? — Я все еще не могла поверить. — В Коннектикуте? Мы вместе учились в школе в Коннектикуте? — Да. Меня зовут Дэниэл. Дэниэл Уилкерсон. Дэниэл? Дэниэл Уилкерсон? Тот самый Дэниэл Уилкерсон? Священник? О нет! О нет, о нет, о нет! — Ты… э-э… священник? — Да… — тихо отозвался он. У меня внутри все оборвалось. — Это было так давно, Делайла, — продолжал он. — В последний раз, когда мы с тобой встречались, мы… — Занимались сексом! — взвизгнула я, перебивая. Точно. Мы занимались сексом на заднем сиденье роскошного джипа его мамочки. О Боже! У-упс! В смысле — вот черт! Помните, Грег-Идиот-Из-Ист-Виллиджа был № 19, а Роджер — № 20? Так вот, Дэниэл — это № 2. У меня закружилась голова — как такое могло случиться? Разве это возможно? Неужели мое признание о сексе с двадцатью мужчинами должен был выслушать именно один из двадцати? Какое унижение! Конечно, я обречена гореть в аду! Я поднялась, подхватила сумочку и направилась к выходу. За спиной послышались шаги. — Делайла, постой, — позвал Дэниэл. — Прости. Мне следовало промолчать, но я хотел остановить тебя, прежде чем ты наговоришь лишнего. — Прежде чем я наговорю лишнего? — расхохоталась я. — Тогда следовало прервать меня после слов «Благословите, отец, ибо я согрешила»! — Да, ты права, но, пока ты не начала рассказывать о маме и Дейзи, я даже не подозревал, что это ты. Я остановилась в дверях и обернулась. Невероятно. Поверить не могу: Дэниэл — священник. Он стоял передо мной, зеленоглазый, с немытыми светлыми волосами — точно такой, каким я его помнила. Ну, кроме костюма, конечно. — Я так виноват, Делайла, — тихо произнес он. И во взгляде я увидела раскаяние. — Правда, очень виноват. — Да, я тоже. — И с этими словами отвернулась. Но, потянувшись к дверной ручке, почувствовала его руку на своем плече. Воспоминания о нашей единственной ночи пронеслись в памяти как кадры киноленты. Сцены сменяли одна другую, словно в слайд-шоу. Осень 1993 года. Я приехала домой из колледжа на выходные. Мы с подружками хохочем. Мы на концерте Сантаны^[14] в «Джонс бич». Ржем, потому что понятия не имеем, кто такой Сантана. (Это было задолго до его триумфального возвращения. ) Мы пришли на этот концерт, только чтобы подцепить парней. Я пришла, чтобы подцепить парней. Парня. Одного конкретного парня. Не Дэниэла. С Дэниэлом я переспала, чтобы заставить того парня ревновать. Как неудобно! Мы с Дэниэлом ушли с концерта раньше и спутались на заднем сиденье того самого роскошного джипа. Он на меня не смотрел — глаза его были закрыты, лицо исказилось. Почему-то он не мог взглянуть на меня. Я не стала спрашивать почему — предпочла не знать, притворилась, что не замечаю. Припоминая все это сейчас, я задумалась: Дэниэлу не понравился секс со мной, потому что он уже тогда знал, что хочет стать священником? Или он стал священником, потому что его разочаровал секс со мной? Вновь повернувшись к нему, я осторожно коснулась черно-белого воротничка. — Это из-за меня? — спросила я. Мне необходимо было знать. Дэниэл отрицательно помотал головой: — Нет, нет, не из-за тебя, Делайла. Клянусь. — Уверен? — Абсолютно. — Взяв мои руки в свои, Дэниэл умолял меня не уходить: — Пожалуйста, прошу, вернись и поговори со мной. Я хочу помочь тебе разобраться с этим, правда. Я смотрела на Дэниэла, и мне было жаль его. Жаль себя. Жаль нас обоих, потому что оказались в ужасно неловкой ситуации. — Я уже все узнал, — продолжал он. — Так что все равно. Я вздохнула. Он был прав. — Ладно, — чуть помедлив, согласилась я. Дэниэл радостно улыбнулся. Пока он вел меня в дальний тихий угол церкви, чтобы спокойно поговорить, я не удержалась и заметила: — Знаешь, обычно я лучше выгляжу. Дэниэл ухмыльнулся: — Не сомневаюсь. В течение следующего часа мы с Дэниэлом подробно обсуждали мои проблемы. Хотя я пришла не за отпущением грехов, тем не менее начинала злиться из-за того, что он не давал мне его. Я упорно настаивала на своем раскаянии, а Дэниэл столь же упорно возражал. — Делайла, если бы у тебя не было секса с Роджером прошлой ночью, сегодня ты не пришла бы сюда исповедаться. Я ведь прав? — Ну да, возможно. — Именно так — ты не сожалела ни об одном из них, пока не переспала с последним. И единственная причина твоей невыразимой печали заключается в том, что ты превысила лимит, который установила для себя. — Ну и что? Сейчас же я раскаиваюсь. Разве не в этом суть? — Нет, потому что установи ты лимит в двадцать пять мужчин — и тебя здесь не было бы и ты не испытывала бы чувства раскаяния. Сидела бы спокойно дома, лечила похмелье и пыталась вычеркнуть из памяти вульгарного мужика, рядом с которым проснулась утром. Ты не раскаиваешься по-настоящему. Я приуныла — Дэниэл был прав. — Послушай, тебе нужно проанализировать другую проблему, и, пока ты этого не сделаешь, пока не разберешься, почему меняешь мужчин как перчатки, я не дам тебе отпущения грехов. — И как же мне это сделать? — спросила я, мрачнея. Это все-таки было нечестно. — Что ж, можешь для начала вернуться домой и составить список всех двадцати своих мужчин. — Список? — Да, список. Вспомни, почему ты переспала с каждым из них, а потом попробуй разобраться, почему из этого ничего не вышло. — Разобраться? — Вот именно. Я мотнула головой: — Из этого ничего не выйдет. У меня недиагностированный СДВ. То есть я могу составить список, но этим все кончится. Аналитическая часть не предусмотрена. — Ладно, — пожал плечами Дэниэл. — Тогда смирись с мыслью, что однажды станешь шестидесятилетней женщиной, у которой был секс с семидесятью восемью мужчинами. Да, это не смешно. — Дел, тут быстро не разберешься, — продолжал Дэниэл. — Простого решения здесь нет. Тебе придется поработать над проблемой, или будешь раз за разом совершать одни и те же ошибки. Составь список, хорошо? А потом опять приходи ко мне. — Ладно, хорошо, — сдалась я. Шумно вздохнула: — Господи, насколько же легче было исповедоваться, когда я была подростком! Когда самым страшным прегрешением было периодическое сквернословие. — Ты забываешь, что мы росли вместе, — пошутил Дэниэл. — А кстати, ты все еще общаешься с Нэйтом? — поспешила я сменить тему. — Нет, мы не виделись уже много лет. А ты? — Тоже нет. Нэйт был лучшим другом Дэниэла. Именно ради него я пошла тогда на концерт Сантаны. Его я пыталась заставить ревновать, переспав с Дэниэлом. Нэйт был у меня первым, № 1. Дэниэл проводил меня до дверей, спросил, приду ли я завтра на мессу. — Ну да, наверное… — беззастенчиво соврала я. — Тебе действительно нужно прийти. В твоей жизни недостает Иисуса, Дел. — Мне недостает гораздо большего, чем Иисус. Жевательная резинка и маленькие щеночки

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒